Великолепный век: Мустафа

      Март 1555. Аллепо       Давуд не спеша шел по нагретой солнцем траве. Дождя не было, но он чувствовал, как воздух напряжен, будто готовясь к ливню. Евнух молил о дожде, который окончательно смоет все грехи. Здесь, в доме, который принадлежал ему по праву рождения, его ждала девушка. Ее лицо было прикрыто вуалью, но Давуд видел, как умиротворенно она улыбается.       — У меня есть имения, подаренные господами, и много денег, нам хватит на долгие годы. Но готова ли ты отказаться от всего? — сказал ей евнух, перед тем, как покинуть дворец, — у нас не будет пути назад!       Она лишь улыбнулась ему. Айе не нужны были ни деньги, ни дома. Все то, что заработал Давуд, оказалось лишь грузом. И даже невозможность иметь детей не напрягала Айю, ведь счастье для нее было не в них. Да и кто мешает усыновить?       — Лучше откажись от всего, отдай нуждающимся и бедным. Зачем нам эти деньги, паша? — она мягко взяла его руки в свои, — тот дом, о котором ты рассказывал, в Аллепо, он и станет для нас родным. Большего и не нужно! Нам для счастья нужна лишь крыша и мы, верно?       Евнух поцеловал ее руку. Их обоих током пробила дрожь.       — Завтра мы станем свободными!       И они стали. Султан даровал свободу Давуду, а новая хозяйка Нергисшах, своей рабыне.       — Свидетель со стороны невесты, принимаешь ли ты…       Давуд их совершенно не слушал. Лучи раннего солнца проходили сквозь решетку на окнах. Она слегка касалась его руки. И ничего не могло быть прекраснее.       — Обряд никяха совершен. Во имя Аллаха милосердного…       Айя захотела крепко обнять мужа. Она была счастлива. Та испуганная, словно молодая лань, девочка на татарском корабле, думающая, что плывет в лапы смерти, смеющаяся не смотря ни на что, как бы ни кричала султанша и какие бы грехи не просила делать. Испуганная, забившаяся в угол Дианта приняла ислам, смирилась с тем, что не станет фавориткой, да и не хотела. Чем больше она видела боль госпожи, тем меньше хотела в покои султана. Эта девушка вышла живой и невредимой из бури, что готов захлестнуть Топкапы.       — …. О, Всевышний, сделай этот брак счастливым и благословенным! Объедини их сердца, как объединил сердца Адама и Евы, пророка Мухаммеда и супруги его Хадиджи.       Гул сердца Давуда напрочь перекрывал молитву, но губы шептали заученные слова. Евнух с легкостью выдохнул, отпуская с плеч всю тяжесть своей жизни.       — Ты воздух, которым я теперь могу дышать, ты самый красивый и неземной цветок, подаренный мне Аллахом!       Айя взяла его за руку и засмеялась. Смех ее раскатился по комнате переливом сотни звонких колокольчиков. Больше они не будут плакать. Больше Айя не будет плакать, а лишь звонко смеяться, влюбляя в себя весь Аллепо, как когда-то солнечный Крит.       Май 1554. Маниса. Дворец Мурада       Последние дни Гюльфем плохо спала и мало ела. Все её мысли крутились вокруг событий девятилетней давности, проносящихся перед глазами, словно произошли час назад. Она видела гроб султана Сулеймана, его спокойное, но измученное годами лицо, застывшее, словно вот-вот, да проснется, видела гроб Хюррем Султан, только в смерти нашедшую покой, видела гроб шехзаде Селима, узнавшего предательство старшего брата. Но стоило начать думать дальше, как воспоминания неслись к покойному Ибрагиму-паше, потерпевшему крах за не там и не то сказанное слово, к покойной Хатидже Султан, погибшей от мук потерянной любви. Все они были жестоко преданы, все они пролили кровь ради трона великих османов.       Вот только один небольшой гроб в самом дальнем углу сознания отчаянно оставался нетронутым, к нему редко подходили, боясь нарушить покой. Ведь если она подумает о нем, позволит воспоминаниям взять верх, то уже не сможет держаться. Один единственный невинный покойный — шехзаде Мурад — ее сын, покинувший этот мир не из-за интриг и власти, а из-за прихоти Аллаха и проклятой оспы, унесшей немало жизней.       Гюльфем-хатун уже не знала, любит или ненавидит этот жестокий дворец, ставшей домом. Она так отчаянно хотела вернуться в Манису, пройтись по красивым садам и знающим больше смеха и меньше крови коридорам.       Устав от вечного гнета дворца, пытаясь побороть в себе желание убить Мустафу, которого она любила как родного сына, Гюльфем написала письмо Нурбану Султан и покинула Стамбул, спросив разрешение у Мустафы, приехала в Манису.       В этом санджаке её, юную четырнадцатилетнюю Розалину, девочку из Сицилии с большими, горящими мудростью не по годам глазами, продали османские пираты в гарем шехзаде Сулеймана. И здесь начался ее Рай. Ставший при этом и Адом.       Нурбану, Мурад, Гевхерхан, Эсмахан и Шах встретили Гюльфем с почестями и искренней радостью. Во дворце Нурбану Султан Гюльфем стало спокойнее дышать. Она часто гуляла по коридорам и дорожкам сада с овдовевшей султаншей и рассказывала ей о своих годах в Манисе. О юных годах, о любви и преданности шехзаде Сулеймана, об их сыне Мураде с большими, как у матери, глазами. И Нурбану внимательно ее слушала.       С приходом Гюльфем Нурбану стала спокойнее, и в душе появилось чувство, словно мать, которой у нее никогда толком и не было, наконец обняла ее. Ведь кому нужен бастард, опорочивший два рода? А Гюльфем было все равно, она сама рабыня, наложница в османском плену, заложница дворцовых интриг, она лишилась огромной части своей души и отлично ее понимала. Пусть они и были разными.       Гюльфем снова начала радостно улыбаться, словно два призрака — та Гюльфем, что жила в Манисе, и эта, из Топкапы, наконец стали единым целым. Гюльфем решила остаться здесь навсегда. Гюльфем больше не хотела страдать. А здесь не будет тех интриг, она уверена в этом.       Когда Гюльфем не пришла на завтрак в саду, Нурбану забеспокоилась, отправив Джанфеду к хатун. В покоях было душно. Гюльфем лежала на кровати, мирно улыбаясь. Но она не слышала голос калфы, не чувствовала ее прикосновений и попыток разбудить. У Нурбану вырвали еще одну часть сердца. И кого теперь в этом винить, Мустафу или Аллаха?       Последние дни Гюльфем чувствовала терпкий, сладкий запах шербета, который так любил ее шехзаде Мурад. В тот день, бледный, с кругами под глазами, слабый от оспы, он чувствовал этот назойливый, приятный запах самого любимого напитка.       Мураду было всего лишь восемь лет. Его угольно-чёрные волосы до плеч липли к мокрому от пота лицу. И даже холодные тряпки не помогали унять жар. И как лекари не запрещали, Гюльфем пустили к сыну. Она держала шехзаде Мурада за руку, когда тот в последний раз вздохнул, устало посмотрел на мать и закрыл карие глаза.       Гюльфем больше не было ни тепло, ни холодно. Запах шербета ушел, оставив хатун в недоумении. Она была одна, в окружении сада Манисы, словно пронизанного утренним туманом.       — Матушка! — раздался тонкий голос Мурада, словно эхо из прошлого, и радостная Гюльфем обернулась, забыв обо всем, что оставила рядом со своим телом.       Шехзаде кинулся к матери и крепко обнял ее, будто не видел уже много, много лет. Гюльфем крепко сжала его хрупкое тело и поцеловала в лохматые волосы, в нежную кожу щек.       — Мой шехзаде, — в голосе Гюльфем больше не было вечной тоски.       — Гюльфем, — властный, нежный голос заставил Гюльфем оторвать внимание от сына.       По дорожке сада к ней шли Хатидже и Сулейман, они улыбались, и счастью их не было предела. И казалось, будто смерть их не была трагична. Хатидже Султан протянула руку. Гюльфем покорно встала и, взяв сына за руку, направилась к лучшей подруге. Силуэты их обволок свет.             Конец ноября 1555. Стамбул. Топкапы       Джихангир прижался к холодной стене темницы. Раз за разом он прокручивал в голове тот момент, когда проткнул живот старшего брата ножом. В этот момент вся спесь власти, ее липкие щупальца, отступили. Шехзаде опустился в бездну отчаяния и раскаяния.       — Разве не этого ты хотел? — сказал сам себе Джихангир, — разве не к этому шел?       Джихангир слабо слышал голос своей жены. Дениз не пускали к мужу. Он и не хотел, чтобы его Дениз, увидевшая в нем великого мыслителя и политика, лучшего из шехзаде, вдруг обнаружила его жалким, уничтоженным, с кровью брата на руках. Джихангир знал свою судьбу, решил не сопротивляться воли Аллаха. Лишь было жаль Дениз и маленького Османа. Шехазде посмотрел свои окровавленные руки.       — Простите меня! Мне жаль, мне так жаль! — Джихангир прикрыл руками лицо, словно пряча его от строгого взора Аллаха.       Дениз безуспешно била по двери темницы, срывая кожу до крови.       — Пустите, пустите меня к нему! Я приказываю вам! Я жена шехзаде Джихангира! Пустите!       Дениз прижалась спиной к стене и скатилась по ней вниз. Стражники с жалостью смотрели на раздавленную горем госпожу. В этот момент к темнице прибежала Михримах Султан.       — К нему не пускают, госпожа! — глаза Дениз стали красными от слез.       — Нужно поговорить с повелителем, идем! — Михримах помогла девушке встать.       Дениз взглянула в ее глаза. Михримах было очень страшно, у брата практически не было шансов выйти живым. Но потерять его она не могла!       — Все пошло не по плану, госпожа! Почему он напал на повелителя? Мы только собрали силы в Египте, чтобы устроить бунт! А теперь… — Дениз бросила взгляд на темницу, — теперь нет ничего. За что мы боролись, Михримах Султан? За это? — Дениз истерично усмехнулась, — он не брата ножом проткнул, он нас уничтожил, он себя уничтожил! И я даже не могу винить себя! И вас! Это он и это…       Султан, живой, но побитый, смотрел на Босфор. Ему так хотелось оказаться среди этих холодных волн и не знать, кто он и кто его предал.       — Мустафа! Повелитель! — Михримах упала на колени рядом с ним и взяла за руку, — я не знала. Если, если бы только Джихангир рассказал мне о своих планах, я остановила бы его!       Мустафа перевел взгляд на сестру и надломлено улыбнулся.       — Я тебе верю, дорогая Михримах. Если бы ты знала, я уже был мертв, а Джихангир взошел бы на трон!       Михримах проглотила поступившие к горлу слова. Она лишь поцеловала руку брата и прижала ко лбу. Его ледяная ладонь сильнее пускала по позвоночнику дрожь.       — Что вы… как вы накажите брата, повелитель? — осторожно спросила Михримах.       Мустафа ответил не сразу. Рана в животе безумно болела, и приходилось прикладывать немало сил, чтобы делать вид, что он не чувствует боли.       — Если сам Джихангир решился на такое, то скажи мне, сестра, что мешает это сделать ослепшему Баязиду или отказавшемуся от престола Мураду? — Он посмотрел в ее испуганные глаза, перевел взгляд на застывшую в ужасе Дениз, готовую вот-вот упасть в обморок, — я еще не принял решение, — соврал султан, — а пока вы можете его увидеть!       Кютахья. Дворец Баязида и Раны       Рана Султан быстро спустилась к небольшой беседке. В ней редко проводили время, так как она находилась на самом краю территории дворца. Но именно там ее ждала Нурбану Султан.       Нурбану весело играла с маленькой Айше Султан. Своих детей она так же привезла в Кютахью, чтобы дети провели время вместе. Единственное, что печалило их, не увидят умерших братьев.       Рана Султан кивнула, и служанка, взяв юную госпожу за руку, удалилась прочь.       — Рана! — Нурбану указала рукой на подушку рядом с собой, — сегодня отличный вечер!       — Я рада, что вы приехали! И Баязид. Он очень скучает по брату, пусть и не признает. Но я вижу!       Нурбану слегка улыбнулась. Ей нравилось общаться с милой и спокойной Раной. После всех событий и потерь, казалось, только с такими людьми и можно вести диалог, чтобы не сломалось сердце.       — Яхья-паша давно не писал, — вдруг сказала Нурбану, — что-то происходит в Стамбуле. Надвигается буря, сильная буря, так сказали мне звезды!       Рана равнодушно пожала плечами.       — Значит, хорошо, что мы не в Стамбуле!       Нурбаун завидовала Ране, ведь та может обнимать любимого, быть рядом с ним. А ее Селим мертв. И мертвым останется. Навсегда черные платья стали частью гардероба султанши.       — Ахмед-паша, слуга Ташлыджалы, заезжал к нам. Мне сказали, что он заходил в корпус янычар, тайно, переодетый в простую одежду. А потом там человек умер. Некий Ильяс-бей, — Рана пристально посмотрела на Нурбану, — он что-то сказал Баязиду, не знаю, но, шехзаде был в бешенстве, а потом долго плакал.       Нурбану внимательно следила за отреченным лицом Раны.       — Так значит, эта буря здесь родилась?       Стамбул. Топкапы       Дениз остановилась у ташлыка. Девушки шушукались, смотря на нее.       — Так тебе и нужно, змея! Теперь мы знаем, чего ты на самом деле хотела!       — А мы думали, как на такую наш невинный шехзаде взглянул? А вы, оказывается, похожи!       От выплаканных слез у Дениз не было сил отвечать девушкам. В другой момент она бы быстро прижала всех к стене.       — Какая ты жалкая, хатун!       Дениз была готова упасть в обморок.       — Как вы смеете так говорить! Да кто вы такие? — несмотря на боль в животе, повысила голос Эсманур, — вы всего лишь жалкие рабыни, а Дениз Султан член династии, мать шехзаде! Знайте свое место, хатун!       Девушки потупили взгляд. Дениз благодарно посмотрела на подругу. Эсманур погладила ее по растрепавшимся волосам.       — Мне жаль, что так вышло с Джихангиром! — Эсманур взяла подругу за руку и повела вслед за собой, оставляя ташлык позади, — если ты хочешь, я останусь этой ночью с тобой во дворце!       — Спасибо тебе, за то, что заступилась и за то, что не отвернулась. — Дениз никогда этого не забудет.       Михримах пустили к брату лишь в сопровождении Яхьи.       — Джихангир! — Михримах в ужасе посмотрела на его.       — Прости меня! — Джихангир крепко обнял сестру.       — Почему ты так поступил, брат?       Джихангир испуганно посмотрел на Яхью. Он не знал, стоит ли говорить правду. Уже находясь в темнице он понял, что брат-султан не был виновен в смертях стольких шехзаде, и есть доказательства лишь в смерти Селима.       — Узнав о смерти Мехмеда я… — Джихангир замолчал, увидев спустившуюся Дениз, — мой ангел! Не стоило приходить!       Ташлыджалы многозначительно посмотрел на Михримах. Еще раз обняв брата, султанша поцеловала его в лоб.       — Я тебе обещаю, ты будешь жить! Брат помилует тебя! — сказала она на прощание.       — Тебе не стоило видеть меня таким!       Дениз положила руки на его шею, мягко поглаживая. Она говорила так, словно ему не грозил эшафот: спокойно и нежно.       — Мне стоит видеть тебя любым! — она посмотрела в его ярко-голубые глаза, запоминая каждую деталь, — ты все еще самый лучший и самый достойный шехзаде. Для меня ты всегда был и будешь таким!       — Так трудно верить, что ты так говоришь про меня! Это все еще так нереально, моя Дениз!       Дениз коснулась губами его губ, а потом улыбнулась. Она не плакала, совершенно не плакала. Здесь и сейчас нужно запомнить каждый момент, когда повернуть назад нельзя. Она знала, ее муж не станет бежать. А султан не станет прощать, как бы ни было больно. Она видела это в его глазах, то, что так отчаянно не заметила Михримах.       — Что может быть реальнее нас, мой шехзаде?       Они были вместе, пока Яхья-паша не вернулся со стражей. Чем дальше уходила Дениз, тем сильнее ее нежная кожа покрывалась холодным потом и пересыхали от ужаса губы.       — Держись, — крутились в ее голове слова Эсманур, — как Нурбану Султан. Я слышала о ней. Она сильная. Она выстояла ради детей и памяти шехзаде. И ты сможешь!       Дениз повторяла себе это. Ноги подкашивались. Кто-то из евнухов бережно придержал ее.       Джихангир остался один на один с Яхьей. Паша сел рядом с шехзаде, прислонившись к холодной стене. Они сидели друг напротив друга, разговаривая так, словно не знали исход.       — Я так боялся, шехзаде, не спал ночами, — Яхья усмехнулся, — я боялся, что вы можете занять трон.       — Я и сам так думал. Я и сам этого боялся! — признался Джихангир, — словно два меня хотят противоположного. И в один момент, подаваясь слабости, выиграл второй, захватил разум и уничтожил. И мне совершенно некого в этом винить, паша!       Яхья понимал, о чем говорил шехзаде. Слишком хорошо понимал. И Джихангир видел это в его уставших глазах.       — Зато вы хоть выспитесь, паша! — улыбнулся Джихангир.       Часть Яхьи хотела, чтобы ворвался стражник, сообщая, что султан помиловал брата, раскаялся в своем решении. Такой стражник, и правда, бежал со всех ног.       Палач достал из кармана шелковый шнурок. Джихангир, увидев это, печально улыбнулся. Вместе с тем груз и тяжесть всех лет, навсегда прицепленные к спине, наконец, не чувствовались. Ему вдруг стало так легко. Палач затянул веревку на шее Джихангира. Шехзаде лишь слегка дергался, отдаваясь воле Аллаха. Посланный султаном стражник прибежал, когда тело шехзаде покинула душа.