***
О том, что её заклятый враг Ибрагим Паша спас жизнь её единственной дочери, Хюррем Султан даже не догадывалась. У неё хватало проблем. Как раз в тот момент, когда юная госпожа едва не простилась с жизнью, в покоях Хасеки развернулась драма, которая едва не обернулась трагедией. Госпожа наконец изобличила соперницу, которую от неё умело скрывали несколько лет. Ею оказалась верная Фирузе! Ярости госпожи не было конца и края, и если бы не маленький шехзаде, скорее всего, наложница простилась бы с жизнью, а слугам вновь пришлось бы заметать следы. — Что Джихангир? — спросила Хюррем, всё ещё пытаясь восстановить дыхание. Лицо султанши было красным, вены на лбу выступили, волосы растрёпаны. — С ним Назлы. Он скоро уснёт, — отчиталась калфа. — Сорок лет думай и всё равно не придумаешь! — причитал евнух, в душе искренне радуясь тому, что с трупом возиться не придётся. — Под самым носом укрыли гадину! Голоса слуг почти не долетали до ушей госпожи. Хюррем уже продумывала план мести. Прежде всего нужно было скорее уладить все дела со свадьбой. Ей сейчас, как никогда, был нужен сторонник среди Пашей, а уж вместе с Рустемом они придумают, что делать с этой гадюкой.***
Афифе-хатун, которая хотела рассказать Ибрагиму о случившемся с Фирузе, не смогла его найти, визиря не было на месте. Ибрагим гулял по саду. В такое время здесь всегда было тихо, потрескивание факелов, журчание фонтанов, прохлада, в которой аромат солёной воды и роз смешивались воедино… Неспешно прогуливаясь по садовым дорожкам, Ибрагим думал о том, имеет ли он право на ответные чувства к шестнадцатилетней дочери падишаха? И чем они могут для него обернуться? Ведь говорят, что те, кто наделён властью, имеют право на всё, кроме любви, но он ведь позволяет себе ненавидеть возлюбленную жену султана, а ведь любовь и ненависть — это две стороны одной медали, так почему бы и не рискнуть? Нет, никогда прежде он не думал о том, чтобы отвечать госпоже взаимностью, даже из жалости. Никогда прежде — до этого самого дня, когда он забрал из её рук яд. В глазах Михримах Султан он вдруг увидел искру, что пусть и на мгновение, но смогла разжечь тлеющие угли в его душе. Как и её мать когда-то, чувства к которой Ибрагим тоже себе позволить не смог. Так, может, в этот раз стоит набраться смелости?***
Пока Ибрагим бродил по лабиринту собственных мыслей, не желая с головой окунаться в бурлящий вулкан гаремных страстей, Афифе-хатун отчитывала Фирузе: — Ты ума лишилась? — Афифе хмурилась и явно была не в духе. — Вот так взять и признаться! А если бы она убила тебя? Мы госпожу насилу от тебя оторвали! — У меня не было выбора, она хотела отправить меня к шехзаде! Но я ведь фаворитка повелителя… — пробубнила Фирузе себе под нос, опустив голову. — Ай, Аллах! Убереги нас! — воскликнула Афифе. — Иди к себе и носа не высовывай. Надвигается буря. Всем достанется. Поклонившись, Фирузе двинулась к своим покоям. Она сделала несколько шагов, как вдруг перед ней возникла Хюррем. Афифе тихо вскрикнула, но с места не сдвинулась. Султанша окинула соперницу взглядом, полным гнева и ярости. Фирузе показалось, что она уменьшилась в размерах, а Роксолана вдруг вспомнила далёкое прошлое — когда-то она вот так же столкнулась в коридоре с Махидевран, та потеряла ребёнка и так же исходила от ненависти; тогда молодой Александре крепко досталось, но в конечном итоге это сблизило её с падишахом ещё больше. Припомнив это, госпожа поняла, что, как бы ей ни хотелось удушить предательницу на этом самом месте, она и пальцем её не тронет. Хюррем лишь гордо вскинула голову и, оттолкнув соперницу, пошла прочь. Да, эту битву она проиграла, но война ещё не окончена.***
Афифе предрекала бурю, и она грянула. С самого утра гарем кипел: калфы и слуги бегали по коридорам, так будто спасаются бегством, дворцовые лекарши одна за другой забегали в покои Фирузе. Стоило фаворитке падишаха пробудиться ото сна, как она почувствовала себя плохо. Девушку сильно тошнило, она даже не смогла подняться с кровати. По гарему тут же пронёсся слух — дело рук мятежной госпожи, та отравила соперницу. Старожилы помнили, как такая же участь когда-то постигла и Гюльнихаль, а та ведь была лучшей подругой Роксоланы. — Как так получилось, что любимица султана была отравлена? — тяжело вздыхал визирь, вспоминая, как когда-то Махидевран отравила Хюррем, а Хюррем — Гюльнихаль, и вот снова… Похоже, никакие законы и обычаи никогда не исправят это. Женское сердце никогда не подчинится, никогда женщины султана не станут жить в мире и, как бы ни менялись эпохи, история будет повторяться. Слуги переглядывались, Ибрагим хмурил брови, но терпеливо ждал. Тут из покоев Фирузе вышла лекарша, и визирь, отведя её в сторону, спросил: — Что это был за яд? Ты знаешь? — Это не яд, Паша, — прошептала женщина, склонив голову, — хатун беременна. Визирь закашлялся от неожиданности, даже не представляя, как дальше будут развиваться события. С момента появления Александры в гареме мало кому, кроме неё, удавалось пройти в покои, а уж забеременеть… Фаворитку теперь нужно было беречь, как зеницу ока. Когда госпожа узнает новость, то сделает абсолютно всё, чтобы избавиться от нерождённого ребёнка, что зрел во чреве соперницы.***
Словно предчувствуя новые неприятности, Хюррем проснулась не в лучшем настроении, и служанки, хорошо изучившие свою госпожу, даже боялись к ней подходить, но выбора у них всё равно не было. Султаншу всё раздражало, даже пение птиц в дворцовых садах, шаги в коридоре за дверью, медлительность служанок, которые вроде бы вели себя, как обычно. — Мама… — в покои матери из соседней комнаты вбежал младший наследник. — Джихангир, — Хюррем через силу улыбнулась, заключая в объятия маленького ангела, — ты поел? — Я не буду есть! — малыш отрицательно покачал головой и поджал нижнюю губу. — Почему? Тебе блюда не нравятся? Так тебе живо приготовят что-то другое. — Не буду! — Но так нельзя, дорогой, — госпожа по-прежнему говорила с улыбкой и ласково. — Ты же хочешь стать большим и сильным, как твои братики? — Пусть придёт Фирузе! — мальчик топнул ногой. — Где Фирузе? Из-за болезни Джихангир отличался от братьев. Он не мог претендовать на трон, но в то же время он был единственным, к кому неудержимая Хюррем относилась с особой терпимостью и трепетом. Она старалась вообще не повышать голос на сына. Вот и сейчас она просто улыбалась, хотя при упоминании имени фаворитки Хюррем захотелось обрушить крышу замка. — Фирузе приходить больше не сможет, но зато с тобой будет Назлы! — госпожа кивнула на служанку, безмолвно стоящую позади наследника. — Она добрая и хорошая. — Я хочу, чтобы меня кормила Фирузе, — губы шехзаде дрогнули, с ресниц сорвалась слеза. — Мальчик мой! Не плачь, — Хюррем крепче обняла сына, тяжело вздохнув, — я покормлю тебя!***
Ибрагим заметил её не сразу, она шла чуть позади младшего брата, что со всех ног бежал по саду. Михримах была бледной и задумчивой, она смотрела под ноги и, наверное, визиря бы не заметила, если бы тот сам её не окликнул. — Госпожа, — он поклонился, — рад видеть вас в добром здравии. — Спасибо, Паша, — поблагодарила султанша, решив отныне быть сдержанной и не показывать своих чувств. — Я поговорю с повелителем, даю слово! — заверил Паргалы. — Или вас тревожит что-то ещё? — Матушка отстранила от нас Фирузе, не объяснив причин. Джихангир расстроен, даже есть отказался, мама с трудом смогла его накормить, — ответила султанша. — Она в гневе, а что случилось, не говорит… Я забрала брата и пошла с ним погулять. Какое-то время Ибрагим думал, стоит ли говорить о причине, по которой Хюррем так внезапно переменилась к любимейшей из служанок, и решил промолчать. Михримах не далее как вчера едва не простилась с жизнью, ей достаточно переживаний. — Ваша матушка — пламя, и никогда не предугадаешь, обратится ли оно в пожар, — лукаво улыбнулся визирь. — Вы в походе писали мне письма, но я не писал ответов. Сказав это, Паргалы незаметно бросил на землю записку и, поклонившись, отправился прочь, не оборачиваясь. Подождав, пока мужчина отойдёт на достаточное расстояние, Михримах достала шёлковый платок и осторожно подняла послание. Развернув маленький клочок пергамента, госпожа пробежалась взглядом по строкам, и бледные щёки её вмиг залились краской…