Покуда смерть следит за мной, Бегу перед её клюкой, Как мяч, что гонят игроки. Из глаз меня не упускай, И без меня коня не погоняй, Останься.
Предчувствие еще никогда не подводило его и всех его приближенных. Как только ему было сказано вести себя более насторожено, под лопатками забился тлеющий ядом уголек, что отравлял все его существование. Конечно, он уже привык жить под опиумным действием всераздирающей печали и тоски, смирился с давящим чувством постоянного отсутствия чего-то дорогого его окоченевшему сердцу. Но теперь ко всему этому спектру прибавилось что-то неопознанное и нерасчленимое даже им самим. Он не мог определить это чувство беспричинного страха, которое не покидало его никогда со времен собрания Дивана. Подготовка к походу тянулась непозволительно медленно. Янычарский корпус не мог приступить к полноценным тренировкам — не хватало ресурсов: деревянных мечей, заточек для оружия, костюмов и специальной обуви, доспехов и даже лошадей. Намджун-Паша с прискорбием сообщил, что многие скакуны были проданы на скотобойню по стандарту возраста и износа лошадиной силы. Необходимо было закупить новых скакунов, чтобы снарядить конницу на достаточный хотя бы для тренировок уровень. Подобное не нравилось Султану. Он через три недели мертвенно-спокойного ожидания от своих Пашей, которые уповали на обновление казны и побор с местных рынков, а также подзависимых территорий, сам засел за подсчет доходов и расходов государственной деятельности. Невозможно было смотреть на то, как империя доживала два месяца зимы на скудные золотые. В отчетах о работе он нашел несколько дорогостоящих ошибок, которые можно было исправить: урезал содержание имений его дворцов и земель, на которых лишь велась землевладельческая деятельность, не было почти жителей; послал гонцов в санджаки, чтобы те узнали у местной знати, как дела обстоят на рынках — могут ли торговцы начать годовой сбор уже сейчас, и, если есть те, кто не потеряет в этом деле доход, отдать приказ о начале сборов. Самым тяжелым для дворца, но легким для него, было решение урезать содержание девушек гарема на еще несколько акче. Конечно, для наложниц это могло показаться кощунством и жутким скупердяйством, но для него все их украшения, ароматные воды и нашивки на платья не представляли никакого интереса. По его мнению, если они не посещали султанские покои, то и не нуждались в подобном. А приглашать к себе кого-то он был не намерен. Остальная жизнь во дворце текла своим чередом. Ничего не менялось изо дня в день: пробуждение, утренние процедуры и обход территорий, выезд до Мраморного павильона или Охотничьего домика и мгновенное возвращение в Топкапы. Он не мог задерживаться нигде, потому что его многоуважаемая тетушка Хафса-султан слишком сильно беспокоилась о продолжении династии, и не могла позволить, чтобы столь молодой повелитель — уговоры о том, что он на престоле стоял уже больше 6 лет никак не действовали на нее — посещал неохраняемые территории — уговоры о том, что он с собственной охраной тоже не производили должного эффекта — не имея наследника и продолжения себя. После выезда следовала встреча с этой самой тетушкой, выражение ей своего почтения, ведь она воспитывала Тэхёна с момента смерти его луноликой матушки, и обойти этот факт аргументом неприятности поведения и отношения тетушки к повелителю нельзя было. А после этого не было вообще ничего: какие-то редкие встречи с гонцами, агами янычарского корпуса и охраной, чтение летописей или священного писания для сочинения собственного истолкования его — Тэхён уже давно задумывался об этом труде, но все еще считал себя недостаточно мудрым и образованным, чтобы толковать слова самого всевышнего. Чаще всего он работал над украшениями: обтачивал и создавал огранку драгоценным камням, плавил оправу в определенную форму или рисовал эскизы для следующих своих творений. У него уже была целая шкатулка никому ненужных безделушек, потому что создавал он из интереса не только для себя — мужские украшения, но и для кого-то еще, женские и блестящие. Иногда он даже задумывался над тем, чтобы пригласить к себе наложницу, просто чтобы подарить ей что-то. Но это несомненно вознесло бы ее до небес в глазах остальных. Что уже само по себе мерзко. Тэхён откровенно скучал, но скука его прерывалась мучительным ожиданием какого-то удара. Удар ожидался точно ниже пояса или, как минимум, в спину. Сразу после слов Юнги-Паши о появившемся мальчугане-энтузиасте, он собрался и вышел на рынок. Там все новости узнавали в первую очередь, да и распространяли быстро. Вот и сейчас, отложив очередную книгу и потерев уставшие от тусклой свечи глаза, он вспомнил торговца специями Мурада-эфенди, что с упоением рассказал ему о том, какие прекрасные специи привозят из Вены, а уж каких только историй и слухов на их торговом корабле не рассказывают. Тэхён расстегнул пуговицу кафтана и откинулся на спинку дивана, ударяясь в свое воспоминание. Солнце нещадно и аномально для зимы палило уже несколько дней, из каждого торгового павильона или навеса тянулся горьковатый запах зеленого чая — где-то с молоком, где-то со сливками, где-то — обычного травяного отвара. Как бы хорошо сей прекраснейший напиток не спасал от жары, Тэхён его чертовски не любил. Он готов был обливаться седьмым потом, но закидывать в себя только обычную воду и ничего большего. Даже не ел он в такую жару, о чем сейчас очень, кстати, жалел, ведь на рынке целая симфония запахов: начиная от Лукума и ягодного щербета, заканчивая молодой, поджаренной на открытом огне бараниной, и его желудок буквально выворачивал его наизнанку. Он шел с намерением выяснить что-нибудь новенькое и интересное о темной лошадке, что собирается нанести визит во дворец и почтить своим ликом самого Султана Тэхён Хана Хазрет лери, проделав огромный путь из Вены до сердца мусульманского мира. И сейчас его теплая с виду внешность могла сыграть в этом деле на руку, ведь его никто в лицо не знал. Впрочем, как и Юнги-Пашу, ведь он был еще более скрытным человеком. Но Тэхён выглядел всяко приветливее и доброжелательнее, чем вечно склоненный своими проблемами и мыслями Паша. — За сколько куркума, эфенди? — касаясь указательным пальцем любимой специи, тихо просипел Тэ и опустил несколько прилипших к указательному пальцу желтоватых песчинок на язык, пробуя на вкус, — Мм! Потрясающе, эфенди. — Да, куркуму только завезли из Вены, — торговец приветливо улыбался, уже зная, что можно завысить цену, если товар был похвален покупателем. Тэхён же удивился своей удаче, попав с первого раза в нужного человека, — По десять акче за сто грамм. Лучший товар с торгового пути, сам видишь, какой хороший. Тэхён бросил беглый взгляд на одного из помощников, чтобы тот записал номер торговой лавки. Если он добьется нужной ему информации, в скором времени в этот ларек поступит гуманитарная помощь от «благодетеля». О его второй личности «благодетеля» на рынке ходили слушки и легенды, ведь изредка, раз в месяц или два, появлялся загадочный богатый человек, что приносил одному из торговцев, ведущему разговор о чем-то своем, крупный мешочек, набитый золотом. — Прямо из Вены? — скептично выгнул бровь Султан и чуть откинул капюшон, чтобы взгляд его глубоких темно-карих глаз казался еще пронзительнее. — Из Вены, эфенди. Сам вчера с их торгового корабля забирал, да покарает меня Аллах, если я лгу тебе, — тут же начал защищать свой драгоценный товар торговец. Эту черту Тэхён любил в местных продавцах, ведь те защищали какие-то крупы или те же специи, как собственных детей. — И что же слышно на Австрийских торговых кораблях? Или Венгерских? — еще тише проговорил правитель, заправил темную вьющуюся прядь за ухо и постарался выудить из себя спокойную уверенную улыбку, — Взвесь мне триста грамм, эфенди. Торговец наконец-то расслабился. Он продал свое добро да по завышенной цене. Ведь всем подошедшим он отдавал по семь акче. Если он счастливец, и у него есть крыша над головой, где ждет семья, сегодня он порадует их сытным ужином. Если же нет, то несчастно пропьет в каком-нибудь кабаке, до которого еще не добрались руки кадия Стамбула. Тэхён же улучил момент, когда мужчина взвешивал и чуть приблизился к прилавку, бегло осмотрелся, а затем остановил свой взгляд прямо на продавце. — Правду ли молва людская донесла до Стамбула, что с самой Вены сюда добирается сумасшедший неверный, намеревающийся убить самого Султана? Торговец отдернул руку от мешка со специей будто от огня. Тэхён удовлетворен, ведь просто упоминать слово «Султан» всуе здесь было не принято. Все считали, что у земли и балок торговых дворов есть уши и глаза, что непременно донесут до самого повелителя все происходящее здесь. Почти так и было, ведь Юнги-Паша узнавал о всех волнениях и недовольствах на начальной стадии, везде были свои люди. Просто сейчас он не особо придавал значения какому-то мальчишке, больше занимаясь тайной перепиской с венецианцами. — Тише, ополоумевший, ая-яй, услышит кто, не приведи всевышний! Торговец перегнулся за прилавок и осмотрел всех на площади, чтобы убедиться, не смотрят ли на них, не подслушивают их. Но, видно, он что-то знал, о чем так хотел бы пошептаться. Боялся только, а теперь — взятки гладки, у него просто спросили, и он просто ответил. — Говорят, что этот парень не задерживался ни на одном торговом корабле долгое время. Ходят слухи, что он просился на корабль, а после спрыгивал прямо в воду, пока никто не запомнил его достаточно хорошо. И так раз за разом, — торговец пустился в зловещий шепот, рассказывая что-то, разбрызгивая слюну от кипящей крови, — Венгерцы говорят, что он даже пытался поднять тайное восстание, но в последний момент бросил все и решил бороться с Султаном один на один. Тэхён впитывал в себя информацию подобно ветоши. Он собирал по крупицам настрой и характер юнца, что осмелился замахнуться на повелителя. Он не знал, почему представляет себе еще подростка, ведь конкретно возраст никто не называл, но все относились скептично, и потому только он рассчитывал встретиться с юношей даже младше себя самого. Падишах знал, что он должен бояться за себя, свою жизнь, а в первую очередь — за благополучие династии, но что-то внутри него задорно и звонко хохотало от предчувствия чего-то интересного. Наконец-то маленький глоток жизни, что может стать последним. Но Тэхён всегда был уверен, что лучше прожить один день так, как хочется, нежели всю жизнь так, как ты совсем не хотел бы. — Все говорят, что он не так прост, как может казаться на первый взгляд. Все, кто слышал его план, называли его безумцем, но верили в то, что он дойдет до своей цели. Говорят, его глаза горят дьявольским огнем каждый раз, когда кто-то упоминает османскую империю или имя повелителя, — по интонации, что становилась все тише, Тэхён понял, что рассказ заканчивается. И он был чертовски удовлетворен тем, что успел услышать, — Поставщик сказал мне по большой тайне, что этот мальчуган побывал и на его торговом судне. Только хозяин понял это, когда услышал всплеск за бортом около берегов столицы, а после не досчитался одного члена экипажа. На лбу говорящего выступила испарина. Тэхён гулко сглотнул, но не от страха, а от захватывающего его интереса. Казалось, глаза его сейчас горят подобным пламенем, ведь если слухи правдивы, а чаще всего так, ведь торговцев не обманешь разменной монетой, этот парень уже где-то здесь. Быть может он прямо сейчас целится своей пропитанной ядом стрелой в сердце повелителя с крыши какого-нибудь амбара. Султан вслед своим мыслям обвел взглядом крыши и кивнул сам себе, не заметив там никого, дал знак, что они уходят прямо сейчас. Тэхён перехватил покрепче под плащом саблю, а второй рукой схватился за протянутый ему холщовый мешок со специей. Один из его слуг кинул торговцу мешочек с золотом, где было явно больше положенных тридцати акче, а после двинулся вслед за стремительно летящим султаном. Внутри него бушевал поток невиданной ранее энергии, он будто бы воспрянул после долгого и смутного сна, о котором хотелось поскорее забыть. В какие-то считанные, как ему показалось, мгновения, он уже стоял перед стеной своего дворца, и только в этот момент его сердце перестало биться в адском ритме, повторяя симфонию горна судного дня. Султан приоткрыл заспанные глаза и вновь оказался в душных покоях. Жара никуда не девалась даже вечером, парило чересчур сильно даже для солнечной столицы. Чаще всего так бывало перед неделей непогодицы, и потому только он старался не жаловаться. В солнечные деньки он чувствовал себя более или менее удовлетворенно, настроение его не колебалось между «отвратительно» и «слишком отвратительно», а держалось на уверенной планке «хорошо». Когда солнце пригревало мягкую ткань его выходного кафтана, он ощущал легкость. Наступающие же дожди обычно не сулили дворцу ничего хорошего. Как только по окнам начинали барабанить капли дождя, все инстинктивно замолкали и хранили молчание до тех пор, пока повелитель не позволит. В дождливые и пасмурные дни он мог часами смотреть в окно из своих покоев, изучать хмурящееся небо. Молиться про себя, вести внутренний диалог о том, чем же прогневали они всевышнего, если дождь длился уже более суток. Ему нравилось рассуждать о всяком, но в такие моменты лицо его приобретало необычайно грубые черты, брови сдвигались к переносице, а руки хранили покой в напряженном состоянии. Он перемещал всего себя из физического мира в астральный, чтобы побыть только с самим собой, без бесконечного хоровода из слуг, придворных, наложниц и родственников. Но все вокруг боялись этого пассивного гнева, весь он походил со стороны на набирающую обороты бурю, намеревающуюся снести все на своем пути. Тэхён никогда не был таким, каким казался в глазах других. Он не способен был безжалостно и хладнокровно лишить человека жизни, если на то не было оснований. Не мог он быть безосновательно грубым или жестоким. Он был всего лишь справедливым. И по справедливости султан чаще встречал тех, кто не заслуживает от него добра и благодетели, и в этом была причина его славы холодного и расчетливого правителя. Он точно помнил, как отец в первый раз взял его в поход, ему было четырнадцать. Непоседа и просто маленький смерч, который развлекал собой всю пешую колонну. Отец, конечно, не допускал его к битве, но ничего не оставалось шехзаде, когда в его шатер ворвались неверные, вооруженные мечами. Тогда он убил в первый раз, в первый раз почувствовал металлический запах крови, навсегда запечатлевшийся в его памяти. Тэхён сбросил с себя это воспоминание, как нечто неприятное ему, и отправился к небольшому кранику с проточной водой. Джин-Паша притащил этот хитровыдуманный прибор в его покои одним из скучных вечеров. Продемонстрировал, что из него можно набирать воду для питья, или умываться, если лучшие техники и строители проведут дополнительную водосточную трубу. И больше султану не придется терпеть надоедливых слуг с их тазами и кувшинами. Что ж, Тэхён был согласен на все, чтобы окружение его сократилось до минимального количества человек, и потому спокойно отнесся к еще одной вещи в своих покоях. Он нажал на тугой спуск, ожидая, пока вода наберется. Сегодня это происходило отчего-то дольше, чем обычно. Султан откинул голову назад, подставляя под струю проточной воды руки и прикрыл глаза. Только рук коснулось что-то теплое и вязкое, отчего по загривку покатились мурашки размером с пушечное ядро. По природе своей ему не положено быть брезгливым, но он таковым являлся, и потому первая мысль была о том, что труба засорилась, и теперь на руки ему капал чистейший мох с плесенью, но, опустив свои расширенные до предела глаза, он им не поверил. По рукам его сочилась кровь. Алая, теплая, будто только-только выкачанная с какого-то тела. По запаху не похоже было на человеческую, но в нос все равно бил металл, казалось, из самых воспоминаний его четырнадцатилетия. В груди зародился маленький огонек паники, что разрастался с каждой долей секунды, раздуваемый его собственным учащенным дыханием. Наконец, спустя мучительно долгое время, из самой груди его послышался хриплый крик о помощи. В покои тут же вбежала охрана, вооруженная саблями и клинками. Они полагали увидеть перед собой что угодно, но только не повелителя уже в ночной сорочке, что собирался отойти ко сну, с окровавленными руками и кранчиком, из которого все еще текла уже более редкой струей такого же цвета и запаха кровь. Недоумение, легкая паника и осознание с промедлением. Один из янычар подбежал к повелителю и выдернул его руки из-под этого зловещего крана. Тэхён сейчас был абсолютно деревянным, сдвинуть с места его было невозможно. Он не боялся крови, ему приходилось часто убивать в походах, он иногда возвращался в свой шатер еле живой, с кровоточащими ранами и руками по локоть в чужой крови. Но сейчас, когда он этого совершенно не ожидал, в собственных покоях, это погрузило его в состояние оцепенения. Стража позвала лекаря, кран перекрыла. Только спустя несколько часов, когда в комнате его собрались лекари, стражники, Юнги-Паша и тетушка, он смог прийти в себя и собрать себя по крупицам в нормального человека. Теперь он трезво смотрел на произошедшее, но все еще с опаской поглядывал на собственные руки, что почти час омывали водой, терли спиртом и всяческими эфирами, чтобы не осталось и следа о произошедшем. Но из памяти сие не выкинуть, по плечам его все еще пробегали мурашки, а взгляд имел отсутствующий характер. — Объяснитесь, — приказал Тэхён. Чаще всего он просил ему рассказать, великодушно давал право на слово, даровал свое внимание. Но сейчас он именно приказывал, отчего у всех присутствующих онемели конечности, — Каким образом в трубу султанских покоев могла попасть кровь? Кто осмелился так дерзить и выказывать свою неверность? Юнги-Паша! Тэхён с каждым словом повышал свой тон, тыча пальцем то в стражников, то в сбежавшихся слуг, то в самого Пашу, который сохранял свое привычное спокойствие. Если бы он знал Юнги гораздо меньше лет, он бы даже подумал, что тому совершенно безразлично произошедшее, но это было совсем не так. Скулы Паши были напряжены сильнее обычного, а руки были сжаты в плотные кулаки под широкими рукавами халата. Даже ему сейчас было до одури страшно рядом с таким Султаном. Челка Тэхёна разметалась по его взмокшему от волнения лбу. На правом виске вздулась и пульсировала синяя венка, там же выскочила испарина, покатившаяся вниз по черте его ходящих ходуном желвак. Руки были до белых костяшек зажаты в кулаки, а все тело его мелко потряхивало то ли от бушующего гнева, то ли от паники. Но самым устрашающим были его разъяренные, словно у голодного льва, вкусившего крови и плоти, глаза. Он смотрел на всех, как на потенциальных жертв, будучи готовым снести голову с плеч тому, кто не удовлетворит его своим ответом. — Я лично займусь расследованием, Повелитель, — смог только произнести Юнги-Паша перед тем, как Тэхён поднял вверх свою ладонь, призывая закрыть свои рты всем находящимся в покоях. — Я хочу, чтобы ты не только разыскал того, кто осмелился это сделать, но и привел его в мои покои живым. Никому из дворца не нужно вытворять подобное, значит, дело в людях за его пределами. Также я хочу, чтобы охрана всех дверей была усилена; мимо моих покоев, покоев членов династии и служащих мне и моему государству и муха не могла спокойно пролететь. Кровь — дурной признак. — Повинуюсь воле благородного падишаха, — тихо сказал Юнги и склонил голову, собираясь прямо сейчас ринуться исполнять приказ, но Тэхён задержал его одним своим взглядом. Он повернулся к стражникам, отчего те вытянулись по струнке и склонили свои головы уже заранее. Ничего хорошего сейчас внимание повелителя не предвещало, а потому лучше бы держать свой язык за семью замками, чтобы не издать лишнего вздоха. — Узнайте, откуда взялось столько овечьей крови. Лекари сообщили, что это овечья кровь, не человеческая. Что само по себе радует, но не удовлетворяет, ведь она все же пролилась на мои руки в моих же покоях! Тэхён воскликнул последнее слово, после чего обессиленно упал на тахту. Он прикрыл глаза ладонью, не желая более никого видеть. Главный лекарь дворца оставил на его прикроватной тумбочке успокаивающий отвар, который нужно было выпить для лучшего сна, а после немедленно удалился. Тетушка попыталась вставить свое неугомонное: «Поэтому тебе обязательно нужен наследник, во дворце стало небезопасно», но Султан выпроводил ее одним взмахом руки. Никто сейчас не осмелился бы даже фыркнуть в сторону его неуважения. В комнате по обыкновению остался один Юнги-Паша, думающий о чем-то слишком напряженно. — Я почти слышу твой мыслительный процесс, Паша, — попытался перевести свое состояние в шутку повелитель и нашел в себе силы и спокойствие глянуть на своего слугу, что покорно не поднимал своих глаз от персидского ковра, — Что ты думаешь об этом? Юнги-Паша теперь же мог перевести свой взгляд на повелителя, ему было позволено прозвучавшим вопросом. Выглядел он теперь словно подбитая в бою лошадь, потому что ранее такого не происходило во дворце никогда. Многие годы правления деда и отца Тэхёна все было спокойно в Топкапы, беспокоили только внешние неурядицы и завоевания. Теперь же во дворце правда было небезопасно, и Паша, несомненно, винил себя в этом упущении. — Я склоняю голову и прошу вашей милости, повелитель. Я предупреждал свою личную охрану о том, что они должны следить за каждым человеком, появляющимся рядом с замком или в нем, что должны охранять всё, что касается вас с удвоенной силой. Я даже хотел взять для усиления янычар, но они готовятся к походу, — Юнги прикрыл глаза, а после слишком резко открыл их, заставляя Тэхёна содрогнуться где-то внутри, — Я думаю, что это мог быть только один человек. Более никому не нужно совершать подобное. Хотя, вынужден признать, я пока не понимаю, что он хотел сказать. Еще и кровь овечья… Тэхён тяжело вздохнул и приподнял брови, рассматривая свои руки, что покоились на коленях. Он похлопал одной из них своего Пашу по плечу и постарался улыбнуться. Несвойственное ему действие, но сейчас он сам себе противоречил во всем: потерялся в своих ощущениях, хотя отчаянно пытался вновь вернуть себе личину совершенно спокойного и холодного, непоколебимого обстоятельствами повелителя, которого не трогают никакие проблемы. Ему необходимо было только обуздать свой страх и гнев, с чем он справился. — Хорошо, Паша. Отправляйся в свои покои. Начнешь расследование на свежую голову. А сейчас тебе нужно хорошо выспаться, чтобы не упустить ни одну деталь из внимания. Тэхён остался наедине с собой и не сомкнул глаз ни разу за ночь, все думая о произошедшем. Он был согласен с Юнги. Кажется, этот юнец не так прост, и им всем предстоит еще понять все его замыслы, разгадать его тайну и настичь его раньше, чем он настигнет их.***
Еще неделю во дворце не стихал шепот. Все говорили о том, что произошло в султанских покоях, шептались между друг другом. В гареме, где рады были любой сплетне, говорили о том, что Султан в порыве гнева снял несколько голов с плеч и сказал, что так будет со всеми, кто не будет участвовать в расследовании. Но все хранили почтенное молчание, когда Тэхён появлялся и проходил мимо. Мало кто верил во все ходящие по дворцу слухи, но проверять никто не хотел. Ведь сабля падишаха всегда с ним. Вот и сейчас, когда Тэхён шел в сторону комнаты собраний, девушки склонили головы даже без уговоров Калфы и евнухов. Они присели даже ниже, чем было необходимо, отчего коленки стали трястись, когда он летел, отчеканивая каждый свой шаг на каменном полу. Казалось, рядом с ним содрогались даже стены. Паши уже предусмотрительно стояли около комнаты собраний. Никто не хотел опаздывать, все были осведомлены о произошедшем и принимали самое активное участие в расследовании этого дела, что уже было названо в узких кругах «Овечьей чумой», ведь кровь принадлежала овцам, а чуму символизировали с паникой и смертью. Сегодня прошла ровно неделя, которую он давал Пашам на розыски, и сейчас собирал Диван, чтобы узнать об их успехах. Все церемонии в виде молитвы и его высочайшего разрешения были соблюдены, и теперь он выжидающее смотрел на Намджуна-Пашу, что ковырялся в множественных листочках. Он всегда был вот таким: все должно быть разложено по полочкам, доведено до идеала. Тэхён сам ни раз видел, как Паша переписывал даже собственные записки по нескольку раз, потому что его природная неуклюжесть способствовала появлению клякс, ошибок в словах и далее по списку. Эта черта устраивала повелителя до тех пор, пока не заставляла его ждать слишком долго. Но Великий визирь разобрался как раз к тому моменту, когда терпение было на исходе. — Итак. Я представляю благородному падишаху отчеты всех, кто был задействован в расследовании. Я лично допрашивал каждого человека, живущего во дворце на предмет подозрительных личностей или знакомых, которые казались странными. Никто ничего подобного не замечал, однако, известно, что сразу после происшествия истек срок службы у Мухмуда-аги, одного из стражников. Он получил вольную и был отпущен. Наши люди сейчас стараются найти его в столице, но все концы обрываются в доме его сестры. Тэхён сцепил челюсти с такой силой, что зубы начали поскрипывать от каждого его вдоха. Ему не нравилось начало этого собрания, а значит и дальше ничего хорошего ждать не стоит. Он был разочарован дворцовыми стражниками, ведь те проявили себя как бесполезные люди, неспособные на то единственное, что им доверено — защиту жизни своего повелителя. — Продолжай. — Да, повелитель, — поспешно начал уже увереннее говорить визирь, — По словам янычар, Мухмуд-ага в последнее время был недоволен политикой османского государства. Его не устраивали даже отступные, которые выдают после многолетней служ- — Найти и казнить при дворце. Казнь устроить показательную. Подписать от моего имени указ, который следует зачитать на площадях города и рынке о том, что всем, знающим информацию о бежавшем, будет назначена награда. Тех, кто попытается обмануть, лишить содержания и товара. Джин-Паша, займись этим. — Повинуюсь воле благородного падишаха, — спокойно ответил Джин, склонил голову и поспешил удалиться из зала собрания. Кажется, все стоящие сейчас перед повелителем несомненно завидовали Паше, которому удалось сбежать из комнаты раньше всех остальных. Тэхён довольно дрогнул губой. Это было похоже на подобие ухмылки, отчего у всех в комнате волосы зашевелились, ведь повелитель улыбался крайне редко. Ухмылялся — еще реже. Положительного в этом ничего не было, несколько слуг синхронно потянулись ладонями к загривку, приглаживая взбунтовавшиеся волосы. — Продолжайте отчет. — Позвольте мне, — в разговор вмешался Хосок-Паша, который всегда брал на себя роль оратора, когда у Намджуна перехватывало дыхание. Он был тем еще скрытым лидером, ведь его энтузиазм и вера во всех вокруг давала ему на это право. Он начал говорить тогда, когда было велено, — Отчет предоставили также стражники, которые прочесали весь город. Был найден один пастух, который был сильно пьян на момент допроса. Удалось выяснить, что его уволили и лишили содержания из-за того, что кто-то перебил все стадо овец. Интересная черта — не осталось ни одной капли крови в животных. Через крупную артерию на передних лапах выкачали все. Очень умело, надо сказать. Никто бы не понял, если бы овцы не были такими легкими. Только лекарь смог определить причину такой потери веса. Стадо было совсем молодым. Тэхён оживился. Теперь ему становилось интересно, ведь были найдены маленькие зацепки. Тоненькие ниточки, за которые можно было умело дергать. Судя по выражению лица Юнги-Паши, что всегда оставался в стороне от собрания и высказывался только тогда, когда мнение его противоречило высказываемому или когда его спрашивали, он уже подергал именно там, где надо и как надо. Выглядел он умиротворенно и напряженно одновременно. — Вы обеспечили пастыря? — Да, повелитель. Мы не оставили его в беде, предложили службу в Санджаке Амасье, куда он собирается сейчас уехать вместе с торговыми повозками. Также мы допросили его и всех, кто находился вблизи с овцами в тот день. К сожалению, ничего подозрительного замечено не было. Даже рабочих новых не появлялось, на которых можно было подумать. Но мы продолжаем вести расследование в той области. — Что ж. За неделю это похвально, — Тэхён никогда не скупился на похвалу, ведь тогда люди работали лучше, но и перехваливать он не собирался, — Но вы могли стараться лучше и найти гораздо больше. Вашей задачей будет найти Мухмуда-агу и привести его во дворец, не спускать глаз с территорий, где хоть что-то слышно о неизвестных личностях. И усилить охрану над всеми территориями, которые касаются меня и членов династии. Наступило молчание, что длилось совсем недолго. Он тяжело вздохнул. Продолжать это действо не было никакого желания. — Отчет о подготовке к походу я желаю в письменном виде, чтобы наглядно был виден уровень готовности. Мне необходимо знать численность армии, ее снаряженность и средняя боевая готовность, а также снаряжение конницы и количество оружия. Сверьтесь с данными разведки, мы должны превосходить Карла и Фердинанда не только своим величием, но и количеством. Не хуже меня вы знаете, как это необходимо. Он уже собирался отпускать всех, чтобы послушать то, что скажет ему Юнги-Паша о выясненных обстоятельствах, как вдруг послышался страшный визг и топот. Кричали из общей комнаты на первом этаже. Паши застыли в недоумении, ведь им проход в гарем был запрещен, на что Тэхён только мысленно плюнул им в их начищенную до блеска обувь. Слишком правильные и чтящие традиции. Самому Тэхёну было сейчас все равно, кто увидит его женщин, ведь там могло произойти что-то серьезное. Он сорвался со своего места, он почти бежал в сторону общей спальни, где-то отсчитывая про себя, сколько людей идет за ним. Конечно, это его стража из четырех человек, и кто-то один лишний. Остальные же отставали где-то позади. Тэхён в один момент был около гарема, распахивая двери одним своим рывком. Взъерошенные волосы его выбивались из-под тюрбана с брошью-тюльпаном, что подал ему только что слуга на замену его Юсуфи, полы плаща были в пыли и помяты, а сам он глубоко дышал от продолжительного бега. Сначала он не понимал причины крика. А после увидел, что прямо посреди комнаты прыгают по разной траектории огромные водяные жабы темно-болотного цвета. Все они довольно упитанные и огромные падали со второго этажа, куда он и забежал в три огромных шага. Посреди покоев фавориток стояла самая юная его наложница, на вид ей и пятнадцати не было, он хорошо запомнил эту крымчанку, что подарил ему крымский хан в один из своих визитов. Девочка была настолько напугана своим рабством, что Тэхён сжалился над ней и позвал ее в свои покои, просто чтобы по-отечески напоить чаем и угостить щербетом. Эфсун — это имя он дал ей, когда она принимала мусульманство — стояла, держа в руках бутылёк яда. Тэхён сразу вспомнил похожий случай и взмолился про себя, желая всех бед на голову того, кто продавал эту дрянь в его дворец. Около ног ее стояло несколько пустых коробок, а в одной из них было еще две жабы, которые пытались выпрыгнуть. Тэхён сейчас не осознавал совершенно ничего, он попытался подойти к наложнице, но та откупорила пузырек и еще громче заревела, обливаясь слезами и поднося его к губам. — Эфсун, мой прекрасный цветок, золото моего дворца, — тихо начал Тэ, а после кинул беглый взгляд на стражников и Юнги-Пашу, что стояли за спиной, давая понять, чтобы те медленно вышли из покоев, — Что случилось у тебя? Расскажи мне, в чем причина этого всего? Девочка захлебывалась собственными слезами. Она явно не хотела умирать так рано, не планировала такой жизни для себя. Кажется, она даже не до конца понимала то, что совершила. Просто запуганный и потерявшийся в себе и своих ощущениях ребенок, который желал только спокойствия и заботы о себе. Она присела на пол, но все еще держала в опасной близости пузырёк, каждый раз дергая его, когда Тэхён делал к ней один шаг. — Солнце и звезды мои, кто-нибудь говорил тебе, насколько ты прекрасна? — Тэхён действительно не хотел ее смерти из-за какой-то глупой выходки. Он совершенно не понимал, причем тут жабы и Эфсун, но отчетливо видел, что она хотела что-то сказать, просто не решалась, — Ты могла бы повелевать Луной и Солнцем, твоему светлому лику совсем не идут слезы. Позволь мне, я уберу их? — Нет! — вскричала девушка и вскочила со своего места, прикладывая бутылочку к губам, а второй рукой хватая себя за длиннющие рыжие волосы, растрепанные по плечам, — Не подходите ко мне, повелитель! Я провинилась и намереваюсь покончить с этим! — Объясни мне, моя луноликая, что случилось здесь, — пытался оттянуть момент Тэхён, незаметно развязывая пояс, на котором держалась сабля. Открыто он бы не осмелился это сделать. — Он… Он, — она заикалась от своих слез, то стирая их рукавом своего желтого платьица, то вновь проливая по уже покрасневшим щекам, — Он сказал, что вы заслуживаете. Сказал, что я должна помочь ему, ведь мы с ним похожи. Он сказал, что у него тоже от-тняли семью в юном возрасте. К-как у меня, повелитель. Эфсун снова зашлась в приступе слез и кашля. Кажется, пару капель могло попасть на ее губы, отчего у Тэхёна пальцы онемели, но он продолжал отвязывать саблю. Еще немного и он сможет перехватить ее, чтобы выбить этот проклятый яд из ее юных и слабых ручек. — Тише, тш-ш-ш, повелительница моего сердца, — он вспоминал все теплые слова, которые когда-то отец говорил матери, которые сам когда-то он писал в стихах, будучи еще в Санджаке и наслаждаясь обществом наложниц, чтобы хоть немного отвлечь девушку, — Кто сказал тебе это? — Я н-не знаю, повелитель. Он н-не называл своего имени, он-н просто молился как христианин под деревом нашего дворцового парка. А я ж-же тоже раньше была христианкой, я узнала эту молитву. Он сказал мне, что я могу помочь ему отомстить, — девушка подняла взгляд на Тэхёна, из-за чего ему пришлось убрать руки от висящей на волоске сабле, и виновато поджала нижнюю губу, — Я тогда так разозлилась н-на хана, на вас и вашу армию. Я решила ему помочь. Он сказал, что как только я сделаю это, он услышит крик и тоже выпьет яд. Эфсун опустила голову. Вероятно, она винила себя в смерти другого человека, а внутри Тэхёна уже закипала кровь. Она бурлила и с бешеной скоростью мчалась по его организму, заставляя мозг судорожно соображать. Он уже верил, что этот чертов малец слишком продуман для своего возраста. Еще страшнее было то, что он спокойно пробрался на территорию дворца, но никто, даже Юнги-Паша об этом не знал. Все смешалось в нем, он слышал и рыдание девушки совсем рядом, и кваканье жаб на первом этаже, прерываемое визгами других девушек, слышал крики евнухов и Пашей, которые собирали этот жабий хор и выгоняли со дворца. Он слышал свой внутренний голос, который говорил, что все на этом не закончится. Он выхватил свою саблю в чехле и искусно махнул ей, будучи в повороте корпусом, выбивая из рук девушки яд. Он разлился на ковер, а Тэхён моментально среагировал. Пары яда летучие, они расходятся по воздуху слишком быстро, поэтому он схватил девушку за руку и выволок в соседнюю комнату, прихватив свою саблю. Сейчас уже можно было не беспокоиться за эту девушку, она не сможет убить себя, и он может перестать прикидываться нежным и любящим, но не станет этого делать. Она маленькая и беззащитная, из-за чего быстрее купится на его заботу. Султан прижал к себе бьющуюся почти в конвульсиях девушку так, чтобы она не могла пошевелить руками и припер ее к стенке, чтобы обездвижить ее максимально. Он лишь гладил ее по волосам и шептал «т-ш-ш-ш», как будто пытался убаюкать маленького ребенка. Через какое-то время — он уже не считал — это подействовало. Эфсун только горько всхлипывала и заикалась после продолжительных слез. Внизу тоже все стихли, только иногда раздавалось противное «ква», прерываемое ругательствами от евнухов. — Моя весна и осень, драгоценность моего замка, жемчужина среди песка, — тихо начал Тэхён. Ему нужна была информация, и немедленно, — Что еще он говорил тебе? Почему жабы? — М-можно я не буду тебе говорить? Пожалуйста, повелитель, помилуйте меня. — Эфсун, ты чуть не погибла. Мы должны наказать того, кто пытался отнять тебя у меня. Девушка подняла на него свои большие зеленые глаза. Тэхён понял, почему сжигали в Англии подобных красавиц, ведь она могла одним своим заплаканным взглядом заставить отдать ей половину своих имений. Если бы Тэхён не был так заинтересован этим загадочным юношей и чуть больше увлекался девушками своего гарема, а сама Эфсун была чуть старше, он бы ни раз позвал ее к себе на хальвет. — Он сказал, что он новый служитель гарема. И поэтому я могу подходить к нему. Он сказал, что его зовут Хайридин-ага, — Тэхён закатил глаза. Не изобретательно, ведь это имя главнокомандующего его флотом. Наверняка этот парень услышал его, когда странствовал по морям вплавь, — А потом, когда мы стали чаще видеться, он рассказал, что приехал сюда мстить. И что я могу ему помочь. Но я больше ничего о нем не знаю… И описать я вам его не смогу, ведь он был полностью закрыт подобием паранджи, сказал, что солнце губительно для его здоровья и кожи. Но у него огромные карие глаза, я такие ни у кого не видела. Тэхён осторожно приподнял подбородок девушки, чтобы понять, правду ли она говорит. Но этим действием, лишь больше распалил юную особу, что тянулась за каждым прикосновением. Такое дитя, такое беззащитное и безобидное. Конечно, ее уже обучили всему, но Тэхёну хотелось верить в невинность ее мыслей. Ведь сейчас она ему не врала. — Он сказал, что это не конец. Что впереди вас ждут испытания еще хуже, — она почти прошептала это, обессиленно хлопая ресницам, — Я должна была сказать вам: «Это начало конца, Султан Тэхён Хан Хазрет лери, мы встретимся через три казни. У вашей погибели будут мои глаза». А потом сказал передать вам вот это… и выпить яд. Девушка протянула ему дрожащей рукой свернутый кусок пергамента, где было написано только «Чон Чонгук». А после прислонилась щекой к его груди и уснула от переутомления. Тэхён же миллион раз перечитал это сочетание букв. — Чон Чонгук, значит…