Там, где за слёзы платят смехом

Ради совместной охоты пришлось потрудиться. Ауриэль решил, что идеальным вариантом будет сражение с довольно сильным противником, и парни должны были отвлекать на себя двурога — существо, похожее на коня, но в полтора раза больше и вооруженное двумя спиралевидными рогами. При этом Джинёну запрещено было портить шкуру монстра пламенем, а Джексону — шпагой, про БэмБэма же Ауриэль сказал, что тот всё равно не сможет попасть по цели, потому о нем можно не волноваться. Однако двуроги водились довольно далеко, в пастбищах у подножия гор, причем легче всего поймать их было на рассвете, поскольку они всё еще были сонными, и из-за этого пришлось отправляться в путь после обеда, остановившись на ночь в лесу, причем обычном, а не грибном, что стало для парней открытием — они считали, что больших деревьев в этом мире не сыскать, поскольку на карте все леса были обозначены одинаково, а о подобных мелочах, как местные деревья, Ауриэль не рассказывал, да парни и не интересовались — их ведь нельзя было пустить в пищу. Лагерь разбили на поляне, оставив прихваченную на случай удачи тележку неподалеку, и Джинён разжег костер, вот только слишком сильное пламя чуть не уничтожило весь хворост в кострище, и на незадачливого мага обрушился град упреков и сарказма. «Если ты будешь так „контролировать” Клык на охоте, о продаже шкуры можно забыть!» — возмущался Ауриэль, и парень подумал, что порой сильное пламя — не лучший вариант, и, оказывается, надо не только пытаться его усилить, но и научиться контролировать его мощь. Только вот как?.. Лес казался наигранно веселым, фальшиво ярким, словно скрывал чудовищную тайну за пестрой ширмой, и взвинченные нервы заставляли искать угрозу буквально за каждым кустом. Спокойные тренировки на безопасной ферме явно не слишком пошли на пользу нервной системе, теперь заставлявшей панически бояться всего и вся… А впрочем, парни об этом не думали, стараясь прислушиваться к звукам ночного леса и теряясь в догадках относительно того, какие из них несут в себе угрозу. Спать все ложились взбудораженные завтрашним днем, а потому долго не могли заставить себя улечься, и только охотник, не раз в одиночку убивавший двурогов, преспокойно отправился в мир грез. Что интересно, спал он на животе, согнув руки в локтях и лежа прямо на них, а под голову подложил колчан, вот только голова его не касалась — она висела над ним, и стоило лишь носу охотника коснуться временной «подушки», как тот сразу ее поднимал, но, казалось, не просыпался. «Только не удивляйся, только не удивляйся!» — шептал себе Джинён, переглядываясь с друзьями: БэмБэм крутил пальцем у виска, а Джексон давился от едва сдерживаемого смеха. Костер мерным оранжевым светом разгонял тьму, но лишь на пару метров, не больше, где-то вдалеке слышались загадочные шорохи и крики ночных птиц, а ставший привычным полумрак вокруг казался пугающе негостеприимным — всё и впрямь было совсем не так, как на ферме. Опасно. И парни, еще с вечера распределившие между собой дежурство, наконец почувствовали, как тревога окончательно уничтожает возбуждение, пробуждая к жизни лучшую подругу — бессонницу. Прислушиваясь к малейшему шороху, шелесту листвы, завыванию ветра, они пытались отыскать среди них звуки приближающихся врагов, топот ног и лязг металла, а порой даже, казалось, слышали их, но тут же понимали, что то всего лишь обман разума, и корили себя за глупость. Мягкая трава под щеками не могла спасти от боли в затекшем теле — спать на земле было куда неудобнее, чем в стоге сена, и в голову невольно закрадывались мысли о предстоящем путешествии: как они дойдут до логова Черного Чаепития, располагавшегося довольно далеко, если даже на охоте не могут быть собранными и контролировать свои чувства? Ответы не нашлись и с рассветом. Выспались парни плохо, поскольку сон больше напоминал неглубокое забытье, которое раз за разом прерывалось, но затем вновь возвращалось, и потому наутро, когда Ауриэль, проснувшийся за полчаса до рассвета, устроил побудку, все чувствовали себя разбитыми. Растирая затекшие шеи и что-то ворча под нос, они наконец приступили к разминке вместе с учителем, а вскоре перекусили чем-то, похожим на сэндвичи с жареной рыбой, разве что вместо хлеба выступали особым образом зажаренные грибы: хлеба в этом мире почти не было, поскольку с приходом Королевы охранять огромные поля стало некому, и основная масса фермеров теперь выращивала лишь овощи, не злаки, ведь тогда пришлось бы защищать куда большую территорию. Настроение у всех было паршивое, и его ухудшил Ауриэль, надменно бросив, что не высыпаться на природе — признак изнеженности, непростительной для воина. И, конечно же, БэмБэм съязвил в ответ, что случалось нередко, правда, после первого срыва Ауриэля его шутки никогда не касались «божественности» и возможностей учителя, а потому он надеялся, что его простят, что обычно и происходило — что произошло и на этот раз. На слова о том, будто непонятно, спит наставник ночью или нет, потому как подобное кажется невозможным, а значит, он, скорее всего, тоже не выспался, норд снисходительно рассмеялся и ответил, что научился так спать еще в свою бытность охотником иного мира, ведь когда ты один, нести вахту невозможно, а значит, надо учиться быть максимально бдительным и воспринимать любой шорох прямо сквозь пелену сна. И помогла ему именно эта поза — пребывая в постоянном напряжении, он никогда не расслабляется, значит, не пропустит врагов. А еще оказалось, что он и дома спит так же, только вместе колчана использует подушку, и это окончательно вогнало слушателей в ступор. «Так правда можно спать?» — протянул удивленный БэмБэм, но эта фраза вызвала острое неприятие. «Считаешь, я лгу?» — буквально прошипел Ауриэль, и Бэм поспешил откреститься от подобных обвинений, сказав, что просто удивился, поскольку никогда прежде подобного не видел, да и вообще не представляет, как такое возможно. «Долгие тренировки и постоянная опасность жизни в одиночку среди диких зверей», — холодно бросил норд, и Джинён поспешил сменить тему, чтобы примирить стороны. Наконец с завтраком было покончено, а на небе занялся рассвет — оно начало стремительно светлеть, будто насыщаясь красками из мира внизу. Охотники двинулись прочь из леса, к расположенным всего в десяти минутах ходьбы горам, и это послужило сигналом: мышцы напряглись, нервы натянулись, будто струны, сосредоточенность и внимательность взяли верх над сонливостью и вялостью. Глаза старательно выискивали на горизонте добычу, ноги мягко ступали по траве, порой росшей прямо из камней, чувства обострились до предела. Парни знали, что Ауриэль может и не простить провал на «боевом задании», ведь он всегда крайне трепетно относился к охоте, считая ее важным ритуалом в жизни любого воина, а потому выкладывались на полную — оказаться на улице без гроша в кармане и без возможности продолжать обучение им совершенно не хотелось. Высокая трава, мягкая, нежная, совсем не опасная, редкие кусты с чудаковато закрученными ветвями, притягивавшее взгляд волшебное небо, будто взорвавшееся фейерверком невозможных красок и застывшее так навечно, сейчас отчего-то казались лишь окантовкой для быстро приближающихся гор — массивной темной гряды, терявшейся где-то в облаках и явно непреодолимой. Она росла с каждой минутой, словно заполняя собой всё пространство, надвигаясь на путников молчаливым укором, и вскоре трава под ногами начала пестреть камнями, а горный массив полностью заслонил собой горизонт. Горы наконец приблизились почти вплотную. Переходя от одного валуна до другого, охотники двигались вдоль серых, но странно искристых круч, не имевших ни пологих склонов, ни растительности на них, словно скалы внезапно возникли посреди земли. Ауриэль вполголоса рассказывал о том, как выследить двурога и показывал на примятую траву, но парни понимали, что самостоятельно выследить зверя у них точно не получится, что, впрочем, не мешало им жадно впитывать информацию, отчаянно надеясь, что, возможно, когда-нибудь та всё же пригодится, и они сумеют превзойти свой предел. Двурог показался внезапно, словно вырос из-под земли. Огромный черный конь, заросший длинной, сантиметров в двадцать шерстью, лоснившейся и переливавшейся в лучах звездного неба, высекал копытами искры, угрожающе глядя на врагов глубоко посаженными черными глазами. Два витых черных рога украшали изящную голову, а взгляд приковывали не менее темные зубы, среди которых сильно выделялись два нижних и два верхних клыка, больше похожих на клыки гигантского хищника. Двуроги никогда не убегали, как обычные травоядные, предпочитая убивать тех, кто посягал на их территорию, и вот сейчас конь, в холке достигавший человеческого роста, размахивая длинным хвостом, готовился к бою. За то, что принадлежит тебе, надо биться до последней капли крови — этот урок Острова надежно вбивали в головы всем, кто осмеливался сделать их своим домом… Сигнал «окружайте», поданный Ауриэлем с усмешкой, прозвучал глухо, почти беззвучно, но его восприняли все. В звенящей тишине слышно было лишь всхрапывание коня, лязг копыт о камни да шумное дыхание охотников, пугавшее их собственной неритмичностью. «Давай, возьми себя в руки, тряпка!» — мысленно пнул себя Джинён, и дыхание наконец восстановилось. Он посмотрел на крадущегося справа Бэма — тот сосредоточено хмурился и кусал губы, а ушедший далеко вперед слева Джексон так отчаянно сжимал шпагу, будто она была его единственным сокровищем. Лишь Ауриэль наслаждался происходящим, и это показалось каким-то неправильным. Как можно радоваться убийству беззащитного существа?! Как можно?.. Вот только двурог беззащитным не был. А парни знали, что Ауриэль наслаждается не убийством, но боем — проверкой собственных сил, доказательством своей «божественности», позволяющей одолеть даже врага, превосходящего его силой в несколько раз… Джинён не понял, когда началась атака. Просто внезапно конь и охотник рванулись с места, а в следующую секунду уже сшиблись в центре небольшого открытого пространства, лишенного валунов. Двурог встал на дыбы, и парню показалось, что сейчас его учителю раздробят череп, но тот ловко увернулся, и воздух покинул легкие в виде облегченного вздоха, а в следующую секунду Джинён понял, что стоит как вкопанный, раскрыв рот, как и БэмБэм, и только Джексон мчится к противнику со всех ног. Он яростно сплюнул. «Не хватало еще стоять столбом!» Ноги сами рванулись вперед, клинок в руке гудел от нетерпения, дыхание перехватывало, а в сознании боролись два противоположных чувства — страх и азарт, первобытный азарт охотника, сошедшегося в битве с опасной добычей, которая вполне может превратить в добычу тебя самого. И Джинён не заметил, как улыбнулся. Подскочив к двурогу сбоку, он попытался ударить его в ногу, но конь грациозно ушел от удара, и тут же в сантиметре от лица незадачливого охотника клацнули мощные черные клыки. Тот отпрыгнул. «Оно даже быстрее Ауриэля!» — промелькнула паническая мысль, но тут же утопилась. В бою нельзя паниковать, это в них за прошедшие три недели вбили очень прочно. Очистив мысли, Джинён выпустил пламя параллельно коню, заставив того отскочить левее, где уже ждал Джексон. Мгновение, и рапира вонзается в заднюю ногу зверя, а тот встает на дыбы и с диким ржанием разворачивается к загонщику. Их не предупредили, что это существо может повернуться лишь на двух ногах. Не предупредили. Как же так?.. Джексон отшатнулся, из-под копыт рванулся вихрь земли и камней. Рука со щитом, поднятая вверх в стремлении защитить глаза, попытка отступить, приготовившаяся к рывку морда с огромными клыками… Внезапно что-то ужалило коня в круп, и тот резко обернулся, помчавшись к новой опасности. Пена на губах, рваное дыхание, горящие ненавистью затягивающие черные глаза, проклинавшие тех, кто жаждал отнять у них искру света… Жажда крови. Свирепое, яростное желание уничтожить тех, кто пытается уничтожить его. Выживает сильнейший, но как же быть, когда четверо охотников нападают на одну жертву?.. БэмБэм стоял чуть поодаль, держа в руках крупный острый камень, а в следующее мгновение тот уже летел прямо в морду рассвирепевшему животному. Конь отскочил, но второй снаряд впился ему в шею. Дикое ржание и молниеносная атака — словно черный вихрь взмыл в воздух, изящным броском ринувшись на обидчика. Земля из-под копыт, развевающаяся по ветру блестящая грива, жгучая ненависть… В последнее мгновение Бэм отпрыгнул в сторону и перекатился, а на выручку ему наконец пришел Ауриэль, незаметно оказавшийся сбоку от противника. Мгновенный выпад, и сталь окрашивается алым. Тяжелые капли падают на землю. Багрянец на сером — контраст жизни и смерти, а может, идеальное сочетание того, что никогда не жило, с тем, что сейчас умрет?.. Меч вошел снизу, прямо под ребро. Конь в последний раз взвился на дыбы, молотя копытами воздух, но Ауриэль изящно уклонился, уходя с траектории атаки и прячась за валун. Громогласное ржание, полное боли и ненависти, огласило пустую долину, словно насмехавшуюся над проигравшим своей помпезной клоунадой. Где-то вдалеке послышалось тихое многоголосое эхо. Конь упал. Алое море разливалось вокруг всё еще пытавшегося подняться на ноги тела, но судорожные конвульсии уже не могли его спасти. Джинёну вдруг показалось, что зверь смотрит прямо ему в глаза, задавая немой вопрос. «За что?» Он не знал ответа. Точнее, знал, знал множество ответов, но не мог дать ни один из них. Разве примет добыча слова о деньгах и славе, ради которых ее лишили жизни? Вот только это добыча, а он охотник. Он сражался, рисковал жизнью, как и этот конь, мог погибнуть вместо него. Он не летел в вертолете, расстреливая из автомата беззащитных волков, убивая стаю и бросая тела на растерзание падальщикам, вовсе нет. Он бился, рисковал, ставил свою жизнь на кон и ни за что не позволит смерти противника стать напрасной! Шаг вперед, еще один, и рука касается земли, а клинок — крови. По телу вдруг пронеслась волна удовольствия, будто он принял дозу наркотика. Улыбка расцвела на губах, разум затуманился, а в следующую секунду наваждение схлынуло, оставив после себя лишь выжженную пустыню. Крови под конем не было, как не было в душе ни единого чувства. Джинён устало посмотрел в черный глаз коня, и почему-то ему вдруг показалось, что зверь насмешливо скалится в последней попытке укусить врага. Он поднялся, отошел в сторону, а меч Ауриэля вдруг прижался к черной лоснящейся шее, и земля снова стала багряной. Черный глаз стал мутным. Пустым. Слишком обвиняющим, чтобы и дальше в него смотреть. Но Джинён не отвернулся, впитывая эти моменты, это опустошение, эту боль, и точно зная, что боли с каждым разом будет всё больше. Он не сможет к этому привыкнуть. Не сможет ведь, правда?.. Кто-то в глубине души насмешливо расхохотался. И интуиция шепнула, что ответ на этот вопрос он знать не захочет.

***

Дорога домой показалось серой и какой-то смазанной. Добычу погрузили на оставленную в лесу тележку, и парни поочередно тянули ее к дому, Ауриэль же анализировал их действия во время охоты, причем, несмотря на слова о том, что «это было прискорбно», всё же счел задание выполненным. Джексону сказали, что благодаря рыбалке он не только развил рефлексы, но и научился бить в цель не раздумывая, а точнее, жалость к противнику не замедляла скорость удара, что было крайне важно для любого боя. Сказать, порадовался тот такой похвале или нет, было сложно, ведь ответом стали лишь хмурый кивок и слова: «Так должно быть». Ранить других, терзая себя, ради спасения друзей и себя самого — жизнь полна метаморфоз и загадок, на которые смотреть куда страшнее, чем врагу в глаза. Джинёну сделали выговор за то, что он чуть не подпалил шкуру двурога, поскольку пламя не било ровной струей, а металось, то вспыхивая ярче, то ослабевая. Впрочем, его стремление напоить клинок учитель поддержал, разве что добавил: «Надо было добить. Чем дольше он жил, тем больше мучился от ран, почему ты не облегчил его боль? Заодно бы напоил Клык куда сильнее». И Джинён почувствовал, как земля уходит из-под ног, ведь всё это время он считал Нину жестокой и бессердечной женщиной, но на деле она ведь не только уничтожила врага, который мог собраться с силами и бросить нож в спину, но и облегчила его страдания, забрала боль от ран, подарив покой забвения. Так где же она, истина? Что хуже, убить сразу, ранить и добить или оставить в живых, не зная, умрет ли раненый от полученных травм? Мысли путались, хмурые грозовые облака, собираясь на небосводе, словно смотрели в душу и отражали ее смятение, а ответы почему-то отказывались находиться даже с помощью интуиции, словно единственно верного ответа и не существовало. Даже сердце не хотело делать выбор, изменившись за эти короткие три недели. А может, просто сбросив всё лишнее?.. БэмБэм считал, что его будут порицать и вообще смешают с грязью за то, что он так и не вступил в ближний бой, но Ауриэль спокойно спросил, почему он решил метнуть камень, и парень ответил, что, заметив опасность, угрожавшую другу, действовал, не раздумывая. Камней вокруг было полно, и отчего-то бросок издалека показался ему куда более удачной идеей, нежели попытка вмешаться в бой, точно зная, что ничего дельного он совершить не сможет. Впервые БэмБэм признал вслух собственную слабость и бесполезность во всем, что касалось мечей, и отчего-то Ауриэль вдруг предложил ему сменить оружие. «Я давно заметил, что у тебя неплохой глазомер, вот только меч ты абсолютно не чувствуешь, он тебе лишь мешает. Подумывал начать учить стрелять из лука, но то сложное искусство, а тебе всё же надо учиться защищаться и в ближнем бою. А вот теперь, кажется, я нашел ответ. Впрочем, сначала надо проверить твои способности, нельзя делать выводы, не увидев всю картину целиком. Дома проверим, насколько метко ты бросаешь камни». На несколько нервную шутку Джексона о том, что ему выдадут пращу, Бэм ехидно ответил, что стать героем Давидом — неплохая перспектива, но Ауриэль прервал обмен «любезностями», сказав, что есть более действенное оружие, но о нем пока говорить рано. Дождь начался внезапно, как и всегда на Островах — вместо мерного накрапывания, переходящего в бурю, он внезапно хлынул с небес ровным животворящим потоком, подпитывающим корни и размывающим берега рек, чтобы незадачливый путник позже упал с обрыва. Капли падали тяжелыми снарядами на пыльные шлемы, отстукивая по ним неприятный ритм, вызывавший боль в висках, словно голову поместили в колокол; царапали кожу, словно стремились снять лицо, как ненужную маску, и заглянуть куда-то внутрь, оценить то, что скрыто в самой глубине; пропитывали мягкую шелковистую шерсть поверженного зверя, размывая кровь на дне телеги, заставляя ее просачиваться сквозь плотно сбитые доски и впитываться в землю. — Почему здесь всегда такой странный дождь? Начинается так, словно кто-то открыл кран, и заканчивается так же, резко — ни единой капли после «закрытия крана» не падает, — со вздохом проворчал БэмБэм, не рассчитывая, впрочем, на ответ, ведь ни в физике, ни в химии, ни в естествознании Ауриэль абсолютно не разбирался. И всё же ответ был дан, причем совсем не научный, но заставлявший в себя поверить: — Погода на Островах зависит от настроения Шеогората. Парни переглянулись, ненадолго отвлекаясь от мрачных дум, и почти синхронно пожали плечами в ответ на невысказанный вопрос: «Такое вообще возможно?» Здесь было возможно всё, и даже к такому дождю они уже успели привыкнуть, а значит, можно было принять на веру слова человека, куда лучше знавшего о местных порядках. Только вот контроль погоды… Если Шеогорат настолько силен, почему же он сам не выдворит Королеву, не спасет свой мир?.. — Тогда, раз идет дождь, получается, у него плохое настроение? — уточнил Бэм, и Ауриэль озадаченно вскинул бровь. — С чего ты взял? Парень растерялся. Ливень всегда ассоциировался у него с печалью, но ведь есть и те, кто обожает прогулки под дождем, правда, лишь когда не надо бороться с ветром за собственный зонт! — Значит, Шеогорат любит дождь? — изменил вопрос Бэм, не понимая, что сам загнал себя в рамки выбора лишь между двумя вариантами. — Вовсе нет, просто сейчас ему захотелось, чтобы пошел дождь, — снисходительно, мягко, будто объясняя очевидную истину неразумному ребенку ответил Ауриэль, привыкший к подобным заблуждениям своих учеников. — Это ведь так просто: чего душа желает, то и появляется. Удобно. Но скучно. Джинён поморщился. От слова «скука» в последнее время его буквально начинало тошнить, ведь когда он думал о Шеогорате, первым делом вспоминалось, как тот говорил, что решил развеять скуку, и чем больше проходило времени, тем сильнее хотелось придушить его за попытку развлечься, исковеркав их жизни. Конечно же, образно выражаясь, но… Джинён не знал, ударил бы Шеогората в отместку, если бы появилась возможность сделать это без последствий в виде неминуемой смерти, или нет. Уже не знал. Бэм ворчал что-то о том, насколько это неправильно, когда весь мир зависит исключительно от одного существа, на что был получен важный ответ: — Зависит от существа. На Островах, к примеру, не бывает ни засухи, ни потопов. А в мире Мерунеса Дагона постоянно кипит лава, там нет практически ничего живого, кроме чудовищ да крайне живучих растений, готовых уничтожить любого, кто пройдет мимо и окажется достаточно слаб. — Напоминает монархию, — хмыкнул Джексон. — Или какой-то тоталитарный режим, когда жизнь народа зависит от одного-единственного правителя или крайне небольшой группы людей. Только вот те погодой не управляют, а если бы могли, душили бы страны налогами на дождь. — Здесь нет налогов, и это хорошо, — глубокомысленно вздохнул Ауриэль. — Но и поддержки от правителя, кроме силовой, если нападают монстры, тоже нет. Не думайте, что этот мир был идеален при правлении Безумного Принца. Здесь были бедняки, был произвол Герцогов, была вражда между Манией и Деменцией, порой переходившие в военные столкновения, и Шеогорат ни во что не вмешивался. Он лишь смотрел. И говорил, что нет ничего занятнее человеческой глупости. Что-то дернулось в глубине души Джинёна — какая-то струна, задетая интуицией и прозвеневшая в тишине единственной мыслью: «А что, если причины и впрямь нет? Что, если он вызвал нас сюда только из скуки?» Но это ведь просто невозможно! Кто в здравом уме способен на такое?.. Лорд Шеогорат был нормальнее любого нормального человека и одновременно с тем безумнее любого безумца. Так, может, он и впрямь развлекается, теша эго, как любой нормальный человек? Или считает, что испытывать людей, ставя их на грань, правильно, как безумец? А может, и то, и другое одновременно?.. Интуиция шепнула, что он на верном пути, и Джинён закрыл глаза, не желая думать о том, что стал не просто марионеткой, а совершенно ненужной, бесполезной марионеткой властолюбивого эгоцентрика с излишне эксцентричными причудами. Герою нужно верить в свою избранность, чтобы совершать подвиг, не так ли? Иначе слишком страшно будет выходить на бой с драконом, имея при себе лишь ржавый меч. Но что бы герой сделал, поняв: избранным он не является, он такой же как все, и ему может как повезти, так и не повезти?.. Как тому, кого разрезали на куски человекоподобные мерзкие жабы. А дождь всё падал и падал, охлаждая кожу, разгоряченную после битвы, звоня в колокол висков, зарываясь в мертвую шерсть прекрасного, грозного существа, которое их чуть не убило, а теперь станет товаром на прилавке. За смеженными веками мир казался куда приятнее… Домой они пришли около четырех часов дня, поскольку не останавливались на обед, а после перетащили тело убитого зверя в сарай для разделки туш и хотели было уйти, как вдруг Ауриэль жестом приказал им остаться. Парни переглянулись и замерли в нерешительности. Видеть, как разделывают животное, им совершенно не хотелось. Но кто же учитывает желания людей? Уж точно не другие люди! — Сегодня будете мне помогать. Вы всё еще боитесь мертвецов, самой смерти, так что вперед. Крупная добыча идеальна для того, чтобы изучать анатомию, так что сегодня вы многое узнаете. Они не хотели знать. Не хотели слышать. Не хотели видеть. Но больше всего мечтали перестать ощущать запахи и содрать с рук кожу, чтобы не чувствовать. Снимать шкуру было куда проще, чем вынимать сердце — ее надо было стаскивать как перчатку, слишком обтягивающую, слишком плотную, но уже излишнюю, будто после бала надо было стянуть аксессуар с располневшей руки. Внутренности были куда хуже. Мягкие, податливые, скользкие, будто детская игрушка, что липнет к стенам, если ее бросить, они падали из рук, не позволяли себя вырезать, терялись среди сородичей, заставляя просовывать руки в брюхо дохлого коня и вытягивать, вытягивать, вытягивать… Казалось, будто ладони оказались в болоте, только вот это остывшее под проливным дождем болото пахло не тиной. Оно пахло кровью. И хотелось одновременно вырвать себе руки и разбить нос, чтобы не чувствовать этот запах… Даже аромат собственной крови был бы сейчас предпочтительнее. А впрочем, согласились бы они отрезать себе руки, чтобы не продолжать? Глупый вопрос. И потому ни один не посмел уйти. Даже когда БэмБэма вырвало прямо в дверях — дальше отбежать не вышло — он вернулся и вновь погрузил руки в мягкую, но отнюдь не податливую плоть, шепча проклятия и ненавидя весь мир. А может, и все миры? Ведь на ужин у них будет великолепное жаркое! Прямо такое, как дома — сделанное из животного, так похожего на это… Убивать своими руками, разделывать тела самостоятельно — не то же самое, что заказать отбивную в ресторане или приготовить стейк из полуфабриката. Даже если решишься провернуть фарш, не задумаешься о глазах зверя, которого убили ради твоего ужина, и только фермеры о них помнят, но не обращают внимания, как не обращал его Ауриэль, деловито объясняя, как распознать, где находятся самые плотные мышцы противника, в которые лучше не целиться, поскольку они могут быть прочнее брони, и как с первого взгляда определить уязвимости. Вот только его почти не понимали. Разве что в подсознании застревали такие важные знания, в то время, как разум был поглощен багровым маревом. И, казалось, этому не будет конца, но разделанная туша — да-да, разделанная! Прямо как тот парнишка, прибывший первым! — наконец оказалась завернута в гигантские листья, вымоченные в особом растворе, чтобы сохранять свежесть и гибкость в течение недели. Кошмар закончился. Впереди была река, отказ от ужина и скандал, в результате которого все трое отведали стейк, причем двоих почти сразу вырвало, но их заставили доесть всё до последней крошки — а как же иначе? Нельзя выбрасывать добычу, иначе зачем ты ее убивал? Это Джинён отлично понимал, а потому не протестовал, сожалея о том, что желудок оказался слабее разума. Джексон же заталкивал в себя ложку за ложкой с таким остервенением, будто пытался доказать кому-то, что имеет право на существование, и держал свой желудок под контролем, вот только мылся он как-то судорожно, словно пытался соскрести кожу вместе с тем, что на ней засохло… «Смерть — естественное продолжение жизни. Главное, чтобы она не была бессмысленной», — сказал перед сном Ауриэль и выставил учеников за дверь — на свежий воздух, в котором им мерещились металлические тяжелые нотки. Они знали: этой ночью сон не заглянет в гости, но не расстраивались, даже памятуя о завтрашних тренировках. Видеть вновь алое марево и глубокие черные глаза, задающие один и тот же вопрос, никому не хотелось.