Там, где за слёзы платят смехом

Первым, что почувствовал БэмБэм, придя в себя, была прохлада. Отчего-то это ощущение показалось совершенно неправильным, ведь должен был ощущаться жар… жар? Да, жар! Он резко распахнул глаза, но вместо кошмарного марева пылающей магмы увидел перед своим носом пачку пергамента, исписанную витиеватым почерком и всю исчерканную. «Черновик», — выдал мозг первую связную мысль, показавшуюся абсурдной. Бэм перевел взгляд дальше и увидел Джинёна, сидевшего рядом и активно обмахивавшего его теми самыми черновиками, причем он смотрел куда-то в сторону и явно что-то кому-то говорил… Слух возвращался медленно, постепенно, словно сквозь вату начали проступать обрывки фраз: «Это жестоко! Такие эксперименты… А если бы?.. …льзя играть чужими жизнями!» «Как же так?» Бэм повернул голову, и это мгновенно привлекло внимание друга. Тот склонился над ним и буквально затараторил: — Ты как? Как себя чувствуешь? Что-нибудь болит? Дышать не тяжело, голова не кружится? — Ты решил сменить позицию и стать рэпером? — голос был хриплый и глухой, словно поднимался из старого подвала, и Бэм сам его не узнал, зато его манеру поведения узнали друзья, мгновенно рассмеявшиеся. У них явно отлегло от сердца, и Джинён протянул шутнику бокал с водой. — Тебя точно ничто не изменит! Вода показалась даром богов, заставив позабыть обо всем. Бэм жадно глотал ее, захлебываясь, фырча, а опустошив один бокал, принялся за второй, и, казалось, вообще мог выпить целое озеро, но третьего бокала ему не дали, сказав, что слишком много воды сразу будет вредно организму. Почему? Ну почему жизнь всегда так несправедлива, и то, что нам больше всего необходимо, не заполучить?.. Бэм упал на подушку и наконец-то огляделся. Он лежал на софе в «позитивной» зале мага, одна мысль о котором вызвала острое желание его как минимум придушить, Джинён сидел рядом, а Джексон расположился в кресле у изголовья. Однако был здесь и еще кое-кто, тот, чью смерть Бэм точно не стал бы оплакивать. Сирэль сидел на полу возле кровати, опершись на нее спиной, раскинув руки и согнув одну ногу в колене. Голова его была запрокинута, и он, казалось, совершенно не интересовался здоровьем подопытного, глядя куда-то в потолок. Сюртука на нем отчего-то не было, и невероятно широкие рукава, собранные на манжетах в узкие полосы, показались крыльями чудовищной летучей мыши-альбиноса, распятой на мягком белом пенопласте. БэмБэма затошнило. Накатили воспоминания, из горла вырвался сдавленный хрип, больше напоминавший стон, руки сами собой легли на лицо, словно пытаясь отгородить взгляд от картин, подбрасываемых памятью, вот только от воспоминаний не так просто избавиться, и Бэм это отлично понимал. — Но как?.. Что случилось? — лучше бороться с призраками прошлого, нежели убегать от них. Всё равно скрыться от острого удушья, жара и алых сполохов за смеженными веками не выйдет… Вопрос был задан тихо, едва слышно, но Джинён услышал и, вздохнув и вновь вооружившись пачкой пергамента, начал пояснять: — Оказывается, это была проверка. По сути, тот выбор, который ты сделал, был единственно верным, ведь проверяли искренность нашей дружбы, только Сирэль решил… — он поморщился, — удариться в драматизм, так сказать. Ему кажется, лучше всего показывает, что на душе у человека, выбор между его жизнью и жизнью дорогих людей. — Логика на грани фантастики! — возмутился до сих пор молчавший Джексон и бросил злой взгляд на отчего-то не проронившего ни слова и, главное, ни разу не пошевелившегося мага. — Успокойся, Джек, — поморщился Джинён. — Мы это уже обсудили… — Я не понял, — перебил его Бэм, у которого в голове окончательно всё перепуталось. Воспоминания наслаивались на реальность, кровавой крошкой изрезавшего магму обсидиана ложась на нервы; мысли прыгали с одной на другую, и единственное, что удалось вычленить, была яркая, гадкая, отвратительная фраза: «Это что, всё было зря?!» Только что он готов был отдать жизнь ради будущего друзей, самолично подписал себе смертный приговор, а, оказывается, это всё была лишь глупая шутка, и его выбор на деле ничего не стоит?! Как же так?.. — Так он нам врал, и условия были не такие?! — Как грубо, — тихий, блеклый, печальный голос не был похож на звонкий, энергичный голос Сирэля, но не узнать его было невозможно, и Бэм раздраженно воззрился на так и не поднявшего голову мага. — Это была не ложь, а театральная постановка ради проверки вашей дружбы, не более. Впрочем, угроза была реальной. Магма не была иллюзией, и если бы Джексон оступился во время похода, он бы точно умер. Первая часть полностью соответствовала объявленным правилам, со второй же было сложнее. Дабы проверить человека, его необходимо поставить в экстренную ситуацию, а что лучше всего раскрывает характер смертного? Несомненно, угроза жизни. И чем она серьезнее, тем ярче виден характер. Выбор между своей жизнью и чужой — самый тяжелый, но ты прошел проверку, а значит, вряд ли в дальнейшем подставишь своих товарищей. Признаю, я также провел ее потому, что не хотел давать Звёзды Смерти прогнившему насквозь человеку, всё же те, кто здесь обитают… более понимающие, нежели вы, «здоровые» люди, которые смотрят на нас, одаренных Шеогоратом, так, как смотрели Джексон и ты. Как на отбросы, чудаков, которых надо или лечить, или запереть, чтобы их никто не видел, или травить. Как на ничтожеств. «Психов». Уродцев, годных лишь на то, чтобы возить в клетке по миру и демонстрировать «нормальным» зрителям, бросающим в этих уродцев объедки. О, поверь, меня запирали, и не раз, с самого детства запирали в своей комнате с книгами, подпуская лишь учителей, а после позволили стать учеником мага лишь с условием, что я добровольно откажусь от наследства в пользу «нормального» младшего брата. И такие взгляды — самое отвратительное… после слов о «ненормальности». Но даже среди тех, кто их бросает, могут быть не совсем уж гнилые люди, и то, что ты прошел испытание, это доказывает. Вся суть была вот в чем: если не дернешь рычаг, упадут обе платформы, как и было обещано, если дернешь рычаг на себя, то есть решишь спастись ценой жизни друзей, станешь моим подопытным, собственно, как и они. А в моих экспериментах, знаете ли, долго не живут… И последний вариант — пожертвовать собой, что ты и выбрал, — спасал всех. Пожертвовать собой, чтобы спасти всех. Так просто, но одновременно с тем так сложно. Бэм сделал правильный выбор, доказал, что достоин своих друзей, что может быть рядом с ними в этом нелегком испытании… только вот почему он вообще должен был что-то кому-то доказывать, тем более незнакомцу?! Почему нельзя было дать задание, похожее на задание друзей, проверяющее доверие, а не заставлять решать, чья жизнь ценнее? Зачем эта бредовая постановка?! Почему, ради чего его заставили пережить самые ужасные минуты в своей жизни? Попрощаться с родителями, друзьями, поставить на себе крест, перечеркнуть собственное будущее и смириться с тем, что больше уже ничего не будет, ни одна мечта не исполнится, он не женится, не создаст семью, не станет известным на весь мир артистом, не состарится в компании друзей, играя в маджонг… Почему? Зачем его заставили признать себя никчемным? Хотя, может, и не никчемным вовсе? Ведь если это был правильный выбор, значит, только достойный человек сделал бы его? Странно, но от этой мысли стало немного легче, вот только раздражение и злость на мага никуда не исчезли. Его Бэм понять не мог и не хотел. Вот только отчего-то в глубине души с самого момента пробуждения поселилась какая-то странная, фаталистичная апатия, сглаживавшая все чувства, делающая их менее яркими, и кидаться на мага с кулаками он бы точно не стал, хотя еще несколько часов назад мог забыть обо всем и броситься в драку, после такого-то потрясения… — Но зачем было «ронять» его платформу, пусть и ненамного?! — тем временем возмущался Джинён, причем этот вопрос явно поднимался не в первый раз. — Ну объясни, зачем тебе была такая показуха? А если бы Бэм упал? Он же сознание потерял, когда платформа вниз полетела, нам повезло, что он не рухнул с нее! — Недооцениваешь, — вздохнул маг и поднял-таки голову, с хитрой усмешкой воззрившись на Джинёна. — Я бы не дал ему упасть. — А если бы у кого из нас случился инфаркт?! — Если у вас столь слабые сосуды, вы не продержитесь в серьезном бою. Это бы попросту стало избавлением от страданий будущего. — Ну, конечно! Ты просто хотел повеселить Лорда Шеогората посильнее! — Не спорю, но согласись, что любая пьеса должна оканчиваться эффектно? Если бы после выбора ничего не произошло, пьеса показалась бы скучной и совсем неинтересной. Пьеса. Игра. Спокойные слова равнодушного постановщика. Бэм смотрел во все глаза на человека, безразлично, безэмоционально говорившего об игре с чужими жизнями, и просто не мог понять, как можно быть настолько… бессердечным? «Ему нас не жаль. Нисколечки. Если бы мы умерли, он бы не поморщился. И опыты бы на нас со спокойной совестью ставил, даже на Джинёне, хотя кажется, что он с ним хорошо общается. Да что это за место такое?! Что за люди?! Почему здесь все настолько жестокие?! Или нет, скорее, почему здесь все настолько не ценят чужую жизнь, чужой покой, чужое счастье? Почему?» В памяти вдруг вспыхнули слова Сирэля, слова о том, что он давал магию и оружие всем страждущим, чтобы они могли защититься. Но это совершенно не вязалось с тем, как спокойно он принимал чужую смерть и даже убивал! Мысли смешались, спутались в старый клубок истертой бечевы, как и чувства. Осталась лишь одна эмоция, довлеющая над остальными — непонимание. Осознание абсурдности происходящего и острое непонимание. А спор тем временем продолжался, и Джинён обвинял мага, впрочем, ни капли не агрессивно, на что тот спокойно и рассудительно отвечал, даже не думая обижаться. — Да что с ними? — прошептал Бэм, и внезапно получил ответ от склонившегося к его уху Джексона. — Хрен знает, вот честно. Ты когда… отключился… В общем, камень-то рухнул вниз, но потом резко остановился, и ты сознание потерял, руки и голова над пропастью повисли… Мы перепугались дико, а этот… маг поднял платформу, пристыковал все три к основному полу и объявил, что «пьеса окончена, актеры могут расходиться». Театрально поклонился, сказал нам тащить тебя наверх, в его комнату, и мы потащили, потому что тогда главное было — выбраться из этой чертовой пещеры, а он остался внизу. Уж не знаю, что он там делал, но вернулся только минут через тридцать и какой-то совсем другой. Мы-то тебя сюда принесли, попытались в чувство привести, но потом поняли, что обморок перешел в сон, и решили дать тебе отдохнуть, а когда этот… в общем, когда он вернулся, то камзол скинул и рухнул в кресло без движения. Я на него хотел было наорать, но Джинён остановил. Начал с ним говорить и первым делом попросил осмотреть тебя. Я возмутился — не хотел к тебе подпускать этого… короче, не хотел. Но Джи сказал, что нам главное — тебя вылечить, а маг явно разбирается в анатомии, так что я согласился. А что делать было? Ты в себя не приходил ведь… Ну, он над тобой руками помахал, пульс пощупал, сказал, что это от нервного перенапряжения, истощения, и тебе просто надо отдохнуть, выспаться. Джинён сначала его поблагодарил, а потом начал наезжать, мол, зачем было так пугать. Ну, этот и рассказал нам то же, что тебе, рухнув у койки. А потом они начали спорить и вот до сих пор никак не прекратят. Сумбур в голове не исчез, напротив, лишь усилился. Столько всего хотелось спросить, но в то же время ни один из вопросов не казался важным, всё протекало, как песок сквозь пальцы… Песок. БэмБэм вздрогнул от страшного воспоминания, картины, вспыхнувшей перед глазами ярким полотном Дали, искаженным и размытым слезами. Водопад из песка, почти закончившегося в верхней колбе… Бэм тряхнул головой, отгоняя от себя мерзкое воспоминание, и задал первый пришедший в голову неважный вопрос: — А почему с формальной речи хён перешел на неформальную? Почему он обращается к этому типу как к старому товарищу, и тот не кидает в него огненным шаром или хотя бы не кричит? — Сам не понял. Они как начали спорить, речь Джинёна изменилась, но почему-то маг на это не прореагировал, и вот до сих пор он так говорит, а тому хоть бы что. Ауриэль бы нас за такое неуважение гонял до седьмого пота, а эти час уже спорят, по второму кругу вон пошли, вопросы повторяются. Но знаешь… у меня ощущение, что хотя сначала наш Джи злился, потом то ли понимать этого типа начал, то ли что… В общем, сейчас это уже, скорее, «ворчание для проформы», нежели реальное возмущение. И я не понимаю, совсем не понимаю, почему он не злится на этого типа! Он же нас чуть не убил! — Вообще-то я злюсь, — перебил его Джинён, только что дослушавший монолог Сирэля о Шеогорате. Джексон поморщился: он никак не ожидал, что его шепот услышат, тем более, ведя диалог с другим собеседником. — Но в то же время понимаю, почему нам дали именно такое испытание. С одной стороны, в первой части проверяли твою физическую силу и мою способность трезво мыслить в экстренной ситуации — необходимые для выживания навыки. С другой — нашу дружбу, доверие друг к другу. А потом Сирэль решил проверить Бэма по максимуму, поставить его в самую страшную ситуацию, чтобы понять, хорошему человеку он помогает или плохому. Если плохому, то не стоит помогать, лучше сразу закончить наше «приключение», чтобы Шеогорат призвал новых Избранных и не тратил на нас время. Если хорошему, то всё будет от нас зависеть. Это было жестоко, но, если абстрагироваться от эмоций, получается, что это на самом деле самый действенный способ проверки. Проблема в том, что за этим последовало! Шоу ради шоу, не более! Это падение камня… Да мы сами там чуть не умерли от разрыва сердца, боюсь представить, что пережил Бэм! Он гневно воззрился на мага, а Джексон возмущенно фыркнул: — Вот именно! Но ты всё равно на него не злишься! Почему? — Я злюсь, но не так, как вы. Думаю, я его понимаю, даже отчасти понимаю желание поставить эффектную точку, чтобы порадовать Лорда, ведь Лорд для тебя, Сирэль, важнее всех, не так ли? — Любовь и ненависть — две стороны одной медали, — протянул тот, сползая еще ниже и кладя голову на матрас. — Две противоположные стороны, соединенные всеми прочими чувствами. А я, знаешь ли, привык перемещаться от одного края пропасти к другому. Одно несомненно — верность. Джинён вглядывался в глаза собеседника, словно стараясь понять все его потаенные чувства, а Бэм смотрел на этих двоих и абсолютно ничего не понимал. Как можно хотеть понять человека, так поиздевавшегося над тобой и твоими друзьями? Как можно вообще пытаться понять того, кто убивает, ничего не чувствуя? Как можно пытаться понять сумасшедшего, у которого попросту нет логики? Но Джинён явно верил, что логика эта есть, и почему-то, слушая этот спор, Бэму начинало казаться, что в безумии и впрямь есть своя, особая логика, вот только понимать ее он не хотел. А может, боялся понять?.. А бояться было неприятно. Гадко. Больно! Больно-больно-больно! Почему он опять должен чего-то бояться, ну почему?! Почему над ним постоянно издеваются?! — Хён, ты спятил? — язвительный тон, такой привычный, такой родной, но почему-то мгновенно обрушивший на залу тишину. — Почему ты так спокойно ко всему этому относишься? Над нами измывались забавы ради! Причем забавы не его, а его «Принца»! — Вообще-то мы сами пришли сюда за помощью и согласились на испытание, — попытался вразумить друга Джинён, но ослепляющая алая пелена наползала на глаза, не давая Бэму оценить ситуацию беспристрастно. Да и с чего бы? Его чуть не убили, его друзей чуть не убили, почему теперь он должен еще и выслушивать насмешки этого типа, говорящего о какой-то постановке?! Час назад он прощался с жизнью, собираясь отдать ее за друзей, а теперь это стало какой-то глупой постановкой в театре безумца, который так безразлично это обсуждает! Какого черта?! — Так давайте заберем свой «приз» и уйдем отсюда! Не хочу ни на секунду здесь задерживаться! — Мы устали, мы вымотаны, ты вообще только что был в ужасном состоянии. Если на нас нападут, отбиться не получится… — Да справимся! Это лучше, чем находиться под одной крышей с типом, который чужую жизнь ни в грош не ставит! — Он ставит, просто не так, как мы. Он хочет помогать людям, только цена этого слишком высока. — Ага, поэтому он нас бы в подопытных превратил без зазрения совести, хотя с тобой вон как мило общается! — Люди сделали его таким. Ему причиняли боль, много боли, и он ожесточился — причиняет страдания, ничего не испытывая к жертве. — И это нормально?! — Бэм, ему пятьсот лет… — И что? Хочешь сказать, для старикашки, который, по идее, должен быть мудрым, это нормально, вот так измываться над людьми? — А кто мы такие, чтобы судить? Над каждым жизнь поиздевалась по-своему. Я понимаю, почему Сирэль так поступает, хоть и не поддерживаю этого, просто… — О-о, вот спасибо, что не поддерживаешь! Хоть так! А то с этим твоим пониманием складывается ощущение, что ты сам стал полным психом! Боль пронзила тело внезапно. От кончиков пальцев до корней волос пробежал разряд тока, в глазах потемнело, мышцы свело судорогой, сердце бешено забилось, легкие отказывались делать вдох. Тело дернулось, рухнуло на пол и выгнулось так сильно, словно Бэм пытался встать на «мостик». Глаза защипало, слезы брызнули от нестерпимой муки, в горле застрял сдавленный хрип. Алое марево растекалось под дрожащими веками, и всё, что осталось от этого мира — боль. Яркая, пылающая, нестерпимая агония. «Больно, как же больно, как больно!» Мысли спутались, лишившись даже последнего связного слова, а затем всё схлынуло, словно и не было ничего, оставив лишь ломоту в спине, да покалывание в мышцах. А еще слезы. Слезы, ронявшие на серый каменный пол осколки гордости. — Бэм, ты как?! Джексон стоял на коленях совсем рядом, пытаясь поддержать голову, а Джинён проверял пульс, нервно закусив губу. — Не… не знаю, — прохрипел БэмБэм и попытался приподняться, но без сил рухнул вниз. Боли не было, лишь слабость, но отчего-то одно лишь воспоминание о ней парализовывало. — Внезапно… Боль, дикая. Не знаю… Он терялся в собственных чувствах, накативших спутанной бессвязной волной, пытаясь осознать, что произошло, как вдруг раздался полный ярости и обиды крик Джинёна: — Что ты сделал?! Парень подскочил, кинулся к магу, всё так же сидевшему у кровати, не сдвинувшись ни на сантиметр, и, схватив того за грудки, яростно встряхнул. — Да как ты мог?! За что?! — За то, что он назвал тебя так мерзко… — прошипел Сирэль, хватаясь за руки Джинёна, но не в силах их отстранить. — Мерзко, мерзко, мерзко! Кто давал ему право вешать этот ярлык? Мало получил на испытании? Испытание ошиблось? Если он твой друг, как он смеет называть тебя этим мерзким словом?! Джинён замер. Ярость в сердце мгновенно погасла, впрочем, как и в душе. Он смотрел в пронзительно синие глаза и внезапно подумал, что, когда Сирэль был «активным», его глаза часто светились, а вот как только им завладела апатия, свет этот померк, и теперь на дне этих сапфировых провалов в бездну невозможно было увидеть серебристые искорки. Но сейчас они снова появились. Появились в мерном лучистом сиянии, и внезапно стало очевидно, что глаза мага горят, лишь когда он испытывает яркие эмоции, сильные, захлестывающие, а значит, сейчас Сирэль попросту… злился. За то, что человека, которому он симпатизировал, оскорбили. Назвали самым ужасным словом, единственным, которое он действительно всей душой ненавидел. Руки разжались сами собой, отпуская мага, и Джинён, сам не зная, почему, склонился над ним, чтобы едва слышно, не позволяя услышать никому больше, прошептать: — Спасибо. Но не стоит. Бэм мой друг, он просто перенервничал. Он не причинит мне боль. — Наивность — самое уязвимое место молодых людей, — выдохнул Сирэль, закрывая глаза, и осел, вновь откидываясь на кровать. Только руки, вместо того, чтобы раскинуться лебедиными крыльями, бессильно упали вниз. И почему-то Джинён подумал, что напоминает магу его самого в молодости. Странное предположение, нелепое, но, может быть, на самом деле верное?.. — Так это он сделал? — раздался полный слепой ярости голос за спиной, и Джинён резко обернулся. Нервы натянулись, как стальные тросы, волоски на коже встали дыбом, ощущая опасность, общую опасность положения, в которое они могли попасть. И не напрасно: Джексон стоял, держа руку на эфесе шпаги, и стало ясно, что надо поторопиться. — Знаешь, ты бы тоже за меня отомстил, если бы меня оскорбили, — примирительно произнес Джинён, вставая. — Только вот ты бы не стал мстить нашему другу, тем более так. Поэтому давай попытаемся успокоиться и… — Да что он такого сказал?! — Самое страшное проклятие на свете! Один крик перекрыл другой, заставив Джексона замереть и опустить руку. Бэм с ужасом переводил взгляд с одного друга на другого, приподнявшись на локтях, а в зале повисла звенящая тишина. «Проклятие» — это слово вспороло души ржавым скальпелем, вытаскивая на свет гадкий гной, скопившийся внутри. Слово, которое они не хотели слышать, но ощущали каждый раз, засыпая и проваливаясь в предсмертные крики граммитов… Сердца бешено колотились, но ярость смазалась от чувства вины, накатывавшего волнами из прошлого, а комнату затоплял мерный свет негаснущих свечей, странная, неживая прохлада и гулкая, напряженная, полная сомнений тишина. И вдруг ее прорезал тихий спокойный голос, так не вязавшийся с только что раздавшимся криком. — Представь, что с самого начала, с раннего детства тебя сторонятся, — вкрадчиво начал Джинён, подходя к друзьям, и отчего-то тем показалось, что он знает, о чем говорит. — Тебя не понимают. Твой мир куда шире, чем обыденность, ты зарываешься в книги с головой, но тебя пытаются вырвать из этого уютного мирка и заставить «социализироваться», как это сделали твои сестры, заставляют равняться на них, ведь им это ничего не стоило, они всегда были открыты миру. А потом ты и сам начинаешь стараться, и понимаешь, что единственный способ соответствовать ожиданиям окружающих — спрятать самого себя поглубже и носить маски, одну за другой: улыбчивый малыш, добрый малыш, язвительный, если кто-то пытается атаковать, но никогда не нападающий первым… Ты пытаешься подстроиться под окружающую действительность, хотя понимаешь, что сам давно и бесповоротно сломан, и поломку не починить. Но всё нормально, не так ли? Ты ведь в социуме, и тебя все уважают, ценят, любят — ты даже находишь нескольких избранных, с которыми можешь быть самим собой, только вот маски настолько прочно въелись в кожу, что ты уже и сам не знаешь, когда улыбаешься искренне, а когда — потому что так надо. И это нормально, так многие живут, правда? По крайней мере, в это хочется верить. А теперь представь, что социализироваться не получилось из-за какой-то занятной особенности, причуды, делающей тебя слишком не похожим на остальных. Их эта причуда ввергает в ужас, одни запирают тебя на замок, прячут, другие смеются… и постоянно, постоянно повторяют: «Псих, псих, псих!» А ты всего лишь хочешь помогать тем, кто страдает, дать защиту тем, кто не может защититься точно так же, как ты сам, даже еще хуже. Ты хочешь помочь тем, кому больнее, чем тебе, вот только как этого добиться? Без жертв не получилось — пытаешься добиться этого с жертвами, без их боли не получилось — мучаешь их, чтобы получить результат, зациклившись на нем, но это только усиливает ненависть окружающих, впрочем, как и твою причуду, ведь ты сломал себя окончательно, сломал ради других — начал убивать, чтобы подарить надежду. Только всё равно каждый день слышишь вслед: «Эй, ты, псих! Пошел отсюда!» А теперь представь, что кто-то назовет так человека, который тебе нравится? И представь, что ты настолько привык причинять боль, что это для тебя простая обыденность. Что сделаешь? Они молчали. Смотрели на Джинёна и молчали, теряясь в мыслях, чувствах, путаясь в собственных желаниях, страхах, надеждах и воспоминаниях. БэмБэм никогда не был один, он не знал, что такое одиночество, тем более в толпе, но отлично знал, каково это, ломать себя в угоду окружающим, просто чтобы понравиться бо́льшему числу людей. Джексон никогда не был одиночкой и не испытывал проблем с тем, чтобы найти друзей, но стремление защититься от боли, причиняемой другими людьми, понимал прекрасно. И почему-то не только слова друга о нем самом, но и его мысли о странном маге нашли отклик в их душах, ведь что значит «защищать» они знали не понаслышке. Джинён смотрел на друзей и не мог увидеть, как Сирэль после его слов закрыл глаза и беззвучно что-то прошептал, а на лице его на секунду промелькнула дикая, всепоглощающая боль, сменившаяся счастливой улыбкой. Впервые в жизни его кто-то защищал. И это казалось жестокой иллюзией, в которую всё же хотелось верить… — Ладно… оба были неправы, — наконец пробормотал БэмБэм и попытался встать. — Спасибо, — шепнул Джинён и радостно, по-детски искренне улыбнулся, а друзья вдруг подумали, что здесь его улыбка всегда настоящая, не то, что дома. И это причинило куда больше боли, чем недавняя вспышка ненависти беспощадного колдуна. Друзья подхватили Бэма под руки и посадили на диван, а он проворчал, обращаясь к магу, всё так же вызывавшему отторжение, но почему-то уже не столь сильное: — А когда слабость пройдет? — Зависит от организма, — послышался флегматичный ответ. — Полагаю, в твоем случае минуты через три. Мышцы сильные, хорошо развиты, нервная система крепкая, значит, скоро придешь в себя. — Слушай, я одного понять не могу, — возмутился Джексон, упирая руки в бока, — почему тебе плевать на чужую боль? Как так можно? Склонив голову набок, Сирэль улыбнулся. Не сардонически ухмыльнулся, как обычно, а печально улыбнулся, явно не тая обид. — А как можно иначе? Я совсем этого не помню. Помню лишь, как мучился, не в силах получить необходимые результаты опытов, да как решил, что хватит церемониться с людьми. Просто однажды сидел в пещере… — голос стал совсем тихим, размеренным и каким-то опустошенным. — Было темно, холодно, сыро, с потолка капала вода прямо в подставленную миску: рек давно не попадалось, так что приходилось собирать воду. А в углу лежал без сознания связанный охотник. Он тоже решил переждать ночь в этой пещере, и мы разговорились, но у меня, знаешь ли, тогда был активный период, и он буквально сразу начал меня прогонять. Я пытался договориться, отчего-то не хотел пускать магию в ход. Так глупо… А потом он ударил меня по голове эфесом и выбросил наружу. Забрал мои вещи. Смеялся. Говорил, что психам лучше сдохнуть. Спокойный, безучастный голос, будто рассказывающий самую простую и естественную историю на свете, вызывал дрожь. Джинён почувствовал, как озноб прошелся по позвоночнику и исчез где-то в глубине души, а синие глаза казались провалами в бездну, которая наконец открыла свой главный секрет… — Он смеялся, а я подумал, что устал. Так устал… Одно заклинание, короткое, даже сил много прикладывать не пришлось, и он лежал без сознания. Еще заклинание, и его связали его же веревки. А потом я сидел, собирал воду заново, в миску, которую он пнул, и думал, почему же я жалел людей? Они меня не жалели. Не жалели нищих, погибавших от холода. Не жалели детей, пухших с голода. Но отчего-то отчаянно кричали, что убийца должен умереть, как только находили очередное тело. И меня вдруг осенило: они же просто боялись, что убийца перестанет убивать нищих и займется ими! Всё было так просто, — тихий смешок. — Как же я раньше этого не понял? Им не было жаль жертв, они боялись за свои жизни. Так почему же я их жалел? Нет, лучше принести их в жертву науке, чтобы найти лекарство для тех, кто не может справиться с истериками жизни. Знаете, на Островах не было ни одного нищего с тех пор, как я нашел рецепт. Получив магию и Звёзды, люди начали охотиться — добывали себе пропитание и шкуры, продавали добычу поинтереснее богачам и смогли найти жилье. Да, жили небогато, но не умирали с голоду. Только один старичок не мог уже сражаться, так что он стал прекрасным помощником — лучше него никто не промывал травы. А ведь, начни я свои опыты сразу с серьезных, это могло произойти на семь лет раньше, ведь целых семь лет я попросту топтался на месте, ставя эксперименты лишь изредка, да и те не дотягивали до нужного уровня. Так скажи мне, почему я должен жалеть? И Джексон не сумел найти ответа. Он просто смотрел на мага, казавшегося хрупкой фарфоровой куклой, изломанной, разбитой, и лишь чудом сумевшей сохранить лицо нетронутым, разве что глаза из живых давно превратились в мертвые. А Джинён чувствовал, что бездна дала ответ на самый главный вопрос. «Безразличие не возникает из ниоткуда. Его создают внешние обстоятельства. И чаще всего его создают люди». И почему-то такой ответ показался на удивление правильным. — Располагайтесь здесь, будете моими гостями, — внезапно сменил тему Сирэль, грациозно поднимаясь. — Завтра утром я высвобожу вашу ману, как и обещал, а затем научу БэмБэма изготавливать Звёзды. Придется запомнить рецепт, записи о нем я не даю. Впрочем, там ничего сложного… Вы останетесь у меня на десять дней. Я проконтролирую стабильность потоков маны, а заодно научу Джинёна нескольким базовым заклинаниям и покажу основы работы с магией. Считайте это моим подарком вам всем за прохождение сложного испытания и лично Джинёну за то, что он умеет слышать, в отличие от большинства. Только не ходите в лаборатории, если что-нибудь там сломаете, сегодняшняя боль покажется мелочью. Мои исследования слишком важны. Он неспешно подошел к лестнице, не глядя на гостей, и те отметили, что его движения слишком уж изменились, стали скупыми, плавными, мягкими, что совсем не вязалось с дерганой энергичностью недавнего времени. Но почему-то и это казалось человеку, умевшему слышать других, правильным.