Проблема всё время та же И сносит отчасти крышу: Как быть ото всех подальше, Но стать хоть кому-то ближе?
***
Чимин медленно стянул с себя футболку, без каких-либо задних мыслей. Сейчас в голове было лишь одно — как бы побыстрее лечь под тёплое одеяло и уснуть. День выдался тяжёлым и выматывающим не столько физически, сколько морально. От избытка адреналина он даже на время забыл про травму, но сейчас она дала о себе знать, отдаваясь ноющей болью в районе рёбер. Видимо, на этот раз обезболивающее оказалось не таким сильным, потому что обычно ушибы не беспокоили до самого утра, хотя возможно это из-за того, что обычно после очередного избиения ему не приходилось спасать чью-то жизнь. Юнги к вечеру стал ещё бледнее и выглядел так, будто с минуты на минуту готов грохнуться в обморок. Поэтому Пак отправил его спать сразу же, как ушёл Сокджин. Они так и не пришли к решению по поводу командировки старшего, но Чимину казалось, что решение лежит перед самым носом. Юнги упёрто стоял на своём, хоть в его глазах и читалось понимание собственной ошибки, видимо остатки гордости не позволяли принять очевидный факт. В итоге и Чимин, и Джин устали на него давить, просто в тишине допивая ромашковый чай. От размышлений Пака отвлёк тихий стук в дверь, что открылась до того, как он надел футболку или хотя бы прыгнул под одеяло. Он стоял лицом к двери, поэтому прекрасно видел, как сменялись эмоции на лице Мина, который явно не ожидал увидеть такое зрелище. Чимину было плевать, что кто-то видит его тело — в конце концов он же тоже парень, — но было и то, что он предпочёл бы спрятать. Он прекрасно понимал, отчего удивление на лице Юнги сменилось непониманием, а потом словно неким страхом. Одно только слово читалось в глазах старшего «Зачем?». В глазах напротив Чимин, казалось, видел собственное отражение, вроде бы обычное тело, да со слишком сильной худобой, но на это сейчас Юнги явно обращал внимание меньше всего. Шрамы. Всего одно слово пронеслось в голове Чимина, прежде чем он отвёл взгляд. Он знал, что Юнги сейчас видел белые доказательства его слабости. Они рассекали руки от запястий до плеча, оплетая тонкую кожу ужасными браслетами. Даже на животе их было достаточно; они поднимались вплоть до рёбер, на которых расцвёл лиловый синяк, переливаясь разными оттенками — от зелёного до тёмно-синего. Шрамы. Обычно они всегда были спрятаны под рукавами безразмерных худи и толстовок, сейчас же они были выставлены на всеобщее обозрение. Раньше, ещё до того, как сам Чимин с этим столкнулся, он часто слышал, что селфхарм* — это просто попытка привлечь чужое внимание. Люди повсюду говорили о том, как самоповреждение глупо, и думали они в таком ключе не просто так. Чимин, пока учился в школе, часто видел девочек, которые жаловались, как им плохо, а потом ходили и буквально тыкали людям в лицо белыми шрамами и ещё незажившими ранами, что окольцовывали запястье. Пак никогда их не понимал, даже когда сам, плюнув на всё, впервые поднёс лезвие к тонкой коже. Боль от порезов никогда не заглушала душевную, но помогала хоть немного отвлечься. Складывалось впечатление, будто ситуация под контролем, ты сам можешь контролировать свою боль, но это всё больше превращалось в дикую зависимость, потому что порезы приносили облегчение, небольшое, но облегчение. Чимин ещё раз заглянул в глаза Юнги и отвернулся, быстро натягивая футболку. За его спиной слышалась тишина, Мин застыл возле двери словно глиняная статуя в печи. Простоял он так недолго — ровно до того момента, как младший вновь к нему повернулся и снова всматривался нечитаемым взглядом. — Объяснишь? — тон у Мина мягкий, будто он действительно был готов к тому, что ему откажут, а может и вовсе уйдут, оставляя одного в большой квартире, наполненной духами прошлого. — Я объясню, но, знаешь, эта история не особо интересная и очень длинная, — Чимин говорил обречённо, но всё-таки в его голосе слышалась уверенность, хотя глаза всё также горели лишь безразличием. Юнги поражался тому, как много эмоций одновременно показывал Чимин, но в то же время не знал, какой из них верить. В этом была основная проблема. Он просто не мог понять, что происходило в мыслях Пака, и готов ли он на этот момент открыться. Давить, а тем более требовать каких-то объяснений Юнги не собирался. — Знаешь, если тебе тяжело, то можешь не рассказывать, я не хочу на тебя давить. Просто знай, что если я могу чем-то помочь, то просто скажи. В словах Юнги было столько искренности, что у Чимина ком в горле встал, но на это он лишь откашлялся и начал рассказывать, опускаясь на кровать. Боковым зрением он отметил, что Юнги сел рядом, но Пак не решался смотреть на него сейчас. Рассказывать давалось с трудом, но каждое произнесённое предложение будто по капельке осушало то море боли, что было внутри. Это не было каким-то ощутимым облегчением, и если бы Чимина попросили объяснить, что он чувствовал в этот момент, то он не уверен, что смог бы ответить. Ему просто становилось легче дышать. Юнги слушал молча, иногда хмуря чёрные брови, а на каких-то моментах его взгляд тяжелел, а руки сжимались в кулаки, отчего на них отчетливо проступали синие вены, которые буквально просвечивали сквозь тонкую кожу. Чимин рассказывал обо всём с самого начала. Поведал о том, как в дом пришла любовница отца, о том, как мать ушла с головой в работу, бросая сына, который отчаянно к ней тянулся, о смерти бабушки, о одноклассниках, о том, как сделал первый порез, о том… о том..... Мысли смешивались, но он всё равно продолжал говорить, во рту уже давно пересохло, но парень понимал, что если сейчас прервется, то начать снова уже не сможет. — Сейчас я просто не знаю, что мне делать. Наверное, нужно просто забыть и идти дальше, но не получается. У меня такое ощущение будто я тону в этих воспоминаниях, и никто не может подать руку, чтобы помочь мне выбраться, все, кто меня окружает, наоборот подходят ближе и пинают, заставляя разжимать руки и падать обратно. Знаешь, почему я за эти несколько наших встреч ничего толком не ел? У меня грёбаное РПП**. Первое время я просто хотел похудеть, поэтому без разбора глотал таблетки, а иногда и голодал по несколько дней. Рядом не было никого, кто мог бы подойти и отрезвить, сказать, что я медленно убиваю собственный организм. Сейчас уже никакие таблетки не нужны — меня просто выворачивает после каждого приема пищи. За последние два месяца я похудел на восемь килограмм, я вешу сорок девять, и всё ещё у себя в голове продолжаю считать себя жирным. Это не то, что можно просто пережить, эта хуйня разъедает изнутри, и я понятия не имею, как мне от этого избавиться, — голос Чимина сорвался на хриплый шепот, и он замолчал, только сейчас замечая текущие по лицу слёзы, которые уже успели намочить ворот футболки. Он сейчас чувствовал облегчение, смешанное с какой-то пустотой. Он будто вытащил душу и положил её перед Юнги, словно говоря: «Вот он я, давай растопчи, мне уже абсолютно плевать на всё». Но, вопреки его ожиданиям, душу приняли со всей аккуратностью, на которую были способны. Юнги как-то неуверенно приобнял его со спины, укладывая подбородок ему на плечо. Обнимал осторожно и старался не задеть больное место. Эти объятия согревали и успокаивали одновременно. Так они и сидели в тишине, которую нарушали лишь их дыхание и тихие всхлипы. Сколько они так просидели, Чимин не знал, но медленно он успокоился, и на него начала находить сонливость, глаза, которые и так опухли от слёз, начинали слипаться. Парень сам не понял, как уснул. Проснулся Чимин уже глубокой ночи, во рту по ощущениям была пустыня, поэтому он откинул накинутое на него одеяло и вышел из комнаты. Из окон лился мягкий лунный свет, увидеть который осенью можно редко, потому что небо практически всегда закрывали тучи. Дойти до кухни у него так и не получилось, потому что взгляд невольно зацепился за тень в гостиной. Юнги стоял на балконе, выпуская струи сигаретного дыма прямо в ночное небо. Он был одет лишь в пальто прямо на футболку, а ноги же вообще закрывали только шорты по колено. Чимину от одного лишь взгляда на эту картину стало холодно, но он всё же вышел на балкон и, вставая рядом с Мином, устремил взгляд в небо. Морозный воздух обжигал лёгкие, но атмосфера была такая, что Чимин невольно застыл, просто наслаждаясь. Из-за того, что квартира находилась на пятом этаже, а балкон выходил на улицу, были видны огни ночного Сеула. Чимин бы в жизни не смог отказаться от этого города, не потому что здесь родился или ещё что-то, нет, в Сеуле была своя аура. Да, город, казалось, был наполнен суетой, и расслабиться здесь невозможно, но как только ночь опускала свои крылья на дома и зажигала первые фонари, это было лучшее время. Чимин не любил никого, но любил Сеул всем, что осталось от его души. Юнги просто стоял рядом, даже не замечая того, что теперь не один. Из приоткрытых губ выходил сигаретный дым, тут же пробираясь в лёгкие и Чимина, но ему на самом деле на это было плевать. У Мина взгляд немигающий и в кои-то веки умиротворенный, когда он сильнее укутался в пальто и потушил сигарету о балкон, сбрасывая её вниз. Он будто растворялся в ночи, сливаясь с окружающими его предметами, но бледная кожа сейчас, покрытая неярким румянцем, всё же выделялась даже в ночи. Прядка чёрных волос свисала прямо на правый глаз, но Юнги смотрел сквозь неё, а Чимин давил в себе иррациональное желание убрать волосы с лица старшего и наконец узнать, действительно ли они такие мягкие, какими казались. Юнги был, по нескромному мнению Пака, человеком, который живет ночью. Это можно было понять по одному взгляду тёмных глаз, направленный в пустоту. Мину шла ночь. — Тебе мать звонила, пока ты спал. Странная она у тебя какая-то, звонит в два часа ночи, — спокойно нарушил тишину Юнги, перекручивая между длинных пальцев зажигалку. Сонный мозг Чимина не сразу уловил суть того, что услышал. Но когда всё же понял, между его бровей появилась маленькая складка, а сам он едва заметно хмурился. Мин же достал чужой телефон из кармана и отдал его хозяину. В сообщениях висело непрочитанные, открывать которые честно говоря не хотелось от слова «совсем», но он всё-таки нажал на маленькую иконку и начал читать содержимое. «Пак Чимин, ты прекрасно знаешь, что не имею ничего против того, что ночуешь вне дома, (для Чимина, это прозвучало, как мне плевать, где ты), но твой кот хочет есть, если он тебе надоел, то отдай его в питомник. Меня не будет неделю, уезжаю на курсы по повышению квалификации.» Это было всё, что написала мать, которая «очень волнуется за своего сына». На это Чимин лишь закатил глаза, потому что привык к такому холодно-формальному общению, вообще со стороны казалось, что это не мама и сын, а люди знакомые лишь формально. Ещё раз перечитывая небольшой текст, до Чимина наконец дошло, что он совсем забыл про Файта, который весь день сидел без еды. В этот же момент его рука столкнулась со лбом с достаточно громким звуком, который заставил Юнги вздрогнуть и вопросительно посмотреть на младшего. — Я совсем забыл про то, что дома у меня живёт существо, которое нужно кормить в отличии от себя, так что у меня дома сейчас сидит кот, которого мать в жизни не покормит, потому что терпеть не может, а ещё она на неделю уехала в командировку, — Чимин говорил это так быстро, но не сомневался, что Юнги поймет. — Мэйн-кун, он ещё котенок, но уже весит дохрена. Ветеринар говорит, что им нужно постоянное питание, а сегодня у меня совсем из головы вылетело его покормить. Слушай, а ты сильно сейчас спать хочешь? — В глазах Чимина появились какие-то искорки, которые заставили Мина задуматься о том, что тот удумал, но его тупое любопытство опять сыграло быстрее мозга. — Ну, пока что не особо, судя по твоей ухмылке ничем хорошим мой ответ не закончится, — утвердил парень, вздыхая, но понимая, что с Чимином действительно интересно, даже если у него появлялись какие-то идеи в четыре часа утра. — Мы сейчас пойдем кормить Файта, я вижу, как тебе нравится ночь, так что даже не думай возмущаться, — Пак опять ухмыльнулся уголками губ и вышел с балкона, видимо уходя переодеваться. — Почему я, блять, не лёг спать, — пробурчал он, но его губы начали растягиваться в предательской улыбке, потому что, да, ему нравилась ночь. На улицах было тихо, даже машины встречались очень редко, не говоря уже о людях. Тротуары освещали фонари, горящие ярким жёлтым светом. Они шли по улице, как два идиота, ну, а кто ещё будет гулять в четыре часа утра? — Почему ты со мной пошёл? — Юнги услышал тихий голос справа от себя и хмыкнул. Он и сам не знал, почему согласился на это глупое предложение. Просто сейчас он чувствовал себя хорошо и спокойно, а разве что-то ещё нужно? — Я не знаю, — ответил честно и взглянул Чимину в глаза, а тот лишь кивнул, будто бы говоря, что понимал. Юнги хотелось сказать, что нет, ты не можешь меня понимать, ведь я сам себя не понимаю, но он лишь зарылся носом в белый шарф. — Почему, ты вечно носишь именно этот шарф? Я даже пару раз видел, что по универу в нём ходишь. — Это шарф Соён. Она отдала его мне, когда я в очередной раз лежал в больнице с воспалением легких. Я вообще часто болею с самого детства, врачи говорят, что иммунитет слабый, — поведал Юнги и улыбнулся, вспоминая, как сестра всегда ворчала по поводу его тщедушного телосложения и пыталась откормить, но у неё это сделать не получалось. Генетика — штука сложная, из-за нее Мину пришлось записываться на курсы по самообороне. В районе где он жил, было достаточно парней, которые жили «по-пацанским» законам. В Сеуле их было не так много, как например в Тэгу, где раньше жила их бабушка, но всё равно встречались. Им почему-то нравилось проявлять интерес исключительно к Юнги, хотя в их дворе жило достаточно много людей с мягко говоря странной внешностью, был даже панк, который ходил с розовыми волосами, кучей пирсинга и вечно хмурым лицом, но даже его не трогали. Дорога прошла в комфортной тишине, нарушаемой лишь редкими фразами или вопросами. Юнги это нравилось, он не мог сказать, что был интровертом, но сейчас говорить совершенно не хотелось, хотелось кружку чая, желательно со вкусом винограда. Мин просто обожал запах винограда, обычно в его доме легко можно было найти и сам виноград, и виноградный сок, и виноградный чай, было даже время, когда он покупал только виноградный освежитель воздуха, но потом выяснилось, что у Джина аллергия на виноград и пришлось ограничиваться лишь продуктами. Квартира у Чимина находилась на третьем этаже, парни быстро поднялись по лестнице, но когда Пак приоткрыл дверь и сделал лишь шаг в квартиру, из темноты на него что-то прыгнуло, парень не смог удержать равновесия и начал заваливаться назад, но его подхватили чужие руки. — Знаешь, когда ты говорил, что он огромный, я думал, что преувеличиваешь, — сказал Юнги, убирая, руки со спины Пака и смотря на Файта, который удобно устроился на руках хозяина и начинал громко мурлыкать. — Хотел бы я, чтобы это было так, потому что эта махина занимает очень много места на моей кровати, а ещё у него очень сильные лапы, так что иногда мне кажется, что он одним своим прыжком может сломать мне рёбра. Чимин осторожно опустил кота на пол, тот тут же скрылся в глубине немаленькой квартиры. Пак же сразу отправился на кухню и достал пакет с кошачьим кормом, который был недешевым, если учесть, что парню приходилось покупать его со своей стипендии. На звук насыпающегося в тарелку корма в комнату, громко топая лапами по полу, вбежал Файт. По его виду можно было понять, что дневное отсутствие хозяина он не особо оценил. — Хочешь чаю? — предложил Пак у сидящего за столом Юнги, на что тот лишь кивнул, поглощенный наблюдением за котом, который быстро опустошал чашку. Чимин нажал на кнопку чайника и опустился напротив. — Где ты его взял? Насколько я знаю, они недешевые. — Нашёл на улице, какой-то мудак оставил в парке, в коробке. Их было несколько, но живым остался только Файт, я не мог его там оставить. Ему было всего пару недель, когда я его нашел, поэтому первое время, я практически не спал ночью, его нужно было кормить каждые два часа, из-за этого я неделю не ходил в универ. Правда потом пришлось ещё две недели закрывать хвосты. На кухне вновь воцарилась тишина, которая нарушалась лишь звуками чайника и кота. — Знаешь, Юнги, иногда мне кажется, что я сам виноват в том, что у нас с матерью именно такие отношения. Может, мне стоило тогда попытаться как-то сблизиться с ней, поддержать, но я же наоборот обижался и отстранялся. Может, правда, это всё моя вина — у Пака голос дрожал, и он впервые смотрел в глаза Юнги с какой-то мольбой. У Юнги ком в горле от этого взгляда и покалывание в пальцах от желания обнять и поддержать. Поэтому он встал, обошёл стол и сел на колени перед Чимином, беря его руки в свои. — Чимин, ты ни в чем не виноват, даже не думай себя винить. Ты был лишь маленьким ребёнком, который ничего не понимал. Дети не должны страдать из-за поступков родителей. Я уверен, твоя мама тоже не знала, что делать, она просто нашла единственный способ оградить себя от боли, возможно, ты для неё был напоминанием об отце, я понимаю, что это её никак не оправдывает, но, как ты и говорил, тебе нужно отпустить эту ситуацию. Руки Чимина холодные и влажные, а взгляд недоверчивый. Он сейчас сам был похож на мокрого бездомного котёнка, который просто не знал, что делать, и в попытке получить ласку лез к прохожим, но им плевать — они делали ещё больнее, — поэтому когда появлялся человек, который хотел помочь, котёнок выпускал свои коготки, пытаясь защитить себя от очередной боли. У Чимина опять глаза влажные и блестели от света лампы. Он нервно покусывал губы и смотрел в глаза человеку напротив. Этот человек всего за пару встреч умудрился понять его больше, чем люди, которые знали его всю жизнь. Чимину с ним тепло, так будто он, наконец, вернулся домой. Он всегда считал, что дом может быть только там, где есть человек, рядом с которым ты можешь позволить себе перестать быть сильным. Юнги вызывал только такие ассоциации, эти его глаза, смотрящие сейчас с уверенностью, но совсем недавно испуганные и ищущие помощи, были для Чимина чем-то вроде гавани, где он мог переждать шторм. Юнги не знал, кто первый двинулся навстречу, просто в какой-то момент глаза Чимина оказались слишком близко, а горячее дыхание обдавало щеку. Из комнаты словно в одно мгновение исчезли все звуки, осталось громкое биение сердца в ушах. А потом мягкое прикосновение губ, которое заставило закрыть глаза и перестать думать о том, что они, чёрт возьми, делали. Губы у Чимина мягкие, хоть и немного шершавые от вечных покусываний, а ещё они большие и заставляли будто тонуть. Это сложно назвать поцелуем, скорее просто прикосновение губ. Здесь нет никакой страсти или похоти, лишь полное доверие и спокойствие. Но всё-таки здесь присутствовала нотка горечи, а потом Юнги почувствовал, как его щеки обожгла горячая влага, которая отдавалась солью на губах, но он не отрывался, а лишь сильнее прижимался к Чимину. Когда воздух закончился в лёгких, он отстранился, но не отодвинулся, всего лишь поменял положение — теперь обнимал за талию и утыкался носом в плечо, восстанавливая дыхание. Только спустя пару секунд ощутил, как чужие ладони робко легли ему на спину. В Сеуле ещё ночь, все спят и видят сны, кто-то — хорошие, кто-то — не очень. На небе горят звезды, которые видны сейчас очень ярко, потому что самые красивые звезды именно перед рассветом. Мы никогда не восхищаемся солнцем, потому что видим его постоянно, но ведь многие люди любят жить только в свете, им не нравится, когда на их жизнь опускается тень, и они гаснут, но они даже не подозревают, что ярче всех светят именно те, кто однажды погас. Вот и сейчас две души, которые уже давно не могли светить и бродили в кромешной темноте, начинают со страхом и робостью разгораться для того, чтобы когда-нибудь осветить друг другу путь к солнцу.