Жемчужина повелителя

      Все во дворце уже несколько дней пребывали в страхе. Всем давно и хорошо известно, чего обычно простым рабам стоит гнев мятежной госпожи. Никто не брался даже предположить, что будет, когда тайна о беременности Фирузе будет раскрыта. Слишком многие бы отдали всё, чтобы вовсе этого не застать, но деваться было некуда, и только и оставалось пребывать в томительном ожидании.       Во всём дворце, кажется, только один человек был абсолютно счастлив — Михримах. Султанша просто искрилась счастьем, сейчас она полностью оправдывала имя, которым её когда-то нарекли, она светила ярче солнца и луны, полностью господствуя над ними.       Хюррем, конечно, заметила резкие перемены в настроении дочери, но разбираться в причинах ей было некогда, достаточно было других проблем. Поэтому, убедив себя в том, что дочь просто смирилась с известием о свадьбе и иными глазами взглянула на жениха, Хюррем успокоилась и не стала больше думать об этом.       Послание, полученное от визиря, госпожа тем временем зачитала до дыр. Хоть разум и твердил упрямо, что бумагу стоит сжечь, дабы никто не смог обратить это против неё и Ибрагима, но сердце не позволяло.       Ибрагим не был столь воодушевлён. Наоборот, все эти дни он был угрюм и задумчив. Сейчас было совсем неподходящее время проявлять знаки внимания и уж тем более позволять себе какие-то чувства к дочери властелина, но о «нужном моменте» говорить вовсе не приходилось. Каждый день под этим сводом что-то случается, а за каждым углом в коридоре его поджидала смерть. Идеального случая могло и не быть никогда.       Беспокоило Великого визиря только то, что его тайная симпатия к госпоже могла осложнить всё до такой степени, что за ним придут палачи, но также он понимал, что палачи и так могут прийти, стоит того пожелать султану.       Размышляя над этим, визирь не сразу заметил женскую фигуру, не спеша идущую навстречу. Только когда женщина подошла совсем близко, Паргалы узнал в ней Гюльфем.       — Михримах Султан вечером придёт в инжировый сад, — прошептала она, поравнявшись с визирем, затем поклонилась и пошла своей дорогой.       Ибрагим даже обернулся. Он так и не понял, как это произошло, но с тех пор, как от Михримах отстранили Фирузе, с ней рядом была Гюльфем, она буквально не отходила от госпожи.       — Неприкаянная душа обрела покой, — шептались в гареме.       «Неприкаянная душа», — горько усмехнулся визирь, глядя, как она исчезает за поворотом.       Ибрагим ещё помнил те времена, когда он был простым сокольничим, а она — наложницей-фавориткой, родившей повелителю шехзаде. Она была молода и прилежна, никогда не перечила и не была замечена в ссорах и склоках. К ней особо благоволила мать падишаха, Айше Хафса Султан. Раб из Парги и не догадывался, какое будущее ждёт его, но что её будущее будет блестящим, он не сомневался.       Однако Аллах управил иначе. Всё вышло наоборот: он Великий визирь, а она даже не входит в династию. Султан потерял к ней интерес, увлёкшись сначала молодой черкешенкой, а затем взбалмошной русской. Её сын умер от оспы за пару лет до рождения Михримах, и она не была выслана из дворца лишь волею Валиде.       Так Гюльфем и осталась подле матери падишаха до самой её смерти, а когда той не стало, женщина и впрямь стала напоминать тень. Нигде в огромном гареме ей места не было, исчезни она, и никто бы и не заметил, и тут вдруг неожиданно для всех её пристанище нашлось возле дочери Султана.       

***

      Михримах нервно расхаживала по своим покоям и, стоило дверям распахнуться, султанша тут же подбежала к вошедшей.       — Он придёт, Гюльфем?       — Думаю, да, госпожа, — улыбнулась женщина. — Вам стоит успокоиться и дождаться вечера.       Следовать совету Гюльфем было не так-то просто, ещё никогда время не тянулось так медленно. Михримах ничем не могла себя занять, она лишь глядела в окно и всё ждала, когда великим городом овладеет тьма.       Как только минареты мечетей укрыло покрывалом сумрака, султанша стала нервничать ещё сильнее. Она трижды меняла наряд и украшения.       — Гюльфем…       Госпожу било мелкой дрожью, хоть она хорошо знала визиря, и ей было не впервой оставаться с ним наедине; они и раньше уже встречались и прогуливались в саду. Однако в этот раз всё было иначе — они должны были встретиться пусть ещё не как возлюбленные, но уже не просто как принцесса и визирь.       — Успокойтесь, госпожа моя, — приговаривала женщина, пытаясь её успокоить, — вы красивы, вы умны и безупречны, вам незачем переживать.       — А если матушка прознает? — она расхаживала по просторным покоям, словно ей нигде места не было, а потом наконец опустилась на тахту. — Боюсь и представить…       — Ей сейчас не до вас, — искренне заверила Гюльфем.       

***

      Хюррем и вправду было не до султанши, как и всем остальным во дворце — они боялись, как бы он не рухнул на их головы, и молча наблюдали за тем, как лекарша, втянув голову в плечи, принимает весь удар на себя.       — Ничего не хочу знать! — кричала мятежная госпожа, её щёки были красными, а глаза холодными и злыми. — Вытрави из неё этот плод! Иначе я сделаю так, что ты будешь молить меня о смерти!       Лекарше и вправду хотелось молить о смерти. Бедная женщина понимала, что лучше ей отправиться к Всевышнему, чем оказаться перед таким выбором — поставить под угрозу жизнь будущего наследника трона или ослушаться приказа самой мстительной и влиятельной женщины.       — Но, госпожа…       Однако та лишь кивнула головой, тем самым показывая, что ни слышать, ни видеть лекаршу больше не хочет.       

***

      Этот миг наконец настал. Чёрная густая тьма обволокла собой великий город, и если бы не факелы по периметру садовых дорожек, и собственной вытянутой руки было бы не видно. Считалось, что такая темнота лучше всего хранит людские секреты.       Первой Ибрагим заметил Гюльфем, женщина то ли кивнула, то ли слегка поклонилась, а спустя мгновение из-за её спины вышла Султанша.       Единственная дочь Султана и его великий визирь, соратник и названный брат. Они шли навстречу друг другу, и каждый новый шаг сокращал расстояние и приближал неизбежное — её неизбежный позор, если накануне свадьбы она будет замечена с другим, его неминуемую смерть. Стоит ли оно того?       Один шаг и одна секунда оставались, чтобы найти ответ на этот вопрос.       — Госпожа, — визирь поклонился, перестав искать ответы. Будь что будет.       — Паша, — Михримах нервно перебирала в пальцах шёлковый платок, — ваше письмо меня удивило, ведь на те письма, что я посылала вам в походе, вы никогда не отвечали.       — Я читал их, каждое, и помню почти наизусть. — Паргалы не кривил душой, строчки посланий действительно запали в душу, ведь никто раньше не писал ему признаний в любви. — Но после я предавал их огню, дабы это не могло навредить вам.       — Вы хотели, чтобы мои чувства сгорели? — султанша слегка улыбнулась, её щёки залились румянцем.       — Что вы, госпожа моя, — он улыбнулся в ответ, — есть то, что неподвластно пламени, например, ваши чувства, и есть то, что не неподвластно даже вековым законам — это мои чувства к вам.       Едва эти слова долетели до её ушей, как Михримах стало всё равно, что ждёт её впереди и чем всё закончится. Как бы ни был велик и яростен гнев матери, что бы ни диктовали законы — теперь она не отступит.       Султанских дочерей с малолетства учат, что они имеют право на всё, кроме любви. И если уж так случилось, что чувства взаимны, нельзя отрекаться от них.       

***

      Над Босфором кричали чайки, то ли кликая большую беду, то ли предрекая счастливые времена. Пролетая вереницей, дни один за другим становились историей великого государства. И всё, казалось бы, шло своим чередом.       Хюррем искала способ извести соперницу и её приплод, но ту охраняли так, что к ней стало не подобраться. Бывали такие дни, что госпожа даже не покидала своих покоев, сидела и, задумчиво глядя в окно, изобретала хитроумный план. Джихангир всё так же отказывался есть и требовал Фирузе, к которой привык. Лекари усиленно следили за будущей матерью, а портнихи снимали мерки для свадебного наряда султанши, в то время как сама Михримах ничего вокруг не замечала и проживала дни от вечера к вечеру.       Только солнце тонуло в Босфоре и день уступал место ночи, она убегала в сад. Ибрагим тоже с нетерпением ждал темноты. Неожиданно для себя самого в его сердце ворвалась любовь, которой он много лет избегал.       Стоило ему увидеть юную госпожу, как его сердце начинало биться быстрее, цвета становились ярче, а звуки громче. Однако полностью отдаться чувству он не мог, ведь голос разума ни на секунду не умолкал, убеждая его сделать, как правильно и лучше для неё.       Но что для неё лучше? Этот шакал Рустем, который готов пойти абсолютно на всё, чтобы угодить Хюррем… В этом браке речь не о любви, а о власти.       Чем меньше до свадьбы оставалось дней, тем грустнее становилась она, а он задумчивее. Ибрагим всё искал выход, но его не было.       Вот и сегодня вечером она пришла на встречу печальной и молчаливой.       — Печаль совершенно не идёт вам, моя луноликая госпожа, — Ибрагим осторожно взял ладони Михримах в свои.       — Как-то не до веселья, — тихо проговорила султанша, — лишь одно хорошо: из-за Фирузе матушке по сей день не до меня. Но свадьбу никто не отменял.       — Знаю, я знаю всё, что происходит в стенах дворца, — в голосе визиря тоже слышалась грусть, — но ещё я знаю, что сдержу данное вам обещание. Ничто — ни ваша матушка, ни законы империи, ни стихия не уничтожит этих чувств.       Михримах доверчиво улыбнулась всё той же детской улыбкой. Они разговаривали ещё долго. Они всегда беседовали подолгу, ведь это всё, что они сейчас могли себе позволить.       Султанша и визирь говорили. А она, верная служанка Хюррем, что оказалась сейчас в таком положении, что терять ей было совершенно нечего, наблюдала за ними. И пусть Нигяр не слышала их беседы, самого факта того, что они тайно встречались наедине, было достаточно.       Госпоже это можно преподнести как угодно — и как тайную связь, и как сговор во имя восхождения на трон Мустафы. Любой вариант подойдёт.       Они попрощались, условившись встретиться завтра здесь же, и разошлись в разные стороны. Султанша и визирь уснут счастливыми, ничего не подозревая об угрозе, что нависла над ними.