Incrementum

Где-то глубоко в крови Скалли чувствует невыразимую тягу. Вероятно, то же самое ощущает бабочка-монарх, когда однажды понимает, что пора лететь к своему оямелю (1). Вода. Она должна вернуться к воде. Скалли почему-то кажется, что самое правильное - оплакать свою дочь у океана, омыть горе в древнем эмбриональном бульоне Атлантики. Она всегда чувствовала, что именно здесь живет настоящий бог: в непрерывном горизонте, в пене прилива, в соли, в си́ни небес. В кармане ее куртки - щепотка песка из гроба и засохшая веточка гипсофилы. Ее мобильный телефон заперт в багажнике машины. Она хотела войти в прибой и бросить эти останки украденной души своей дочери в воду, вернуть их к месту обитания ее предков, передать Ахаву. Но теперь от нее пахнет Фоксом Малдером, и беда сможет учуять ее. Не Мелиссу и даже не собственного ребенка, но хоть кого-нибудь она спасет. В свою последнюю ночь в Сан Диего она входит в раскинувшийся под темным небом океан. Соленое сердце отца стучит в ее ребра. Ветер вздымает волосы вокруг ее лица - это игривые пальцы Бога, а, может, Мелиссы. Ледяная и суровая, но очищающая стихия. Омытая ею, Скалли принимает решение: после того, как ми́нут годы, наполненные Малдером, мутантами, бесконечными дорогами и ужасной, всепоглощающей любовью, она все-таки станет врачом. Пусть ей не дано подарить жизнь, но она может сохранить ее. По возвращении в Вашингтон она обнаруживает своего возлюбленного крайне изголодавшимся. Лёжа под ним на безопасном островке кровати, Скалли раскачивается, безвольная, и ослабевшая от любви. Малдер возвышается над ней: большой, золотистый и пылкий, едва сдерживающий себя. Он легонько проводит ногтями по тыльной стороне ее рук, по чувствительному животу, посылая электрическую дрожь по всему телу. Его толстый член полностью погружается в нее, его язык завладевает ее ртом. Он... он... он... с каждым толчком все сильнее врастает в ее тело и душу. Быть с ним — искусство обладать и отдаваться. Ее тело - сосуд для его тела, ее душа - сосуд для его души. Сладкая и опасная капитуляция. Она знает, что навеки отмечена этой любовью, захвачена ею, и это одновременно прекрасно, унизительно, преступно и непостижимо. Он отрывается от напряженных сухожилий ее шеи, в которые жадно впивался губами, и схватив за бедро, прижимает ее колено к плечу. И тут же издает стон, отдаваясь во власть новых ощущений. На его устах - ее имя. Безнадежно покорная, Скалли вскрикивает от удовольствия и проводит ладонями по сильным, подвижным мышцам его спины. — Я так и не получил ответа, — хриплым голосом шепчет он в ее плоть. Слишком ошеломленная происходящим, Скалли силится понять смысл его слов. Малдер замедляет движения и, подняв голову, в которой прочно поселились призраки, прижимает свой лоб к ее. Пламя его взгляда пробуждает в ней новую волну экстаза. Он поднимает руку и убирает прядь влажных волос с ее щеки. Она почти задыхается. — Выходи за меня, — наконец произносит он, слегка отстраняясь, двигаясь невыносимо медленно. Головка его члена упирается в шейку матки, тяжелые горячие яйца прижимаются к ее заднице. Лед разливается по ее венам. Малдер затихает, чувствуя перемену, и легко целует ее, прижимаясь своими пухлыми, изогнутыми губами к ее губам. Она забывает поцеловать его в ответ. — Подожди минутку, — выдыхает он и, выскользнув из нее, тянется к своим брюкам, валяющимся на полу. Вернувшись, он устраивается рядом с ней, зажав что-то на кончике большого пальца. Скромный ободок из мелких бриллиантов, оправленных в потускневшее розовое золото. На вид вещь кажется очень старой и нежно хранимой. — Малдер… — предостерегает Скалли, приподнимаясь на локте, но он тут же перебивает. — Нет, послушай… — лицо у него такое же, какое бывает каждый раз, когда он исследует место преступления. Он берет ее руку в свою и крепко сжимает. — Я знаю, что это не та жизнь, которую ты себе представляла. Я... я... я помню, как много ты принесла в жертву. Но ты нужна мне здесь, рядом. И я готов дать тебе все, что угодно… я постараюсь сделать нашу жизнь настолько нормальной, насколько смогу. — Малд... Он смотрит на кольцо, крутит его вокруг большого пальца. — Оно принадлежало моей прабабушке. Наверное, придется изменить размер для тебя. Мы можем жить здесь, или у меня, или снять таунхаус в городе… - его голос низкий и рассеянный. В ее груди разливается холодный страх. — Нет. — ...Скалли? — Нет. Брак - это не утешительный приз. Он неловко ерзает и протягивает руку, чтобы положить кольцо на прикроватный столик. Оно приземляется с пустотелым стуком. Он улыбается трагично и сконфуженно. — Я… эээ... представлял себе, что все будет по-другому. — Малдер, я… Я ценю этот жест. Правда. Она садится, кладет руку ему на щеку и заставляет посмотреть на себя. Всматривается в его лицо, в неровный выступ носа, в эти печальные глаза и понимает, что никогда не слышала от него слов любви. Они засыпают в объятиях друг друга. Когда она просыпается, его нет рядом. Вторая половина кровати опустела, простыни остыли. Кольцо все еще лежит на прикроватном столике и сияет светом византийского солнца. (1) Оямель или пихта священная. Каждую осень бабочки-монархи, которые обитают в Канаде и США, начинают собираться в стаи и мигрировать в Мексику, преодолевая путь в 2 000 — 4 000 км. Конечный пункт их пути - биосферный заповедник Марипоса-Монарка. Всю зиму бабочки проводят в состоянии оцепенения, облепив деревья оямель, растущие в заповеднике. При этом каждая бабочка выбирает именно то дерево, которое служило ее предкам. Механизм этого явления до сих пор до конца не изучен.