Боль — лучший признак того, что ты жив, Так что радуйся — ты нынче живее многих, Просто выспись — отправляйся новые рубежи Покорять, а когда на твоей дороге Вдруг покажется пропасть, и задрожит Всё нутро, заходясь в тревоге, — Притаись тихонечко на межи, Вспоминая простые строки: «Тот, кто служит ловцом во ржи — Никогда не окажется одиноким.»
***
Юнги не понимал, что происходило, но его рефлексы действовали за него, когда он подбежал к сидящему на полу Чимину и успел не дать ему разбить голову о кафель, на котором уже лежали остатки от телефона. Юнги понятия не имел, какую весть сказали младшему, но сердце его невольно наполнялось тревогой, потому что такую реакцию вызвало явно нехорошее событие. Теперь Юнги прекрасно понимал, как чувствовал себя Джин каждый раз, когда сам Мин терял власть над собственным телом. Тело сковывал страх, и он не понимал, что нужно делать в таких ситуациях, — обычно он был тем, о ком заботились и пытались спасти. Если бы не лежащий в его руках Чимин, который казался ещё легче, чем выглядел, Юнги даже подумал позвонить Сокджину и поблагодарить. Но сейчас было не время, потому что, по его мнению, Пак без сознания уже достаточно времени для того, чтобы начинать волноваться, но больше всего Юнги пугало то, что пульс был слишком слабый, он даже не сразу его прощупал, но он был. Именно это не давало Мину удариться в панику и позвонить в скорую. А ещё Соён тоже однажды упала в обморок, врач тогда сказал, что обморок может быть лишь защитной реакцией организма на стресс, ведь человек всегда старается оградиться от боли, просто у всех разный способ. Человек запрограммирован на то, что боли нужно избегать. Также врач сказал, что такая потеря сознания обычно недолговечна и её стоит просто переждать, дав организму восстановиться. Юнги ждал, честно пытаясь держать себя в руках и не поддаваться панике, казалось, что прошёл минимум час, прежде чем Чимин медленно приоткрыл глаза. Расфокусированный взгляд карих глаз бегал по комнате, но вскоре остановился на лице Юнги, который смог, наконец, выдохнуть, но глаза напротив стали наполняться слезами. Мин помог младшему подняться, усадил его на стул и, продолжая всматриваться в глаза, сел на колени, положил ладони на чужие, которые были ещё более худые, чем его собственные. А слёзы, что до этого наполняли глаза рыжеволосого, всё-таки прорвали плотину и сейчас во всю катились по бледным щекам. — Чимин, кто тебе звонил? — вопрос, заданный тихим шёпотом, прогремел, казалось, громче грома, отчего даже сам Юнги вздрогнул. — Моя мама. Она разбилась. Четыре слова, девятнадцать букв, одна большая пауза и одно растоптанное сердце, которое Юнги буквально видел. Оно сейчас лежало у его ног и захлебывалось собственной кровью, в этот момент сомнений уже не было, работать дальше оно не сможет, по крайней мере полностью. Если раньше от него отваливались маленькие кусочки, то сейчас отвалился целый ошмёток, который не оставил после себя ничего, кроме пустоты. Пустоты, которая сейчас осматривала свои владения и пробиралась Чимину в глаза. Чимин не чувствовал ничего: не чувствовал горячих слез, которые текли по холодным щекам, не чувствовал рук Юнги на своих коленях, не чувствовал себя. Он всю жизнь боролся с пустотой внутри, но сейчас, казалось, эта самая пустота обыгрывала его, потому что её он почему-то чувствовал, причём очень хорошо, настолько хорошо, что хотелось грудь разорвать, чтобы хоть как-то заполнить эту грёбаную пустошь. Но снаружи тоже было ничего, это ничего сковало его тело, будто бы связывая железной цепью по рукам и ногам, приковывая к стулу. Именно из-за этого ничего он сидел полностью спокойным, ведь если бы ни эти путы, то сейчас по квартире летала бы посуда, соседи бы сбежались на его истошный крик, но ничего этого не было, кроме всепоглощающей опустошённости. Наверное, именно в этот момент Чимин окончательно понял, что вырос. Говорят, мы вырастаем тогда, когда умирает последний человек, который видел нас маленьким, никто не хотел, чтобы это случилось так рано. Одна мысль, и с пересохших губ сорвался судорожный всхлип. Он, скорее, похож на вздох человека, у которого начался приступ тяжёлой астмы, словно Чимин и не дышал всё это время. Но вслед за этим всхлипом последовал следующий, который прервался криком. Парень пытался обхватывает себя руками, стараясь хотя бы так удержать осколки, на которые он распадался, но они проскальзывали сквозь тонкие пальцы и падали на пол, туда, где уже лежало медленно остывающее сердце. Слишком много боли, слишком много осколков… всё это слишком. Чимину холодно, вместе с сердцем остывал и он сам, даже не стараясь заставить кровь вновь двигаться по венам, потому что силы оставались лишь на то, чтобы судорожно впиваться пальцами в собственные плечи, оставляя на них синяки, абсолютно наплевав на физическую боль. (Хотя когда-то она помогала заглушить душевную, но сейчас становилось лишь хуже, так как боли было слишком много.) Если у человека, который потерял всё, спросили бы, как он справился с этим, он ответил бы, что никак. Пережить это невозможно точно так же, как избавиться от уродливых шрамов на запястьях — они всю жизнь будут с тобой, ухмыляясь и говоря, что они сильнее тебя. Они не исчезнут, даже если ты их сведёшь, они останутся на своём прежнем месте. Их не будут видеть другие, но ты прекрасно знаешь, что они там есть. Голос срывался, отчаянные всхлипы давно мешали сделать полноценный вздох, поэтому голова кружилась, а комната постепенно начинала водить вокруг него хоровод, отчего выпитый за день чай просился обратно. Чимин не знал, сколько прошло времени, но всхлипы утихли, прерывистое дыхание стало спокойнее. Парень, наконец, смог поднять глаза — которые всё ещё были полны слез, но плотина пока держалась, — на парня, сидящего рядом. Он видел своё отражение в глазах Юнги, которые тоже поблескивали непролитыми слезами. Мин всё ещё сидел на коленях, совсем рядом с тем местом, куда упало сердце Чимина. — Тебе лучше уйти, — хриплый голос, который даже сам Чимин не узнал, отчего мелко вздрогнул. Он звучал безжизненно пусто — грёбаная пустота добралась даже до голоса. — Нет, — тихо и уверенно, но без какого-либо нажима. Просто констатация того, что будет рядом и не оставит одного. — Ты должен уйти, — уже увереннее, будто звучал приказ, но Юнги всё равно, он лишь качнул головой. — Да, блять, ты можешь просто оставить меня в покое?! — он опять сорвался. И снова на человека, который хотел помочь, который не хотел ничего плохого, но по-другому Чимин, видимо, не умел, от этого самому становилось тошно. — Ты хочешь, чтобы я ушёл? — тихий вопрос на выдохе. — Да, — такой же ответ. — Тогда почему это звучит так, будто ты умоляешь меня остаться и не бросать тебя одного? — И Чимин прекрасно понимал, что Юнги в очередной раз прав, читая эмоции по его глазам, но боялся надеяться на кого-то. Страшно, что в такой момент могут сделать лишь больнее, хотя, кажется, больнее уже некуда. Ему, Юнги, хотелось верить, хотелось верить этим глазам, в которых столько понимания, что этого вполне хватало, чтобы запустить маленький дефибриллятор и им заставить то, что осталось от сердца, биться. Да, с перебоями, да, иногда захлебываясь кровью, но оно забилось. Пак Чимин не хотел ни о чём сейчас думать, он желал отключить мозг хотя бы на пару часов, поэтому он медленно склонил голову и положил её на плечо Юнги. Мин неожиданно подхватил за талию и понёс в спальню, там уложил под одеяло и, разворачиваясь к двери, услышал тихое «Не уходи», теперь уже произнесенное вслух. И Юнги не мог отказать, потому что видел в Чимине себя. Ему никто не смог помочь, потому что его немых просьб никто не понимал, а он отчаянно бился внутри своего сознания, пытаясь привлечь хоть немного внимания. Он не даст Чимину остаться одному и тоже тонуть в этом болоте — этот парень должен светить так же ярко, как его волосы. Эти рыжие пряди, которые разметались по подушке и обрамляли бледное лицо, что даже сейчас было искажено болью, и эта боль настолько ощутима, что, казалось, волнами исходила от хрупкого тела. Во сне Чимин казался ещё меньше, свернувшись клубочком, он мелко подрагивал, будто ему было холодно. Юнги, заметив это, нахмурился и поднёс ладошку к бледному лбу, руку тут же обожгло жаром, Мин лишь покачал головой. Это было ожидаемо, да ни о чём хорошем это не говорило, но удивлен Юнги не был. Повышение температуры на фоне стресса было обычным делом, особенно если стресс сильный, а организм и так ослаблен. Юнги думал лишь о том, что жизнь слишком часто меняла направления: вот они сидели и смотрели фильм, даже не подозревая, что что-то случится, а вот уже Чимин спал после истерики и с температурой. Ещё вчера Пак рассказывал о том, что его мама должна вернуться где-то через неделю, а уже сегодня возвращаться некому. А сколько ещё людей по всему миру погибло сегодня? Сколько семей не увидят родных? И сколько сломанных и искалеченных душ это за собой повлечёт? Это казалось невероятно страшным, но это была жизнь. И Юнги не устанет повторять, что она та ещё сука. Никого не жалеет, и никого не оставит полностью счастливым. А может для того, чтобы быть счастливым, нужно упасть на самое дно? Но разве может разбитая в хлам душа быть счастлива? Юнги не знал, да и никто не знал. Он знал лишь, что этой твари определенно нравилось наблюдать за страданиями Пака, иначе зачем она всё это делала? Даже своя жизнь казалась Юнги нормальной по сравнению с жизнью младшего, а до этого Юнги считал, что жил на дне. Всё относительно. Дыхание Чимина, наконец, стало более глубоким, а морщинки на лбу разгладились. Он явно под лавиной эмоций не задумывался о том, что на его хрупкие и худые плечи теперь свалилась вся бумажная волокита, а также похороны. Зато об этом успел подумать Юнги, поэтому, выходя из комнаты, он набрал номер Джина, который отчего-то долго не брал трубку. Юнги дождался момента, когда с той стороны послышался голос. — Юнги, я заберу тебя после работы, подожди ещё полчаса, и я приеду… — старший явно собирался что-то сказать, но Юнги его перебил. — Хён, я, наверное, не поеду сегодня домой. У Чимина мама умерла, подробности потом расскажу, ему нужна помощь. Я могу попросить тебя об одолжении? — Что?! Конечно, помогу чем смогу. Как он? — с искренней заботой поинтересовался старший, что Юнги невольно улыбнулся. Джин действительно лучший друг, которого он только мог найти и ничего, что они братья. — Он спит, температура поднялась. Как только проснётся — дам таблеток, сам понимаешь, в каком он сейчас состоянии. Я тебе потом позвоню. — Знаешь, Юнги, возможно сейчас не лучшее время об этом говорить, но рядом с ним ты меняешься, будто выныриваешь на поверхность. Почти то же самое было с Чонгуком, но для него ты лишь надевал маску того, что всё хорошо, но с Чимином ты словно забываешь о своих проблемах и думаешь, как решить его. Это просто мои наблюдения. — Сейчас, правда, не время, я подумаю над твоими словами потом. — Я позвоню тебе позже. Юнги действительно не собирался думать о том, что сказал ему брат, — не до этого сейчас было. Нужно было сходить в аптеку хотя бы за успокоительными, потому что он прекрасно знал, что это такое, а Чимину ещё похороны пережить нужно. Поэтому он собрался и вышел из квартиры, не закрывая дверь полностью, чтобы потом была возможность войти. Но он никак не ожидал, что по возвращению ему не удастся застать спящего Пака. Чимин сидел в гостиной на диване, где они смотрели фильм, медленно вёл канцелярским ножом вверх от запястья, сразу за холодным металлом на коже проступала кровь и начинала медленно стекать вниз. Порез неглубокий, но, видимо, до этого были ещё, потому что крови много, слишком много по меркам Юнги. Возможно, он преувеличивал, но когда первая капля упала с тонкого запястья на обивку дивана, он подбежал к Паку и схватил его за руку, в котором было лезвие, медленно выхватил его из ослабевшей ладони. Мину кричать на Пака хотелось, хотелось требовать объяснений, обвинять его в необдуманности поступков и вообще просто сорваться, но он молчал. Просто медленно отпустил руку и ушёл на кухню для того, чтобы схватить первое попавшееся полотенце и обмотать вокруг запястья Чимина, который, видимо, сейчас вообще ничего не понимал. Только потом до Юнги дошло, что под руку попалось именно белое полотенце, которое в его руках медленно становилось красным. Цвет крови вызывал лёгкую тошноту и просто желание удрать подальше из этой квартиры, и если раньше он желал просто сбежать, не оглядываясь, то сейчас хотелось покинуть эту квартиру, но забрать из неё кое-что (или кое-кого). Он не знал куда, но Чимина очень хотелось увести отсюда подальше. В тёмных цветах квартиры Чимин не смотрелся, он будто тускнел, ведь даже его волосы выглядели бледнее. Это было неправильно — Чимин должен сиять назло всем и суке-жизни в первую очередь. Именно эти мысли помогли ему успокоиться и уже без прежней злости взглянуть на Пака, который за всё это время не проронил ни слова. Юнги положил чистую от крови ладонь Чимину на щёку, заставляя поднять на него взгляд. — Чимин-а, смотри на меня, ладно? У тебя дома есть бинты? — старший спросил мягко и получил на это медленный кивок. — Где? — В ванной, в шкафчике, — голос хриплый и всё такой же тихий, но Юнги был рад хотя бы тому, что Чимин заговорил, прогресс есть. Поэтому он быстро переместился в ванную и так же быстро отыскал там бинты, а взглядом зацепился за заживляющую мазь, тут же вспоминая про синяк на груди младшего, поэтому схватил и её с собой. Чимин всё ещё был в том же положении с вытянутой вперёд рукой, полотенце уже было ярко-красного цвета, Юнги старался на него не смотреть, потому что зрелище действительно не для слабонервных. Руки тряслись у самого брюнета, но он аккуратно обматывал бинт вокруг тонкого запястья, перед этим обработав порезы перекисью, в аптечке он не нашёл даже зелёнки, поэтому больше обработать было нечем. Бинт тоже быстро пропитался кровью, но её стало меньше, потому что кровотечение постепенно останавливалось. Юнги аккуратно завязал бинт и, взяв в руки заживляющую мазь, посмотрел на Чимина. — Подними футболку, пожалуйста, — опять мягко проговорил Мин. Чимин взглянул со слезами на глазах, но молча подчинился, приподнимая футболку до шеи и открывая вид на гематому. Она первая бросалась в глаза, но если смотреть мимо неё, то выступающие рёбра создавали ещё более страшную картину. И снова Юнги молчал, лишь кончиками пальцев втирая мазь в синяк. Замечал, как по коже Пака бегали мурашки от его холодных пальцев, и ему это нравилось. Если бы это случилось при других обстоятельствах, то скорее всего в его голове уже нашли бы своё место не совсем хорошие мысли, но сейчас не было ни одной, хотелось лишь успокоить Чимина. Сам Чимин не чувствовал этих прикосновений, потому что всё также находился в ступоре. Когда он проснулся и не увидел Мина рядом, то решил, что его в очередной раз бросили одного, отчаяние захлестнуло новой силой, отчего он даже не заметил, как запястье пронзила боль от первого пореза, очнулся он лишь тогда, когда почувствовал холодные руки Юнги, которые вырывали из его рук нож. Пока старший метался туда-обратно, в голове у Чимина набатом била мысль: «Он не ушёл. Он остался рядом». И именно эта мысль отчего-то так грела душу, становилось хоть немного, но легче. Чимин сам не мог сказать почему, ведь раньше одиночество было в радость, но сейчас одному оставаться было невыносимо страшно. Поэтому, когда Юнги медленно опустил его футболку вниз, он, наконец, смог поднять на старшего взгляд. Он пытался этим взглядом описать все свои эмоции. И Юнги понял, потому что в ту же минуту Чимин почувствовал холодные пальцы на своей талии. Холодные пальцы, от которых было до мурашек тепло. Чимин чувствовал именно это, несмотря на то, что прекрасно понимал, что холод и тепло совершенно несовместимы. Он не знал, сколько времени они так просидели, но у Юнги зазвонил телефон, заставляя парней вздрогнуть и разорвать объятия. Пак был готов проклясть все телефоны на свете, потому что они совершают слишком много плохих вещей, но на самом деле он лишь молча наблюдал за тем, как старший взял трубку и с кем-то разговаривал. Под конец разговора Чимин услышал собственный адрес, отчего брови в непонимании съехались к переносице, в то время Юнги положил телефон на журнальный столик. И опять этот взгляд, Чимину уже казалось, что Юнги чёртов гипнотизер, заманивший его в свои сети для своих корыстных целей, но, нет, это происходило на самом деле, потому что всё ещё больно, — будь это гипноз, он бы наверняка был счастлив. Но противостоять глазам напротив всё же не получалось, поэтому Чимин первым отвёл взгляд. — Сейчас Джин приедет, он свозит нас на опознание. Как бы тебе не хотелось там быть, и как бы я не хотел тебя туда пускать, нам стоит это пережить. Чимина пробивала нервная дрожь, когда он понял, куда его собираются отвезти, но в то же время сердце грело «нам», произнесённое хриплым голосом. Юнги будто специально говорил так, пытаясь заставить Чимина понять, что он больше не один. Для Чимина всё проходило будто в тумане: вот приехавший Сокджин помогал выйти из квартиры; вот длинная дорога до морга; вот лицо врача, который говорил, что сожалеет, но на самом деле ему плевать, ведь он видит подобное каждый день; вот лицо матери, такое неживое и заставляющее немой крик застрять в горле; вот уже дорога домой. Всё это слилось в один миг, который Чимин потом просто закрыл в самом тёмном уголке памяти, чтобы впредь не выпускать, но было кое-что, что он желал запомнить. Это рука Юнги, крепко сжимающая его собственную всё это время. Все события размылись у Чимина в голове, но ощущение большой ладони осталось на удивление чётким. Когда они зашли в квартиру Пака, к Чимину возвратилось восприятие происходящего, он будто вынырнул из ваты, но осознание больно било по ещё не привыкшему мозгу, отчего хотелось снова упасть обратно, но уже не получалось. Его снова спасал Юнги, будто чувствуя, что ему надо, он заставил померить температуру, а после выпить жаропонижающее и успокоительное. Пока таблетки действовали, перед Чимином опустилась кружка горячего чая и тарелка салата с курицей. Он уже собирался возмутиться, как Юнги его опередил: — Ты за весь день выпил только чай, поэтому ешь, — говорил с укором, но потом наклонился к уху и прошептал: — Он низкокалорийный. Чимин прекрасно понимал, что это ничего не изменило бы, но всё-таки взял в руки вилку и начинал есть, но едва ли осилил половину тарелки. Юнги смотрел неодобрительно, но молчал, отправляя спать, и Чимин за это был искренне благодарен. Уснуть не получалось долго, но в итоге он провалился в дремоту, слыша тихий шёпот с кухни. — Что ты собираешься делать, Юнги? — голос Сокджина звучал устало. — Хён, я не знаю, но я не могу его сейчас оставить одного, — Юнги потёр глаза, которые начинали слипаться, спать хотелось жутко, но Мин позволил себе лишь широко зевнуть и положить голову на широкое плечо брата. — Ты всё делаешь правильно. Я помогу с оформлением документов, а ты постарайся поговорить с Чимином по поводу похорон, — Юнги угукнул и прикрыл глаза, а потом ощутил на волосах чужую руку. — Всё наладится, Юнги-я, вот увидишь. Надо просто ещё немножко потерпеть. Мину хотелось саркастично фыркнуть или закатить глаза, потому что он уже слишком долго терпел (а Чимин ещё дольше), и с каждым днём надежд на светлое будущее становилось всё меньше, но сейчас спорить с Джином попросту не было сил. Ким вскоре уехал, а Юнги без сил упал на диван, тут же проваливаясь в сон, но перед этим, чувствуя, как на него запрыгнуло что-то пушистое и очень тёплое. Файт лёг рядом, мягко мурлыча. Юнги знал, что завтра его ждёт ещё более тяжелый день, но сейчас он позволил себе расслабиться и спокойно уснуть.