Жемчужина повелителя

      Это длилось седьмой день. По всему городу от рассвета и до заката гремела весёлая музыка. Все столы ломились от вкуснейших яств и напитков, ни один житель Великой Империи не остался без угощения. Ярмарки и развлечения на каждой из городских площадей.       Седьмой день всем влиятельным мужам Стамбула казалось, что вместе с угощением они вкушают яд, столь велики были их ненависть и зависть. Седьмой день законная супруга падишаха не меняла выражения лица — оно застыло в гримасе злобы, она даже не пыталась утруждать себя фальшивыми улыбками. Седьмой день Махидевран не находила себе места от страха, никогда прежде она так сильно не боялась за жизнь Мустафы. Седьмой день Фирузе отчаянно боялась быть пойманной. Седьмой день янычары негодовали. Седьмой день во всей Империи не было никого счастливее, чем эти двое.       Седьмой день не прекращались свадебные гуляния. И именно сегодня между Великим Визирем и дочерью султана должны были заключить никях. И все, кто имел хоть какое-то отношение к династии, понимали — этот день всё изменит.       Ненавистный всему совету Ибрагим из Парги не только добился всевозможных высот, но и стал зятем султана, вошёл в семью, и теперь его потомки станут членами династии Османов. Другие визири уже несколько ночей глаз не смыкали.       Мать старшего из наследников тоже не радовалась этому событию, ведь, став зятем Хюррем, самый верный защитник Мустафы мог перейти на её сторону, а значит, они с Мустафой останутся без поддержки.       Фирузе, ставшая матерью на пятый день празднества, как никогда страшилась своего разоблачения. Пусть ей всё это время удавалось успешно скрываться и за все эти годы никто так и не узнал, что она племянница Тахмаспа, подосланная в Стамбул дядей, дабы избавиться от Сулеймана. Возможно, желая заключить пусть худой, но всё же мир с матерью своей жены, Ибрагим решит, что лучший повод к этому –устранить ненавистную соперницу Хасеки.       Хюррем все эти дни даже не скрывала своего раздражения. Она принимала участие в происходящем, как и подобает главной госпоже и матери невесты, но даже не пыталась сделать вид, что её всё это радует.       Сегодня в главных садах столицы стояли шатры. По городу шло праздничное шествие, гулянья продолжались. В одном из шатров сидели женщины, входившие в семью султана, с невестой во главе. Наряд Михримах Султан был поистине великолепен, все самые искусные портные столицы постарались на славу. Ткань синего, как небо, цвета была расшита узорами из золотой нити и драгоценными камнями. На голове — корона и фата в цвет платью из лёгкой, почти невесомой ткани. И завершали образ изумрудные глаза, которые просто искрились счастьем.       Михримах была счастлива; возможно, ей выпал редчайший шанс. Все старательно умалчивают одну истину: госпожи — это те же невольницы, только благородного происхождения. Они всё равно не могут делать то, что они хотят, особенно выходить замуж по любви.       Женщины из династии окружили её, что хищники свою добычу. Радовались за неё лишь единицы, у остальных улыбки-оскалы. Даже тётушка Шах-и-Хубан, которая любезно приняла приглашение на свадьбу, смотрела с завистью и ревностью. Паргалы нравился ей с детства, но у неё не было то ли везенья присущего Михримах, то ли её смелости.       Султанша кипела от зависти, а Михримах было недосуг это заметить, как не замечала она недовольства Махидевран и презрения матери.       Сегодня утром, обряжая её в свадебный наряд, Хюррем ядовито прошептала ей на ухо:       — Посмотрим, будешь ли ты любить его столь же сильно, когда он возведет на престол Мустафу и поможет ему казнить твоих братьев.       Михримах знала: мать никогда не примет этого союза, и весь остаток жизни она будет, словно шут, что ходит по тонкой верёвочке, пытаться сохранить худой мир меж злейших врагов.       Но, кроме матери, ведь есть ещё и отец, без воли которого и лист на дереве не шелохнётся. Сегодня он благословил этот брак, но никому не дано знать, что будет завтра, ведь мужа её тётушки Бейхан отец казнил, не дрогнув. Грудь, сжатая корсетом, приподнялась, девушка шумно выдохнула, осознав, что мало выйти замуж по любви — нужно суметь её сохранить.       Однако Михримах Султан с детства усвоила: соль Босфора не бывает сладкой, а жизнь лёгкой, но жизнь, в которой есть любовь, краше стократ.       Тем временем к шатру медленным шагом подошла Афифе-хатун. Опираясь на палку, женщина склонилась и произнесла:       — Госпожа, между вами и Ибрагимом Пашой был только что заключён Никях, да будет этот брак счастливым.       — Аминь, — улыбнулась султанша. Тут же вспомнив о словах матери и братьях, она осознала, что ступила на путь, усыпанный иглами, и отступать ей некуда.       Молодой султанше на мгновение стало страшно, но пусть мать сейчас и презирала её, их родства и сходства нельзя было отменить. Она была копией женщины, что дала ей жизнь и взрастила. Ради любви она с самим шайтаном вступит в схватку.       

***

      Фирузе не представилось возможности побывать на свадьбе в главный из дней — день заключения брака. Два дня назад она стала матерью, и теперь всё время проводила в покоях; пусть роды были несложными, силы ещё не вернулись. Она почти не вставала с кровати. Сейчас она возлежала на шёлковых подушках и баюкала свою кроху, луноликую госпожу Зейнеп Султан. А рядом в колыбели под неусыпным контролем служанки спала её сестра, Разие Султан.       Наложницы более всего на свете мечтают подарить повелителю ребёнка, ведь это наделит их определённой долей могущества и позволит подняться вверх по вертикали власти. Однако матери сыновей во все времена имели куда больше привилегий, чем женщины, родившие султанш. Поэтому появление дочери мало кого радовало. Нет сына — не будет и власти.       Даже изображая из себя рабыню, она на самом деле никогда не являлась ею. Племянница Шаха, свободная женщина с благородным происхождением. Её волновали совсем другие проблемы, не те, что были у обычных наложниц, но рождение дочери в данном случае огорчило и её.       Лишь дважды за всё это время Сулейман навестил её, все его мысли занимала свадьба Михримах. Старшая дочь навсегда останется главным его сокровищем, никто никогда не затмит её. Сколько бы других детей ни подарили падишаху другие наложницы, милее всех ему будут дети Хюррем.       За эти дни Фирузе, скучая в своих покоях, бессчётное количество раз вспоминала свой разговор с Афифе-хатун. Кормилица повелителя пару лет назад поделилась с ней откровением:       — С того дня, как я пришла во дворец, я задавала себе вопрос… Почему повелитель так глубоко привязан к Хюррем Султан? Прошло столько лет и было немало прекрасных рабынь…       — А Вы могли бы ответить на свой вопрос? — нервно сглотнула Фирузе.       — Прежде нет… — хитро улыбнулась женщина. — До одной ночи. Она пыталась покончить с собой, а я не дала. Опоздай я, и она бы выпила яд. Ничто её не держало… Не нужен был ей целый мир, ни большое богатство, ни огромная власть, забыла даже о своих детях… Много за эти годы она всего натворила. Всякое бывало… Но перед любовью такой силы следует склониться с уважением, как перед ней склонялся всегда наш повелитель!       Девушка мотнула головой, возвращаясь из прошлого в настоящее, понимая, что, похоже, Афифе была права. Много лет Фирузе пыталась затмить собой мятежную госпожу, и пусть Сулейман привязался к ней, на чувства, которые он испытывал к Хюррем, это похоже не было. И даже стань она матерью шехзаде, это бы мало что изменило. Поэтому в один прекрасный день сефевидка усилием воли заглушила чувства и, вернувшись к первоначальному плану, вылила в еду султана яд.       Последнюю порцию отравы Фирузе подмешала в трапезу за день до родов. Теперь оставалось только ждать, когда придёт час и Сулейман умрёт от естественных причин. А потом в город войдёт Тахмасп и с лёгкостью свергнет любого из преемников старого льва.       

***

      Сулейман наслаждался праздником, и не подозревая, что смерть дышит ему в затылок и дни его сочтены. Он, строя большие планы по завоеванию новых земель, и понятия не имел, что вкушает яд из рук врага, которого принимает за возлюбленную наложницу.       — Спасибо вам за такую чудную свадьбу, повелитель, — стоявший по правую руку от правителя визирь склонился в благодарственном поклоне.       — Будьте счастливы, Ибрагим, — улыбнулся Сулейман, — но помни: Михримах мне дороже всего, и, пусть теперь она не единственная моя дочь, в моём сердце она всегда будет занимать особое место. Она наш с Хюррем первенец, копия своей матери…       — Да, повелитель, позвольте ещё раз поздравить вас с рождением дочерей, — произнёс Ибрагим, решив, что это придётся вполне к слову.       Ибрагим как никто был рад тому, что Фирузе родила дочерей. Это не меняло расстановку сил в борьбе за престол, которая рано или поздно неминуемо грянет.       — Выросшая среди братьев, Михримах всегда мечтала о сёстрах, — рассмеялся Сулейман, — но теперь, когда они подрастут, то будут играть уже с её детьми. Пусть Аллах вам пошлёт здоровеньких детишек, — кивнул падишах.       — Аминь!       

***

      Гулянья продолжались, несмотря на то, что город окутала густая ночная тьма. Музыка всё ещё играла, факиры развлекали народ, в небе искрами рассыпался фейерверк. До стен дворца у ипподрома звуки веселья долетали едва ли. И Михримах точно не смогла бы их расслышать, из-за волнения у неё звенело в ушах и дрожали колени. Если бы не присутствие Гюльфем, она бы, наверное, упала в обморок.       — Мне пора идти, — скромно улыбнулась хатун. — Ибрагим Паша сейчас придёт.       Накинув на лицо своей госпожи тонкую ткань фаты, Гюльфем поспешила удалиться.       — Не уходи, мне страшно, — Михримах схватила женщину за руку, крепко сжав запястье.       — Всё будет хорошо, госпожа.       Едва служанка покинула покои, Великий Визирь преградил ей путь.       — Спасибо, Гюльфем, — с теплотой произнёс мужчина. — Ты долгое время была рядом с Михримах и сделала немало, чтобы эта ночь наступила. Я никогда этого не забуду и всегда буду благодарен тебе.       — На ваше счастье, госпожа пошла в мать, — несколько минут посомневавшись, стоит ли вообще говорить такое, произнесла бывшая любимица падишаха. — У Хюррем много недостатков, никто не сравнится с ней в коварстве и хитрости, но ещё никто так и не смог сравниться с ней в силе любви… — женщина умолкла, надеясь, что Паша правильно поймёт её слова, и совсем тихо добавила: — Только не разбивайте ей сердце… Мне не нужно никакой другой благодарности.       Гюльфем скрылась из виду, но, даже оставшись в одиночестве, Великий Визирь не спешил входить в дверь, за которой его ждала молодая жена — самая дорогая жемчужина властелина. Мужчина раздумывал над словами Гюльфем и не мог не признать её правоты. Михримах — что тот огонь; пока её чувства пылают, она сожжёт этим пламенем его врагов, но когда остынут — его самого.