Великолепный век: Мустафа

      Ноябрь 1553. Стамбул. Рынок       Утром Стамбул был покрыт легкой дымкой тумана. В тумане, ускоряя шаг, шел мужчина в черном кафтане. Вокруг не было ни души: лишь призраки хитрых купцов, расчетливых эфенди и отчаявшихся бедняков обитали на базаре. Он остановился, замерев, точно хищник, услышавший шорох мыши. Он нашел свою добычу, что было не трудно. Девушка была неумелой, неопытной. И точно не подходила для приписанной ей роли.       У лавки торговца зеркалами стояла невысокая, миловидная девушка. Айя-хатун поклонилась человеку, находившемуся в доме, что скрывало его от глаз наблюдателя. Впрочем, он и так знал его лицо. Служанка быстро вручила собеседнику деньги и забрала другой мешочек. Дверь тут же закрылась перед ее носом.       Стараясь остаться незамеченной, Айя сильнее натянула капюшон и опустила голову. Евнух воспользовался этим. Давуд-ага перекрыл ей путь. Айя врезалась в него и упала.       — Ага? — от страха она растерялась. Что же теперь ей делать? Главный евнух накажет ее! А о реакции госпожи и подумать страшно!       Давуд неодобрительно покачал головой.       — Что госпожа приказала купить?       — Н-ничего! — соврала Айя, — для себя покупала.       Давуд закатил глаза и вздохнул.       — И что ты купила? — Давуд выделил «ты» так, будто вырезав это словно острым ножом.       Служанка испуганно посмотрела на мешочек, крепко зажатый в ладонях. Евнух наклонился к девушке, резко поднял, немного потряс, чтобы привести в чувства, и усилил грубую хватку. Хатун поморщилась от боли.       Айя была похожа на испуганную, загнанную львом лань. Лев с угрозой и властью смотрел в ее широко распахнутые глаза.       — Т-травы, — наконец выдавила из себя Айя.       — Травы? В лавке зеркальщика?       Не отпуская девушку, Давуд вырвал мешочек из ее рук и с силой сжал. Склянки лопнули, прорывая ткань мешка, вонзаясь в ладонь евнуха.       — Травы? — евнух, словно ничего не почувствовав, разжал ладонь, и мешочек упал. Яд не успел особо повредить руку, но придется долго лечить и терпеть зуд.       Давуд-ага никогда не повышал голос. Он говорил мягко и спокойно, при этом жертва его слов ощущала — лучше бы евнух кричал, чем ругал таким тоном. В этой мягкости было больше льда, чем в самом равнодушном скряге.       — Если Михрюнниса Султан снова отдаст такой приказ, иди ко мне! Поняла?       Айя не ответила. Давуд еще сильнее сжал ее руку.       — Да-да, ага, поняла! Только отпусти, прошу!       Евнух резко отпустил руку служанки.       — План пойти не к дворцовому зеркальщику был бы даже неплох, но вы обе очень сильно сглупили. Иди за мной, Айя!       Стамбул. Топкапы.       Боясь реакции султанши, Айя заснула среди девушек гарема. Рядом с ней спала Лукреция. Лукреции снился ее родной дом — пиры, балы, прогулки в саду, библиотека отца, в которой можно было заблудиться.       Элиф-калфа разбудила девушек, как всегда, без лишнего шума. Кричать она не любила, а вот раздавать приказы самое то. Правда, и в такой работе были свои недостатки – все летит на тебя, ты несешь ответственность, как и за поведение девушек, так и за обучение их. Не об этом Элиф мечтала, но и то было лучше уготовленной отцом судьбы.       Лукреция посмотрела на балкон — там, наверху, на девушек смотрела Эсманур. Вчера ее, наконец, переселили на этаж фавориток. Радости гречанки не было придела.       — Я тоже так хочу, — вздохнула Лукреция.       — А кто бы ни хотел? — рассмеялись стоявшие рядом девушки, — сидит в отдельных покоях, подарки от падишаха получает, а если сына родит...       — Не делает ничего! — подхватила другая девушка по имени Айше.       — Вам бы только болтать! — Лукреция осекла их, — если вы бы так себя вели, не значит, что все такие! Эсманур-хатун так же ходит с нами на уроки и делает большие успехи, в отличие от некоторых, да, Айше?       Нужно отдать должное Эсманур. Несмотря на статус фаворитки, она продолжала прилежно учиться. И не ради султана, ей самой было это интересно и важно.       — А ты к Джихангиру попробуй! — подмигнула ей другая рабыня, — говорят, у него была наложница, но шехзаде не способен, разозлился и выгнал ее, чуть ли не убил!       — Что вы болтаете! — разозлилась Элиф-калфа, — кто вы такие, чтобы шехзаде обсуждать и сплетничать?       Наложницы потупили взгляд. Лукреция скривила губы. Все движения ее тела выдавали знатную кровь. Лукреция снова посмотрела на Эсманур. Она простая девушка, говорят из Парги, но есть в ее взгляде нечто, значимое.       Эсманур почувствовала взгляд Лукреции и приветливо улыбнулась ей. Тогда Лукреция поняла, что ей нужно делать. Зачем быть фавориткой султана, если можно покорить более неприступные стены?       После помощи девушкам, Айя вернулась к султанше. Шехзаде Мехмеда нужно было вести на уроки. Мальчик прилежно учился, в отличие от отца в том же возрасте, очень любил посещать уроки.       — Ты купила? — спросила Ниса, стоило только служанке войти в двери.       — Госпожа, он отказался продавать! — соврала Айя и опустила голову, боясь встретиться взглядом с госпожой.       Ниса недовольно поджала губы. Эта рабыня, которую, как она думала, выбрал сам султан, не выходила у нее из головы. Нужно было найти способ, как убрать ее – не испортить лицо, так отравить! Она и слушать не хотела слова Махидевран, что будут и другие, даже если не будет Эсманур.       Аллах смиловался над служанкой — госпожа поверила ее лжи!       — Ничего, есть еще способы! Ладно, иди, шехзаде надо будить!       Пока старший из шехзаде — брат султана Джихангир был на утренней молитве вместе с Мустафой, Лукреция зашла в его покои под предлогом убраться. Служанка, которая должна была этим заниматься, совсем не была расстроена.       Небольшое, но уютное помещение было завалено книгами, на полях некоторых из них были заметки на разных языках. Да и сами книги были не только на одном языке. Лукреция с удивлением обнаружила свой родной язык — итальянский.       — Buongiorno cuore mio!       Лукреция представила родные улицы и поля, а по ним идут двое влюбленных и говорят, говорят, говорят на всех языках мира. Девочкой она часто представляла это, теперь же у мужчины рядом появился четкий образ. Она определилась с мечтой.       — А шехзаде очень умный! — ее знаний языков хватило, чтобы понять, часть книг была великими поэмами о любви, — и романтичный в душе. Разве мог такой скромный, начитанный и романтичный шехзаде поступить так, как говорят девушки?       — А что они говорят?       Лукреция вздрогнула. Спрятав появившуюся ухмылку, она развернулась.       Джихангир взволнованно смотрел на рабыню. Хатун, в обход правилам, посмотрела прямо в его глаза. Сердце Джихангира сжалось. Это же та самая девушка из сада, что играла на скрипке, узнал Джихангир. По телу пробежала дрожь.       — Простите, шехзаде, я тут убиралась. Но все эти книги привлекли мое внимание... Будь моя воля, отдала бы вам много книг моего отца!       — Так что они говорят? — не унимался Джихангир.       — Что вы своих наложниц убиваете, что из-за вашей внешности, не способны иначе на удовольствие, — преувеличила Лукреция.       Сердце Джихангира до боли сжалось. Шехзаде захотелось испариться, исчезнуть, чтобы никто не знал и не видел его. Он и без того чувствовал себя в их глазах уродом, не достойным быть шехзаде. Наложнице стало жаль Джихангира. Она даже не ожидала, что слова настолько сильно ранят шехзаде.       — Простите меня, но я решила честно ответить! — Лукреция поклонилась. Будто бы собиралась уйти, но вдруг остановилась у двери. — Шехзаде!       Джихангир повернул голову на нее. Взгляд его был потерянный, но удивленный.       — Это все сплетни. Вы, очевидно, замечательный человек, умный стратег и политик. И пусть у вас был бы больше горб, может, еще недостатки, но ваши глаза — такие чистые, такие красивые! Прошу вас, не обижайте свою бедную рабыню, не лишайте из-за обиды меня возможности тонуть в этом море! — Лукреция не врала — таких красивых и бездонных голубых глаз она не видела ни у кого.       Джихангир опешил. Он хотел было сказать, что не обижается на нее, что таких слов ему никогда не говорили, и этим он сильно смущен, да и вообще, как ее зовут? Но Лукреция выбежала раньше, чем шехзаде смог подобрать слова.       Его прихода ждали в султанских покоях сам султан и его верный друг.       — Как Михримах поживает?       — Не могу сказать, что хорошо, мой повелитель, — честно ответил Ташлыджалы, — но я делаю все, чтобы раны госпожи быстрее заживали. Она даже пригласила шехзаде Джихангира во дворец. Раньше и видеть его не могла.       Мустафа одобрительно кивнул.       — Я все еще удивлен и расстроен, что вы тогда мне ничего не сказали. Я бы сделал все, чтобы влюбленные обрели счастье!       Яхья вздохнул и усмехнулся. Им обоим тогда и не было нужно. То были лишь отношения, лишенные успеха, игра, интрига, которую отчаянно хотелось пережить. Это как бродить по краю бездны. И сейчас Яхье нужно все, чтобы остаться тем поэтом, желавшим пройтись по краю.       — Где вы видели таких влюбленных, повелитель, что рассказывают свою тайну и пытаются ее решить?       Мустафа рассмеялся. Уклончивый ответ Яхьи удовлетворил его волнение.       — Где же Джихангир? — раздраженно спросил Мустафа, — дворец не такой большой, должен был уже вернуться!       Лучше бы не возвращался — считал Великий визирь.       — Простите, повелитель, — Яхья настороженно посмотрел на Мустафу, — вы уверенны в Джихангире? Конечно, без сомнения, он любит вас и не думает о троне, но, все же, он сын Хюррем Султан! И однажды он это поймет.       — Я в нем соперника не вижу, Яхья! А в ком видел, все решено!       — Узнаем, когда придет ответ из Кютахьи, повелитель!       Кютахья. Дворец шехзаде Баязида.       В Кютахье с утра шел сильный дождь. Ливень и не собирался прекращаться, бездумно наводя по улицам буйные ручейки. Казалось, небо решило выплакать все слезы заранее. Рана Султан сидела у постели мужа, сжимая его твердую руку. Баязид спал. Наконец.       С того момента, как Баязид вернулся из Стамбула, постепенно, он начал слепнуть. Сначала просто ухудшилось зрение, и заболели глазные яблоки, а затем все более расплывчатым и темным становился мир.       — Пока мы ничего не можем сделать, но все наладится, шехзаде, — как один повторяли лучшие лекари со всей необъятной империи.       — Скоро шехзаде полностью потеряет зрение, султанша, такова воля Аллаха, — уже за дверями говорили они Ране, — будьте рядом с ним. Надеюсь, ничего больше не произойдет.       Никто не мог найти причину. Пришли к выводу — стресс. У шехзаде точно есть стресс, особенно после событий в Эрегли. Но Баязид знал ответ.       — Это кара Аллаха за предательство отца и матери, Рана, — однажды в такую же дождливую ночь произнес шехзаде.       — Что ты говоришь такое, Баязид, ты не сделал ничего плохого! — она гладила его по спутанным волосам, целовала напряженные веки.       — Это очевидно Рана! Видно Аллах не хотел спасения брата Мустафы.       Рана ничего не ответила, смотря на шехзаде. Она не знала, что сейчас ее сыновей заражают оспой. Придется строить новый мир, на руинах и в кромешной темноте.       — Аллах все еще с нами, шехзаде, вы живы!       Шехзаде поцеловал ее руку. Начавшая утихать любовь в его сердце, вернулась вновь. Ведь Рана была с ним, рядом, сама заботилась о нем, отослав служанок. Она заслужила лучшего.       — Я отправил повелителю письмо с просьбой о разрешении брака!       — Что? Шехзаде... — от шока у султанши не находилось слов.       Баязид чуть улыбнулся.       — Только благодаря тебе я не опускаю руки и учусь жить таким... Только будь рядом и не отпускай мою ладонь.       — Никогда не отпущу, моя любовь, никогда!       Дождь не сбавлял обороты. Его уже ждала Маниса.       Стамбул. Топкапы       Совет дивана для Джихангира прошел крайне скверно. Он еле унимал злость, что не утаилось от Яхьи. Великий визирь все время еле сдерживал себя, чтобы не поставить шехзаде на место.       — Я отказался от его плана похода на Персию, вернее отложил, конечно, он злится! — ответил на претензии Мустафа.       — Вы иногда очень наивны, повелитель!       Что-то сверкнуло во взгляде повелителя. И Яхья понял, Мустафа вскоре не сможет воспринимать такие слова, нужно быть осторожнее.       После совета Мустафа, Джихангир и Мехмед гуляли по саду. Светило яркое солнце. Узнав, что шехзаде и повелитель в саду, Лукреция подошла к Эсманур.       — Эсманур-хатун, — Лукреция осторожно положила руку на ее плечо, — пошли в сад погуляем!       — В сад? Позже, я к повелителю хочу! Давно его не видела!       Лукреция хитро улыбнулась.       — Так он и гуляет в саду!       Шехзаде и султана они нашли у палатки для отдыха.       — Повелитель! — поклонилась Эсманур, за ней Лукреция, — мы с Лукрецией-хатун решили прогуляться, очень рада, что и вы тоже.       Султан нежно улыбнулся своей фаворитке.       — Я бы с радостью продолжил прогулку с тобой, моя Эсманур!       Эсманур взглянула в его глаза. Она в них, в отличие от всех бывших фавориток Мустафы, не тонула, но и ее манил их блеск. От обаяния султана было очень сложно убежать, даже если это именно ты расставила сети.       Вместе с Эсманур Мустафа ушел, оставив Мехмеда на его дядю.       — Лукреция, — ласково произнес Джихангир, — Лукреция, значит.       Лукреция никак не выходила из его головы. Умная, безумно красивая наложница султана, которая должна была бы бороться за его сердце и, Джихангир был уверен, легко бы победила всех девушке в гареме, вдруг заинтересовалась им. Им – страшным, некрасивым (как он думал из-за горба), неполноценным. Лукреция считала его красивым, умным и романтичным. Джихангир не сомневался в этом, ведь слышал ее слова. Но верить в такое было так трудно!       Лукреция подошла к нему очень близко. Джихангир никогда не видел, чтобы на него смотрели так. Так открыто, искренни и заинтересованно.       — Помните, при нашей первой встречи, я играла на скрипке? Если позволите, я хотела бы поиграть вам еще, — Лукреция слегка коснулась его руки, — а вы прочитаете мне одну из ваших книг! Пусть это был бы и не итальянский, пусть греческий или фарси, я бы слушала с удовольствием и все понимала!       Повелитель, даже не подозревая о любовных словах свой наложницы в адрес брата, гулял с фавориткой.       — Повелитель! — Эсманур остановилась у выхода из дворца, — мне в голову пришла одна безумная идея!       — Какая же? — с интересом спросил султан.       Эсманур таинственно улыбнулась, огляделась, словно боясь, что их подслушают, подалась к султану и прошептала:       — Я бы хотела провести с вами день так, словно мы простая женатая пара. Не султан и его фаворитка, а просто Мустафа и Эсманур, которым не важны дела государства и гарема, они живут одним днем и скромно благодарят за это Аллаха.       Мустафа закрыл глаза и представил все это. Ему, и правда, иногда хотелось не быть членом династии, а простым османом, обычным мужчиной из народа. Он торговал или же пошел в армию. Да, скорее всего стал янычаром. Он бы воевал, защищая честь Империи, а потом возвращался домой, где ждала его милая жена с детьми. Имена у этой жены были разные – Эфсун, Хелена, Михрюнниса. Пусть теперь ее зовут Эсманур.       Стамбул.       В простых одеждах Мустафа и Эсманур покинули дворец. Они слились с толпой народа на рынке. Люди вокруг не кланялись им, они не замечали. Лишь редкие паши и беи, знавшие султана в лицо, кратко кивали ему и, шокированные, шли дальше, желая быстрее рассказать женам.       Погуляв по рынку, они купили немного еды, чтобы самим приготовить. Воспитанная рыбаками, Эсманур отлично умела готовить рыбу. Сейчас она очень скучала по тем дням. Особенно по человеку, которого называла отцом. Нико вырастил ее как свою дочь, заботился, старался дать ей все, что мог, и даже научил играть на скрипке, он тоже умел играть. Правда не особо любил.       Порой Нико винил себя, ведь не может дать девочке то, что мог бы Ибрагим. Но Манолис, перед смертью, ему сказал:       — Ей не нужно было от тебя ничего, кроме любви и заботы, и ты это дал, Нико! Ты отличный отец, я, признаться, даже не ожидал!       Тогда Диана и Нико остались одни в этом огромном большом мире. Он крепко держал ее за руку, цепляясь, удерживаясь на плаву. А она скучала по маме, которую плохо помнила, по дедушке и по кому-то еще.       Чтобы исполнить задуманное, Мустафа купил дом. Небольшой и скромный, но даже уютный. По просьбе Эсманур тут поселят одну бедную семью, что они встретили на рынке.       — Теперь это наш дом?       — Да, хатун, теперь это наш дом.       До того, как оказаться в Империи, к Диане сватался один местный сын купца. Он был младше, но хорош собой. Нико парень очень нравился. Вроде хороший, смышленый и честный.       — Выйду за тебя, если купишь мне самый большой и богатый дом в Парге! — Каждый раз отвечала Эсманур.       Эсманур прижалась к Мустафе. Тоска сжимала ее сердце. Хотелось домой – в родную Паргу. Но она должна сделать то, зачем приехала! Иначе старания все напрасны. Уже нет возможности развернуться и помнить все как сладкий сон.       — Этот дом лучше любого дворца!       К вечеру Эсманур приготовила рыбу. Мустафа помогал. Он еще ни разу ни готовил, не разделывал рыбу. Это было трудно, но султан честно справился. Как мог.       — Ты прекрасно готовишь, моя дорогая Эсманур!       Эсманур положила султану еще рыбы и улыбнулась.       — Мой отец научил меня многому, в том числе и готовить так вкусно рыбу. Я никогда не забуду те дни, как было хороши весело, повелитель, никогда!       Мустафа взял ее за руку и притянул к себе, посадив на колени. Он поцеловал Эсманур в ключицы и крепко прижал к себе.       — Я тоже никогда не забуду этот день, Эсманур, никогда!       Топкапы       Узнав об решении Мустафы от служанки, Ниса пришла в бешенство. Султанша от злости чуть ли не избила бедную девушку до смерти.       — Как он может? Как?! Я его жена, а он уходит из дворца с ней? С этой рабыней? — Разве может позволить такое дочь великого Барбароссы?       Трясясь от страха и ужаса, Айя спряталась в прачечной. Евнух, проходя мимо, услышал девушку.       — Аллах-Аллах! — Давуд присел рядом с хатун.       Айя была бледной, а глаза ее красными от слез. Всегда аккуратные волосы служанки растрепанными прядями спадали на дрожащие плечи.       — Что же случилось с тобой? — впрочем, он уже понимал ответ.       Айя испуганно посмотрела на главного евнуха. В его строгих, тронутых тяжелыми решениями глазах, отразились печаль и сожаление. Таким Айя его видела впервые и первой.       — Это наказание, что не принесла отраву для Эсманур и что повелитель ушел с ней! — Айя показала евнуху синяки на руках. — их больше.       Давуд вздохнул. Он хотел накричать на хатун, во многом из-за того, что чувствовала свою вину, и это евнуху совсем не нравилось. Но вместо этого он сказал:       — Нет никого более жестокого гареме, чем султанши, борющиеся за внимание султана, только вот между друг другом, — Давуд слабо усмехнулся, — много тут было таких.       Айя прекратила плакать и в упор посмотрела на главного евнуха.       — А мне что делать теперь, ага?       — Я сделаю все, что смогу, но однажды ты не выдержишь и выполнишь один из ее приказов. А потом и все, Айя-хатун, не бывает по-другому. Во дворце нет невинных — султан, шехзаде, султанши, евнухи, калфы, наложницы – все. У каждого свои грехи.       Айя всхлипнула, вытирая слезы. От слов евнуха сердце служанки забилось чаще. Темное будщуее нависло над ней.       — А у тебя какие грехи, ага?       Давуд вздрогнул.       — Я отведу тебя к лекарю и принесу ромашкового чая с лукумом! И ты успокоишься, хатун!       На совете падишаха не было. Яхья, получив сообщение о том, что Мустафа не придет, собирался по обычаю сесть на его место и спокойно вести совет, но шехзаде остановил его, схватив за плечо.       — Паша, — Джихангир достаточно неплохо относился к Яхье, ведь тот верно защищал брата Мустафу и даже смог успокоить тоску в сердце Михримах, но быть визирем… — без Мустафы я его замещаю.       — Не было такого приказа, шехзаде, — не теряя гордости, сказал Великий визирь.       Джихангир посмотрел на него полным презрения взглядом. И тут Яхья все понял. Да, он не был безумно хорош в политике, опыта пока было мало, но визирь проводил дни в библиотеках, читал еще больше книг, чем знал, подолгу беседовал с муфтием и учителями из бурсы, пытаясь быть достойным своей должности. Однако он хорошо читал человеческие души.       — Как прикажете, шехзаде, — в каждом звуке читалось желание сопротивляться.       Пусть Яхья и назначен незаслуженно визирем, но опирался на советы остальных визирей совета, а из-за этого никого не раздражал и даже нравился (они думали, через него смогут управлять султаном). Не настало еще время взлета, и птицей опасной Ташлыджалы не обратился. Лишь пока.       Стоило Джихангиру сесть на место, которое занимал либо султан, либо Великий визирь, сердце предательски остановилось. Ему показалось, что он, как отец, сильный, отважный, блистательный новоиспеченный султан, который завоюет не только Родос, но и дыханием своим дотянется до Ватикана. И красавица наложница, способная быть его интересным собеседником и музой для стихов, уже есть.       — Мой повелитель, — сказали бы паши, желая упасть на колени и поцеловать подол его кафтана.       Но они говорили другое, без всякого восхищения или осознания своего более низкого статуса:       — Шехзаде…       Мехмед-паша докладывал, как обстоят дела в Анатолии, как подавлен небольшой бунт в Акшехире, как… как отменен поход на Персию, из-за составление тактик и плана к которому Джихангир не спал несколько ночей, в который вложил все свои таланты полководца и стратега, чтобы Мустафа, вот так вот просто, не возвысил его, а ткнул лицом в грязь.       — Шехзаде, вы меня слышите? — осторожно спросил Мехмед-паша, боязливо поглядывая на Яхью-пашу, словно если что, тот сможет его спасти.       Джихангир резко встал и подошел к паше. Сейчас он не чувствовал свой горб. Он был статным, красивым и высоким Сулейманом, от нежного взгляда которого отправляются в Рай наложницы, от грозного взгляда которого отправляются в Ад неверные и провинившиеся подданные.       — Шехзаде Джихангир! — Яхья вытянул руку вперёд, словно хотя придержать шехзаде и плечом перекрыл Мехмеда-пашу, повелителю прислали подарки из России и Польши. Не желаете взглянуть, прежде чем мы отправим их в покои падищаха?       Иллюзии быстро разбились, оставив Джихангира перед пашами – одинокого, запуганного самим же собой, неуверенного в себе мальчика.       — Нет Яхья, это ведь подарки султану! А я не султан! — пока.