Там, где за слёзы платят смехом

В пустом тронном зале билось два сердца. Два вырванных из груди сердца висели чуть выше трона, по обеим его сторонам, и размеренно бились, словно не понимали, что тел у них больше нет. А мертвые люди, казавшиеся еще живыми, лежали у ног Королевы, обагренные кровью, толчками вырывавшейся из ран. Гусеница и Мартовский заяц. Два человека, которые просто не должны были жить, сейчас медленно умирали, не способные больше противостоять судьбе. А может, кому-то, решившему поиграть в бога?.. — Не удивляйтесь. Я просто попросила нашу маленькую гостеприимную хозяйку немного помочь, и она без проблем согласилась, я ведь играю роль ее доброй матушки, причем очень успешно, — осклабилась Королева, и карминово-красные губы показались друзьям самым мерзким, что было на этом свете. — Превращаете ребенка в убийцу? — тихо спросил Джинён, привычно беря на себя роль переговорщика. — Так она ведь давно им стала! Все смерти местных жителей на ее руках, ведь это она нас сюда перенесла! — рассмеялась Королева. Изящно уложенные в средневековую прическу напомаженные черные волосы блестели в свете факелов, руки лежали на подлокотниках трона, и бледные пальцы казались лапками мертвых пауков-альбиносов, принявших яд по собственной воле. — Со своих рук кровь вам не смыть. — А я и не собираюсь. Зачем? Это ведь так здорово! Держать чью-то жизнь в своей руке, — пальцы взметнулись вверх, дернулись, словно хватая кого-то за шею, а затем сомкнулись, и тихий восторженный голос вкрадчиво протянул: — а затем лишать его возможности дышать. Мне просто нравится это, так нравится… Вы не понимаете, каково это, смотреть на смерть, держать чужой пульс в своих руках… Это лучшее, что может быть! — Садистка, — не выдержал Джексон и рванулся вперед, но Бэм тут же схватил его за плечи и преградил путь. — Вовсе нет! — пропела она, покачав поднятым вверх пальцем. — Садист у нас тут медленно умирает вместе с параноиком. А я просто «серийный убийца» со стажем, но с моей головой всё порядке, у меня нет болезней, разве что психиатры что-то говорили про «психопатию», но, знаешь ли, это такая глупость! Как можно мироощущение, уникальное для каждого, подгонять под шаблон? И как можно мои прекрасные, чарующие работы выставлять обычным убийством? Я наказывала тех, кто совершал ошибки. Люди ведь должны стремиться к идеалу, разве нет? Что в этом плохого? — Не нам судить, — тихо ответил Джинён. — Мы здесь совсем по иной причине, ваше правление, равно как и ваши поступки в прошлом, нас не касаются. Мы должны увидеть Алису. Вы ведь говорили с Лордом Шеогоратом, знаете это. — О, да, — протянула она, складывая руки в замок и касаясь пальцев губами. — Он умеет убеждать, к несчастью. И к еще большему несчастью, мои слуги — полные идиоты, не способные остановить даже трех зарвавшихся мальчишек. Ну, туда им и дорога, раз они настолько слабы. Вопрос в другом. Вы ведь у нас любите загадки? И играть чужими жизнями, не так ли? — Мы любим лишь некоторые загадки и не любим играть чужими жизнями, — осторожно ответил Джи, и Королева рассмеялась. — О, да бросьте! Вы только что оставили под моими дверьми горку трупов! Разве это не отличное доказательство? Бэм затравленно глянул на Джексона, тот, поджав губы, отрицательно покачал головой, отвечая на невысказанный вопрос, а Джинён лишь холодно бросил: — У каждого свое представление о происходящем, будем его уважать. — О, всенепременно! — ядовито прошипела Королева, и стало ясно, что ей огромных трудов стоит попытка держать себя в руках. — И вы, в знак уважения ко мне, сейчас немного поиграете чужими жизнями. Выбор за вами! Кого из этих двоих убить, а кого оставить жить? Бэм поморщился, Джексон нахмурился, Джинён настороженно спросил: — И в чем же загадка? Мы должны угадать, кого вы решили казнить? — Ну зачем же? Гадать — это выбрасывать деньги на ветер! — рассмеялась Королева. — Лучше решите! И пронзите сердце того, кто проиграл! Брови рванулись друг к другу, губы превратились в тонкую полосу. Глядя на мерно бьющиеся окровавленные органы, лишенные поддержки изломанных ребер, Джинён думал о том, что все три сердца перед ним не имеют права продолжать свой бег, но, в конце концов, кто они такие, чтобы решать, кому жить, а кому умирать? Они убивали, о да, убивали безжалостно и беспощадно, одного за другим — врагов. Тех, кто нападал на них, тех, кто не давал им вернуть в этот мир изначальные правила. Они были как защищающимися, так и агрессорами, но всегда бились честно, и их жизнь всегда покоилась на одной чаше весов, в то время как жизни врагов падали на другую. Так почему сейчас они вдруг должны превратиться в палачей? Потому что Королева — убийца, мечтающая доказать свою правоту, превратив всех в себе подобных?! Но подождите… Разве загадку загадывает Королева? У нее нет сил на подобные трюки, всё делает Алиса, но разве эта несчастная девочка убила хоть кого-нибудь? Да, она соединила миры, да, призвала сюда тех, кто ее защитит, пусть даже сделают они это ценой жизни местных жителей, но убивала ли она? И видела ли она из своего окна, что творили призванные ею «защитники»?.. «Я ведь играю роль ее доброй матушки, причем очень успешно», — прозвенело в голове, и Джинён задохнулся от понимания. Добрая матушка. Добрая. Она бы ни за что не попросила кого-то убить! А вырвать сердца на время, если боли не будет — просто шалость, не так ли? Особенно для ребенка, так любящего и так боящегося фильмов ужасов! Вытащить сердце, а потом вернуть в грудь и заживить рану — всего-то! Но вот если злодеи пронзят беззащитное сердце, Алиса обрушит на них весь свой гнев — как они посмели убить ее защитника?! А Королева не виновата, она просто не успела защитить одно из сердец, не справилась, не смогла — но все ведь ошибаются, разве не так? Добрая мамочка просто не могла добровольно позволить злодеям убить беззащитных людей — всё ведь так просто, неправда ли? В загадке не было условия «вы не можете оставить в живых обоих», потому что это и есть правильный ответ. Вот только черная, как сажа, душа Королевы не верит, что кто-то может прийти к этому выбору, увидев перед собой распростертые тела врагов, принесших так много боли… — Я знаю ответ, — резко обернувшись к друзьям, с ужасом и отвращением смотревшим на тела перед собой, прошептал Джинён. — Уверен? — еще тише уточнил Джексон. — Да. — Тогда действуй. — Точно, — кивнул Бэм. Доверие — абсолютное, безграничное, всеобъемлющее… Как можно настолько положиться на кого-то, без тени сомнения и обсуждений позволяя ему дать ответ на вопрос, когда цена ошибки неимоверно высока? Как можно?.. Но они не понимали, как можно иначе, уже не понимали, ведь за эти пять месяцев доверие между тремя братьями стало абсолютным. — Мы никого не будем убивать, — отчетливо произнес Джинён, холодно посмотрев на Королеву. — Ни Гусеницу, ни Зайца, ни вас. Судьба сама нас рассудит. Тишина. А затем яростное шипение и полный ледяной ненависти крик: женщина вскочила с трона, кинулась было к обидчику, но… замерла. На полдороги она попросту замерла, словно не могла сделать и шага вперед. Руки безвольно рухнули вниз, губы невесело рассмеялись. — А-а, так вы всё-таки из этих, — голос сочился ядом, но вместе с тем наполнился безразличием, скрывавшим в глубине ядовитую, едва сдерживаемую злость. — Святоши, верящие, что убивают по необходимости, а не потому, что вам так нравится. Но вы могли покалечить моих солдат, а выбрали максимально эффективный способ — убийство. И где же ваша святость? Воюете за Острова, убиваете своих соотечественников, просто чтобы вернуться домой — вы эгоисты, не более того. Вы готовы пойти на всё, чтобы добиться своего, но при этом читаете мораль тем, кто принял свое «я», свою «темную» сторону, и живет с ней в симбиозе. Что ж… как хотите. Не убьете их и не надо. Пусть живут. Только вот им Шеогорат не приказывал вас не трогать. Ненавижу, ненавижу, ненавижу таких как вы! Ненавижу! И не отпущу, о не-ет, — садистская усмешка расползлась на ее губах, парни напряглись и сжали оружие так крепко, что пальцы заныли, а затем раздался громкий крик: — Давай, дочка, верни их сердца на место, раз они не хотят их убивать! А мы посмотрим, что останется от наших врагов через секунду… — Но, мама, — детский голос прогрохотал под сводами зала, заставив всех пошатнуться, — раз они не хотят убивать, получается, они разгадали загадку — будет нечестно, если мы не выполним обещание. Ты же говорила, как и тот смешной дедушка с глазами котика, что если они угадают, то попадут ко мне. Ты их пропустишь. — Не говори глупостей, милая, — возмутилась Королева, заметно напрягаясь. Голос дрожал от плохо сдерживаемого гнева, лицо искажала гримаса ярости. — Они пришли, чтобы убить тебя! Разве мы можем допустить подобное?! — Но обманывать куда хуже. А я… может, будет даже лучше, если меня не станет. Ты же знаешь, даже в этом мире я не живу, мне так страшно… Боюсь, что меня не примут. И принимаешь лишь ты, это ведь правда. Только ты меня здесь понимаешь. А остальные только смеются, ты ведь сама говорила. Поэтому… не страшно. Если они меня убьют, не страшно. Правда. — Но я не хочу возвращаться в тот мир, в тюрьму! — крикнула Королева в пустоту. Кроваво-алые губы задрожали, взгляд панически забегал по потолку, пальцы начали царапать шею, оставляя яркие розоватые полосы. — Ты не имеешь права со мной так поступить, не имеешь права всё разрушить! Ты сама нас сюда призвала, чтобы мы стали твоими защитниками, мы даже играли для тебя роли героев твоей любимой сказки, «Алисы в Стране Чудес!» Ты просто не можешь теперь лишить меня всего! — Мама?.. — растерянный голос, полный сомнений и страха. — Но если я решила их пустить и пообещала это тому дедушке, разве я не должна выполнить обещание? Даже если умру… Но сдавленный голос был перебит громким криком женщины, побагровевшей от злости, ненависти и ярости, наконец вырвавшейся наружу раскаленным потоком: — Ты не имеешь права меня бросить, малявка поганая! Словно звон разбитого стекла по фарфору нервов. Слова рассыпались в воздухе смертным приговором. Пальцы Королевы замерли, глаза широко распахнулись, из глубоких царапин на шее упала пара багряных капель, но женщина этого даже не заметила — осознав, что сказала в приступе гнева, она закрыла рот руками и попятилась. — Нет… Нет, это не то, что я хотела сказать. Дочка, я беспокоюсь о тебе! Понимаешь? О нас! Я просто… — Пусти их, — холодный, пустой голос, детский, но поразительно взрослый. — И не мешай. — Но я… — Я сказала!!! Стекла зазвенели и разбились на миллион осколков от столь громкого крика, что у всех заложило уши, а стены задрожали, грозя обрушиться в любую секунду. Парни едва удержались на ногах, Королева упала, схватилась за голову и посмотрела на врагов полным слепой ненависти взглядом. — Мы еще встретимся, — тихо, желчно, многообещающе. — И поверьте, вам эта встреча не понравится… — Надеюсь, что мы всё же не пересечемся, — ответил Джинён спокойно и спиной вперед начал продвигаться к двери. Друзья шли первыми, не спуская взгляда с Королевы, а всё тот же невероятно громкий голос прогрохотал так, что услышал весь замок: — Не мешайте тем людям идти в запретную башню. Приказ Королевы. Двери распахнулись, прекрасная, но столь страшная зала осталась позади, как остались позади два чудом живущих без сердец человека и их несостоявшийся палач. Толпа перед входом расступилась — не решавшиеся зайти в зал охранники, явно получившие приказ охранять его, но не заходить внутрь, что бы ни случилось, отходили в стороны, пропуская израненных, уставших, но всё еще готовых отразить любое нападение врагов. Медленно, коридор за коридором, этаж за этажом, те продвигались к башне, а вскоре винтовая лестница заполнилась тихим, едва различимым шелестом шагов, которые уже не нужно было скрывать, но которые просто не могли создавать привычный прежде шум. Факелы отбрасывали на пол неясные пляшущие тени, бесформенные, гибкие, извивающиеся, и парням казалось, будто они идут по чреву гигантского животного, прорываясь сквозь марево бегущей по сосудам крови. Небольшая окованная железом дверь преградила путь внезапно, и Джинён, посмотрев на друзей, медленно ее толкнул. Внутри их ждала она — их цель, их надежда, их проклятие. Дверь тихо скрипнула и неспешно отъехала в сторону, словно приглашая путников войти, и те, вновь переглянувшись, сделали шаг в пустоту. Большая темная комната была завалена сшитыми вручную игрушками, местными книгами, какими-то лентами, сухими цветами, платьями и кофточками, валявшимися и на полу, и на мебели хаотичными грудами. Распахнутые створки шкафов и пустые книжные полки с толстым слоем пыли говорили о том, что порядок обитатель комнаты попросту ненавидит, и парни осторожно, стараясь ни на что не наступить, начали проходить вглубь темноты, не озаренной ни единым лучом света. Что-то было там, в глубине, что-то невероятно сильное, от чего мурашки бежали по коже… а может быть, кто-то? Именно так. Вот только настоящего имени этой девочки никто не знал, а потому не решался ее окликнуть. Убранное в ножны оружие так и манило, хотелось взять его в руки просто чтобы почувствовать себя увереннее на этой враждебной территории, но друзья знали, что подобное просто недопустимо, и шли вперед наощупь, стараясь не упасть. — Какие вы смешные! — рассмеялся детский голос, и тут же в зале вспыхнул мягкий свет, словно кто-то зажег десятки свечей, только вот их здесь не было. Она стояла возле кровати, маленькая, хрупкая — первоклассница с заплетенными в полураспустившиеся кривые косы длинными черными волосами, несуразная, в сбившемся бежевом платьице с рюшками, белых гольфах, безнадежно сползших, и черных башмаках местного фасона. Любой бы улыбнулся, увидев такую картину, но Джинён едва сумел сдержать слезы. Впрочем, все они почувствовали, как ком подкатывает к горлу, но знали: жалость лишь унижает, и потому права жалеть этого ребенка у них не было. Жалость — страшное чувство, разъедающее, беспощадное, заставляющее почувствовать себя ничтожеством — этому научили их Острова, ведь людям здесь куда больше нравилось молчаливое сочувствие, поддержка и понимание, а не пустые слова о том, как же жаль, что человек настолько несчастный. Или, может быть, жалкий?.. Привычно отрешившись от собственных эмоций, Джи подошел к «Алисе» и, поклонившись по всем правилам дворцового этикета, представился: — Вечер добрый, леди. Меня зовут Пак Джинён, а это Джексон Ван и БэмБэм. — Это… это правда вы?! Настоящие?! Восторженный голос и удивительно счастливый взгляд, полный недоверия и сомнений, отчаянно боровшийся с желанием поверить в сказку, — эта девочка точно была их фанаткой, и Джинён сдержанно кивнул, зная, что фальшь все жители Островов чуют за версту. — Именно так. А как твое имя? — Мин! Хван Мин! Я ваша самая-самая большая фанатка! Но как… как вы сюда попали? У вас… тоже с головой не всё в порядке? Джинён рассмеялся. Подобное предположение его на самом деле развеселило, вот только веселье это было мрачное, покрытое воспоминаниями, как липкой коркой грязи. — Не совсем, просто местный правитель, Лорд Шеогорат, попросил нас поговорить с тобой. — Я не уйду! — резкий крик, полный неприятия, отторжения и страха. Шаг назад, непроизвольный. — Пусть я и не могу тут гулять, потому что все будут смеяться, но зато здесь мне не больно! И здесь есть… есть… — Королева, да? — тихо спросил Джинён, усаживаясь прямо на пол. Бэм присел рядом, а Джексон осторожно опустился на край кровати — его бок кровоточил, но зелье пить он не решался, и так использовал сегодня слишком много. — Я знаю, что она не моя мама, но… но… Выступившие на глазах слезы, тонкий дрожащий голосок — как не пожалеть это маленькое существо, попавшее в ловушку судьбы? Вот только ей нужна была не жалость, а поддержка, и Джи, тяжело вздохнув, взъерошил ребенку волосы. Мин ошарашенно на него воззрилась, и он улыбнулся ей краешками губ. — Знаю, твои родители… их больше нет. Но ты жива. Жива, несмотря ни на что, и даже получила силу, о которой обычные люди могут лишь мечтать. Ты могла бы помочь тем, кто в беде, но вместо этого Королева заперла тебя в четырех стенах, говоря, что над тобой будут смеяться. Знаешь, я тоже раньше этого боялся. Боялся, что люди будут считать меня «не таким как все» и тыкать пальцем, поэтому начал прятать свое собственное «я», подстраиваться под других. Так и прожил всю жизнь, словно в клетке. Но знаешь, попав сюда, я встретил странных людей: одни были хорошие, другие — плохие, но все они оставались собой, не стеснялись, не боялись принимать себя такими, какие они есть, а еще они сражались за право быть собой, сражались со всем миром. И я понял кое-что: если прятаться, ничего не добьешься, так и останешься одиноким, запертым в четырех стенах несчастным ребенком, у которого нет будущего. Но если найти в себе силы принять самого себя, если попытаться сделать шаг вперед, увидишь мир, скрытый от глаз. Скажи, Мин, разве ты не хотела пробежаться по тем лугам, что видно из окон? Насупившаяся девочка неохотно кивнула, но тут же пробормотала: — Но как я одна могу?.. — Одной страшно, согласен. Пока я был один, мне и в голову не приходило выйти на свет. Но у меня есть друзья, а к тебе на помощь прислали нас. Может, мы и не лучшая охрана, не самая надежная, но знаешь, мы умеем ставить наглецов на место. — Если кто-то говорит тебе гадости, скажи о нем такую гадость, что он не выплывет! — поделился своим жизненным кредо БэмБэм и усмехнулся. — Но я не умею, — пробормотала Мин. — И драться не умею… Я ничего не умею! А эта сила, она… я ее боюсь. Она иногда нормальная, а иногда кажется, что меня разорвет сейчас! Особенно когда злюсь. И… и… я не знаю, что, если я кому-то сделаю больно? Всё это неправильно, я не могу… — Тогда я научу тебя язвить, — подмигнул Бэм. — А я научу драться, — подхватил Джексон. — Знаешь ли, иногда надо давать в глаз, если наглецы совсем зарвались, и это не вопрос морали, это простое жизненное правило — на удар отвечают ударом. Око за око, зуб за зуб. — Магия — это страшно, — закончил Джинён, — но, если будешь тренироваться, сумеешь овладеть ею, уж поверь. У меня есть друг, который подчинил невероятные силы, и день за днем он упорно трудится, чтобы силы эти служили ему верой и правдой. Всему можно научиться, если вложить в дело всего себя. Она молчала. Смотрела в пол и молчала, сжимая кулаки, а время бежало вперед, окрашивая доспехи БэмБэма и Джинёна в багрянец, а щекам Джексона даря всё большую бледность. Иллюзорный свет мигал, то разгораясь ярко, словно лампа дневного света, то практически исчезая, затхлый воздух душил, привычной аурой безысходности заполняя легкие. А затем вдруг раздалось тихое шипение: — И вы уйдете. Все уходят. Говорят, что будут со мной, а сами… Бабушка ушла. Родители ушли, а говорили, что любят. Королева говорила, что заботится обо мне, что поможет, но только врала, помогая себе самой… Мы договорились, что я не буду слушать ничьи разговоры на Островах, если она сама меня не позовет, она говорила, это для моей пользы, а на деле, значит, не хотела, чтобы я ее слова обо мне услышала! Я ей верила, а оказалось… всё как всегда. И вы! Чем вы лучше?! Башня задрожала от яростного крика, с балок под потолком посыпалась пыль, стекла зазвенели, и парни заткнули уши, а Джинён вдруг прикрикнул: — Держите-ка себя в руках, юная леди! Мин опешила. Она смотрела на кумира с непониманием, обидой, а тот, покачав головой, протянул руки, исцарапанные, изрезанные, прямо к ее лицу, и тихо спросил: — Видишь это? Пока добирались до тебя, нам пришлось уничтожить целую толпу монстров, а потом драться со стражами, которым приказали задержать нас любой ценой. И мы дрались. Бэма чуть не сжег местный маг, — таец поморщился, невольно схватившись за обнаженную грудь. — Джексон лишился пальцев, пока мы пытались проникнуть в замок. — Ван фыркнул и нехотя продемонстрировал ребенку левую руку. — Я потерял столько крови, что еле стою. Но мы пришли сюда, чтобы поговорить с тобой. А ты кричишь на нас просто потому, что у тебя плохое настроение? Не слишком ли эгоистично? Она застыла, не зная, что сказать, а в глазах разгоралось острое, невероятно сильное чувство вины. Из-за нее. Из-за нее любимые певцы, кумиры, люди, на которых она буквально молилась, считая самым светлым, чистым и правильным, что есть в этом мире, олицетворением счастья, коего у нее никогда не было, из-за нее они так мучились, так страдали… даже лишились пальцев! И что же? Что же теперь ей делать?.. — Эй, ну не плачь, — пробормотал Бэм и взлохматил ее волосы. — Всё не так плохо, мы ведь живы. — Но я… я… «Нас прислали, потому что никого другого она бы не послушала, — вдруг отчетливо осознал Джинён. — Эгоистичный, разбалованный Королевой ребенок, в глубине души добрый, вот только за пять лет забывший, что чужие интересы порой надо ставить выше собственных, но, в то же время, помнящий воспитание настоящих родителей, считавших, что причинять боль окружающим очень плохо. Она бы послушала лишь тех, кого любила и уважала, но только если те не будут ей лгать. Так что одной мягкостью здесь не обойтись, она должна осознать, что натворила. Наконец-то я понял… Никому другому она бы попросту не поверила, как не поверила бы и нам-прежним, пришедшим сюда с фальшивой улыбкой на губах, потому что это до ужаса одинокий, несчастный ребенок, боящийся всех и вся, от каждого ждущий удара в спину, панически страшащийся очередной потери, затерявшийся в собственной боли. Забывший, что значит „радость”. Кроме нас у нее никого не осталось, а одиночество убивает сильнее ножа». — Да, — сказал он, пристально глядя на нее. — А Хон Джун из «GTO», и Тен Кёнг и Ким Ын из «Nineteen» погибли. Их прислали первыми, но они не сумели добраться до тебя. Их убили на подходе к замку. Мин замерла, забыв сделать вдох, а Джексон взвился, подскочив с кровати и тут же невольно зажимая бок рукой: — Эй, зачем было такое ей говорить?! — Потому что я не стану ей лгать! Ни в чем, — крикнул Джинён в ответ, и вдруг башня задрожала. Зазвенели стекла, рассыпаясь опасным дождем, завыл ветер, заскрипели камни. Вихрь ворвался в пустые глазницы окон, с шумом перелистывая страницы раскрытых книг, разбросанных по пыльному полу, свет замигал отчаянно, дробно, как неисправная гирлянда на Рождественской ели, а хрупкая одинокая фигурка у стены задрожала, как осиновый лист, крепко обняв себя за плечи и глядя в пол полными ужаса и безысходности глазами. Джинён рванулся вперед, опередив друзей, схватил ребенка в охапку и крепко, но бережно прижал к себе, а затем прокричал, перекрывая вой ветра: — Больно, да? Так и должно быть! Потому что это жизнь. Это чертова проклятая жизнь, в которой постоянно кто-то умирает, а за наши ошибки нам приходится платить, жестоко платить, и знаешь, если ты сейчас не возьмешь силу под контроль, мы тоже умрем! Потому что не вынесем обрушения. В отличие от тебя. Тихий всхлип и упавшие на его плечо горячие капли. Закушенная до крови губа, вой ветра и постепенно стихающая дрожь в камнях. Она сжимала кулаки так сильно, что ногти впивались в кожу, причиняя боль, но разве это имело значение? Надо было взять силы под контроль, а иначе, иначе… Ветер стих, книги замерли, осколки стекол замерцали в отблесках вернувшегося неяркого света. Джинён улыбнулся и, ласково погладив девочку по голове, прошептал: — Вот видишь, ты справилась. Смогла. Защитила нас. Если постараешься, тебе всё будет по плечу. Что угодно. Только нужны силы, готовность бороться до конца. Мы не были готовы к драке, когда нас сюда закинуло, но мы научились не сдаваться, и знаешь, теперь я хочу научить этому тебя, Мин. Просто потому, что это правильно. Сделанного не воротишь, но все совершают ошибки, и главное — исправлять их, а еще не допускать новых. — Ты не такой… ты был таким веселым, добрым по телеку, а сейчас ты не такой. Ты… ты… — Жестокий? Вовсе нет, — усмехнулся он, всё так же ее не отпуская. — Просто доброта бывает разной, и когда-нибудь ты это поймешь. Когда врач меняет бинты, больно, но потом становится лучше. Если ты закроешься навечно в этой башне, плохо будет всем, и тебе в первую очередь, ведь ты и сама хочешь наружу. Поэтому я сейчас сорву этот бинт и протяну тебе руку. Пойдем домой, Мин. Пойдем домой, туда где ты сможешь стать сильнее и помогать таким же детям своими новыми силами. А мы поможем тебе: научим язвить, драться, брать эмоции под контроль, будем рядом до тех пор, пока сможем. Не знаю, что ссудит жизнь, так что не буду обещать быть рядом вечно, всё равно я наверняка умру раньше тебя, но знаешь… это будет весело. — На инвалидной коляске?! — крикнула она, отталкивая его, а в глазах разгорелась ярость. — Со шрамами по всему телу? Да зачем мне такая жизнь, зачем?! — Чтобы сделать еще чью-то жизнь лучше? — Она замерла, не зная, что ответить. — Эти силы, что ты получила от нашей планеты — думаешь, их тебе даровали, чтобы ты сбежала и спряталась в раковину? Или, может, настолько великий дар был предназначен для другого, как думаешь? Ты можешь насылать дождь в засуху, можешь разбирать завалы после землетрясений, можешь лечить людей, и всё это, по-твоему, было даровано тебе просто так? — Но почему… почему я? — дрожащий голос и слезы, расчертившие щеки, а где-то за окнами забрезжил рассвет, привычно яркий, веселый, незамутненно счастливый — такой неуместный в этой клетке вечной боли. — Не знаю. Да и никто не знает. Но, может быть, потому, что у тебя хватит сил всё это преодолеть? Ведь тебя выбрал не кто-то, а сама наша планета, и она-то точно знает, у кого хватит сил вынести все испытания. Молчание, шелест ветра в разбитых окнах, горячие капли, падающие на замусоренный пол. Неверие в карих глазах, заполненных слезами, одиночеством и болью, постепенно тускневшее, уступая место чему-то куда более важному и ценному — надежде. Робкой, хрупкой, готовой погибнуть от любого неверного слова, но столь жгучей, что, разгораясь, сметала всё на своем пути. Мин всё это время хотела, чтобы ее спасли, чтобы придали ей сил выйти на свет — это Джинён понял сразу же, как она наконец подняла голову и заглянула ему в глаза. А затем тихо-тихо: — Я… справлюсь? — Уверен. А мы поможем. — Это точно, — кивнул Бэм и лукаво подмигнул. — Ты же знаешь, я Король, а настоящие Короли слов на ветер не бросают! Слабая улыбка. — Вот именно, — добавил Джексон. — В конце концов, что бы ни случилось, у тебя есть те, кто тебя поддержит. Если кто обидит, дай в глаз, а не получится, приходи к нам, мы разберемся. Да и с силами управишься, не снесла же ты к чертовой бабушке весь этот город за целых пять лет! Капля веры в себя, и ты сумеешь всё, надо только постараться. Но, в конце концов, лентяи никогда не получают ничего хорошего, кроме толстых боков и одышки. — А еще болей в спине и промятого дивана, — усмехнулся Бэм. — Да-а, и еще мусора по всей квартире, засохших кактусов и нечесанного кота. — Жуть какая! Не надо при мне такие кошмары вспоминать! — Боишься, твоих четырех лапулек настигнет та же участь? — Да они уже пять месяцев без меня как-то живут! Кто знает, чешут ли их, дают ли витаминки… Я просто в ужасе от одной мысли о том, что о них может заботиться менеджер! Он совершенно не кошатник! — Тогда понадеемся, что за ними приглядывал Джебом. В конце концов, он та еще котейская душа. — Хоть бы, хоть бы! Но тогда у него их будет аж девять! Это какая-то кошачья общага… Тихий смех, дробный, звонкий, как переливы колокольчиков в морозное утро, становившийся всё громче и громче, заставил парней разулыбаться, и Джинён, подтянув девочку к себе, вновь ее обнял. — Вы точно как прежде… Кажется, что другие, а на деле совсем другие, но такие же. А ты выговариваешь мне прямо как родители, точно так же! Это… это так странно! — «Нет никаких странностей, — процитировал Джи. — Есть просто неровности». Люди меняются с течением времени, знаешь ли, это нормально. Жизнь на нас влияет, вот мы и меняемся. А теперь моя принцесса меня обнимет или постесняется? Ехидное фырчание, и тонкие руки обвили его шею, а Джинён тут же поднялся и закружил ребенка по комнате, не глядя, куда ступает. Какая-то игрушка отлетела под кровать, платье обмоталось вокруг ступни, но он продолжал кружиться, слушая радостный, веселый смех ребенка, впервые за пять лет наконец-то искренне, по-настоящему счастливо рассмеявшегося. И это была победа. Пусть маленькая, путь почти незаметная окружающим, но невероятно важная. — Ну что, Мин, рискнешь? С нами. Вместе. Главный вопрос задан. Три сердца замерли в ожидании набатного колокола, что решит их судьбу. Они не знали, что делать, как быть, если она откажется, но надежда неугасимым пламенем билась в сердцах. Человек ведь должен во что-то верить, иначе просто погибнет… — А вы… вы точно меня не бросите? Будете навещать? И можно будет ходить к вам в гости? — Точно. И на концертах у тебя будет почетное место, если, конечно, нас не выкинут из группы за прогулы. Но мы так просто не сдадимся! И еще поборемся за свое место в семье. А ты? Станешь членом нашей семьи, Мин? Тишина, судорожный всхлип, крепкие объятия. Набатный колокол: — Да… Позаботьтесь обо мне, пожалуйста… Словно камень с души, словно небо с плеч, словно сорваны цепи и убит орел… — Бояться нормально, Мин. Все боятся. Бесстрашных людей нет. Но когда рядом есть тот, на кого можно положиться, появляются силы, чтобы преодолеть страх. А ты больше не одна. Так что… пойдем домой? Едва различимый, совсем неуверенный кивок, и осторожный вопрос: — А можно кое-что попросить? — Что именно? — да, он никогда бы не сказал «что угодно», только не теперь. — А можно… можно спеть? Хочу послушать ваши новые песни и попеть с вами старые. Можно? Они улыбнулись, точно зная, что этой поклоннице, здесь и сейчас, сумеют спеть, не падая в кошмарные объятия воспоминаний. — В хорошей компании петь на самом деле приятно, — отозвался Бэм, и стало ясно, что он окончательно примирился с судьбой, преодолел барьер и больше не отступит от своей мечты стать известным рэпером. Правда, теперь он больше всего на свете хотел покоя, ведь получил подтверждение собственной значимости в куда более важном вопросе, чем музыка. Он нашел цену собственной жизни и понял, что она бесценна, ведь друзья стояли за него горой, как он сам стоял за них, и ценность его жизни определялась их улыбками. А это было куда важнее какого-то там звания «короля»… Рассевшись на широкой кровати, они пели. Пели до самого обеда, пока в желудках не заурчало, а глаза не начали слипаться. Пели, шутили, смеялись, подкалывали друг друга — жили. И в какой-то момент Мин просто сказала: «Спасибо». А потом ее уже не было. И лишь медленно развеивающийся свет доказывал, что она не была миражом. Люди приходят, люди уходят, люди навсегда остаются в наших сердцах, и лишь нам решать, исчезнут ли они на самом деле. Джексон провел рукой по лицу, словно отгоняя наваждение, БэмБэм упал на спину, раскинув руки и пристально глядя в потолок, Джинён рассмеялся, роняя на кровать не вызывавшие сейчас отторжения даже у него самого слезы. Всё было правильно, так, как должно было быть. Маленькая девочка, что потерялась в чужом городе, наконец-то отправилась домой, и в списке сотен искалеченных жизней была поставлена точка. А может быть, точка с запятой? Ведь боль и страдание никуда не исчезли, лишь сменился виновник их появления… Но это было не важно. Джексон Ван, Пак Джинён и Канпимук Бхувакуль выполнили свое предназначение. А может, просто повеселили Безумного Бога. Но за всеми этими смертями им всё же удалось спасти одну невинную жизнь, и это окупало всё сторицей. Вот только было ли это спасением или очередным приговором? Они и сами не смогли бы ответить… — Хочу домой, — прошептал БэмБэм, закрывая лицо руками. — Не так быстро, — раздался у него над головой знакомый насмешливый голос, и парни разом встрепенулись. Лорд Шеогорат наконец-то прибыл.