Пой же, пой! На проклятой гитаре Пальцы пляшут твои в полукруг. Захлебнуться бы в этом угаре, Мой последний, единственный друг. Сергей Есенин – Пой же, пой! На проклятой гитаре
Стекловата морозного дождя ссыпается в молочный туман. Юноша ставит на дубовый стол поднос с алюминиевыми кружками, подаёт молодой девушке тонкое одеяло, чтобы та укутала в него заснувшую дочь. Люди за столом разбирают тару, окунаясь носами в чай с запахом сена и яблок, а может быть это и не чай так пахнет, а сам дом. Слякоть и грязь уже не просто лежат на тропинках, а журчат водяными потоками по ним. Мокрые птицы прячутся в серости тополей и осин. Ожидающих настолько много, что некоторым молодым людям приходится сидеть прямо на испачканом полу. Юноша трёт глаза, поглядывая на разбитые наручные часы. Детишки делятся между собой идеями о том, что будут делать в городе, парень подпирает щёку ладонью, и слегка улыбаясь, смотрит на девочку, что дёргает свою бабушку за кончики цветастого платка и просит сказку. Вдруг среди этого людского шума разговоров слышится дребезжащий, глухой, завывающий звук мотора. Парень откладывает бумаги, которые заполнял буквально пару минут назад, поднимается с нагретого табурета, накидывает на плечи рваную засаленную телогрейку и идёт на размокшую взлетную полосу. Глаза неприятно щипят, веки покалывают, словно ресницы начали врастать обратно в кожу, предметы вокруг расплываются, кружатся, завиваются и плывут в сторону. Парень останавливается в нескольких метрах от винта самолёта. – Эй, ты! Ослеп что ли?! Юноша потирает веки оторванным куском ткани старой рубахи. – Ну-ка, лови! В мокрое от дождя лицо прилетают жёсткие перчатки. – Я сегодня никуда не полечу, можешь всех распускать. Мужчина расправляет плечи, хрустит пока ещё сухим плащом, хлопает по своим бёдрам, доставая пачку сигарет. Юноша прижав перчатки к груди, направился обратно в старенький домик. – Уважаемые, ожидающие, на сегодня все вылеты отменены в связи с погодными условиями. Бабки начинают кряхтеть, обливая словестными помоями неродивых пилотов, поднимаяются с лавок как по команде: все разом. Милюзга крича и посвистывая, буквально таки высыпаться из помещения. Девушка с ребёнком отдаёт одеяльце, благодарно кивая парню. – Анатолий? – всё тот же мужчина-пилот обращается к юноше. – Толя, – исправляет парень – Толя, где я могу остановиться? У кого? – Да Вы можете остаться тут, – юноша дёргает за подол рубашки, опуская ту ещё ниже. – Тут и кровать есть, и телевизор, умывальник там; душ, летний, правда, но сейчас как бы и не осень, печь можете растопить, если вдруг холодно, дрова лежат рядом... – А ты? Ты разве не должен жить здесь? – Нет, я живу не здесь, мой дом в деревне находится. Здесь я только когда кто-то есть из приезжих. – Но сейчас же никого нет, только я. Почему бы тебе не остаться? А вдруг я захочу что-то украсть? А тебя не будет, – мужчина вскинул подбородок, с насмешкой поглядывая на парня. – Ну вас же двое. И тут нет ничего настолько ценного, чтобы это хотел украсть человек, который и так получает неплохую зарплату. – Я летаю один, – ответил мужчина, проигнорировав слова парня о его доходе. – Но у вас же пассажирский. А я знаю, что на "пассажире" должно быть два пилота. – Я уже седьмой год летаю один, и никто ничего не говорит. – Так значит, я могу остаться здесь? – Как хочешь, дело твоё, но мне будет веселее с кем-то, чем одному. Мужчина уловил судорожный выдох парня: – Хорошо, спасибо Вам.***
Влажный, тяжёлый, густой после дождя воздух, посыпанный жаром вечернего солнца, грел доски моста. Несколько парочек расположилось прямо на песке, около зеленоватой воды, шумная компания ребят всех возрастов облепила худого юношу с гитарой. Слышалось чирканье спичек об бока коробков, тление дешёвой папиросной бумаги, удары коричневых стёкол бутылок из-под пива. Мужчина поправил майку, что прилипла к животу из-за воды после недавнего купания. Твой парашют заклюют стаи сдвинутых пти-и-иц, Некрещёная луна-а-а – Добрый вечер, молодёжь! Не найдётся ли у вас сигаретки? Неживая вода-а-а, Обречённая звез...да-а-а... Пальцы юноши соскользнули со струн, обрывая мелодию, но компания всё равно, по инерции, продолжила напевать строчки. Наконец-то услышав тишину, все дружно, с неким раздражением посмотрели на высокого мужчину лет тридцати, что приветливо улыбался. – А вы...- спросила девушка, сбрасывая с коленок ладони своего парня. – Константин Викторович, пилот местного Ан-2 – А Ан-2 это что? - Юля по-видимому решила поиграть в дурочку, ведь прожить всю жизнь в деревне и не знать "антошку" – это глупо. – Кукурузник, - тихо произнёс юноша с гитарой – Всё верно. Так что там насчёт сигарет? Парень зажмурил глаза до чёрных мушек, проморгался так, чтобы картинка перестала плыть, и свернув джинсовку, метко кинул её в грудь мужчины. – Возьмите в кармане пачку и отнесите куртку в дом, киньте мне на кровать. – Толян, это чё такое? Ты чё с мужиками живёшь? – Паш, тебя Кузнецова заразила всепоглащающей тупостью? Парень поднялся с досок, опрокинул в себя остатки пива, не забыв стукнуть пустой бутылкой Сизому по лбу. – Я аэродром держу, дурак. – А чё это я сразу дурак?! Сизов перехватил бутылку, замахиваясь ею на парня. Толя взвизгнул, обнимая гитару, и побежал в сторону Константина, что уже почти скрылся за горизонтом. За спиной парня хлопнуло стекло, рассыпаясь оранжевыми каплями по голым щиколоткам. Толя нагнал мужчину, и что-то смеясь, начал рассказывать ему. Пилот взял из рук парня гитару, накинул на широкие юношеские плечи джинсовку, на своё же закинул инструмент, крепко ухватившись за старое дерево. Толя поджёг сигарету, сунул её Константину в рот, и засмеявшись, побежал вперёд, к деревне, прямо по огромным, ещё не успевший подсохнуть лужам. – Мудак, – выплюнул свой вывод Сизов.***
– Давайте, мы домой ко мне зайдём, я гитару оставлю. Только Вы это... на улице постойте. Константин провёл рукой по тонкому оконному стеклу, выстукивая ногтями засевшую в голове мелодию. Занавесок с той стороны не было, их роль играла старая, жёлтая, облитая чем-то простыня, что во многих местах была прожженна, а в уголках складок висели сухие тушки мух. На полу лежал старый серый матрас, используемый, видимо, вместо кровати. И всё это было таким унылым, грязным, покинутым. Возможно, Константину так казалось потому, что смотрел на эту комнату он через старое окно, где между ромбами рамы застряла бабочка. Парень прошёл рядом с тёрном, что обвил дикий виноград. Вся эта "живая изгородь" закрывала половину окон чёрного горелого дома. Парень прошёл на терассу, несколько слив упало на глину. Мужчина последовал за ним, юноша поставил гитару в углу помещения, сменил кирзачи на лёгкие чёрные галоши. – Константин Викторович, я же просил не заходить. – Ты живёшь здесь? – Да. – А как же... – Бóльшую часть времени я провожу в доме для ожидания. Здесь я только иногда сплю. – Здесь же невозможно спать, здесь дыры в крыше, – мужчина прошёлся взглядом по пыльному столпу солнечного света, что выходил прямо из такой крупной дыры. – Меня всё устраивает, пойдёмте уже обратно, – Толя схватил Константина за руку, дёргая в сторону выхода, ногой закрывая полуразваленную дверь.***
Парень сидел на холодной, влажной от недавно прошедшего дождя скамье, перебирая в руках колоски травы. Со стороны реки раздавались весёлые визги мелкотни, пьяные завывания (песни) друзей, по дороге шумели трактора, возившие стога сена. Но Толя не собирался окунаться в эту деревенскую суматоху, юноша смотрел, как в огромный белый таз падают капли, стекающие со слива, как ласточки, разместившись на проводах, весело щебечут. Юноша ждал. Сзади затрещали стебли крапивы, разрезаемые кусками острой соломы. – Опять дождь шёл? – Константин поравнялся с лавочкой и положил на колени парня прозрачную коробочку с двумя эклерами. – Да он уже неделю целую льёт, не переставая, только к вечеру вот солнышко вышло. Я вообще удивляюсь, как вы ухитряетесь летать в такую погоду. – Там, наверху, ничего нет: ни туч, ни дождя, ни тумана. Вкусно? – Очень. – Дашь откусить? – мужчина открыл рот, клацнув зубами, юноша сунул ему под нос второй целый эклер. – Ах ты, мелочь пузатая, – но сладость принял. – Вообще, Константин Викторович, не стоило тратить деньги на меня. Вы вот меня кормите, а я что Вам дать могу? Бутербродов с краковской колбасой? – Я бы не отказался от такого ужина, а вообще сыграй мне. – Прямо сейчас? – Да. Я, надеюсь, гитара у тебя с собой? Парень кивнул, быстро поднялся с лавки, юркнул в тёмный дверной проём и появился через пару секунд уже с гитарой, настраивая её на ходу. – Есть какие-то пожелания или предпочтения? – О, маэстро, давайте ту песню, которую Вы играли в компании своих пьяных глупых школьников. Парень фыркнул на такое нелестное, но точное описание своих друзей и ударил по струнам: Видел, что не было солнца, ты встал и пошёл босиком, Мокрые ноги по лужам оставляли круги на воде. О дно таза ударилась последняя капля прошедшего дождя, отражаясь криками ласточек от стенок. Слышал, где звук самолёта, ты искать побежал в облака, Остановился и понял, что летишь свысока... Парень остановился, дёрнул головой, прогоняя дымку перед глазами, вскользь глянул на мужчину, что внимательно рассматривал его, спокойно ожидая продолжения. – Извините. Некрещёная луна, Неживая вода, Обречённая звезда, Несвятая война. Хотел, чтобы было, как будет, получилось, как стало потом, Ты не успел на свой поезд, опоздал и упал на перрон. Понял, где прячется правда, её не найти без огня, Кто-то оставит цветы на могиле твоей. Некрещёная луна, Неживая вода, Обречённая звезда, Несвятая война. Некрещёная луна... Струны в последний раз дёрнулись мелодией и замолчали. – Вот как то так, – юноша потёр правый глаз косточкой указательного пальца.***
Толя взял с тарелки бутерброд с колбасой, откусывая корку от хлебного кусочка. Константин уперевшись затылком в колени парня, что-то писал в аккуратненьком бордовом ежедневнике. Старое радио, что наверное, покупал ещё дед юноши разревелось минусовкой "Подмосковных вечеров". Мужчина провёл виском по ноге парня, слегка потирая уставшие глаза об острое колено. – Сделай погромче. Толя потянулся к приёмнику, старые поржавевшие пружины панцирной кровати заскрипели и просели под его весом. По сведениям Гидрометцентра СССР завтра – 13 июня на бóльшей части европейской территории страны будет тепло. В Москве и по области без осадков, ветер юго-восточный 3–5 метров в секунду. Температура ночью в Москве 12–14, по области плюс 11–13, днём в Москве 26—28 градусов тепла, по области около 27 градусов. Атмосферное давление 750 миллиметров ртутного столба, будет расти. Верхняя граница облаков 6 тысяч метров. – Вы полетите завтра? – Рейсов у меня нет, но в городе меня ждёт семья, я уже один раз соврал, что сегодня я на работе. – О, вы никогда не говорили о своей семье. У вас есть дети? – Да, у меня есть дочь – Варвара... – А жена? – парень забрался чуть дальше на кровать, ближе к стене. – Да, её зовут Карина, – мужчина поднялся с полосатого ковра, опуская колено на кровать между колен парня. – А вы её любите? – парень опустил взгляд на свои порванные на бёдрах штаны. – Скорее нет, чем да. Я не знаю. Вероятнее всего, вместе нас заставляет держаться дочь. Мужчина навис над парнем, заставляя того упасть спиной на одеяло. – А... – Толя, сейчас здесь только ты и я, давай не будем забивать эту светлую головку плохими мыслями, –Константин поцеловал юношу в лоб опускаясь губами ниже, – Хорошо? Парень зажмурил глаза и кивнул, этот жест мужчина расценил как смущение, но вперемешку с призывом к действиям, и потому пилот опустил руку на бедро парня, ведя ею все ближе к паху, губами коснулся губ напротив.***
Толя пах пыльным горячим запахом лета, запахом спокойствия, тёплого, парного молока, сбитых об асфальт коленок. Мужчина провёл ладонью по взмокшей спине парня, собирая капельки пота, пальцами путаясь в волосах, вдыхая их аромат деревенской свободы. – Я не знаю, что будет завтра с погодой, я не верю в прогнозы, но я точно знаю и верю в то, что всё у нас будет замечательно. А ещё, Вы говорите что-то на немецком во время секса, я не черта не понимаю, - парень приподнял голову, подбородком упираясь мужчине в грудь. Улыбнулся. Константин поцеловал мальчика в розовую щёку. – Ich liebe dich. (Я люблю тебя) – Ну хватит! – Du gehörst nur mir. (Ты только мой) – Константин Викторович! Мужчина засмеялся, снова целуя парня в щеку. – Ай, – Толя схватился за веко, оттягивая его. – Всё хорошо? Ты часто трогаешь глаза, трёшь их и моргаешь. – Это из-за работы, я в последнее время очень много времени провожу за бумагами. – Береги свои глазки и не пугай меня больше, – мужчина опустил свои пальцы на веки юноши, слегка растирая глаза и оттягивая кожу к вискам. Толя впился губами в приоткрытые губы пилота, впуская в свой рот язык. Главное хоть как-то отвлечь его. Главное хоть как-то отвлечься самому от этой ужасной кислотной рези в глазах.***
Грудь сдавливает приятное чувство ожидания. О воздух ударяются звенья колокола церкви. Тучи сгущаются. Уже слышен гром. Молнии, Слава Богу, пока что не видно. Предгрозовое горячее яркое солнце жжёт кожу кирзовых сапог. Поднимающийся с земли песок забивается в волосы. Юноша кутается в разорванную полосатую рубаху, что начинает намокать от дождевых капель. Сквозь тёмно-пурпурное небо просачивается бок Ан-2 цвета хакки. Косолапые гуси врассыпную убегают с взлётной полосы. Юноша достаёт из-за пазухи тяжёлый болоньевый плащ, расправляя его перед пилотом, что уже оставив самолёт, бежал по синим грязным лужам травы.***
– Я не узнал Вас сначала. Вы закрасили номер? Мужчина нахмурился и ударом опустил чашку на стол. – Толя, посмотри на меня. Парень улыбнувшись поднял взгляд на Константина. – Я не убирал номер, он всё там же. Толя, ты пугаешь меня. Ты не узнаешь меня среди толпы, ты не различаешь звёзд и созвездия, ты не видишь птиц в лесу, на которых я тебе указываю, да ты даже номер не увидел. Номер, который написан огромными цифрами, на огромном, сука, самолёте! У меня с завтрашнего дня начинается отпуск, не хочешь слетать со мной в город к врачу? – Да, да, наверное, надо к врачу, да.***
Поля сверху были похожи на лоскутное одеяло. Они были не просто грязно-коричневыми комьями земли, а простирались на многие километры золотистыми, бурыми, зелёными, квадратиками летних посевов. И среди этого разнообразия желтоватых оттенков виднелись сиреневые ожоги люцерны. Реки – сосуды, леса – островки, всё так же, как и в книгах, ничего необычного, но Толя всё равно уткнулся носом в самый иллюминатор самолёта, растягивая уголки глаз в стороны кончиками пальцев, чтобы лучше видеть пейзаж за бортом.***
Тени домов отражаются в листве молодых берёз. Тополиный пух кружится у самых бордюров пушистой морской пеной. Белые лилии на клумбах опустили свои приторные головы к земле, старая женщина вышла на улицу, чтобы наконец-то их полить. Среди этого буйного городского оазиса еле-еле проглядывал полуразваленный дом времён великой отечественной войны. Толя вспомнил свой сгоревший сарай, что он привык называть домом, и ему стало до чёртиков стыдно. Стыдно, за то, что спит на старом матрасе, стыдно за то, что Константин Викторович увидел этот бардак с разрухой, стыдно за то, что уселся на шею этого мужчины, стыдно за то, что не может дать ничего в ответ, кроме своих размытых чувств, но Костя, вроде бы, и не против. Но стыд и неловкость никуда не исчезают. – А вот и мой дом, – Константин стянул с плеча холщовый рюкзак и начал копошится в нем в поисках связки ключей. – Папка приехал! – из окна третьего этажа виднелось круглое детское конопатое личико. Мужчина обернулся в сторону крика, улыбнулся широко так, свежо и ярко, помахал рукой ребёнку. А у парня в голове была только тишина, такая пустая тишина, будто алюминиевой ложкой по эмалированному тазу. Скрипнула массивная деревянная дверь, обдавая кожу холодом и темнотой подвала. О нос ударились запахи мокрой кошачьей шерсти и молосольных огурцов. – Не бойся, всё будет хорошо, –мужчина приобнял Толю за талию и поцеловал в висок. В прихожей тёмной маленькой квартирке их встретила жена Константина – Карина. Она была молодой на вид девушкой лет 25–27, в лёгком ситцевом платье, она источала спокойствие и материнскую любовь. За её тонкой ногой пряталась четырёхлетняя девочка – Варя, она держала в ручках чёрного мишку в тельняшке и с опаской смотрела на незнакомца. – Костя, Анатолий, вы проходите, пообедаете хоть. – Да мы туда и обратно, – сказал мужчина, но все же прошёл дальше по коридору, в маленькую кухню. – Мы к врачу сейчас сходим, – Константин помогал жене накрывать на стол, громко гремя посудой. – Я его обратно отвезу и я весь ваш. Да Варь? – девочка оторвалась от одевания медведя. – Папа, а ты говорил, что дядя мне на гитаре поиграет, – парень поперхнулся щавельными щами. – Варь, ну не сейчас же! Анатолий прилетел не на гитаре тебе тут бренчать, а глазки свои лечить. Мужчина поднял дочь на руки, обнял и что-то прошептал на ухо. Девочка слабо кивнула, вытирая кулачком слёзы с пухлых щёк. – Спасибо большое за еду, – Толя отодвинул от себя пустую тарелку. – Я-я не могу расстраивать ребёнка. Я быстро, буквально пару строчек. Карина, не могли бы Вы подать...– женщина молча подошла к стене, сняла инструмент и передала его парню. Толя потянул ладонь за грифом и промахнулся. Карина взяла запястье парня в свою аккуратную ручку и вложила ему в руку гитару. – Извините. – Ничего страшного. Луна не знает пути, но летит, Но летит к этим звёздам, Она не знает этажей и стучит С вопросом "Кто там?" Константин отпустил дочь на пол, она тут же выбежала в центр комнаты и замахала ручками словно маленький дирижёр. Парень улыбнулся. Снова видно миражи и облака Высокого полета. Она кричит звезде "Помоги!" Но это не её забота Карина замерла, собрав руки в замок на груди, зачаровано слушая замечательную игру. Небо голубое, спрячь мои покои, Солнце золотое, подари лучи. Варя тоже остановилась, ей нравилось как поёт дядя. Как мама перед сном. Успокаивает. Ну как же мне с тобою отыскать такое? Чтоб найти от дверей все ключи. Когда взойдет то солнце Со своим рассветом, Где небо голубое Накроется закатом И обретут покои, Зима накроет пледом, Согреет своим взгля... – Толя! Пойдём уже!***
– Кость, бросал бы ты это дело. – Серёга, не нужно. – А чего не нужно?! Парень слепнет! Ему уже ничем не поможешь. – Очки? – Ну на первое время я, конечно же, могу их выписать, а потом. Что потом?! Ты же сам себя обрекаешь. Хватит возиться с ним. У тебя Варька маленькая есть, Карина. У тебя семья, Костя, понимаешь С-Е-М-Ь-Я! Зачем тебе сдался этот...– Сергей повертел в руках талон на приём, – Анатолий Андреевич? Мужчина посмотрел на юношу, что сидел в коридоре и нервно дёргал красные ниточки на своих запястьях. – Не обожгись, Костя. Не убивай парнишку, ему и так досталось.***
– Я как чешский кротик. – Но у него не было очков, – мужчина положил ладонь в центр спины Толи, обтянутой жёстким колючим шерстяным свитером, плавно ведя к шее, спрятаной за высоким воротом. – Да? Ну и ладно... – Брось, тебе очень идёт. Ты самый красивый мальчик, – пилот поцеловал юношу в вихрастые волосы на макушке. Нос уткнулся в кожу за ухом, руки сцепились в узел на талии парня. – Константин Викторович, не стóит. Я возьму эти очки, – тянется к сумке, стоящей на плиточном полу больницы. – Толя! Я же сказал, что заплачу за них. – Но... – Я. Заплачу. Серёга, вот эти! – мужчина снял с носа парня очки и поднял их над головой, помахав в воздухе. – Хорошо, – врач отвёл взгляд от пары, начиная заполнять рецепт для изготовления стеклянных линз. На крыльце больницы Константин закурил, рассматривая юношу, что в свою очередь рассматривал листья и цветы липы, которые были как никогда чёткими для него. – Толя, не обижайся на меня. Хочешь в кабину? Я сегодня как всегда один. Полетели? – Да! Конечно же да!***
"Соловьи поют только до тех пор, пока не найдут себе пару, после они замолкают, полностью отдавая себя семейной жизни." Пальцы скользят по бугоркам текста. Непривычно. Заново читать я научился недавно, Константин подарил мне книгу о птицах, которых он так любит и теперь сидит рядом, и слушает моё чтение хриплым, сорванным, сухим голосом. Я слышу, как крупные капли падают в колодец дождя, опять этот чёртов дождь. Солнце накрывается вуалью влажного смога.Кап
– Меня переводят на другой участок.Кап
– Я больше не смогу прилетать к тебе.Кап
– И я так же не могу остаться здесь, у меня ребёнок, жена, семья. Ты должен понимать.Кап
– Всё у тебя будет хорошо, ты справишься. Слышишь, Толь? Обязательно.Кап
– Подайте гитару.Я знаю: завтра будет лучше. Я тыщу планов отнесу На завтра: ничего не поздно. Мой гроб ещё шумит в лесу. Он - дерево. Он нянчит гнёзда.
Пальцы попадают мимо струн, они режут кожу до крови, я лишь кусаю губы и продолжаю снова:Я, как безумный, не ловлю Любые волны. Всё же, всё же, Когда я снова полюблю, Вновь обезумею до дрожи. Я знаю, что придёт тоска
– Толя, остановись. Стой, кому говорят! Константин целует мои руки, мажет языком по пальцам, и раны начинает щипать, ведь Костя плачет, его слезы текут по моим ладоням. Такие горячие. Теперь плачу уже я. Я плачу, а чужие тёплые жизни с ароматом ландышей льются, журчат рядом со мной, они бегут мимо меня. Надо мной звучит гитарная трель детского тонкого смеха, ей вторит последний соловей, что так до ужаса походит на меня. Я не вижу ничего этого, но я чувствую. И мне от этого страшно.Очень. Страшно.