Великолепный век: Мустафа

      Март 1512. Стамбул. Топкапы       Молодому евнуху едва стукнуло пятнадцать. Для евнуха он был красив и хорош собой. А его голос уже тогда подавал надежды сломаться, став проникновенно бархатным. Ох, будь он султаном! Но судьба распорядилась совсем иначе.       Во дворце султана Баязида был праздник. Недавно привезенный из дворца в Эдирне Сюмбюль-ага, не отрываясь, смотрел на юную внучку падишаха. Фатьма Султан к шестнадцати была хороша собой. Черные густые волосы ниспадали на плечи. Ее смуглая кожа бледнела под огнем хитрых карих глаз. А когда она смеялась, ах, Аллах, помоги устоять! На ее пухлых щеках от смеха загорался очаровательно-пленительный румянец.       Сюмбюль был не первым, кто без раздумий отдал сердце юной красавице, но был первым, кто получил ответный взгляд. Султанша смеялась чему-то не столь интересному, что сообщала ей гордо тетя Айнишах Султан. Фатьма, не прекращая смеяться, ловила сквозь хитрый прищур внимание Сюмбюля.       Фатьме Султан льстил интерес красивого парня, пусть он и был евнухом. Она старалась всегда быть перед его глазами, но осторожно, чтобы случайно не разбить влюбленное сердце. А Сюмбюль просто с наслаждением смотрел. И мечтал. Мечты стали сладким лукумом, перебивающим вкус горького кофе — реальности.       В тот вечер, совершенно не подходящий для праздника, Сюмбюль ощущал сильное волнение. Тучи сгущались на небе. В предчувствие бури по телу евнуха градом пробежала дрожь. Сельви-калфа, служащая свой последний год в дверце, отвела Сюмбюля в сторону, попросив помочь в прачечной.       — Я вижу, как ты смотришь на султаншу, Сюмбюль! — без всякой угрозы сообщила калфа.       Сюмбюль испуганно замер. Он даже не понял, отчего дернулся больше, от такого признания или от произнесенного имени, к которому он все еще не привык. Он инстинктивно шагнул назад и напрягся.       Сельви была женщиной не молодой, слишком уж засидевшейся в калфах. Но ни за что на свете она не променяла бы эту жизнь на сотни других лучше. Империя была ее домом с пяти лет, все то, что было до, отчаянно забыто. Служить вошло в ее привычный уклад жизни. Сельфи-калфа всегда старалась помогать молодым наложницам и евнухам не наступать на протертые грабли.       — Я понимаю тебя, Сюмбюль, прекрасно понимаю, — калфа нежно, как заботливая мать, улыбнулась евнуху, — но прошу, не забывай, что это лишь влюбленность. Нам не дана любовь. И полюбить султанша тебя не сможет. Никогда даже не думай передавать записки, подарки, просить о встречи! Ты понял меня?       Сюмбюль виновато потупил взгляд. Он, правда, уже планировал начать действовать, получив от султанши ответный взгляд. Так велик был соблазн для юного сердца.       — Понял, — ответил Сюмбюль, — но я ведь просто смотрю и веселюсь, как и Фатьма Султан! Разве Аллах будет гневаться на того, кто лишь издали наслаждается плодами его трудов?       И Сюмбюль навсегда решил, что будет теперь лишь наблюдателем, хитрым и зорким. Но к дворцу приближался шехзаде Ахмед, недавно разбивший армию будущего султана Селима.       Декабрь 1519       Сюмбюль быстро перестроился под новый уклад. Особой разницы от смены султана в гареме не произошло. Поменялись наложницы, но все осталось как прежде. Фатьма Султан стала лишь легким призраком в голове евнуха, иногда высвобождающимся наружу, чтобы напомнить о своем смехе. Госпожу Сюмбюль больше не видел, с отречением дедушки от престола, Фатьма вышла замуж и уехала в другую провинцию.       На прощание султанша оставила евнуху шкатулку с вечным напоминанием о себе, но он так ее и не отрыл. Словно свой маленький ящик Пандоры, Сюмбюль спрятал эту шкатулку в стенах Топкапы. Навсегда.       Султану Селиму один из пашей подарил прекрасных наложниц, купленных на невольничьем рынке. Девушки были из Македонии, Болгарии, Греции, Польши и России. Сюмбюль без интереса следил, как калфы распределяют наложниц, отправляют их в бани.       — Как думаешь, кто станет новой фавориткой султана? — раздался над ухом голос Гюль-аги, — мне кажется эта, кудрявая, судя по говору из Македонии.       Сюмбюль поморщился, фыркнув. Девушка из Македонии была хороша собой, признался себе Сюмбюль, но, получив такое внимание Гюль-аги, получила и нелестные отзывы.       — Эта? У тебя ни ума, ни вкуса!       — Да? — усмехнулся Гюль, — Это у тебя вкуса нет, раз такую красоту не замечаешь!       Сюмбюль выбрал ту, что стояла ровно такой же по счету с совершено другого конца. Слишком тощая, вжавшаяся в себя, девушка большими глазами смотрела на все вокруг.       — Эта! С другого края! Испуганная лань, вот кто завоюет сердце падишаха!       Гюль-ага рассмеялся. Сюмбюль наградил его раздраженным взглядом.       — И у меня-то нет вкуса?       Сильвия, прибывшая из Польши, та девушка, о которой евнухи говорили, отреагировала на смех и прямо взглянула в глаза евнуха. Гюль ага замер, не смея отвернуться от омута светлых глаз.       — А может ты и прав, — чуть слышно сказал Гюль-ага.       Но Сюмбюль, этого не услышал, отвлеченный своими мыслями.       Январь 1520       Сильвия прекрасно освоилась во дворце, да и кормили тут лучше, чем было в бедной деревушке на родине. Она больше не боялась, но все еще держалась в стороне от остальных. Однажды, когда девушки пошли на урок, Сильвия забыла тетрадь в ташлыке. Пришлось возвращаться. Она срезала путь у покоев евнухов, тогда в голове созрел план.       Сильвия постучалась. Сюмбюль неохотно открыл дверь и замер в удивлении.       — Сильвия-хатун, что ты здесь делаешь? Почему не на уроке? — укоризненно спросил евнух.       — Помоги мне! Помоги стать как эти девушки, пройти по золотому пути!       — Ай-й! — Сюмбюль нахмурил брови, — и для этого ты меня отвлекаешь? Кто я тебе, сваха?       Сильвия близко подошла к евнуху и заговорила шепотом. Дрожь проскальзывала в голосе.       — Я слышала, что ты помогаешь девушкам… за соответственную плату… я подкоплю, да и султан мне точно подарит море драгоценностей!       Сюмбюль зацокал, отрицательно качая головой. Он уже был готов развернуться, а потом отругать за сплетни Гюль-агу, но тут попался в сети отчаянно-печального взгляда наложницы. И сказал он совершенно не то, что планировал:       — Я подумаю, но обещать не буду, а ты иди пока… учись!       — Спасибо! Спасибо тебе. Сюмбюль-ага! — девушка дернулась, на радостях обняв евнуха, и убежала.       Растерянный, но довольный, Сюмбюль смотрел ей вслед.       — Все же она хорошенькая, а ради такого старается, — вздохнул евнух, закрывая дверь.       Об обещании он вскоре забыл. Но сама девушка совершенно не собиралась покидать голову Сюмбюля. По счастливой случайности Нигяр выбрала Сильвию в числе наложниц, что будут танцевать для султана.       — Ты самый лучший, ага! Спасибо! — сообщила Сюмбюлю радостная Сильвия.       Сюмбюль-ага превратился в довольного и наевшегося мурчащего кота. И этого кота приятно щекотали по милым щечкам, приговаривая, как он прекрасен. Евнух очень был падок на лесть, а уж ее причины и заслуги мало интересовали.       Сюмбюль-ага смотрел, как Гюль-ага и Сема-калфа учат девушек танцевать. Стоявшая рядом с ним Нигяр то и дело выслушивала едкие комментарии по поводу неправильных, и вообще дурацких движениях Гюль-аги.       — … как же она прекрасно танцует, посмотри на эти движения! — вдруг сказал Сюмбюль, переведя взгляд на Сильвию, — прекрасная грациозная голубка! Как двигается, будто плывет, ах, какая госпожа из хатун получится!       Нигяр–калфа удивленно посмотрела на евнуха. Смышленая девушка сразу поняла, в чем тут дело.       — Это ты про Гюль-агу? — с усмешкой спросила калфа, — или девушка понравилась? Может, попросишь для себя станцевать?       Сюмбюль недовольно окинул калфу взглядом.       — Я же просто смотрю калфа, что ты говоришь такое?       — Смотри не заглядись, — дружелюбно, но все еще с усмешкой, посоветовала калфа.       Никто из них и не заметил, как Гюль-ага, отвернувшись от наложниц, влюбленно смотрел на Нигяр, недавно переведенную из дворца в Бурсе.       Когда шелковый платок полетел к ногам Сильвии, Сюмбюль от чего-то скривился, совершенно не ощутив радости за наложницу, как это бывало обычно. Сильвия же бросила быстрый полный благодарности взгляд на евнуха.       Ее нарядили в лучшие шелка. Никогда еще дорогая мягкая ткань не прикасалась к ее коже. Холодное золото коснулось запястий, заставив наложницу вздрогнуть. Сердце бешено стучало под ребрами. Подавляя дрожь, Сильвия шептала молитву.       — Все будет хорошо, успокойся, — мягко сказала Нигяр.       — Какой он? Султан. Говорят, с наложницами он не бывает жесток…       — А мне откуда знать, хатун? — удивилась калфа, — но ты сегодня все узнаешь!       Сюмбюль-ага вел Сильвию по золотому пути. С каждым шагом сердце разрывалось от страха и отчаяния. Сюмбюль блаженно улыбнулся, рассматривая наложницу.       — Ты невероятно прекрасная лань, султанша! Вах, вот увидишь, весь дворец упадет к твоим прекрасным ногам! — сладко защебетал евнух.       Сильвия глубоко вздохнула, набирая воздуха для уверенности, и шагнула в покои падишаха. Селим был обходителен и нежен, хотя совершенно не производил впечатление человека, способного на ласки. Как и все, Сильвия хотела остаться на завтрак, но таких почестей ни одна наложница не удостоилась. Лишь любимые жены могли этим похвастаться.       Более того, Селим даже не оставил ее в кровати, немного полежав рядом, приказал уйти. Быстро надев одежду, наложница покинула султана. Сюмбюль нашел ее трясущуюся от холода и слез в классе, где девушки учились музыке.       — Что случилось, голубка? — обеспокоенно спросил евнух.       — Я не понравилась ему!       — Ну что ты! — Сюмбюль осторожно дотронулся до ее плеча, — разве так могло быть? Просто султан неприступная стена, а вы все строите в голове сказку. Ты невероятно красивая, хатун, Аллах наградил тебя красотой, кроткостью и умом. Удача еще улыбнется тебе.       Сильвия недоверчиво посмотрела на Сюмбюля. Евнух успокаивающе гладил ее по спине теплыми руками, пока наложница не перестала плакать.       — Идем, хатун, тебе надо поспать. И не плачь больше, обещаешь? Не стоит таким глазам заливаться слезами!       Март 1520       Март выдался дождливым. Султан Селим отправился на охоту в Эдирне, взяв с собой Бейхан-хатун, новую фаворитку. Наложниц съедало негодование, ведь Бейхан собой ничего путного не представляла, но на ночь осталась, а потом и приглашение получила. Логику в этом Сильвия нашла, раздумывая целую ночь.       — Я хочу принять ислам! — выпалила Сильвия, только увидев Сюмбюля.       Удивленный евнух не нашел остроту, чтобы ответить. Между ними повисло молчание. Наконец, евнух нашел слова.       — Почему ты хочешь это сделать? Потому что Бейхан-хатун принесла ислам? Неужели ты думаешь, что наша вера, всего лишь игрушка для получения сердца султана? — грозно спросил евнух.       Сильвия поджала губы и насупилась. Девушка поняла, что этот неприступный султан совершенно не достоин, чтобы она, Сильвия, совершала ради него такой грех, уж с какой религии не взгляни.       — Ты прав, ага! Конечно, прав! — Сильвия растерянно опустила глаза, — не нужен мне больше твой султан! И матерью шехзаде быть не хочу! — огонь новой веры, уже принятое решение и сработавшее воображение не дали пути отступить. теперь это было ее безоговорочное решение, для себя самой, по своему желанию, — я хочу принять ислам! Научи меня быть мусульманкой, Сюмбюль-ага!       Сильвия радостно заулыбалась, увидев благосклонность в глазах евнуха. На следующее утро Сильвия была готова проститься прошлой верой и прошлым именем, чтобы дальше ее не ждало.       — Канан, — полушепотом, в полумраке прошептал Сюмбюль, — я даю тебе имя Канан.       — Какое красивое имя, что оно значит?       — Ничего конкретного и очень много всего, — уклончиво с нежностью в голосе, ответил евнух, — красоту танца, хитрый, но одновременно робкий взгляд, изменчивость весеннего ветра, непостоянность, но жгучую решимость.       А Канан и не поняла, что скрылось под этими словами. Услышав новое имя наложницы, Нигяр-калфа рассмеялась. В этом был весь Сюмбюль.       Июль 1520       Сюмбюлю-аге доставляло невероятное удовольствие произносить имя Канан. Так что девушка от него получала очень много поручений. И никто не понимал, чем так наложница провинилась.       — Канан, принеси…       — Канан, Канан, Канан… — шептала евнуху при любом удобном случае Нигяр-калфа.       Сюмбюль лишь отмахивался от нее, как от назойливой мухи. Главное было, чтобы этот настырный Гюль-ага не прознал, иначе от него уже не отвяжешься.       Канан больше не просилась в покои султана, не смотрела на девушек завистливым взглядом. Куда приятнее, заметила она, проводить время с Сюмбюлем-агой, помогать ему, слушать его шутки и смех. Смеялся он так же сладко, как и говорил.       Июль, как и все прочие, выдался жарким. Канан нашла в саду укромный тенек, где и решила немного провести время, чтобы живой дойти до ворот. В руке она крутила небольшой плод спелого инжира.       — Канан, что ты тут делаешь? — евнух сел рядом.       Канан отчего-то засмеялась, положив голову на его плечо. Сюмбюль вздрогнул, но не убрал голову хатун. В этот жаркий день мимо мало кто мог пройти, но Сюмбюль об этом не думал. От Канан пахло инжиром и терпкими травами. Она покраснела от жары, но весело смеялась, играясь с плодом инжира, словно маленький котенок.       Лучи солнца слегка проходили в тень между листьями, создавая узор. В этом узоре Канан стала лишь прекрасней.       — Канан, — прошептал Сюмбюль.       Канан вдруг очень серьезно посмотрела на евнуха. Сюмбюлю стало жарче, чем от солнца.       — Если бы я завоевала сердце султана, то не смогла бы так сидеть с тобой, а лишь слушала его нудные речи. Но что может быть прекраснее, чем сейчас?       Канан задумалась, наблюдая, как сережка, недавно появившаяся в его ухе, отражает солнце. Ослепленная бликами, Канан заметила улыбку евнуха, ощущая проступивший под кожей покой.       23 сентября 1520       Умер султан Селим. Смена гарема теперь представилась Сюмбюлю совершенно в другом свете. От осознание, что придется попрощаться с Канан, евнух никак не мог найти себе место.       — Часть новых рабынь возьмут из тех, кто прошел обучение в Старом дворце, а другие, фаворитки шехзаде Сулеймана, приедут из Манисы вместе с Валиде Султан, — сообщила главная калфа Сема, — боюсь, как бы и наши должности не пострадали.       — А чего нам бояться? — Нигяр скрыла волнение за равнодушием.       Сюмбюль-ага побледнел, услышав разговор девушек. Лишиться двух радостей в жизни, это уж слишком! Их разговор слышала и помогающая калфам Канан. Сердце ее задрожала сильнее, чем в день прибытия в Топкапы.       Канан вылетела из комнаты, но Нигяр догнала ее. Состояние девушки испугало калфу.       — Что с тобой, Канан-хатун?       Канан знала, что Нигяр хорошая, и решила довериться ей. В Нигяр она всегда видела старшую сестру, все знающую, все понимающую и заботливую.       — Я вдруг ощутила такой ужас, осознав, что больше не увижу дорого Сюмбюля-агу, — шепотом произнесла хатун. — Мы больше не посмеемся вместе, я не смогу его обнять, наблюдая весь спектр его эмоций, я знаю, что так нельзя, но... — она улыбнулась, только вот улыбка быстро сошла, — как я смогу быть чьей-то женой, когда… — Канан осеклась, но Нигяр и так все поняла.       — Может, это и к лучшему? Рано или поздно, вам бы пришлось заплатить за опасную связь, а вы бы точно не выдержали. Ты бы первая, и потянула его… Сюмбюля так легко увлечь!       — Я понимаю, Нигяр-калфа, но… почему я не могу остаться и служить?       — Ты фаворитка султана, не утратившая красоту, таких точно выдают замуж, хатун! Не волнуйся, мы найдем тебе достойного мужа, я прослежу! А Сюмбюль… он справится, верно?       — А я? Я справлюсь? — Канан успокоилась, но внутри все еще были страх и отчаяние.       — Ты знаешь, что значит твое имя? — вместо ответа спросила Нигяр-калфа.       Канан выбрали замечательного мужа. Паше было чуть за тридцать, он был молод, красив собой и отправлялся в Алеппо. А это далеко-далеко от места, где Канан хотелось бы быть. Она нашла Сюмбюля в ташлыке, где суетились девушки, собирая свои вещи. Евнухи помогали им.       С Канан Сюмбюль больше не говорил и избегал любых возможностей диалога, лишь, как обычно, наблюдал, желая навсегда заполнить все черты ее лица, улыбку, блеск голубых глаз.       Канан спустилась с балкона для фавориток вместе с другими. Бейхан, делившая с Канан комнату, крепко обняла ее.       — Приезжайте к нам гости, с пашой, если будите в Трабзоне! — попросила Бейхан.       — Обязательно! — пообещала Канан.       Бейхан пошла прощаться с другими девушками. Канан остановилась рядом с Сюмбюлем, рукавом платья касаясь его запястья.       — Я знаю, что значит мое имя, — шепотом сообщила Канан, — любимая.       Сердце Сюмбюля пропустило удар.       — Никогда не забывай его, Сюмбюль-ага! Никогда! От других, впредь, это будет лишь имя, набор букв… Но ты, смотря на то место, где мы прятались от солнца, произноси его так, как оно должно звучать, прошу тебя?       Канан слегка коснулась прохладными пальцами до его руки и ушла, оставляя лишь шлейф от духов. Вокруг копошились люди, суетились. Сюмбюль, словно статуя, стоял на месте. Не смея даже дышать.       — Девушки быстрее! — Сюмбюль еле различал голос Семы, словно та над поверхностью воды, а он там, внизу, тонет.       — Канан…       Ноябрь 1553. Стамбул       — Как же много в этом году каштанов, — заметил Гюль-ага, угостивший в это дождливое время старого друга чаем, — вот Кемаль их пожарит, и тебя угащу.       День был пасмурным. Тучи собрались на небе, желая подарить жителям Стамбула новый дождь.       — Что же ты собираешься делать? — Гюль давно выжидал минуту спросить.       — После смерти Великой Хюррем Султан… Даже со всеми ее оставленными богатствами, куда мне деваться?       Вокруг люди праздновали правление султана Мустафы, сердца двух верных евнухов от этого нестерпимо ныли. Сюмбюль вообще удивлялся, как только его друг не умер от сердечного приступа, узнав о смерти любимой госпожи.       Сюмбюль так сильно привязался к этой рыжей девушке, что пронеслась по гарему необузданным огнем, перевернув все с ног на голову. Когда-то она раздражала его, но приняв стороны Хюррем Султан, евнух увидел ее душу и не смог не полюбить. Сладкие речи Сюмбюля теперь восхваляли лишь ее одну.       К евнухам подошла женщина. Ей было чуть за тридцать. Но глаза, Аллах-Аллах, глаза горели, как у матери голубым огнем.       — О, Сюмбюль-ага, знакомься, эта красавица Сельви-кадын, дочь Канан. Помнишь ее? Красивая такая наложница султана Селима! Хотя муж и умер лет десять назад, оставив ее с тремя детьми, Канан прекрасно держится!       Сердце евнуха затрепетало. После смерти Хюррем Султан, Сюмбюль и не представлял, что оно может все еще биться.       — Как я мог забыть мою Канан? — спросил Сюмбюль, сгораемый под удивленными взглядами Гюля и Сельви.       — Как же сильно я мечтала услышать от тебя это имя, — раздался за его спиной голос.       — Моя Канан!       Сюмбюль медленно развернулся. Игривая Фатьма, ангельская Гюльнихаль, все другие девушки, которые, пусть и не задели глубоко, но заставляли любоваться, тускнели рядом с ней. Его прекрасная Канан, единственная Любимая, спустя тридцать лет стояла перед ним.