Чем старше мы становимся, Тем меньше в нас невинности
— А что это такое? — тихо, впрочем, как и всегда, спросила Эфсун и указала пальчиком на старый компас, лежащий на полке рядом с его походными трофеями. Он поднял все еще замыленный взгляд со своих документов и постарался сфокусироваться на ярко-красном пятнышке в своих покоях. Изначально она показалась ему излишним предметом интерьера, из-за чего первой мыслью было — отправить в смежную комнату с первым пробегающим слугой. Через тридцать секунд фокусировки, он наконец-то смог вспомнить, что Эфсун эту ночь провела у него, а после почему-то осталась до утра, позавтракала с ним и все еще не уходила. Наверняка, потому что он не отдавал приказа, а она просто не хотела. Слишком сильная эмоциональная привязанность, которую сам он сбрасывал на ее совсем юный возраст. Она изменилась с последней их встречи, когда измученная и уставшая уснула на его груди в комнате фавориток, а он не посмел ее тревожить и просидел с ней так больше двух часов. Наверное, потому что ему тоже нужно было отдохнуть, а наедине с собой мысли слишком шумно роились в его тяжелой и гудящей голове после происшествия с жабами. Тогда она была скукоженной, дрожащей и истощенной, с мокрым и смешным красным носом, растрепанными и разметавшимися рыжими волосами, что с учетом ее полусидячего положения доставали до самого пола. Теперь же Эфсун была облачена в красное платье с корсетом и атласными ленточками, рукава были нашиты сверху и развевались от каждого ее взмаха руки, лицо вновь приобрело бледноватость, а глаза заискрились зеленым; волосы были аккуратно убраны и заплетены, не доставая даже до плеч. Девушка почувствовала себя неловко из-за продолжительного, осматривающего ее с ног до головы взгляда. Тэхён только улыбнулся про себя из-за этого мгновенного румянца, вспыхнувшего на ее щеках, ведь о какой неловкости от взгляда может идти речь, когда ты уже побывала в покоях султана как истинная наложница, а не служанка? Хотя, если посмотреть на это со стороны Эфсун — что каждый раз пытался делать повелитель, оценивая ситуацию — произошедшее ночью только усугубило ее смущение перед ним. Он и сам не особо понял, как это произошло. Он просто позвал ее к себе, чтобы узнать о ее состоянии и расслабиться за уютной беседой, отложив на несколько мгновений все отчеты и записки, предоставленные его разведкой и охраной, но евнухи гарема моментально расценили это как дарование шанса пройтись по золотому пути после месяца молчания, и приготовили девушку. Такого волнения и смущения Тэхён еще никогда не видел в глазах наложниц — наверное, это и подкупило. Не сказать, что он был сильно впечатлен, ведь никакой слишком яркой эмоции он не получал от земных утех, но был благодарен за уважение, которое выказала ему Эфсун, ведя себя по-настоящему искренне с ним. Она не старалась угодить воле падишаха, просто была собой. После этой ночи у Тэхёна проскользнула мысль, что больше никого и никогда он к себе не пригласит, ведь это бессмысленная трата времени и сил, ничего интересного. Кому-то могло показаться это странным, кто-то мог посчитать болезнью, но султан относился к этому, как к обыденности. — Простите, повелитель, я не хотела отвлекать вас… Я, наверное, пойду, — после затянувшегося молчания почти прошептала Эфсун и убрала ручки за спину, склонив голову. Тэхён сверкнул глазами — до улыбки не тянуло, но было просто потрясающе. Он как раз больше не мог насильно запихивать в себя монотонные: «Никого подозрительного замечено не было, новых слуг на работу не приглашали, все повозки с продуктами были проверены», повторяющиеся в каждом письме. Это только злило его и заставляло вскипать на ровном месте, потому что невозможно незаметно пробраться на территорию Топкапы, прятаться где-то почти две недели — Эфсун сказала, что именно столько они встречались и подготавливали план — а после пронести пять коробок с водяными жабами и пузырёк яда в придачу. Ну невозможно! — Останься, — спокойно сказал Тэхён и встал со своего места, рассматривая то, что приглянулось девушке на его полках, и совершенно не объясняя причины своего длительного молчания: он по статусу имел на это право, — О, это компас, который был отнят у главнокомандующего португальской эскадры. Ты уже успела узнать, что много лет адмиралом нашего флота является Хайреддин-Паша или Барбаросса, как знают его во всех водах этого мира. В 1524 году он от имени султана Великой Османской империи и по благословению господа нашего смог отчистить от европейцев Красное море. Этот компас стал еще одним трофеем моих завоеваний. Девушка хлопала глазами, внимательно слушая его. Он ощущал себя наставником на занятии истории, ведь его собеседница впитывала в себя всю получаемую информацию и старалась запомнить все с первого раза. Тэхён видел, что ей было интересно, отчего внутри него что-то совсем тихонечко порадовалось, но это лишь отдаленно напоминало ему счастье. Не было в нем ощущения, что вот так он хочет провести свою жизнь, и это огорчало до глубины души. Возможно, ему всего лишь не давало покоя происходящее в замке и то, что от его потенциального убийцы не было вестей уже пять дней. Ожидание изматывало. Он устало потер пальцем свой висок, пока Эфсун разглядывала позолоченный компас во все глаза. Конечно, ее внимание привлек изумруд посередине, что переливался из-за качественной огранки в лучах солнца и отблеска свечей в его покоях, но она старалась не выдавать этого, делая очень умное и по-детски смешное лицо. — Ты не устала от этого замка? — с надеждой спросил падишах, уже заранее зная ответ и потому даже не особо вслушиваясь в него, складывая по аккуратным стопочкам свои документы, записки и книги на рабочем столе. — Конечно нет, повелитель. Невозможно устать от нашего дворца, он пре- — Прекрати, — спокойно прервал он ее и не дал дальше лебезить ему в лицо, чтобы в голове его не испортилось впечатление об этой особе, — Кому угодно я готов поверить, но только не девушке, которая когда-то была свободной, а теперь вынуждена сидеть почти в заточении в этих стенах. Предлагаю тебе накинуть на плечи какой-нибудь дорожный плащ, на голову — платок, и проехаться до одного интересного места. На лошади верхом ездить умеешь? Девушка только утвердительно качнула головой, а после выпорхнула из его покоев, даже забыв про то, что удаляться нужно спиной, да и поклониться не мешало бы перед выходом. Что ж, простительно, он и сам был таким же в свои пятнадцать, когда только-только начинал свой путь становления в качестве Султана. Сам он лишь позвал слуг хлопком в ладони и облачился с их помощью в кафтан глубокого и благородного синего цвета, накинул на плечи плащ с меховушкой из черного соболя и заколол его брошью в виде тюльпана, что обычно носил на тюрбане. И вот уже спустя полчаса дороги верхом он, его усиленная охрана и Эфсун с приставленной к ней прислугой были около Охотничьего домика, что находился в присоединенной еще его дедом провинции — Бейкозе. Стража настаивала на том, что им необходимо остаться во дворце до выяснения обстоятельств происходящего, но он больше не мог смотреть на это все: его воротило от лиц янычар, раздражали до закипания даже Паши, которые с каждым свои приходом разводили руками и говорили: «К сожалению, нам не удалось что-либо выяснить». Ему хотелось выехать за пределы этого места, крышу которого Аллах скоро обрушит на голову всем обитающим на его территории, и забыть хотя бы на некоторое время о постоянном легком страхе за свою жизнь. Тэхён ловко спрыгнул из своего седла и лишь понаблюдал за тем, как тоже самое повторила его сопровождающая. Конечно, ему полагалось помочь ей, но настолько близкий контакт ему сейчас был не нужен. Он и так переутомлен от этой девушки, которой слишком много на квадратный метр, но в то же время благодарен ей. Ведь она не давала ему спокойно думать. Он отдал поводья слуге, а сам двинулся к домику, где его уже ждали аги, которые следили за этим домом в его отсутствие. Эфсун шла за ним, восхищаясь местным колоритом и благоустройством, рассказывала что-то о том, что у ее отца тоже был подобный домик у реки, где она провела почти все детство. Но султан ее не слушал, что-то неосознанно привлекало его внимание. Что-то было не так в этом доме, он нутром чувствовал какой-то подвох. То ли слуги сегодня были молчаливее, чем обычно, то ли сам дом помрачнел от долгого отсутствия жителей. Он сделал шаг за порог домика, как что-то неистово сильное толкнуло его в спину. Двери за ним захлопнулись, а сам дом погрузился в зловещую тишину. Он не слышал криков с улицы, не слышал даже самого себя, но четко ощущал чужое присутствие. Тэхён выхватил саблю из своего чехла и принял позу нападающего. Весь он был напряжен и походил больше на льва, готовящегося к прыжку. Глаза его, напуганные и в то же время серьезно настроенные, выжигали дыры во всех предметах, каких только могли коснуться. До его уха долетел слабый и хриплый смешок. Насмешка. Звучала она как явная издевка. Тэхён закрутил головой, осматривая весь интерьер этого небольшого домика. Никого не было видно, словно этот смертный, покусившийся на самого Султана Великой Османской империи, был в плаще-невидимке, способной укрыть его от человеческого взгляда. — Еще очень рано, Султан Тэхён Хан Хазрет лери, — почти шепотом произнес какой-то мальчишеский, но уверенный голосок. Казалось, он говорит в голове падишаха, потому что тот не мог определить направление звука. — Кто ты такой? — в бешенстве прорычал Тэхён, срубая своим мечом гардину ширмы, за которой никого не оказалось. — Узнаешь. Через две казни ты все узнаешь. Голос словно бы растворился. Послышался звук створки окна на втором этаже, а после — глухой удар о землю. Тэхён вышел из оцепенения и бросился на улицу, где одним прыжком перескочил через убитых собственной стражей слуг этого домика и задержал секундный взгляд на испуганной, но живой Эфсун. Он оббежал дом с обратной стороны, но не под окнами, ни в далеке лесной тропинки никого не было видно. Только ветка ивы покачивалась в совсем безветренную погоду, а на земле под окном лежал кинжал. Тэхён поднял его с земли и вынул из чехла. Оттуда вслед за металлическим звуком выпала свернутая многократно бумага. Развернув ее, он уставился глазами в несколько строчек, написанных на ломаном арабском: «Оставлю тебе как дар, ведь ты слишком горд, чтобы принимать смерть от клинка врага. Ты будешь убит собственным оружием». Он взревел, как раненый волк и оседлал свою лошадь, намереваясь снести голову с плеч каждому, кто еще раз разведет руками и скажет, что «Ничего подозрительного найдено не было».***
Как только копыта его лошади коснулись земли дворцовой территории, он сощурил глаза и присмотрелся. Со стороны скотного двора слышались неистовые ругательства, которые для мусульманина — харам, карающийся по всем законам шариата. Ему казалось, что ничего уже не расстроит и не огорчит его сильнее, чем чужой клинок, зажатый в руке. Повелитель на коне въехал на территорию дворцового зверинца и застыл в оцепенении. Все барашки и молодые ягнята его лежали на земле замертво, но не было на них видно с первого взгляда никаких повреждений: ни проколотых боков, ни отрубленных ног — совсем ничего. Во дворе стояла мертвенная тишина, как только появился падишах. Глаза его наливались кровью, а перед ними стояла белая пелена. Он подъехал к главному смотрителю за двором и спокойным голосом, разве что ниже обычного на почти два тона, спросил: — Что здесь произошло? Смотрящий не смел поднимать головы даже после вопроса. Ноги и руки его дрожали, потому что чем спокойнее казался тон повелителя — тем больше он разгневан. Тэхён слышал, как тот между своими мыслями читал молитву и не стал прерывать, ведь она могла бы и пригодиться служащему его государству уже не один десяток лет. Еще покойный отец нанимал этого пастуха, что следил за стадом. — Повелитель, смилуйтесь, да простит Аллах все мои прегрешения. Я много лет служу вашей семье и вам, н- — Я спросил, что, — он сделал паузу, — здесь, — более продолжительную паузу, — произошло? — Простите, всемилостивый падишах. После утренней кормежки прошло два часа. Ровно через два часа все барашки и ягнята упали замертво, словно прокляли их! — воскликнул мужчина, уже собираясь расплакаться. Видно было, как боится он за свою жизнь, как дорожит он ей. — Видели ли на территории дворика подозрительных личностей? Допрашивали ли тех, кто кормил сегодня стадо? — Допрашивали, повелитель, допрашивали. Говорят, что корм как корм был, ничего странного не заметили. И людей новых у нас не бывает, вы же сами знаете! Тэхён глубоко дышал. С каждым вымолвленным словом откуда-то снизу он чувствовал, как гнев расходится по клеточкам его тела. Гнев наполнял его изнутри, вытесняя собой бессилие, что не хотело уступать главенствующее место в сердце повелителя. Он ощущал, как медленно опускается что-то в нем внутри, ведь он просто находился посреди жерла кипящего котла ада и не мог ничего с этим поделать, никто из его многочисленных слуг не мог его от этого спасти. С каждым днем его все глубже затягивало в небытие из-за страха не проснуться больше, из-за страха засыпать, и потому он преисполнялся ненависти ко всем окружающим, которых было так много, которые клялись ему в вечной верности, а теперь просто разводили руками. Еще раз глубоко вздохнув, он задержал дыхание. В один момент выхватил саблю и срубил голову смотрящему, даже не задумавшись, и только после этого выдохнул. Мерзкий запах крови ударил в нос, а крупные шейные артерии пульсировали и выплескивали на землю скотного двора литры красной и вязкой жидкости. Премерзкое зрелище, которое не доставляло ему больше никакого удовольствия, а вздохи и молитвы всех рабочих двора только усугубляли положение. Тэхён обвел взглядом каждого — жалкие, трусливые и не способные ни на что, однако, клянущиеся, что сложат головы за своего правителя. Его бы воля, да и если бы способен он был на подобное, выкосил бы так половину своего дворца. — Срочно на собрание Дивана. Присутствовать должны не только Паши и визири, должны быть все смотрители дворов и павильонов, все главные аги янычар, кухни, гарема, да даже хамамов, главные лекари. Всех в общий зал, в комнате для собраний Дивана не поместимся. Ункяр-Калфе и остальным Калфам гарема сказать, что я приглашу их на беседу к себе чуть позже. Он слез с коня, отдал приказ, что отныне конницу, которая и так страдала от недостачи скакунов, будет кормить только доверенный ему Паша. Приставлен к Паше будет лекарь, который будет проверять на качество все корма. Потерять еще и конницу он себе позволить не мог. Сам же двинулся в сторону дворца, чтобы дождаться всех призванных им на собрание. Должно было прийти больше сотни человек, которые, как выяснилось сегодня, не могут обеспечить безопасность жизни во дворце, не могут противостоять какому-то мальчугану, которому по голосу больше шестнадцати лет и не дашь никак. В ушах его не отскакивал от стен звук собственных туфлей, не было слышно перешептываний всех слуг, мимо которых он стремительно проходил, не улавливал даже музыки или занятий из кабинетов для обучения наложниц. Он все прокручивал внутри себя тот издевательский смех, которым наградил его, по всей видимости, венгр Чон Чонгук, который желал отомстить за свою семью, павшую жертвами в битве при Мохаче три года назад. Сначала для Тэхёна это было забавной игрой, в которой он — главный герой, на долю которого выпало спасаться от преследователя и собирать всю необходимую для его ликвидации информацию. После, когда парень начал действовать, в повелителе поселился неопределенный страх за свою жизнь, граничащий с безумием от предвкушения этой погони друг за другом, ведь Тэхён всегда считал себя потрясающим стратегом, думающим на три шага вперед своего врага. Когда же этот юнец набрался смелости и стал с каждым разом совершать поступки изощреннее предыдущих, по загривку побежали настоящие мурашки ужаса. Все внутри холодело от одной только мысли, что может случиться дальше. Он шел на это собрание преисполненный решимости закончить это раньше, чем Чонгук доберется до него. Вопреки всем ожиданиям, все Визири во главе с Великим Визирем государства, все смотрители и аги, все главные лекари и представителя янычар, дворцовой охраны двориков, садов и павильонов — все стояли перед ним в общей комнате, склонив свои головы ниже обычного. У Тэхёна не было времени на то, чтобы соблюдать традиции, и потому только он прочитал молитву про себя, пока шел по коридору. Его софу уже успели перенести в эту комнату, но садиться он не планировал. Внушительным казался даже рост Тэхёна, что был гораздо выше среднего в империи. Он походил на проснувшийся после длительного столетнего сна вулкан. Внутри него закипала лава, которая способна была испепелить и стереть с лица земли все живое, встречающееся ему на пути; эта лава разливалась по его венам, наполняла его сердце до верхушек, ничего еще в жизни он не чувствовал настолько четко и ясно, как животный страх за свою династию, за свою семью, за себя самого. Возможно, только сейчас он понимал слова тетушки Хафсы-султан, которая так беспокоилась о наследнике, ведь если сейчас его слуги продолжат играть с ним в молчанку, он простится с жизнью от клинка какого-то мальчонки, а на престол некому будет встать. Регентом будет оставлена тетушка, которая в срочном порядке будет искать дальних родственников, и это не могло не ужасать. Крах империи по вине мальчика, который просто потерял кого-то из своих близких на войне. Он стоял, вытянувшись струной, и глубоко дышал; ноздри его раздувались от всех этих мыслей, а в глазах читался красной нитью страх и гнев, гнев и страх. Он боялся из-за своего всепоглощающего гнева и гневался из-за своего удушливого страха, бесконечные качели, с которых, казалось, уже никогда ему не сойти живым. Голова кружилась от этого однообразия эмоций, и он скучал по тем временам, когда не чувствовал совсем ничего, кроме странной глухой тоски. — Как вы могли допустить подобное? — громогласно и жестко произнес он, и по сотне голов прокатился обеспокоенный своей судьбой вздох, потому что все уже были осведомлены о произошедшем на скотном дворе: рабочие как раз сейчас отмывали следы крови и готовили тело смотрящего к похоронам, подбирая саван, — Я приказываю всем в этом дворце забыть о еде, отдыхе и сне, забыть о покое и беспечности, ваши глаза должны видеть дальше, чем могут видеть глаза человека, уши должны слышать больше, чем могут уши человека. Вы не должны пропускать мимо себя крыс, червей, мух — никого. Проверять всех и каждого, даже своих знакомых, даже свою семью. Тэхён говорил без остановок, он чувствовал, как легкие его слипаются от недостатка воздуха, а лицо все сильнее краснеет. Он не контролировал эмоции свои, и потому изо рта его беспрепятственно вылетали капельки слюны, а глаза вылезали из орбит. Он кричал так, чтобы его слышали в самых дальних углах дворца. Казалось, его приказ слышали в темницах, слышали в подвалах, слышали даже в павильонах, отдаленных от дворца километровым расстоянием. — Сейчас я хочу, чтобы каждый желающий высказался о том, что все происходящее может значить, и чего нам ожидать в будущем. Тэхён вдруг перешел на спокойный тон. По коже каждого находящегося в зале прокатились мурашки. Он выудил из кармана своего кафтана клинок, подобранный с земли около Охотничьего домика, вслед за которым зазвучал в его голове хриплый и надрывный смех мальчика, что был переполнен жаждой мести и болью. Казалось, этот мальчик не хотел совершать все то, что совершал, но вынужден был, так как склонился под тяжестью клятвы отомстить. Все в зале встали по боевой стойке ровно, заметив в руках падишаха клинок. Никто не хотел стать следующим. Султан лишь передал свою находку Великому Визирю и свел брови к переносице, ожидая какой-то реакции. Намджун-Паша принял клинок, осмотрел его, а затем открыл по приказу и вслух прочел содержание записки. По залу прокатилось взволнованное: «Какая дерзость», а головы склонились еще ниже. В глазах у всех читалось непонимание, и один только Намджун-Паша выглядел напуганным. — Повелитель, позвольте я выскажу свое предположение… — Неужели, чтобы добиться от вас внятности, необходимо убить одного из служащих? Высказывай, — приказал Тэхён и встал в полоборота, бегло поглядывая то на Намджуна, то на всех остальных, что застыли в таком же ожидании. Все смотрели на Великого Визиря с надеждой, каждому хотелось покинуть этот зал живым. — В христианстве существует такое произведение как «Пятикнижие» или… не уверен, что это называется так, но пускай. Автор его — Моисей. Он повествует в своем толковании про десять египетских казней, которые были обрушены на египетского Фараона от имени Бога за отказ отпустить еврейский народ из-под неволи. Каждый раз, когда Фараон отказывался, Бог посылал бедствие все более страшное. По списку они располагались так: Наказание кровью, нашествие жаб… Когда Намджун-Паша начал перечислять, бурлящая лавой в венах кровь султана начала стремительно остывать, превращаясь в горные породы, и это совсем не алмазы или рубины. Он уверен, что никаких драгоценностей в нем с этого момента не осталось. Волосы на затылке встали дыбом, он бы соврал, если бы сказал, что ему не нравилась изобретательность врага, что достался ему, но эта изобретательность, во-первых, могла лишить его жизни, а династию — будущего, а, во-вторых, была слишком греховной. Мальчонка возомнил себя Богом, которому нужно подчиняться — такое по законам шариата каралось немедленной казнью даже без рассмотрения. — … После было нашествие вшей или клопов, наказание песьими мухами, — Тэхён с каждым словом бледнел все больше, ведь этих пунктов не было, и они могли только предстоять, — Мор скота, после — язвы и нарывы. Далее, когда Фараон, несмотря на кару, отказывался отпустить еврейский народ, Бог разгневался и послал гром, молнии и огненный град. После было нашествие саранчи, а потом — необычайная непроглядная темнота, из-за которой люди три дня сидели обездвиженные. После этого наказания Фараон решил, что больше не вынесет и приказал отпустить из-под неволи людей, но приказ этот показался Моисею и Богу не искренним, а навеянным страхом за свою жалкую жизнь. Потому было послано последнее бедствие — смерть первенцев. Тэхён наклонил голову вперед, больше не смотря на окружающих его людей. Мир его ограничивался теперь только Намджуном-Пашой, который рассказывал все, что ему было известно. И лучше бы он молчал, ведь теперь Тэхёну стало действительно не по себе. — Кажется, этот неверный идет по списку, выбрав лишь некоторые казни, которые наиболее осуществимы для простого смертного. Было наказание кровью, нашествие жаб и мор скота. По его словам, осталось лишь две казни, и самые исполнимые из них — язвы и нарывы, которые могут быть вызваны отравлением еды, и нашествие саранчи. Когда Намджун-Паша закончил, в зале повисло оглушительное молчание. Тишина звенела, а напряжение, растущее между каждым человеком в этом помещении, росло слишком стремительно. Казалось, теперь никто не доверял никому: все косились друг на дружку с опаской, пытаясь высмотреть предателя еще с далека. У самого Тэхёна мысль о том, что любой стоящий здесь мог оказаться сподвижником юнца билась о стенки его головы и не давала никакого покоя. Ведь этот парень может залечь на дно на неопределенное время, и у него это получится; даже в период активных действий его никто не мог изловить, что же будет, если этот парень замолчит?.. — Отныне на кухне всегда будет находиться только три повара, чтобы облегчить работу смотрящих. Смотрящими будет установлена моя личная охрана, которой я безоговорочно доверяю. Также на кухне будет дежурить старший лекарь или его помощники, которые будут проверять сначала продукты, а после — приготовленную еду на предмет отравления. Если хотя бы волосок упадет с головы моих наложниц, моей семьи, моих янычар, меня самого — снесу головы всем, кто находился в этот день на кухне. Лично я сделаю это, не воспользовавшись палачом. Тэхён начал говорить, когда находился ещё не в себе. Он витал где-то под потолком в своих мыслях, пытаясь собрать себя по крупицам. Но рассуждение его прервала поднятая голова Юнги-Паши. Повелитель смолк, давая слово одним своим кивком. — Позвольте, повелитель. Я считаю, что мы бесполезно потратим силы. Исходя из прошлых поступков, в которых прослеживается смелость и непозволительная дерзость, я могу сделать вывод, что неверный не будет использовать яд, как оружие. Также, хочу привести в защиту своего мнения факт о том, что он хочет встретиться с вами лицом к лицу. А его дерзость и гордость, опять-таки, не позволит ему бороться с ослабленным недугом противником. Первенца у вас также нет, поэтому остается только гром и молнии, что, естественно, неподвластно человеку, налет саранчи и испытание темнотой. Следует усилить охрану над строителями и техниками, что занимаются поставкой топлива для разжигания факелов и свечей, поставить не только под замок, но и под охрану янычар склад, где хранится сырье, факела и лучины с фитилями. Но лекаря и дегустатора на кухне следует оставить, потому что яд в нашем замке стал обыденностью. Тэхён внимательно вслушивался в слова Паши. Все остальные смотрели с открытыми ртами, потому что еще никогда они не слышали, чтобы Юнги говорил, высказывал свое мнение и участвовал в обсуждении. Обычно лишь отмалчивался. — Все слышали визиря совета? Я приказываю временно приостановить подготовку к походу, усилить охрану янычарами. Всем находящимся здесь приказываю проверять каждого своего подчиненного каждое утро, проверять их глаза на честность. Всех, даже мало подозрительных, немедленно отправлять в темницу. Приказываю всем стать глазами и ушами стен, полов и потолков. Лекарям приказываю дежурить попеременно ночью в усиленном режиме. Этот парень должен быть найден раньше, чем он разрушит все выстраиваемое годами величие османской империи! Вся сотня человек синхронно склонила перед ним свои головы, благодаря всевышнего за сохраненную жизнь. Стадо из людей синхронно начало шагать спиной к выходу, а после уже спокойно отступая. Они перешептывались слишком тихо и монотонно, чтобы разобрать что-либо издалека. В комнате остались лишь визири совета, опасливо поглядывая на повелителя. — Если среди вас есть те, кто хочет что-то рассказать и добавить к сказанному, они могут сообщать мне об этом. Если никаких боле новостей у вас не найдется — вы можете отправляться и выполнять все те указания, что были даны вышеупомянутым советом. Первым перед ним отчитался Джин-Паша, рассказав о готовности янычар вступать в открытые боевые действия. Даже самые молодые были обучены всему необходимому, так как он выторговал на рынке дешевую работу мастера, что сделал для дворца муляжи оружия для тренировок. Также Паша рассказал, что кран в комнате был починен, а труба была соединена с общим водостоком — теперь можно было не бояться, что кто-то умышленно сделает что-то, не перебив половину дворца. Следующим выступил Хосок-Паша, который поведал о том, что один торговец пожаловался на неприятную личность на рынке. По его словам, он требовал принять у него оплату товара венгерскими деньгами. Тэхён только успел подумать, что этот парень слишком отчаянный, и ему, наверное, действительно нечего уже терять, если он уверен, что его ищет вся империя, знает его происхождение, а он просто расплачивается венгерскими монетами за завтрак или ужин. Намджун-Паша говорить не стал. Он уже отговорил сегодня свое, боясь проронить лишнее слово. Все вышли, а Юнги-Паша по-прежнему остался в общем зале. Это было настолько обыкновенно, что никто из визирей не задавал вопросов, не пытался найти на свои внутренние вопросы ответы. Просто допускали происходящие и принимали его как должное. — Говори, Паша. Я вижу, что что-то серьезное. — Да, повелитель. Вы помните Чимина-агу? Мы заслали в Венгрию сразу после битвы при Мохаче. Мы оставили его при правительстве и задачей его было втереться в доверие к Карлу и Фердинанду, стать их приближенным и вблизи наблюдать за всеми действиями, чтобы сообщать нам обо всем. За три года он добился определенного успеха, сблизился со многими важными людьми. — Конечно помню. Что рассказывает нам Чимин-ага? Что-то страшнее происходящего есть сейчас в Венгрии или Австрии? Юнги-Паша покачал головой и по обыкновению сложил руки под широкими рукавами своего кафтана на груди. Не видно было его бледных ладоней, даже не отсвечивала черная эмаль, из которой было сделано кольцо на указательном пальце визиря. Он смотрел куда-то под потолок и взгляд его все больше хмурился. — Чимин-ага рассказывает, что про этого парня наслышана вся Венгрия. У кого не спроси — все осведомлены о его планах отомстить султану. По данным, которые успел бегло подобрать Чимин, нашим таинственным врагом действительно является парень шестнадцати годов, Чон Чонгук. Тихий и довольно скрытный, никто ничего о его личной жизни не знает, кроме безумного плана мести. Известно только то, что в битве при Мохаче янычары не пожалели его сына или младшего брата — все говорят по-разному. Чимин-ага сказал, что этого парня стоит опасаться, так как помощи он просил у самого Карла, писал даже письма в Рим и просил объединиться с ним против османов. Конкретно, против вас. — На что ты смотришь? — не выдержал Тэхён, когда очередной раз ударился о колючее отсутствие взгляда, упертого куда-то в сторону сетки, за которой обычно находился повелитель, когда собрания Дивана вел Намджун-Паша. Юнги-Паша подставил стул и залез на него. Он был невысокого роста, поэтому даже так с трудом дотягивался до какого-то клочка холщового мешка, торчащего из втяжки. Он вытянул мешок, порвав сетку и сделав в ней дыру. — Что это? — тихо просипел Тэхён, тут же хватаясь за саблю, чтобы в любой момент вытянуть ее из чехла. В ушах его что-то зажужжало — Тут записка, — разворачивая мешок, также тихо ответил Юнги, дернув ушами, — Написано, что: «Осталась одна казнь, а встреча наша будет легендарной. Прислушивайся к своим людям, они бывают мудры». В этот момент из дырки в сетке роем полетела голодная саранча, налетая на единственное живое и теплое в этой комнате — на визиря и повелителя.***
Массовая паранойя, недоверие к самому близкому и сомнение в каждом встречном в коридорах. Никто не знал, откуда ждать удара на этот раз и по кому он придется, и только потому даже потухшая от ветра свеча, упавшая во время ужина вилка и многие другие мелочи, что были обычным стечением обстоятельств, вызывали гулкое чувство пустоты в груди, когда сердце ударяется о самый позвоночник и пропускает один болезненный удар, а организму уже мучительно не хватает воздуха. Глаза девушек в гареме потухли, они боялись выходить из общей комнаты даже на занятия, из-за чего пришлось приставить охрану и к ним тоже. Тэхён был уверен, что это лишняя трата сил, так как явно не в девушках заинтересован юный энтузиаст, но благополучие жильцов дворца для него — в первую очередь. Сам Тэхён испытывал подобное и был измучен душевным непокоем из-за чувства постоянной тревоги. Он не мог сносить этот нескончаемый поток эмоций, обрушившийся в его давно безэмоциональную жизнь лавиной. Его подогревала мысль о том, что осталась одно неизвестное бедствие, которое нужно будет стойко перенести, а после — нечто непредсказуемое. Сам Чон Чонгук должен будет появиться в его жизни. Уже никто не сомневался, что неверный, осмелившийся дерзить династии Великих османов, находится где-то во дворце. Сомневаться в этом перестали после собрания Дивана, которое, судя по грамотно составленной записке, было наверняка подслушано. Султан почти наглядно представлял себе, как этот парень нагло восседает на его софе, предназначенной для прослушивания заседаний, и надменно посмеивается над тем, как каждого трясет от страха перед его личностью. Всё нутро переворачивалось от одной только мысли, на что еще способен этот парень, который беспрепятственно пробрался в Топкапы и больше двух недель находился тут незамеченным, так еще и устроил налет саранчи. Уже две недели Тэхён передвигался по замку и бегло осматривал стены, пол и потолок, иногда почесывая зудящие укусы, которые почти сошли благодаря лекарям. Юнги-Паша был прав. Никто не собирался отравлять его еду, кухня была самым тихим и спокойным местом, мимо которого никто не ходил и не пытался пробраться. Даже крысы стали редкими после налета жаб — видимо, даже у крыс был стресс от происходящего. Прав Паша был и в том, что противник не будет нападать на ослабленного, поэтому он давал время для того, чтобы следы предпоследней казни сошли и не препятствовали равному бою. Однако, повелителю эта передышка не нравилась, потому что с каждым днем ожидания его нервозность только нарастала. В комнату хранителя покоя переехали даже подсвечники, что теперь раздражали одним своим видом неровности на гладкой поверхности полок. Приказы об уборке отдавались в разы чаще, потому что невозможно было смотреть на эту пыль, остающуюся на шкафах и тумбочках — если честно, он боялся обнаружить не свои следы на этой пыли и понять, что теперь не осталось ни одного защищенного места во дворце. Ведь где, если не в своих покоях? Сегодня чувство незащищенности было в разы сильнее. Все от того, что он почти весь день простоял на балконе своих покоев, рассматривая хмурое небо. Непогода последних отголосков зимы все же обрушилась на столицу моросящим дождем, переходящим в настоящий ливень к вечеру, из-за чего было излишне темно во всех уголках дворца. Он не хотел возвращаться в теплые и немного неуютные покои с промозглой террасы, чтобы не подвергать себя опасности падения в раздумья и ослабления внимания. Его состояние потерянности и истошного желания прекратить эту игру в догонялки со смертью дошло до ощущения, будто кто-то наблюдает за ним с самого утра. Ему хотелось бы верить, что это чувство — всего лишь его фантазия, дошедшая до крайности из-за многодневного напряжения — покушение на его жизнь длилось уже почти два месяца, сам же предполагаемый убийца жил во дворце больше двух недель. Он беспокойно проваливался в сон, сидя на неудобной маленькой софе своей террасы, думая о том, что следует приказать изготовить для него тахту побольше; смутно вспоминал своего отца, что был гораздо ниже его и помещался на сим сидении с миниатюрной матушкой. Вспоминал даже свое беззаботное детство, где не приходилось бороться со страхом за свою жизнь, что должен быть гораздо меньше, чем страх за свою династию и империю. Из мутных картинок своего сна вырвал шипящий звук искры, которой зажигали лучину, где-то в его покоях. Он слишком резким рывком подорвался с диванчика, разворачиваясь вопреки своей воли. Ему не хотелось смотреть на все предметы комнаты сквозь свисающий полупрозрачный тюль, привезенный ему персидским послом во время их последней встречи. Не хотелось ему двигаться со своей террасы в сторону покоев, зажимая в руках саблю, но ноги все равно непослушно вели куда-то. Он тише обычного произнес «Стража», а сам стал бегло осматриваться. В груди его гулко билось сердце, наращивая темп с каждым рваным глотком воздуха. Султан не замечал огня в своей комнате, не видел зажженных свечей, кроме тлеющей на его рабочем столе, что уже потекла воском на подсвечник. Когда он уже был готов начать внушать себе, что на террасе он услышал чирк с нижнего этажа, где его тетушка решила почитать поздно ночью, когда он уже готов был поверить в свою безопасность, из смежной комнаты хранителя покоев послышался холодный звук скользящего металла. Султан сглотнул и еще тише повторил свой призыв о помощи, но стража с той стороны дверей не откликалась. Вся комната будто бы погрузилась в звенящую тишину, или так звенело в ушах от волнения, которое придавливало его к полу, восседая на его плечах. Он прикрыл глаза и выудил саблю из чехла, прочитал молитву и поднял глаза к потолку, говоря самому себе, что пора покончить с этим всем раз и навсегда. Он решительно двинулся в сторону смежной комнаты. Не останавливаясь ни на мгновение, он с ноги открыл дверь мощным толчком, потому что, если бы он промедлил хотя бы чуть-чуть, вся его решительность улетучилась бы. Он не мог допустить, чтобы какой-то юнец стал для него преградой. В конце концов, он — Султан на четырех континентах; он тот, о ком говорят, что его шепот способен заглушить сотни городов и стран; он великий завоеватель, потомок не менее великих османов. Жизнь его несомненна ценна, но честь и слава Великого Султана османской империи — ценнее. В нос ударил запах жженой лучины, но в комнате была еле проглядываемая темень. Казалось, все его чувства обострились до предела, потому что он слышал даже шорох чьего-то платья этажом ниже. Султан глубоко вдохнул и прикрыл глаза на мгновение, перехватил саблю поудобнее и вышел в середину захламленной комнаты. Он ориентировался почти на ощупь, перемещаясь между предметами интерьера в наиболее светлую часть комнаты. Благодарил он себя за хорошую зрительную память, ведь сам он недавно от скуки перемещал предметы здесь на случай того, если потребуется что-нибудь еще снести из султанских покоев. Послышался хриплый смех. Внутри султана похолодело и оборвалось все. Он, не до конца привыкший к темноте, не мог сориентироваться, с какой стороны был звук, но и крутиться вокруг своей оси не стал, вглядываясь в слабо тлеющую длинную лучину в углу, напоминающую больше красную точку. Лучина будто бы висела в воздухе, и он четко осознавал, что та находится у кого-то в руках. — Твой бог на моей стороне, Султан Тэхён Хан Хазрет лери, — проговорил приятный и немного высокий юношеский голос со стороны, где тлела лучина, — Весь день громыхает и сверкают молнии, как и следовало бы перед казнью темнотой. Тэхён вслушивался в приятный баритон. Если бы он не знал, что этот человек несет собой смерть, он бы хотел слушать этот голос вечно. Но каждое слово из темноты прерывалось мыслью о том, что в любой момент ему могут перерезать глотку, пока он абсолютно обездвижен своим шоковым состоянием. Казалось, вот так он и встретит свою смерть: в кромешной темноте, не имея возможности разглядеть собственных рук с зажатой до боли саблей, под насмешки мальца, что смог пробраться в самый охраняемый дворец во всем мире и намеревался убить самого могущественного человека, но почему-то также бездействовал. — Скажи мне, повелитель четырех континентов и морей, — с вызовом и странным надломом в голосе произнес парень. Тэхёну на мгновение показалось, что глаза говорящего уже на мокром месте, — Понял ли ты, как жесток ты? Понял ли, насколько не прав был ты и твои люди, лишая жизни обычных смертных, ходящих по родной земле? — Да как ты смеешь так разговаривать с султаном Великой османской империи, шакал? — осмелев и наконец-то обретая подвижность, грозно прорычал Тэхён, — Как ты смеешь задавать падишаху и властителю земель такие вопросы? Как смеешь ты покушаться на самую бесценную жизнь? Внутри него бушевала буря эмоций. Он чувствовал несомненный страх за свою жизнь, но был совершенно спокоен снаружи; он чувствовал ненависть к этому парню, что посеребрил его виски в столь юном возрасте своей находчивостью, чувствовал и отдаленные угрызения совести, которыми был мучим после самого первого похода и первого осознанного убийства. Эти ощущения сменяли друг друга непрекращаемой чередой, но главенствующим из них было желание покончить с непозволительной дерзостью по отношению к нему. Никто не смел так обращаться с самим падишахом. — Значит, не понял, — с неощущаемой в других репликах твердостью, но нежеланием, как показалось Тэхёну, произнес парень. А после — звук задуваемой лучины и полная темнота.