***
Пока визирь, пробудивший в её нежном сердце ранее неизвестные ей чувства, и её мать, продумывавшая очередной хитроумный план, обменивались колкостями в одном из дворцовых коридоров, Михримах рыдала в своих покоях. Дворцовые стены прочны, дабы не пропустить врага. Но у каждой из них были уши, и вести здесь расходились быстро, иногда даже слишком. О своём скором замужестве Михримах узнала прежде, чем мать удосужилась поставить её в известность. Фирузе ходила вокруг своей госпожи, понятия не имея, как помочь её горю. Ей следовало бы свою собственную шкуру спасать; по гарему ходили слухи, что Хюррем вычислила предательницу и уже готовит месть, а юная госпожа так расстроена, что ей не до защиты служанки. — Госпожа, полно! Как знать, может, брак будет удачным? — сладким голоском приговаривала наложница. — Вы будете счастливы! — Не буду! Она меня за старого Пашу отдаст! И хорошо, если ему не будет до меня дела, или если Аллах быстро его к себе приберёт, а если нет, что тогда? У Фирузе не было ответов, а у Михримах — сил. Отчаяние сменялось яростью, слёзы — смехом. Действительно, в какой-то момент ей просто захотелось рассмеяться в голос. Сначала мать горевала, что она не родилась шехзаде, а теперь собирается использовать её, чтобы защитить сыновей. Обладая правом казнить и миловать — она не властна над собственной судьбой. Какая ирония. Её отец правит на трёх континентах — она заперта в цитадели столетних традиций. — Матушка говорила, что острый ум я унаследовала от неё, — султанша нервно расхаживала по покоям, — значит, должна что-то придумать. Однако сказать оказалось куда проще, чем сделать. В голове будто не было ни одной здравой мысли. Её просто переполняли обида и гнев, взять себя в руки и поразмыслить никак не выходило, а тут ещё в дверь покоев постучали. — Госпожа моя, — приторно сладким голосом протянул лукавый евнух, сгибаясь в поклоне, — ваша матушка хочет немедленно видеть вас.***
Султанша шла дворцовыми коридорами, глядя в пол и старательно пряча от всех, кто мог встретиться ей на пути, покрасневшие от слёз глаза. Подойдя к покоям матери, Михримах не сразу решилась войти. Она встала напротив дверей, ещё раз протёрла ладонями глаза и сделала несколько глубоких вдохов. Ей хотелось предстать перед матерью спокойной и сдержанной.***
— Матушка, — войдя в покои, она поклонилась. — Михримах, горлинка моя, — Хюррем улыбалась, — присядь. Хюррем сейчас выглядела спокойной и радостной, словно бы она лёгкий ветерок, а не разрушающий ураган. Голос её был сладок, убаюкивал и уносил в детство, таким же голосом она пела колыбельные песни. Так султанша, видимо, пыталась расположить к себе дочь, чтобы та вдруг не вздумала перечить. — Мы с твоим отцом-повелителем, — осторожно начала Хасеки, — решили, что тебе уже пора выйти замуж. Ты будешь счастлива, а я спокойна. Рустем Паша… Самообладание, которое она так хотела сохранить, вмиг её покинуло, упорхнуло, как быстрокрылая бабочка, и, упав пред матерью на колени, юная госпожа взмолилась: — Умоляю, матушка, уберегите меня от этой участи! — Зелёные глаза затуманились от слёз. — Я не хочу замуж за Рустема… Если бы в этот момент внимательно присмотреться к лицу Хюррем, можно было заметить, как мышцы нервно подрагивают — это она, с усилием пытаясь сдержать раздражение, продолжает улыбаться. Руки госпожа держит на коленях и, потирая одну о другую, борется с желанием закричать о том, что не имеет значения, чего она хочет. Времена слишком смутные, Мустафа вырос, вот-вот обзаведётся собственными наследниками, и им нужны сильные союзники. Однако это был совсем не тот случай, когда она могла попросту приказать. Не далее, как час тому назад Сулейман ясно дал понять, что, если Михримах станет противиться, свадьбы не будет. Падишах всегда и во всём потакал единственной дочери, своей жемчужине, и если сейчас она пойдёт и нажалуется отцу, все планы Хюррем обратятся пылью. — Дочка, поверь, — продолжала султанша уговоры, просто не имея другого выбора, — брак — это прекрасно, а материнство — это самое чудное чувство на свете! — Но я его не люблю, — произнесла Михримах, продолжая всхлипывать. Хасеки усмехнулась, а затем улыбка окончательно спала с её лица, и она в одно мгновение сделалась холодной и серьёзной. — Ему твоя любовь не нужна, достаточно того, что ты дочь султана. А что до тебя, пора бы оставить детские грёзы в прошлом. Ты госпожа по рождению, должна вести себя достойно и прежде всего заботиться о будущем династии! Только после этих слов матери Михримах вдруг вспомнила о своём детстве, что кончилось только вчера, но уже казалось таким далёким, и о том, что когда-то была влюблена в Бали-бея. Дальше, поняв, что переубедить мать или заставить её прислушаться к ней, невозможно, Михримах слушала молча, изредка кивая головой. Девушка прекрасно знала, что, если матушка что-то решила, то скорее земля разверзнется и Стамбул провалится, нежели она свернёт с намеченного пути. Сделав вид, что согласилась с доводами матери, Михримах поспешила покинуть покои.***
Хюррем стояла на террасе своих покоев и с улыбкой смотрела куда-то туда, где небо сливалось с Босфором, а белые чайки терялись из виду. Она вновь была довольна собой. Пока всё складывалось как нельзя лучше для неё. В том, что дочь в конце концов сделает всё, как велено, Роксолана не сомневалась. Они с ней одной крови, да и походит Михримах на неё больше других детей, она прекрасно воспитана и усвоила все уроки и наказы своей матери, а значит, особых хлопот с ней не будет. Да, в том, что Михримах похожа на неё больше, чем кто бы то ни было, Хюррем не ошиблась. А вот насколько дочь переняла её повадки и привычки, госпожа, похоже, и не догадывалась.***
Солнце погасло до утра. Всюду во дворце зажглись факелы, их причудливые блики плясали на стенах, падали на лица идущих по коридору людей, будто пытаясь обнажить их тайные помыслы. Но иногда бликов света бывает недостаточно, чтобы разогнать всю тьму, что скопилась в душе. Сегодня ночь с четверга. Матушка отправилась в покои властелина, Джихангира занимает Фирузе, а остальные братья её хватятся едва ли. Михримах направляется в покои матушки — скорее всего, той не будет до рассвета, а с её балкона прекрасно слышны звуки скрипки визиря. Она хотела насладиться ими в последний раз. Михримах вышла на балкон. Где-то во тьме изредка кричали чайки, словно заблудившись, одна призывала другую. Вспенивался и ударялся о берег волнами Босфор. Тьма была полна невидимых звуков, а вот музыки сегодня слышно не было. Госпожа постояла недолго, давая солёному ветру возможность высушить солёное от слёз лицо. Вдохнув поглубже, она разжала кулак, готовясь через пару минут навечно погрузиться в эту тьму и не встретить нового рассвета. Я Михримах, в тысяча пятьсот двадцать втором году рожденная. В тот день я принесла в этот дворец не покой, а, напротив, печаль. Особенно моей матери — Хюррем Султан. Потому что я не оказалась Шехзаде. Всегда получавшая желаемое, чьи приказы безропотно выполнялись. Самая сильная султанша Михримах, которая когда-либо существовала в этом Мире… Я Михримах, мечтавшая выйти замуж по любви, а роскошная свадьба, которую хочет устроить моя мать, станет церемонией моих похорон, а роскошный наряд — саваном. Я Михримах, и сегодня солнце взошло для меня в последний раз… Михримах воистину дочь своей матери. Она унаследовала от неё цвет глаз и многие другие черты, страстность и острый ум, и многие привычки. Например, привычку носить с собой яд. Сколько она себя помнит, у матери всегда был при себе спасительный пузырёк. Она была гордой настолько, что предпочитала погибнуть по собственной воле, нежели от рук врагов. Хорошо зная эту черту своей матери, султанша откупорила склянку с губительной жидкостью. Пожалуй, в этом она и впрямь была согласна с властной матушкой. Лучше она сейчас умрёт сама и быстро, чем будет умирать медленно в объятиях Рустема. Сделав последний глубокий вдох, Михримах поднесла пузырёк к губам и, кажется, ощутила на них каплю жидкости, как вдруг чья-то сильная рука резко схватила её за запястье. А мгновение спустя за спиной раздался встревоженный и до боли знакомый голос Великого визиря: — Вы что это удумали, госпожа?