Великолепный век: Мустафа

      Апрель 1563. Амасья. Дворец шехзаде Мехмеда       Новости о том, что Эсманур Султан является дочерью Ибрагима-паши дошли до Амасьи. Михрюнниса была в бешенстве, так как теперь, нарушая все законы, именно Эсманур указывалась как первая жена и ей выплачивали больше, чем Валиде. А что бесило сильнее — султан распустил гарем (всех наложниц, что уже были, Мустафа отдал в жены пашам и знатным беям). Плакать и проклинать мужа у Нисы больше не было сил.       — Почему же она так долго скрывала это, госпожа? — удивилась Джемила.       — Не знаю, — Ниса задумчиво посмотрела на нее, — наши отцы были близкими друзьями, они уважали и ценили друг друга. Если бы они были живы…       — Как жаль, что их больше нет, госпожа!       Михрюнниса вяло улыбнулась, представляя, какой была бы жизнь.       — Тогда Эсманур бы не попала в гарем. Как порой любит шутить судьба, Джемила! Ты так юна, ты еще не видела всего, и лучше бы не видеть!       Тут в покои вбежал шехзаде Мехмед. Он был разъярен.       — Сынок, что случилось? — испуганно спросила Ниса, резко встав.       Шехзаде Мехмед протянул матушке смятое в гневе письмо. Шехзаде трясло от ненависти и злости. Смятая бумага с печатью Яхья-паши выпала из ее рук.       — Главным наследником объявлен Ибрагим! — каждое слово отчетливо слетало с губ, разъедая все вокруг, — в течение месяца я должен покинуть санджак и прибыть в Трабзон!       Ниса растерянно посмотрела на сына. Она боялась, что это случится. Но еще больше боялась такой реакции. Главное было сохранить спкойствие.       — Я прикажу собираться!       — Нет! Я не уеду!       Ниса приказала Джемиле выйти. Когда служанка ушла, султанша крепко обняла сына, а после посмотрела в его полные обиды глаза.       — В Трабзоне родился твой великий предок султан Сулейман! Твой отец уехал сюда, в Амасью из Манисы. Если бы он начал бунтовать, правил бы?       — Но как он мог, матушка?       Шехзаде Мехмед очень любил и уважал Эсманур Султан, несмотря на вражду с матерью, и тепло относился к шехзаде Ибрагиму, очень скучал по прогулкам и дракам на матраках. Но такого стерпеть он не мог!       — Вы правы, матушка, жизнь моего отца должна стать мне примером!       — Мехмед, — в голосе Нисы послышалось волнение, — что ты задумал, сынок?       Мехмед печально ухмыльнулся. В глазах загорелись недобрые огоньки.       Кютахья. Дворец Раны Султан       Отдохнув от Стамбула, Яхья за неделю написал несколько стихотворений-романсов. Больше всего Михримах Сулатн понравилась поэма Шах и Нищий, рассказывающая о том, что давно и много, на разных языках, поэты и философы повторяли, да их не слышали: мы нищие без любви.       — Приди, давай осушим залпом — Приди, мы прогуляемся по городу, и залпом осушим вина из чарки! Ох, набожный аскет, бывало ль так, чтобы мудрый избегал таверны? И стоит мне увидеть те уставшие глаза, теряю я рассудок сразу. Тучи тяжелые вздохов моих, льют слезы града и дождя. *       Михримах с наслаждением слушала бархатный голос поэта. Взгляд ее упал на Баязида, гуляющего вместе с Михрумах Султан, недавно вышедшая замуж за Дамат Музаффера-пашу и ждала появления на свет ребенка. Следом за ними бежала десятилетняя Айше Султан. Баязид шел так, словно не был слепым.       — Мы с тобой одни остались, — сказал шехазде Баязид сестре в день ее приезда, — я рад, что теперь ты рядом.       Баязид обнял сестру. Вся его спесь, утерянная вместе со зрением, подошла к горлу комом. Долгое время они стояли так, вспоминая всех тех, кого любили, и кто покинул их.       — Очень красиво, — похвалила подошедшая Рана Сулатн.       — Спасибо, — скромно улыбнулся поэт.       Яхье и Михримах было хорошо. Но ощущение тревоги последние дни снова начало накрывать Ташлыджалы.       — Служанка, убирающая покои сулатнзаде, нашла это, — Рана протянула письмо паше, — не волнуйтесь, я уже с мальчиком поговорила, он боялся, что вы уедете отсюда и снова станете грустными, — оправдала племянника Рана.       Гул сердца заглушал мысли. Мустафа звал, требовал, приказывал. Яхья-паша должен вернуться в Стамбул.       Стамбул.Топкапы       Расцветающие тюльпаны еще соседствовали с розами, наполняя воздух дивным ароматом цветов. В предвосхищении наступающей жары, Стамбул цвел. Эсманур с наслаждением вдыхала запах цветов, пока легкий ветер игрался с жемчужной тканью ее платья.       У шатра ее ждали муж и два сына. Ибрагим и Ахмед улыбнулись маме: Ибрагим широко, Ахмед лишь слегка, но так же искренне, как и брат.       — Моя госпожа, свет моих очей, — Мустафа взял жену за руку, на которой красовался изумрудный перстень, подаренный султаном, — знала бы ты, как я счастлив.       По лицу султана в его счастье верилось с трудом, но хасеки видела блеск, пусть и слабый, в его глазах.       — Я хочу завтра съездить в свой вакф, там скоро все будет готово, — сообщила Эсманур.       — Можно, мы поедем с вами, Валиде? — спросил Ибрагим, — мне бы хотелось как можно больше времени провести с вами, перед отъездом!       — Конечно, сынок! — Эсманур поцеловала сына в черную макушку. Внешне Ибрагим был очень похож на мать, — я буду очень сильно скучать по тебе. Буду писать каждый день. А когда родится твоя сестричка, мы приедем к тебе и не на один месяц!       Эсманур было страшно отпускать сына таким юным в Амасью. Так что султанша решила до его пятнадцатилетия, все же, оставаться с ним, а потом вернуться в Топкапы. Оставить воспитание и становление сына на пашей, даже проверенных, она не могла, если это не Яхья-паша. Ахмед же оставался в Стамбуле и был этому очень рад.       Не рад был лишь шехзаде Сулейман. Наблюдая из окон своей комнаты за милыми посиделками, он с неистовой яростью крушил комнату. В ход летело все. Он пылал, подобно своим волосам, желая испепелить весь Топкапы.       — Шехзаде! — на шум прибежал Зюмрют-ага, — что же вы делаете, шехазде?       Растрепанный, тяжело дышавший, шехзаде сел на кровать, опустив голову. Зюмрют-ага, чуть подумав, сел рядом с шехазде. Ведь, какие бы ни были титулы, Сулейман являлся всего лишь маленьким мальчиком, которому явно было очень больно.       — Я тоже так однажды разнес комнату, — вдруг сказал Зюмрют.       — Правда? — шехазде недоверчиво сощурил карие глаза, — ты же всегда такой спокойный!       — У всех в душе есть боль, мой шехазде, и порой боль сдерживать невозможно, каким бы спокойным ты ни являлся. Аллах всех нас создал людьми.       — И что случилось с тобой? — спросил Сулейман, но сразу осекся, — если, конечно, ты считаешь это нужным. Мне ведь...       — Когда я был в вашем возрасте, может, года на два старше, тогда меня забрали из родного дома. Я много плакал, боялся. А потом меня сделали евнухом. Шехзаде, вы ведь понимаете, о чем я? — увидев кивок, евнух продолжил, — я злился... на этих людей, на судьбу, на то, что выжил, а еще сгорал от боли. Больше никогда мне не стать достойным и свободным, шехазде!       — Мне все равно, что папа не любит маму, — сказал Сулейман, — знаешь почему? У папы Ибрагим, Ахмед, Мехмед, у мамы Мехмед, она мне даже не пишет! А кому нужен я? Я иду лишь дополнением к Ахмеду, так, рыжий хвостик лисы, — Сулейман пнул ногой валяющуюся рядом пустую чернильницу, — я никому из них не нужен! Даже на этот разгром отец не обратит внимание, как всегда, может, не наорет. Лишь Эсманур Султан приходит меня успокаивать! А я даже не ее сын, Зюмрют, совершенно не ее сын! Она сидела рядом со мной, когда я болел, писала маме... а отцу все равно, зашел один раз и то Эсманур его уговорила, я уверен!       Зюмрют-ага, немного сомневаясь, приобнял Сулеймана. В его руках слегка дрожал крепкий, очень крепкий для восьмилетнего, шехзаде.       Зюмрют осторожно положил руку на плечо шехзаде. Он не стал говорить, как плохо было тогда самому султану.       — После смерти Касыма, Абдуллы и Хатидже он должен был прибежать ко мне, даже истекая кровью!        Не выдерживая подступивших слез, Сулйеман вдруг обнял евнуха. Он судорожно трясся и плакал, тяжело дыша в ткань чужого кафтана. Зюмрют заботливо гладил его по спине, не говоря ни слова. Когда хватка Сулеймана ослабла и звуки стихли, Зюмрют осторожно высвободился из объятий шехазде. Мальчик молча наблюдал, как главный евнух убирает его покои (хотя это не его обязанность).       — Если хотите, я прикажу принести вам шербет или поесть, — сказал Зюмрют, пожав плечами, — когда я нервничаю или плачу, я жутко голодный.       Сулейман не чувствовал голода, но согласился и соврал, что тоже становиться голодным, когда поплачет. Ему так понравилась радость на лице евнуха, что даже в животе образовалось желание поесть.       Май 1563. Стамбул. Топкапы       — Повелитель! — Яхье не хотелось сообщать такие новости султану, ведь это ранит его, но выбора не было.       Мустафа заметил испуганный взгляд визиря.       — Что произошло, говори?       — Вы отправили шехзаде Мехмеда подавить восстания в санджаках, но, узнав, чего они хотят, — чем ближе суть, тем сильнее слова не хотят покидать горло. — Шехзаде Мехмед решил возглавить восстания и собирает воинов под Трабзоном, чтобы занять престол! — на одном дыхании выпалил Яхья.       Земля ушла из-под шатких ног султана. В этот момент в покои повелителя ворвался бостанджи-баши, только недавно вступивший в должность начальника стражи дворца. Поняв, что произошло, он виновато поклонился.       — Джессур-бей, что случилось? — Ташлыджалы подошел к главе стражи.       Бостанджи-баши уверенно посмотрел в глаза Великого визиря. Вскорее он пожалеет о том, что сказал, повинуясь долгу.       — Армия шехзаде Мехмеда идет на Стамбул! Они начинают пробивать ворота. Хусейн-паша отправил всех янычар защищать город, но, город, думаю…       — Не пострадает, они хотят взять дворец! — закончил за него Яхья, и ужас пробежался по спине.       Яхья развернулся, чтобы посмотреть на глаза падишаха. Этот был тот же взгляд, что и годы назад в Эрегли, в палатке, когда все уже было кончено. Ужас и страх липкой смесью окутывали разум, вырываясь в отчаяние загнанного в ужас зверя.       — Уверен, у шехзаде есть объяснение, повелитель! Он не виноват, — начал говорить Яхья.       Падишах смерил его грозным взглядом. Яхья сглотнул подступивший к горлу страх. Он должен был, должен был послушать Михрюннису и защитить Мехмеда, но совсем не от Эсманур!       — Невиновные не идут на отца войной, Ташлыджалы! Неужели ты думаешь, Ниса стала его подговаривать или это козни Эсманур, а шехзаде лишь идет со мной поговорить?       — Может, ему внушили?       — Внушили? Внушили те люди, что восставали? Или его мать? Даже если и внушил, Яхья, разве можно внушить восстание тому, у кого в душе нет яда? Что я вообще ему сделал, чтобы восставать?       Мустафа посмотрел на трон. Казалось, по нему аккуратно стекают капли крови.       — Аллах всегда берет свое, Яхья, его нельзя обмануть! Но я не позволю себе опуститься до уровня отца, я не убью сына!       — Мустафа… — Яхья запнулся, сознав, что назвал султана по имени, но тот лишь благодарно улыбнулся другу.       Дворец Дениз Султан       Эсманур часто приезжала к Дениз, которой султан разрешил остаться во дворце в память о Джихангире, чтобы поддержать и пройтись по прекрасному саду из тюльпанов, роз и орхидей, посидеть у фонтана, забывая о бедах. В такие моменты Дениз тоже забыла обо всем.       Вокруг послышался шум, шаги громкие голоса. К султаншам прибежала Саадет-хатун.       — Что там происходит, хатун?       — Госпожи, в Стамбул ворвалась армия шехзаде Мехмеда. Султан приказал окружить ваш дворец янычарами на случай, если…       Султанши испуганно переглянулись.       — А дети? Где они?       — Не волнуйтесь, госпожа, Ипек-хатун отвела шехзаде в подвал, и нам тоже нужно там спрятаться! Идемте!       Султанши быстро пошли за хатун. От волнения и страха за жизнь, у Эсманур закружилась голова, и сильно заболел живот. Она остановилась, сев у двери дворца.       — Госпожа, что с вами? — Саадет подбежала к Эсманур, — госпожа?       От резкой боли Эсманур скрутилась. Саадет заметила кровь.       — Аллах!       — Нужно позвать лекаршу, — приказала Дениз, сохраняя хладнокровие, хотя сердце билось испуганной пташкой, — быстро! Я отведу ее!       Корабль Юсуфа       — Я должен был этому помешать!       Атмаджа с пониманием посмотрел на сына.       — Думаешь, кто–то мог исправить это?       Юсуф с яростью снес вещи со стола. Спокойный и холодный с виду Юсуф никогда раньше не позволял себе такого. Ярость кипела в груди молодого реиса. Последние годы он с шехзаде виделся так редко, но не прекращал вести переписку. Юсуф считал своей обязанностью заботиться о шехзаде и защищать его, как отец защищал султана Мустафу.       — Я должен был, я бы смог! — не унимался Юсуф.       Постучав, в покои вбежал взволнованный бостанджи-баши.       — Паша, прошу вас о помощи, султан отдал приказ убить шехзаде! — неправильно понял повелителя Джессур.       Топкапы       Шехзаде Мехмед вошел в Стамбул, который по праву считал своим. Янычары не особо сопротивлялись. О султане Мустафе ходили разные слухи, которые подогревались теми, кто еще помнил Хюррем Султан и был верен ей. Султан давно прогнил, говорили они, власть опьянила когда-то честного шехазде, сделав его жестоким и слабым. А вот благородный и юный шехзаде Мехмед, внук великого Барбароссы — это другое дело, именно он поведет Империю в новое будущее!       Янычары и народ встречали санджакбея Трабзона так, словно он уже султан.       — Пути назад нет! — прошептал Мехмед.       Рядом с шехзаде встал Искандер-паша, очень неуверенно чувствовавший себя в седле.       — Пришло ваше время, мой султан! — лукаво сказал капудан-паша.       Мехмед осадил его взглядом.       — Ты думаешь, я хочу этого, паша? Какой у меня выбор? Султан-отец предал меня!       — Я единственный паша, который поддержал вас, не забудьте об этом! — сказал на это Искандер.       Мехмед истерично усмехнулся. Они шли к Топкапы. Ворота отворялись один за другим, впуская шехзаде. Таков был приказ Джессур-бея, который отдал ему Атмаджа-паша.       Сердце практически не билось.       — Рухсар просила не уезжать, — вдруг сказал Мехмед, — а по пути пришло от нее письмо, — Мехмед очень серьезно посмотрел на пашу, — у меня будет ребенок. Назад уже не пойти. Это мой грех, малыш не должен пострадать!       — Не волнуйтесь, мой султан!       Мехмед дернулся.       — Не называй меня так, паша!       Мехмеда трясло. От того, как реагировали янычары и жители города огонь Шайтана бежал по телу, выворачивая наружу все страхи. Шехзаде не хотел идти войной на отца, которого уважал, не хотел ничего плохого, но султан не оставил другого выбора. Такого оскорбления Мехмед не мог вынести, ведь с детства ему все говорили, что он станет султаном, даже Эсманур Султан это сказала. Все так говорили, как можно не посчитать это единственной правдой?       Шехзаде вошел в последние ворота. Там его ждал Локман-ага. Жизнь Локмана была трудной, годами он служил тому, кого ненавидел. Но что-то постоянно мешало уйти, даже после отъезда Михримах Султан. Теперь он знал причину.       — Локман-ага? Тебя послал отец?       — Повелитель и Великий визирь ждут вас в покоях, шехзаде!       — С черными палачами вместо евнухов?       — Вы уже знаете?       Мехмед замер. Сказав свою фразу, он не подумал, что может вдруг оказаться прав. Но реакция хранителя покоев говорила об одном — отец не отдаст трон просто так. Он хочет убить сына! Мехмед пытался сохранить остатки спокойствия и самообладания. Но он был напуган.       — Мы можем обойти с балкона, и… — произнес Локман.       — И убить… — шепотом закончил за него Мехмед. — Нет! Мы лишь поговорим! Султан Селим смог убедить Баязида отдать трон, и я смогу!       Оставив янычар у входа, Мехмед вместе с Локманом отправился в покои отца. Стражи не было.       — Не станет султан вас слушать, шехзаде, — Локман тяжело вздохнул, — некого будет.       — Что?       Клинок резко проткнул горло Мехмеда. Мехмед упал на колени и схватился за рукоять. Локман осторожно, даже заботливо, прикрыл ладонью руку, сжимающую клинок, и вжал глубже. Он прижимал Мехмеда к себе, как будто он был маленьким мальчиком.       — Повелитель! — вдруг закричал Локман, — повелитель! Шехзаде!       Мустафа и Яхья выбежали из покоев вместе со стражей и палачами.       — Узнав от янычар, что вы хотите его убить, он… я предлагал ему бежать или поговорить с вами, но… наш шехзаде, он это вынести не смог!       Увидев тело сына, Мустафа упал на колени. Ярость ушла из его сердца, забрав и часть рассудка. Султан кинулся к сыну и крепко прижал к себе. Он сокрушался в слезах, подобно грозовой туче, топя под слезами Стамбул.       — Мехмед! Мой маленький Мехмед! — Мустафе казалось, что на руках лежит семилетний шехзаде, а кровь из раны на его, султана, руках.       — Повелитель! — раздался голос Зюмрюта где-то из глубины, словно под водой, — пришли новости из дворца Дениз Султан, хасеки Эсманур Султан родила сына и дочь!       Дворец Нергисшах и Атмаджи       Стамбул погрузился в траур. Май выдался жарким, будто желая еще сильнее изнурить народ, растоптать людей в землю, что скучала по дождям.       — Завтра нести его тело! — печально сообщил Атмаджа.       Нергисшах ничего не сказала. Мехмед был единственным братом, которого она сильно любила. И теперь он был мертв.       — Знаешь, что некоторые в народе говорят? — Нергисшах крепко сжала кулаки, чтобы скрыть дрожь в руках, — что Эсманур должна была родить только дочь, но Аллах спас Мехмеда! Это Мехмед!       Нергисшах посмотрела на мужа так безнадежно уязвимо, что его сердце дрогнуло. Султанша была похожа на путника, что долго шел по пустыне, измотанный и усталый, он припал к роднику, а тот оказался лишь миражом.       Атмаджа сел рядом с женой и взял за руки. Осторожно он преподнес ее дрожащие пальцы к своим губам и мягко поцеловал. Нергисшах замерла.       — Аллах знает, что делает, не печальтесь так сильно, не рвите свою душу, — Атмаджа вытер слезы с ее скул и выдавил из себя улыбку.       Атмадже самому было невыносимо больно. Горечь от утраты и осознания истины людской сущности тяжелым грузом била по телу. Нергисшах, молча, испуганно смотрела на пашу. За столько лет муж прикасался к ней впервые.       — Ты такая чистая и благородная, среди этой крови и боли, ты, Нергисшах, не сделала ничего плохого. Даже мне! Ты оставалась рядом со мной, с таким, как я.       Ничего больше не говоря, Атмаджа притянул к себе Нергисшах и жадно впился в ее мокрые от слез губы. Он целовал ее так страстно. Он хотел раствориться в поцелуе, при этом был мягок, боясь поранить, касался нежной кожи. В поцелуях они забывали о горе, отчаянно пытаясь спастись.       Июнь 1563. Стамбул. Топкапы       Эсманур, как и все, несла траур. Она плакала долгие ночи, даже хотела отправиться к Михрюннисе во дворец, выказать сочувствие, но не решилась. Со временем рана затянулась. Вот только Эсманур все еще потеряла дорогого ей человека.       — Нужно было раньше претворять наш план в жизнь! — часто сообщала она Саадет.       — Главное, что вы в этом не виноваты, госпожа! — каждый раз напоминала служанка.       — Султанша, — в покои зашел Зюмрют-ага, — повелитель зовет вас, срочно!       Мустафа ждал хасеки на балконе, чтобы сообщить итог своих тяжелых дум. Он нашел лишь один способ как жить дальше. И Эсманур предстояло принять это решение. Бесповоротно.