Нельзя недооценивать нашего врага. Будь он хоть муравьем, воспринимайте его так — будто он лев. Никогда не надо забывать об этом. Вот тогда победа будет нашей
Около носа потянулся приятный запах тлеющей оливковой лучины и легкой кисловатой гари, буквально касаясь натянутой от напряжения кожи, в которую до этого уже впились запахи дорогого красного дерева, драгоценностей, металла и скользящей от пота на ладошках рукояти меча. Он осязал каждое дуновение ветра из приоткрытого окна, каждый шорох из покоев этажом ниже, каждое свое движение, потому что не мог лицезреть все это. В комнате все еще стояла непроглядная темень, в которой двигаться можно было только на ощупь и с большим трудом. Ему казалось, что прошла целая вечность с того момента, как погас красный мигающий огонек, находящийся в десяти метрах от него, на деле же — тридцать четыре секунды, за которые сердце его простучало бессчетное количество раз: он сбился на девяноста седьмом. В памяти его всплывали какие-то мутные образы, затмевающие собой нынешнюю реальность. Старенький бостанджи в потертом кафтане болотного цвета с деревянной саблей в руках, что была больше него самого; темный зимний сад с занавешенными окнами и куча растений, которые так любила его матушка. В нос бил запах удобрений и ароматной воды с чебрецом. Бостанджи рассказывал ему о том, что шехзаде обязан сохранить свою жизнь для престола, несмотря на все попытки не допустить его до правления и покушения на него; о том, что важно не только умело обращаться с саблей, важно чувствовать ее своим телом, отвечать всем телом своей сабле; о том, что глаза могут подвести в самый неподходящий момент, но разум и подвластные чувства должны заменить их. Тэхён помнил, что покинул тогда зимний сад весь покрытый синяками, так как ему не удавалось отразить удары учителя с первого раза; он не понимал, как определять, с какой стороны поступит удар. Матушка, увидев его синее тело, запретила проводить подобные занятия. И вот судьба завела его в сегодняшний день, где матушки уже давно нет в живых, от синяков вовсе нет и следа, а навыков, которыми хотел наделить его бостанджи, сейчас так не хватало. Чон Чонгук не наступал. Казалось, он ждал какого-то действия от своего противника, и это не могло не пугать и не восхищать одновременно. С одной стороны, напряжение между ними, что и до этого момента возможно было рубить мечом, теперь стало столь плотным, что не пропускало даже воздух и звук, хотя Тэхён мог поклясться себе, что слышал, как быстро и глубоко дышал парень напротив него. С другой же стороны, Чонгук был потрясающим стратегом, потому что он наверняка не был уверен в траектории своего нападения: не ориентировался, ведь находился на чужом поле боя, в чужих покоях, в отличии от Тэхёна, что был на своей территории, от которого и ждали первого шага. Тэхён набрал полную грудь воздуха и шумно выдохнул, привлекая к себе внимание своего противника. Клятва его была дана самому себе не зря, он действительно осязал дыхание венгра до этого, потому что сразу после поданного сигнала, оно прекратилось. Юноша не дышал, ожидая какого-то открытого сопротивления этому недопокушению на султанскую жизнь. Тэхён же наоборот старался надышаться и готов был разорваться в клочья, лишь бы не участвовать в этом неравном бою, потому что он не знал, какими еще скрытыми навыками обладал юнец: ночное зрение, перемещение сквозь предметы, может, телепатия? Потому что до момента их встречи он успел проявить себя как неуловимый мститель, обладающий потрясающей способностью к маскировке. Скорее всего, он просто сливался с предметами или становился чужой тенью, ведь иначе невозможно было скрываться так хорошо. — Ты соткан из тьмы и боли, Так скажи мне тогда: зачем В моей жизни ты в главной роли? Я огонь, и тебя я не ждал совсем. Тэхён на одном дыхании произнес промелькнувшее в его голове четверостишие, что показалось ему таким уместным в этой ситуации, где оба они по принуждению: Чонгук под гнетом своей клятвы, которую он не мог нарушить, а Тэхён из-за Чонгука, и это замкнутый круг, из которого уже нет выхода для обоих одновременно: справится с этим только один. Он никогда раньше не желал встретить свою судьбу так романтично, как получилось сейчас — зажженная лучина, мрак и стихи вслух. Отчего-то хотелось запомнить все происходящее до мельчайших деталей, коих было не мало: дрожащее из-за долгой остановки дыхание противника, испаряющийся запах лучины и сменяющий его запах липового мёда и затухшего костра. Султан закрыл глаза, чтобы полностью оградиться от размытых очертаний предметов интерьера и попытался четко и ясно представить себе месторасположение даже самых маленьких деталей покоев. Он покрепче перехватил меч и наконец-то двинулся вперед, преодолевая в три шага расстояние между ними. Невозможно было сносить это затянувшееся молчание, которое прервалось только на его поэтическое мгновение, за которое Чон успел, как показалось правителю, смутиться и разгневаться еще больше. И если суждено было ему сегодня покинуть этот мир от рук венгра, не оставив после себя наследия, он наконец-то готов принять это с достоинством. Тэхён был уверен хотя бы в том, что между ним и Чонгуком нет никакого препятствия, и потому успел зацепить кончиком своего меча взметнувшийся край рукава чужого одеяния. Поток воздуха устремился в левую часть, что указало на местоположение противника. Он наугад выставил руку с мечом поперек своего тела справа, что мгновенно отозвался металлическим лязгом — угадал. Ощущения его не подвели, в отличии от глаз, и теперь ему казалось, что сражаться в темноте даже проще, но это лишь на мгновение, потому что венгр был не так уж и прост, используя в своем бою не только оружие, как учили молодого правителя, но и все свое тело. Чонгук ловко пнул его носком какой-то тяжелой обуви под коленку, из-за чего та предательски завыла. Здесь и сейчас мог закончиться этот нелепый поединок на том, что султан от неожиданности чуть не лишился собственного оружия, но воля судьбы была не такова, потому что противник налетел всем телом на угол этажерки, которую подарил ему кто-то из многочисленных дядюшек. Тэхён дал себе обещание перенести именно эту этажерку в свои покои обратно, если выживет. Он знал, что в запасе буквально мгновение, за которое нужно успеть выровнять спину и перехватить меч покрепче, а после — отразить второе нападение, которое поступит по диагонали с правого плеча, ведь Чонгук попытался обойти его со спины, но не справился с собственной же темнотой. На руку повелителю играло только знание покоев, в остальном же венгр превосходил его: уверенней держал оружие, крепче бил и шустрее перемещался — плюсы юности и горячего характера в противовес рассудительности и возрасту. Тэхён использовал свое полусогнутое положение и развернулся на коленях, практически вжимая голову в плечи, чувствуя, как чужое оружие проходит по краю его макушки, срезает непослушные волоски с темечка. Чонгук в замешательстве — чувствуется по оружию, что дрогнуло в конце выпада и чуть опустилось ниже, он ожидал наткнуться на спину своего противника, но поймал только пустоту. Тэхён воспользовался этим, резко вставая в полный рост и отталкивая венгра всем весом в то место, где предположительно находился старый тяжелый подсвечник. Чон словил его своей спиной, обрушиваясь сверху и падая вместе с бандурой на пол, издал тяжелый выдох, наполненный сожалением. Султан вонзил свой меч перпендикулярно полу, ожидая наткнуться на чужой живот, но не нашел там ничего, пронзая только дорогой крымский ковер. Промедление — секунда, цена — жизнь. Тэхён, опьяненный чувством собственной удачи и умелости, не ощутил, как Чонгук откатился и одним рывком поднялся с пола, в одно мгновение оказываясь перед самым его лицом. Он ощутил только холодную сталь, полоснувшую его по груди чуть ниже ключицы, а следом неприятное жжение — скорее всего ранил даже сквозь одежду, несмотря на нерассчитанное пространство и слишком легкое скольжение. Тэхён смутился. Он ни за что не поверил бы, что, находясь так близко к своей цели, такой потрясающий стратег не смог рассчитать, где находится шея противника, чтобы в одночасье снести голову с плеч и закончить этот бой. Но был благодарен этому подарку судьбы, перехватывая чужую руку поперек и роняя собственный меч на пол. Он вцепился мертвой хваткой в горячую и мокрую от продолжительного поединка плоть — останутся синяки наверняка — и зарычал, словно раненный зверь, которому осталось совсем чуть-чуть. В другой ситуации его бы уже трясло от неприятной боли и сочащейся беспрестанно крови, но сейчас ни один мускул не изменился в его маске гнева на лице, а плечи не дрогнули в предательском жесте. Он крепко держался за чужую руку с небольшим оружием в ней, перехватывая совсем худощавое тельце поперек и стараясь пересилить чужую конечность. Чонгук был необычно силен, из-за чего султан не мог согнуть его руку даже в кисти, ни то что в локте, но измотан. К этой усталости добавлялось сожаление и ненависть на самого себя, и Тэхён это всецело понимал, потому что невозможно смириться с горечью поражения, когда так долго стремился к чему-то. Он на мгновение действительно поверил, что парень этот сдастся ему сейчас без боя, прекратит напрягать мышцы и позволит прижать собственный клинок к горлу, но… Только на мгновение. В следующую секунду Чонгук оттолкнул его от себя всем телом и свернулся клубочком, падая на пол. Тэхён же от этого действа отлетел спиной на старый стеллаж с книгами, которые его не интересовали, отчего те с грохотом повалились на него сверху, больно ударяя по телу и голове. Еще через секунду к его горлу приставили острие меча — понял по длине оружия, ведь у самого Чонгука был небольшой клинок. — Я говорил, что ты будешь убит собственным оружием, Султан Тэхён Хан Хазрет лери, — тихо проговорил хриплый и запыхавшийся голос, а обладатель его сплюнул прямо под босые ноги повелителя, — Я клялся самому себе, что отомщу тебе за неоправданную жестокость и гордыню твою, за ненасытность твою и твоих людей, и я сдержал эту клятву. Я знаю, что после этого меня ждет только казнь, но я готов. Теперь у меня больше нет долга перед моим ребенком. Последнее слово буквально купалось в боли. Все-таки янычары не пощадили сына этого мальца, из-за чего у Тэхёна минутное замешательство — перед ним стоял буквально ребенок, по слухам ему не больше шестнадцати, и у него уже был ребенок? Но думать об этом было некогда. Лезвие все еще впивалось по середине шеи и неприятно свербило трахею, только почему-то не проникало глубже. Он старался дышать только животом, не натягивая кожу шеи, что было невероятно сложно из-за полученного ранения, мучительно ожидая своей смерти. — Осознай хотя бы половину боли моей, Султан континентов и морей. Осознай, какого это, когда семья твоя медленно умирает от голода в разоренных тобой землях, а невинный ребенок покоится в земле с раной в сердце, а ты уже не в силах ему помочь. На оголенную ногу его упало что-то теплое. Тэхён уверен, что это слезы, потому что у самого в пазухах стояла непривычная влага. Он знал, что невозможна война без крови, что погибает много невинных и непричастных, что, может, и не хотели сопротивляться воле великого падишаха; знал, что невозможно правление его без походов, если земли не идут на мирные соглашения, и увеличения влияния для сдерживания всех противников в уздах страха. Но все равно где-то в душе ненавидел себя за то, сколько боли он приносит в этот мир своими амбициями и желаниями. Вот и сын Чонгука, маленький и чистый ребенок, пал жертвой его походов. — Чувствуешь эту боль, Султан Тэхён Хан Хазрет лери? — чуть вжимая меч в глотку, тихо просипел Чонгук, — Боль от разлуки. Когда осознаешь, что больше не прижмешь своего ребенка к груди перед сном и не сорвешь ему спелого яблока, потому что ни яблок, ни ребенка, ни даже дома с садом у тебя уже нет? И все лишь от того, что твоя ненасытная сущность захотела поработить весь остальной мир, завершая поганое дело своего прадеда, деда, отца. Тэхён больше не сопротивлялся. Он дышал глубоко и загнанно. Вся его суть была оскорблена, потому что никто не имеет права так разговаривать с падишахом Великой Османской империи, ни один шакал не смеет разевать на него свою гнилую пасть лишь от того, что лишен был чего-то пусть и дорогого — такова цена неповиновения воле всевышнего, ведомой которой действовал султан, но где-то глубоко внутри он ненавидел себя за все совершенное и за то, что появился на этот свет в это время. Он перехватил свой меч за лезвие, что вонзилось в его руку острием, зашипел, подобно раненному льву, и вырвал оружие из чужих рук одним крепким движением, отбивая желание двигаться напрочь. Никто не ожидал уже, что все может обернуться таким образом, ведь все были уверены в завершении этой немой сцены, но второе дыхание и желание жить сделали все за султана. Чонгук сильнее вдавил лезвие, и капля крови с его нежной кожи на шее просочилась, вызывая волну жгучей боли и паники одновременно. Хотелось закашлять, но он понимал, что тогда точно погибнет. — Не отступай от задуманного, Чон Чонгук, будь уверен в своих словах и действиях, не ищи им оправдания и никогда не ври даже врагу своему, — сильнее вжимая лезвие в своей ладони и стараясь оттянуть его от шеи, прошептал Тэхён, слыша, как двери распахиваются кем-то, а в комнату проникает свет из его покоев. Последнее, что он увидел перед тем, как упасть в забытье после продолжительного стрессового состояния — округленные глаза формы миндаля и темно-карего цвета. Никогда еще он не видел столь громадных и выразительных глаз, за которыми скрывалось гораздо больше, чем когда-либо удавалось ему выцепить из собеседника, чем есть во всех владениях правителя османской империи. Теперь он готов умирать, ведь теперь он заглянул своей смерти в глаза и не дрогнул ни одним мускулом, не выказал страха при взгляде на него. Но судьба сегодня распорядилась иначе, и он смог различить появившуюся фигуру Юнги-Паши с несколькими охранниками, что оттащили его от нападающего.***
Возвращение с того света далось ему нелегко. Никогда еще он не задумывался, что веки могут быть столь тяжелыми, а все конечности такими ватными и неподъемными. Все время он находился в спутанном полусне, не особо разбирая, где реальность, а где его видения. Он слышал, как приходили лекари, как обрабатывали его колотые раны под ключицей и на горле, на ладони, отчего кожа болезненно натягивалась и вырывала его из очередного воспоминания, где он был в ласковых руках матушки. Слышал, как разговаривала его тетушка Хафса-султан со всеми приходящими его навестить и молилась со всеми о здоровье повелителя и благополучии империи, а приходили лишь единицы — Паши, чаще всего из которых приходил и задерживался Юнги-Паша, иногда что-то неразборчиво бормоча над постелью, и Эфсун со своими служанками. Слышал сквозь сон свой даже что-то о Чонгуке, что он в темнице сейчас и ожидает смертного приговора от повелителя, что отказывается от еды и воды из рук убийц, которые в него запихивают силой, чтобы дожил до встречи с султаном. Но никак не мог очнуться и отказаться от того мирка, где он чувствовал себя беззаботным и таким защищенным. Не мог… или же не хотел? В его мирке светило яркое солнце. Оно пригревало его юношескую макушку, с которой так совсем по-детски и вольно упал тюрбан прямо на землю Санджака, куда его отправили. Все родственники его переживали за шехзаде Тэхёна, потому что поездка в любой из санджаков, кроме Манисы, должна считаться самой настоящей ссылкой. Для него же, наоборот, ссылкой было возвращение в Топкапы из Санджака, подаренного ему отцом. И каждый раз ему было все равно, какая земля топталась ногами скакуна его — Амасья, Конья, Кютахья или какая-либо другая административная единица, где он должен получать образование. Однако, ныне в его мирке все равно сохранилась прекрасная и цветущая Маниса, где он провел последние счастливые деньки в своей такой короткой и безрадостной жизни, где были добрые и приятные служанки, что задаривали его своим теплом и заботой, но даже не пытались затмевать нежную и величественную Айше-султан, что приехала сюда вместе с сыном и была самой настоящей хозяйкой: развела какое-то строительство беседок, привела гарем в порядок и высадила на территории свои любимые маки, что так радовали его глаз каждое утро. В его мирке не было проблем государственного и вне государственного масштаба, не было ни на что неспособных слуг и негодных визирей; не было душных покоев, из которых никакого выхода, разве что вперед ногами. Не было даже недовольных им и его политикой людей, которые готовы были изматывать его часами, днями и неделями, лишь бы привести в состояние бесполезной туши и одолеть как можно быстрее, убрать с пути, как надоедливую мушку, чтобы больше не мешался и не разрушал чужие судьбы. И одному всевышнему, наверное, известно, как Тэхён не хотел открывать глаза. Как хотелось ему остаться там, где ему снова четырнадцать, где он счастлив и не задумывается о том, что не достоин и не заслужил, что вся империя построена на костях, что даже его жизнь построена на крови. На крови невинных людей, на крови собственных родителей, что полегли за эту проклятую династию и империю. Он так бы хотел никогда больше не думать об этом и не возвращаться к этим мыслям, но что-то все равно выталкивало его на поверхность болота собственных воспоминаний. И это что-то все же заставило его открыть глаза. Первое, что он осознал, было отсутствие солнечного света. Спихнул бы на дождливую погоду, но проблема была явно не в этом. Взгляд его, еще мутный и тяжелый, скользнул к окнам и обнаружил на них тяжелые массивные занавески — воздуха было катастрофически мало, он больше не проникал сквозь приоткрытые окна, и ему хотелось бы задохнуться прямо сейчас. Повязка на его горле и плече только усугубила ситуацию, он постарался ее сорвать, потому что совершенно точно не нуждался в ней, но чья-то рука его заботливо остановила. Тэхён не осознавал ни своего положения на постели, ни тела как такового, ни всего происходящего вокруг. Он все еще находился где-то на тонкой грани своего сна и так хотел туда вернуться, но чья-то рука уложила его ладонь обратно на постель и настойчиво надавила на нее, чтобы больше не предпринималось подобных попыток навредить себе, пускай и неосознанно. Султан попытался сосредоточиться, отчего брови его сползлись у переносицы и состроили хмурый треугольник, а губы опустились в тяжелом раздумье. Взгляд медленно поднимался от бледной и тонкой руки с кольцом из черной эмали, пытаясь дойти до лица, чтобы наконец-то разгадать тайну личности. Взгляд ударился в огромные глаза формы миндаля. Они смотрели с каким-то неподдельным интересом, изучающе, словно наконец-то получили желаемое, но не знали, как правильно прикоснуться и наконец-то взять. Цвета чарующего топленого горького шоколада с ноткой молока или сливок, ничуть не перекрытый зрачками, что сжаты сейчас были в крохотную точку, словно смотрели на яркий источник света. У Тэхёна глаза расширились до предела, и он не уверен был, что у самого они теперь меньше, чем у стоящего рядом. Потому что он теперь точно ничего не осознавал и не понимал: как мог выбраться этот парень из-под самой строгой охраны, как мог оказаться в этих покоях и как мог он так умиротворенно стоять над ним. Он чувствовал дикий страх перед этим могуществом, но закричать только никак не мог, потому что раненное горло не позволяло. По щеке покатилась слеза, он так хотел, чтобы это наконец-то закончилось, но оно лишь повторялось и повторялось, из раза в раз становясь все абсурднее и абсурднее. — Повелитель? — произнес голос Юнги-Паши, когда слеза упала на подушку и наконец-то стала заметна. Этот же голос начал звать лекарей, искать помощи, а Тэхён все никак не мог совладать со своей чугунной головой, в которой никак не вязались в один образ эмалированное кольцо и огромные карие глаза, голос Юнги-Паши и разрез глаз формы миндаля. У него сильнейший разрыв сознания, у него ком в горле и странные неконтролируемые слезы совершенно без звука. Все смешалось, подобно овощному рагу, приготовленному неумелым поваром в первый день обучения — не разобрать ни овощей, ни вкуса. И Тэхён готов поклясться, что вся эта история не может закончиться обычной казнью, не может прекратиться одним его приказом, потому что в последнее время он чувствовал себя безвольной марионеткой в руках треклятого юнца из Венгрии. Чувствовал, что повелитель тут явно не он сам. В покои вбежал главный лекарь, следом за ним тетушка и Эфсун, спустя некоторое время вбежали остальные Паши его совета и личная охрана. Дышать и так было нечем, а теперь набежавший сюда народ усугублял ситуацию в десятки раз. Он постарался еще раз стянуть с шеи повязку, но теперь был прерван лекарем, что второй рукой уже накапывал какое-то средство. Тэхён не понимал, почему никто не обращает внимания на стоящего прямо перед ними всеми Чонгука, который безнаказанно расхаживал по территории замка, появлялся в его покоях и стоял прямо над ним — беззащитным и безоружным, не имеющим возможности обороняться. Султан опасливо перевел взгляд на тот уровень, где встретился с заинтересованными карими глазами, но не увидел их там. На него смотрели глаза цвета моря, глубокого и неспокойного, загадочного и опасного, глаза Юнги-Паши, что был напуган не меньше его. Во всем окружении не было видно Чонгука с его громадными и совсем-совсем юношескими глазами, не было заинтересованно изучающего взгляда. Все смотрели на него испуганно и в ожидании. Он отмахнулся рукой от лекаря, что пытался запихнуть в глотку ему какую-то очередную адовую смесь, и присел на постели не без помощи Юнги-Паши, что, судя по видениям в полусне, не отходил от него ни на шаг и ни на минуту с того момента, как обнаружил его с прижатым к горлу лезвием. Тэхён сейчас сидел, ощущая дичайшую боль в пояснице, в голове всплыл момент, когда он налетел спиной на стеллаж с книгами, отчетливо услышал грохот падающих старинных томов и новых романов, почувствовал, как одна из книг тяжело придавила его к полу в районе грудной клетки. Скорее всего, надо будет узнать, какие травмы успел он заработать за этот танец со смертью в кромешной темноте, и какие сумел нанести самому неуловимому Чон Чонгуку из Венгрии. Но сейчас хотелось только удостовериться в своей безопасности. — Чонгук, — тихо просипел он, ощущая, как саднит глотку от неприятной царапины, — Где он? Глаза всех вокруг округлились. Они ожидали услышать сразу после пробуждения, наверное, что угодно, но не вопрос о неверном, который лишил весь замок в последнее время доверия к друг другу, покоя и даже сна. Как слышал он сквозь свой сон, люди во дворце боятся даже спать, пока знают, что этот человек находится в темницах Топкапы, что он способен абсолютно на все, что он может сбежать в любую секунду, ведь он походил на тень, сливающуюся со стенами. — В четвертой темнице, повелитель. На самом нижнем этаже. К нему приставлено два стражника внутри и два снаружи, на нем самые прочные кандалы. Хотя, надо сказать, что он и не отбивался совсем, когда его задерживали здесь, и не предпринял ни одной попытки к бегству, — отчитывался Юнги-Паша, а Тэхён старался вслушиваться в его приятный и спокойный голос, чтобы немного прийти в себя, — Также мы смогли найти Мухмуда-Агу, повелитель. Он сознался, что действительно помогал неизвестному венгру. Чонгук же не сознается ни в чем даже после продолжительных пыток, молчит, словно ему язык отрезали. Тэхён встрепенулся. Сколько же он находился без сознания, что его слуги смогли сделать так много? Но больше всего его интересовал вопрос, кто позволил им делать так много? Смешанные чувства одолевали его: радость от того, что венгерский мальчишка все-таки под охраной и больше не пытается лишить его рассудка и головы, что начинает распутываться этот клубок из тайн потрясающего в аспекте стратегии плана мести. Но гнев и недовольство от вседозволенности, что почувствовали все вокруг. Он уверен, что тетушка уже успела найти какого-нибудь регента, что спешно мчится в столицу, чтобы усесться в долгожданный трон, уверен, что солдаты его перестали готовиться к походу, что дисциплина в замке вновь была расшатана до уровня осенней слякоти под ногами. — Кто отдал приказ? — уверенней уже спросил Тэхён, буровя взглядом своего Пашу, что после вопроса погрузился в еще большее замешательство. — Боюсь, я не понимаю… — Кто отдал приказ о пытках, Паша? — отрешенно повторил он свой вопрос и упер свой деревянный взгляд в стенку, где не было ни одного из его слуг и членов семьи, где он не встретился бы ни с кем глазами и не нашел бы в них непонимания. — Мы думали, что вам понадобится любая информация… — И потому сделали все без моего ведома, пока была возможность? — уже напряженно говорил султан, чувствуя, как из раны его медленно сочится кровь, — Немедленно остановить все пытки до тех пор, пока я сам не встречусь с заключенными. Юнги-Паша замер в нерешительности, а после сверкнул глазами в сторону личной охраны Султана, что без лишних слов выбежали из покоев и направились в сторону темниц. Джин-Паша и Намджун-Паша подошли к третьему визирю и почтенно склонили головы в знак того, что они рады выздоровлению великого султана. Следом подошла тетушка, благосклонно улыбаясь и подсаживаясь на постель. Она протянула руку к его лицу и по матерински провела по скуле, даруя какое-то свое тепло, за которое Тэхён сейчас был благодарен: ему действительно не хватало заботы, он нуждался в ней все время до этого боя, после него — в удвоенном масштабе. — Тетушка, — он прикрыл глаза и медленно открыл их, выражая свою благодарность, — Как вы? Успели уже найти регента для империи? Я вас знаю, вы очень быстры в этом деле. Он постарался сказать это с некой усмешкой, но виски все равно напряглись от ожидания ответа. Одни без его ведома пытали ценных пленников, другая могла бы распорядиться судьбой целой династии, пока сам он находился где-то между зовущим его небом и такой неприветливой холодной землей. Тэхёну хотелось верить, что не придется ему выпроваживать отсюда какого-нибудь внучатого племянника отца, что прибыл из провинции в надежде усесться в кресло Султана. Но на лице у нее отразилась невиданная до этого мягкость, а в поле зрения показалась Эфсун-хатун, склоняя голову слишком низко. Волосы ее рыжие упали из-за этого на лицо, скрывая покрасневшие в секунду щеки. — В этом не было необходимости, повелитель. Ваша наложница, Эфсун-хатун, принесла нам самую добрую и светлую весть. Тэхён изогнул бровь — признак высшей степени нервозности. Где-то на задворках сознания он догадывался, что ему сейчас сообщат, и какой новости следует ожидать, но он так не хотел в это верить. Сердце его начало замедляться, а кровь и вовсе, кажется, перестала метаться от органа к органу внутри него. Все застыло в болезненном ожидании. Глаза его елозили по нежной улыбке на лице Хафсы-султан, по искрящимся настоящим солнечным светом глазёнкам наложницы, что проводила с ним слишком много времени в последние дни. — Два дня назад мне стало плохо, повелитель. Я думала, что все это из-за волнения о вашем здоровье. Но повитуха, что осматривала меня, сообщила, что я беременна. В скором времени я рожу вам наследника, — она лучезарно заулыбалась и чуть ли не подпрыгнула от радости на месте, — Я чувствую, что это мальчик. Желудок его сделал рваный кульбит, выплескивая все содержимое куда-то к пищеводу. Он сдержал свой позыв и постарался сообразить на лице какую-то эмоцию, что смотрелась бы уместно в этой ситуации — вышло как-то натянуто и отчаянно; даже Юнги заметил это и с еле заметной улыбкой в уголках губ поиграл бровями, а Джин-Паша и вовсе отвернулся к Намджуну, чтобы уточнить какой-то очень важный вопрос, возникший именно в эту секунду. Все они знали Тэхёна почти с юношества, каждый из них знал, каково отношение его к детям, родительству и прочей этой лабуде. Конечно, положение его, да и вера обязывали верить в то, что семья — самое великое дарование и счастье, а дети есть продолжение тебя и тому подобное. Но одна только мысль о том, что ему предстоит воспитать целого человека, повышала уровень желания затянуть повязку на шее до края и без того переполненной чаши. — Повелитель, в-вы не рады? — девушка осеклась на полуслове и закусила нижнюю губу под пристальным взглядом Хафсы-султан, что метнулся к ней сразу после вопроса, — Простите за мою дерзость. Тэхён постарался собрать себя по кусочкам. На данный момент у него имелся осколок, который принадлежал целиком и полностью Чон Чонгуку, неукротимому венгру, которому не страшен ни огонь, ни вода, ни пытки, ни даже личная встреча с падишахом, от которого миллион и одна проблема сверху и головная боль вкупе с колотыми ранами; следом — осколок с его неокрепшей памятью и сознанием, которые все еще желали вернуться куда-то в детство, удержать за хвост собственное прошлое и остановить беспощадное время, утекающее вдаль чередой безостановочных событий; а теперь и еще одна часть отделилась и отдалась вся без остатка Эфсун-хатун с ее ребенком… с их ребенком, который уже никуда не денется и не растворится, который обязательно будет и который ему уже немного дорог? Он не разобрал, какие именно ощущения вспыхнули внутри него. Однако, ворох мыслей уничтожил все части уравнения, оставив только начало и конец — Чон Чонгук и его будущий ребенок. Две вселенные его, которые никогда и ни за что не должны пересечься. Неясная буря волнения обуздала его сердце, и не было ему покоя от этой мысли. — Все хорошо, Эфсун-хатун, — постарался все-таки улыбнуться он, когда взял себя окончательно в руки и совладал со своими эмоциями, — Это прекрасная новость. Иншаллах, родится здоровый ребенок. Но, в связи с последними событиями, я бы хотел, чтобы ты отправилась вместе с еще некоторыми наложницами в Эдирне. Там замечательные условия для того, чтобы ты спокойно выносила ребенка. К вам будет приставлена постоянная охрана, и ты сможешь быть абсолютно спокойна, что никто не причинит тебе и ребенку вреда. Тетушка сначала была недовольна подобным заявлением, но к концу аргументирования согласилась. В Топкапы давно стало не безопасно. Но глаза Эфсун-хатун все-таки чуть понурились; возражать она ему не станет, но останется недовольна этим решением и беременность ее уже не будет протекать спокойно и беззаботно, что не могло не насторожить. Тэхён поскрипел зубами, прежде чем начать лебезить — никогда не любил он этого. — Все это ради твоего благополучия и благополучия нашего, — он сделал акцент на этом слове, — ребенка. Я буду навещать тебя. Девушка покорно кивнула головой, повеселев заметно, и умчалась вслед за Хафсой-султан собирать все свои вещи. Паши только иронично переглянулись под хриплое «ни слова» из султанского ложа и принялись слушать раздаваемые указания. Первостепенно важным из них было — продолжить приостановленную подготовку к походу и предоставить ему отчетность, при этом необходимо было ускорить процесс настолько, насколько это было возможно и чуть выше этого. Джин-Паша удалился по привычке первым, так как янычары сейчас возложены были на его широкие и сильные плечи. Однако, перед самым выходом, он не удержался от какой-то отвратительной шутки по поводу будущего отцовства султана, быстро закрывая за собой двери. Далее было необходимо сообщить всем в замке, что опасность миновала, что все могут перестать бояться за свою жизнь, так как неуловимый преступник был все же найден и заточен. По случаю этого необходимо было раздать сладости и дополнительное скромное жалование всем служителям Топкапы. Однако, провести со всеми смотрящими и главами «беседу», в которой попытаться выяснить причастность к делу Чон Чонгука, ведь этот парень все время действовал не своими руками. Голова этой гидры сидела где-то глубоко в замке. Намджун-Паша, осознав, что дело это касается масштабов полномочий только Великого визиря, кивнул и удалился спиной из покоев. Когда остался только Юнги-Паша, он по обыкновению попросил пересказать все новости, из которых и узнал, что без сознания он находился почти неделю. За все это время удалось найти Мухмуда-Пашу и двух подельников среди евнухов гарема, что и провели этого неверного в замок. Тэхён, не задумываясь, приказал устроить показательную казнь. Мухмуда-агу необходимо было казнить в янычарском корпусе, чтобы неповадно было, сообщив о причинах казни. Евнухов же казнить на главной площади дворца, чтобы все жители знали об этом. Он отчего-то был уверен, что эти люди действовали из приземленных побуждений: не хватало денег или уважения к их «великой» персоне. Люди слишком низкие существа, чтобы думать о чем-то другом в своей жалкой и короткой жизни. Также узнал, что Чимин-ага подкрался еще ближе ко всем планам Карла и Фердинанда, начав отсылать все данные о подготовке с той стороны в империю. С этими документами было куда проще готовиться к походу. — Этот верный слуга заслужил достойной награды, которую стоит вручить по прибытии в Вену, — только проговорил повелитель и потянулся для того, чтобы встать с кровати, — Юнги-Паша, сопроводи меня в темницу. Хочу повидаться со своей смертью еще раз лицом к лицу, только теперь осознанно. Конечно, визирь предпринял попытку отговорить, ведь сил у повелителя могло и не хватить на столь героический марш-бросок, однако тот был не преклонен. Верно гласила одна из мудрейших фраз, говоря о том, что «Дерево к корням клонит». Также и Тэхёна, что привязал эту фразу к ситуации, истолковав ее на свой лад, клонило к тому, что могло стать его погибелью и новым началом. Ему просто необходимо было еще раз увидеть этого сумасшедшего юнца, заглянуть в его большие глаза такого необычно-теплого и в то же время колючего цвета, чтобы искупаться в литрах ненависти к своей персоне и боли. Необходимо было понять, как удалось ему все это провернуть, и почему отступил он в конце, ведь был шанс покончить с этим раз и навсегда. Ему нужно было убедиться в реальности того, что случалось с ним в последние несколько месяцев. Тэхён еще никогда так бодро не одевался и не запахивал все пуговицы своего темно-бордового кафтана под самое горло, чтобы скрыть давящую повязку с какими-то лечебными травами, приложенными прямиком к ране. Амбре от этих трав тянулось шлейфом еще на протяжении десяти метров за ним, когда он гордо шагал по коридору. Визирь, охрана и двое слуг тянулись следом, не смея слова сказать, только радуясь за здоровье повелителя своего, что возвращалось к нему, казалось, с каждым четким и уверенным шагом. Он чувствовал в себе странный прилив сил, от которого становилось не по себе. Тело его буквально было истощено неделей забытия и отсутствия пищи. Глотку саднило, а от каждого шага пульсирующая боль под ключицей отдавалась где-то в районе межреберья, выбивая воздух из легких. Голова кружилась, мутило от этой кисловатой и ноющей боли в ладони, где нежная и ухоженная кожа была испещрена глубоким порезом от собственного меча. На спине его виднелся громадный кровоподтек фиолетово-бордового цвета из-за удара об стеллажи. Но это лишь добавляло желания дойти до темниц быстрее. Он остановился у заветной двери, а сердце его гулко оборвалось и слетело куда-то к пятам. Он не ожидал, что решительность из него одним толчком выбьет этот морозный воздух подземелий и замогильный какой-то вой из темницы самого устрашающего за последнее время заключенного. Тэхён лишь на мгновение прикрыл глаза, а после кивнул стражникам, охраняющим вход, на замок, приказывая открыть. Сзади кто-то задал вопрос, а точно ли это необходимо, но он был уверен в том, что делает. Султан вошел в узкую и сырую темницу. На глаза сразу попался свернутый в неприметный и жалкий комочек исхудавший юноша. Сейчас, в свете единственного факела на стене, он выглядел действительно жалко: пряди черных, словно смоль, волос разметались по взмокшему и нахмуренному лбу, прилипая сальными и грязными патлами, по острым щекам скатывались капельки то ли пота, то ли слез, то ли всего вперемешку, скатывая частички пыли и земли с его лица стройными линиями до подбородка, посиневшие губы с кровоподтеками — следы пыток, он уверен — были поджаты в тонкую линию. Тэхёна мысленно передернуло. Но он продолжал опускать изучающий взгляд ниже. Худые и тонкие плечи были сведены из-за неудобных и тяжелых кандалов на истощенных запястьях почти багрового оттенка: слишком сильно затянули, на манер «испанского сапожка», отчего пальцы уже становились темно-синего оттенка. Тело его содрогалось во сне, а из самой души, кажется, исходил какой-то непонятный вой. — Ослабьте кандалы. Вы оставите его без рук, — безучастно произнес Тэхён, однако где-то внутри себя никак не мог смириться с тем, что это не какой-то преступник и предатель лежит так. Это обычный ребенок, чьи черты лица еще не успели даже обрести какого-то мужества. От шагов в свою сторону тело встрепенулось и взметнуло острый, словно стрела, взгляд на вошедших. Чонгук зацепился озлобленными глазами, все такой же невероятной красоты — падишах еще ни разу такого не встречал — именно за султана и не разрывал зрительного контакта до тех самых пор, пока ему не ослабили кандалы. Ни одного звука облегчения или боли не сорвалось с его губ. Он молчал, все буровя взглядом такого ненавистного ему повелителя земель и морей. Тэхён уверен, не будь этот парень изнеможден пытками, он бы в один животный прыжок оказался перед ним, а после бы перегрыз ему глотку одними своими зубами. Ненависти в его глазах стало только больше, но и интерес никуда не делся. Тэхён кивнул больше самому себе, а после приказал всем покинуть помещение и дожидаться его снаружи. Все попытки отговорить его от этой затеи были пресечены поднятой вверх ладонью. Когда же они остались наедине, Чонгук почему-то отвел свой взгляд в сторону и слабо развел губы в какой-то неуверенной улыбке. От него разило безумием и горем за километр, Тэхёну становилось дурно. — Ты боишься, — тихо проговорил Чонгук еще более слабым голосом, чем говорил тогда из темноты, — В твоем страхе можно утопить Топкапы. И ты именуешь себя османским львом? Тэхён повел плечами и расправил их. Да, он действительно боялся, но не считал нужным скрывать это. В нем плескалось сейчас только две эмоции — страх и интерес. Ему было невероятно страшно, что этот юноша, потирающий свои запястья, зудящие от долгого отсутствия кровотока, может убить его одним своим движением. Но в тот же момент было так интересно узнать как можно больше, выжать всю информацию. Он хотел узнать абсолютно все, что творилось в голове этого неверного. — Да, мне действительно страшно. Но причина моего страха совсем не смерть, мы все пришли из праха и в этот же прах возвратимся. Причина моего страха — жизнь. Моя, моей семьи, моих наложниц и слуг, которых ты лишил покоя. Было бы глупо со стороны султана отрицать свой страх за свою жизнь, ведь на плечи мои возложен почти весь мир и миллион жизней. Даже самый храбрый лев отступает, если цена его битвы — жизнь его прайда. Тэхён завел руки за спину, дабы не показывать забинтованную правую руку. Повязку на горле скрывал высокий ворот кафтана, о спине и ключице и говорить не стоило. Он был совершенно цел и невредим на первый взгляд, чего не скажешь о Чонгуке. Весь покрытый ссадинами, шрамами и порезами. Он уверен, что большинство этот парень получил уже здесь, в этой камере, ведь не мог султан за пару движений в темноте нанести столько увечий. Он с интересом изучал каждое махонькое движение и изменение в лице венгра, чтобы поглубже узнать его характер. — Так зачем ты тогда явился? Выгнал свою стражу? Закройся в своих покоях, сядь на свои несметные богатства и отдай приказ отрубить мне голову. Пересчитывай свои богатства, пока народ купается в нищете и грязи, пока боится тебя, хоть ты ничего из себя не представляешь. Ты ведь делаешь так всегда? Тэхён почувствовал острую необходимость всадить этому глупцу меч в глотку, чтобы больше не произносил подобных речей. Он никогда не отсиживался за спинами своей стражи, не оставался в стороне в походах. Он своими руками завоевывал новые территории и обращал неверных в покорных слуг Аллаха. Своей головой разрабатывал стратегию и тактику ведения боя. Он никогда не боялся замарать себя в чужой крови. Не любил и не желал этого, но уж точно не боялся. — Замолчи, неверный. Я лично присутствовал на поле боя при Мохаче, лично вел за собой свои войска до самых ворот Карла. Мои солдаты действовали по моей стратегии захвата, исполняли мои приказы. Только в моих руках была сосредоточена судьба вашего государства, и я ее решил, исходя из вашего нежелания мирно сдаться, — спокойно ответил Тэхён, переминаясь с ноги на ногу и отгоняя навязчивые мысли, которым сейчас было совсем не время. — В твоих руках не больше, чем кровь тысячи загубленных жизней. Среди них — жизнь моего ни в чем неповинного сына. Что сделал тебе ребенок двух месяцев? Что сделали тебе другие дети, оставшиеся по воле твоей без родителей сиротами? Что сделали тебе люди, которые остались на разоренной тобой земле? Родились под другим богом? Тэхён гордо проигнорировал обращенные к нему вопросы. Он не хотел оставлять их без ответа вовсе, потому что последнее слово все равно должно было остаться за ним, но и растрачиваться по пустякам не собирался. Тем более, что рой из мыслей в голове его становился все громче. Он не мог поверить, что беспокойство в его груди спустя столько лет молчания пробудилось только по воле какого-то юнца. Юнца, что рассуждал так высоко и жестоко, так глубоко. Тэхён готов признать, что никогда еще не было у него столь увлекательного собеседника, но никак не готов признать, что собеседник этот — самый ненавидящий его во всем мире человек. Чонгук же, кажется, тоже не мог собрать себя из отдельных осколков, мечась от бесконечно-глубинной боли до пронзающей горы ненависти. И перемена эта была столь устрашающей, что Тэхён не осмеливался подходить ближе четырех шагов. — Бог един. Просто неправильно интерпретирован вашими служителями… церквей и храмов. Ты обвиняешь меня в том, что я по колено в чужой крови, а сам используешь неповинную ни в чем девушку, заставляешь ее совершить грязную месть в угоду тебе, а после — самоубийство, обложив ее наглым враньем. Сам действуешь чужими руками, чтобы отомстить. Хотел бы твой сын, чтобы его отец превратился в причину смертей десятка людей из дворца за ради чего? Мести, от которой твоему сыну не станет легче? А теперь всем твоим сподвижникам грозит казнь. Всем, кого мы сможем найти. Тэхён сверкнул глазами и сделал два шага вперед, оглядел пленника сверху вниз и внимательно уцепился за его тяжелый и мутный взгляд — не проснулся до конца и не отошел от пыток, но пытается удержать себя в сознании. Все еще такой юный и молодой, а уже такой избитый. Смотрел на него сейчас такими загнанными глазами, будто бы Тэхён всковырнул одну из его незаживших до конца ран. — Не отрицаю греха своего. Но Я совершил это один раз по своей клятве, я приговорил к смерти несчастный десяток — и того не наберешь, ты же подвергал миллионами. Я мог бы избавить мир от этой боли, что ты собой несешь, Султан Тэхён Хан Хазрет лери, — тихо, но гордо просипел Чонгук. — Так отчего же не стал? Отчего же не завершил начатое и не убил меня? У тебя было достаточно времени. Чон ухмыльнулся и наконец-то вернул к нему свои помутневшие еще больше карие глаза. Радужка была действительно непривычно большой для обычного человеческого взгляда, что само по себе настораживало, но так увлекало. Тэхён засматривался на эти глаза миндалевой формы украдкой и тихо шептал проклятия. Потому что невозможно было понять, как смерть султана, купающаяся в зрачках его противника, могла быть столько привлекательной и зовущей. — Эта не та смерть, которую ты заслужил, — он сплюнул под ноги повелителю еще раз и победно растянул губы в пугающей улыбке, — Ты заслужил смотреть в мои глаза, когда будешь умирать, ты заслужил видеть оружие, которым ты будешь убит. Ты заслужил мучительно истекать кровью на руках какого-нибудь члена твоей треклятой династии. Ты заслужил страданий, мальчик, рожденный с золотой ложкой во рту. Тэхён вскинул на него взгляд и чуть было не отшатнулся на шаг, ощущая себя облитым с ног до головы кипятком. Он чувствовал, как все тело его пульсировало одним громадным ожогом. Слова Чонгука впечатались в него раскаленным клеймом, оставляя неизгладимый след, но он остался непоколебимо стоять на месте, метая молнии по углам комнаты. Никогда еще так прямо не указывали ему на собственные мысли, что гложили Султана годами и не давали положенного покоя. На мысли, из-за которых нахождение во дворце отца становилось ему настоящей пыткой, из-за которых он чувствовал, что задыхается в дорого обставленных покоях, пока простой народ задыхался от пыли где-то на неблагополучных улицах столицы. — Что ты сделал, чтобы добиться всего, что имеешь? — продолжал давить на него Чонгук металлической пластиной, — Меня в Венгрии все героем считают, потому что я три года вынашивал этот план, я добрался до Топкапы незамеченным, я жил на территории твоего дворца больше месяца незамеченным и делал все, что я хочу. Я зарабатывал уважением ежедневными тренировками для встречи с тобой. Что сделал ты? Родился в правильной семье? А, повелитель континентов и морей? Чонгук поднялся на колени и стал из-за этого зрительно больше. Он все еще выглядел подобно крысе, загнанной в угол, из-за чего старался укусить побольнее, но в глубине души его был тот самый лев, с которым часто сравнивал себя Тэхён. — Молчишь… Я не убил тебя, потому что ты не заслужил быть убитым так просто. Даже если ты прикажешь меня казнить, я найду способ защитить себя от этого. Пускай пройдут десятилетия, прежде чем я одолею тебя, Султан Тэхён Хан Хазрет лери, но я сделаю это. В этом уже равном бою выживет только один. Тэхён до боли сомкнул челюсти и развернулся на каблуках с нечитаемым выражением лица. Он лязгнул зубами, прежде, чем выйти из темницы и громогласно проревел: — Казнить.