***
Сейчас она не уповала даже на Всевышнего, прекрасно понимая, что от гнева матери ей нигде не скрыться, поэтому лучше не тянуть время, а принять неизбежное. Руки её были холодными, а лицо бледным, но держалась она, как и подобает госпоже — гордо. — Звали, матушка? — Михримах вошла, поклонилась и, встав в центре просторной комнаты, украдкой взглянула на мать. И одного этого взгляда было достаточно, чтобы тотчас захотелось провалиться сквозь землю, будь там сама Преисподняя. Зелёные глаза матери одарили её злобой и холодом. И это не могло не пугать. С самого детства Михримах знала, что мама вспыльчива, она часто кричала на слуг, да и на всех, кто попадался под руку. Однако этот огонь обычно утихал так же быстро, как и возник. Хуже в стократ, если она молчала. Разгадать, какие мысли и зловещие планы скрывались за этим молчанием и ледяным взглядом, было невозможно. Чем дольше Хюррем молчала, тем больше Михримах было не по себе. Султанша медленно приблизилась к дочери — так ядовитая змея подползает к своей жертве. Она обошла её и, снова встав напротив, произнесла: — Не скажешь, где была вчера вечером? — голос её был спокоен, именно таким голосом она обычно поёт колыбельные песни. — Гуляла в саду, — изо всех сил Михримах старалась, чтобы голос не дрожал. — Одна? — зелёные глаза хитро сверкнули, губы дрогнули в раздражительной полуулыбке. — С Гюльфем-хатун, — на сей раз унять дрожь в голосе Михримах не смогла; насколько бы сильной она ни была, матушка всегда оказывалась сильнее. — Странно, — хмыкнула султанша, — а Нигяр видела тебя вовсе не с Гюльфем. — Матушка, Нигяр уже давно ума лишилась, разве можно ей верить? — усмехнулась Михримах. В этот самый момент эта игра наскучила госпоже, и она решила, что пришло время не сдерживать свой гнев. — Кто ума здесь лишился, так это ты!!! — закричала Хюррем. Служанки, стоявшие поодаль, вздрогнули и с сочувствием посмотрели на Михримах. Султанша сгорбилась и опустила голову, а Хюррем стала расхаживать по покоям. — С самого первого дня, как я попала сюда, я знала, что этот дворец полон предателей! Я всегда ждала подвоха, но не от родной дочери!!! — Матушка… — Михримах попыталась возразить, хоть и знала, что это бесполезно. — Что за интриги ты плетёшь за моей спиной? Хочешь посадить на трон Мустафу? А как же братья, твои родные братья?! Больше Михримах возразить не пыталась, просто стояла, втянув голову в плечи, и смотрела, как матушка, расхаживая по покоям, кричит всё громче и строит всё новые догадки. В какой-то момент Хюррем резко остановилась. Её лицо вновь изменилось несколько раз за минуту; какое-то время она задумчиво смотрела в одну точку, потом нахмурила брови, словно ей в голову пришла неприятная мысль. — А уж не Ибрагим ли — причина твоего нежелания выходить замуж за Рустема? — Хюррем повернулась к дочери, и в её голосе можно было уловить нотки испуга; положительного ответа она боялась больше, чем мысли о восхождении на трон Мустафы. Однако Михримах молчала. Ей тоже показалось, что лучше уж пусть мать сочтёт её предательницей, чем узнает правду. Некоторое время спустя Хюррем поняла, что дочь не собирается ничего говорить. — Ладно, молчи, — кивнула она снисходительно и с холодом в голосе добавила: — Но знай: я этого не позволю, сделаю что угодно, сама приведу к нему палачей, но вместе вы не будете.***
Хюррем и не догадывалась, насколько её слова, сказанные в гневе, были близки к истине. Уже несколько дней Сулеймана посещали подобные мысли, он отгонял их как мог, но то, что Ибрагим стал позволять себе слишком много, нельзя было не заметить. В памяти султана всё чаще звучал голос его покойной матери: — Ибрагима и Хюррем создал ты! Сулейман не отрицал этого, как и того, что, кажется, не было в его окружении людей более близких ему, чем эти двое. И проститься с кем-то из них означало проститься с частью себя. Но как быть с тем, что они оба давно перестали повиноваться? Что теперь делать создателю с его же творениями? Дабы отвлечься от тягостных мыслей и поисков ответов на извечные вопросы, падишах решил проведать детей. Сулейман встал, стряхнув с себя оцепенение, и направился в покои дочери.***
Повелитель застал дочь плачущей. На все вопросы падишаха Гюльфем лишь уклончиво ответила, что султанша сегодня днем поссорилась с матерью. Сулейман, услышав это, лишь тяжело вздохнул. Сегодня, проходя мимо покоев жены, он слышал, как оттуда доносились крики, однако не придал этому особого значения. Султан давно привык к непокорному нраву супруги, и, как знать — будь она другой, возможно, он бы не полюбил её так сильно. — Что случилось, душа моя? — Сулейман обнял дочь. — Расскажи. И Михримах рассказала всё, как есть, словно решив, что хуже статься уже просто не может. Если матушка не в силах её понять, то, может, она отыщет поддержку у отца. Сулейман слушал дочь, временами задумчиво хмурясь. Аллах снова подготовил ему испытание. Ни для кого в этом дворце не секрет: самое дорогое из султанских сокровищ — его единственная дочь, так похожая на свою мать. С раннего детства все прихоти султанши выполнялись беспрекословно, не было случая, чтобы падишах отказал ей хоть в чём-то. Что делать ему теперь? Выполнить просьбу, несмотря на то, что Ибрагиму он уже не доверял, как прежде, и на то, что такое решение не понравится Хюррем, и она совершенно точно сделает всё, чтобы помешать этому союзу?.. — Папочка! — взмолилась Михримах. Глаза её покраснели от слёз, лицо распухло. Ей было пять лет, когда она в последний раз звала его «папочка». Зачерствевшее за годы, проведённые на троне, сердце вновь дрогнуло, и Сулейман вновь был готов пойти на всё ради желаний любимой дочери.***
Визирь ничего не знал ни о гневе Хюррем, ни о том, что Михримах решила искать поддержки у отца. Он и сам пребывал сейчас в ярости и мог бы дать Хюррем фору, а вот калфе, на которую сей гнев был направлен, искать поддержки было не у кого. — Ты как посмела порочить имя Михримах Султан? — рычал Паша. Калфа знала Паргалы уже много лет; она знала, что у него много лиц, и думала, что видела каждое из обличий, но таким он был впервые. Визирь был похож на зверя, который готов наброситься и растерзать свою добычу. Нигяр становилось всё труднее дышать, но Ибрагим и не думал ослабить хватку, его сильная рука продолжала сжимать её шею, постепенно перекрывая доступ кислорода к лёгким. Лишь Аллаху ведомо, чем бы всё закончилось, если бы в дверь его кабинета не постучался Сюмбюль. Суетливый евнух доложил визирю, что повелитель ожидает его немедля, и, конечно, успел заметить заплаканную Нигяр. «Ай, Аллах, видно, она не успокоится, пока смерти своей не сыщет», — вздохнул евнух про себя, глядя на женщину, что тряслась, как маленькое деревце на ветру.***
Сулейман сидел за столом и, размышляя над чем-то, работал над очередным ювелирным изделием. Когда стража доложила, что пришёл Ибрагим, властелин кивнул, но взгляда не поднял. — Вы хотели меня видеть, повелитель? — Ибрагим вошёл и поклонился. — В такой час — видно, что-то серьёзное. — Всё, что касается моих детей, не терпит отлагательств, — сурово нахмурив брови, произнёс Сулейман и, наконец подняв голову, посмотрел на Паргалы. Ибрагиму почти всегда удавалось по одному лишь взору повелителя понять, каково его настроение и намерения. Всегда, но не в этот раз. В очах падишаха не было ни единой подсказки, чего бы Великому визирю стоило ожидать. Поэтому он просто замер в ожидании. — Я сегодня разговаривал с Михримах, — наконец заговорил Сулейман; затем он вышел из-за стола и встал прямо напротив своего визиря, — и она мне кое-что рассказала. Может, и тебе есть что сказать? Ибрагим, не выдержав взгляда правителя, опустил голову и замялся, не зная, что ответить, но понимая, что падишах не может ожидать ответа вечно, произнёс: — Повелитель, госпожа — ваша единственная горячо любимая дочь, и я бы… — Да, ты прав, Михримах — моя самая дорогая жемчужина, — улыбнулся султан, — а ты — мой соратник и брат. Сулейман решил не вспоминать, какие мысли терзали его ещё сегодняшним утром. В конце концов, матушка была права — он сам его создал и сам же за всё в ответе. Он помнил об обещании, что дал визирю, и понимал, что отнять его жизнь будет совсем не просто. И поэтому падишах решил посмотреть: как знать, может, любовь создаст из Ибрагима что-то новое? — Если чувства моей дочери не безответны, — султан положил руку Ибрагиму на плечо, — я не пойду против любви и дам согласие на ваш брак.***
Михримах не могла уснуть. Сначала она ворочалась с бока на бок, а потом вовсе поднялась с постели и стала расхаживать по покоям. — Госпожа, вам кошмар приснился? — к ней тихо подошла сонная Гюльфем. — Да какой уж тут сон, — вздохнула Михримах. — Всё думаю: может, не стоило всё повелителю говорить? Как бы хуже не стало… — Полно вам, госпожа, — женщина успокаивающе погладила её по плечу, — не нужно так себя изводить, отдохните. Утро вечера мудренее. Михримах взглянула в окно — до утра было ещё далеко. До утра, которое снова начнётся с яростного крика Хюррем Султан.