***
— Давай, я придержу, а потом отдам тебе тюбик и приклею, ладно? — рассуждала Аннабет, и я покорно кивнул, протянув здоровую руку в готовности принять Священный Тюбик. Боги Олимпа. Я ненавижу рукоделие. В смысле, мы сидим на полу в гостиной уже три часа, мои ноги затекли от долгого сидения на твердом, рука пораненная болит, я надышался клеем, и сижу уже в полувменяемом состоянии и пытаюсь поддерживать заинтересованный вид. И еще я уже снова устал. Это все клей. — Да, конечно, — я проследил, как она аккуратно распределила клей по бумажке и забрал у нее тюбик. Следом она взяла небольшой пластиковый шпатель, и, придерживая игрушечные обои, приклеила их к стене. — Смотри какой уютной уже стала наша библиотека, — довольно заявила Аннабет. — Главное пока не заклеить проводку, еще лампочку надо прикрутить… — Наша? — буркнул я, со скуки листая инструкцию и все еще держа вертикально тюбик клея. — А-ага, — протянула девушка, прикладывая собранные книжные шкафы к стенам и примеряя, как их расположить. — Наша. А однажды будет полноразмерная библиотека, а мы уже будем знать, что с ней делать. Я перестал листать буклет и недоверчиво взглянул на Аннабет, но та только улыбалась, продолжая пристраивать миниатюрную мебель. — Раньше я отвечал за оптимистичную чепуху, — бросил я, перелистывая страницу. — С чего ты решила взяться за это? — За что? За «чепуху»? — Ага. — Мне показалось, что ты забыл, как эту чепуху городить, — абсолютно спокойным тоном поведала мне Аннабет. — Но, быть может, ты вспомнишь. Мне нравилась твоя эта чепуха. Я молча провел взглядом по ее светлым локонам, по задумчиво нахмуренным бровям, и, взяв колпачок от клея, не глядя закрутил тюбик и положил его рядом с Аннабет. Та тут же подняла голову, и в ее взгляде проскользнула… недоверчивость? Да нет. Вряд ли. Может, беспокойство. — Куда-то собрался? — Надо сходить наверх. — Зачем? Я приложил два пальца к губам и изобразил затяжку. — Я оставил сигареты в комнате. — Надолго? — Со вчера. — Я не… Надолго ты уходишь на перекур? — Может, минут на десять. — Ладно. — Ладно? — Ладно, — повторила Аннабет, глядя мне в глаза. — Как ты себя чувствуешь, Перси? Я только и смог устало улыбнуться, и, уходя из гостиной, постучать костяшками о косяк — мол, поговорим позже. Отчего-то мне казалось, что после моего утреннего рандеву с зеркалом Аннабет будто бы ждала, что я вот-вот вскрою себе вены или собираюсь броситься под чью-то газонокосилку. Я же не хотел на самом деле наносить вред себе, когда ударял по зеркалу. Я же… Глупые, пустые отговорки. Бинты и изменения в стрижке стали основной причиной неловкого молчания за завтраком. Все пялились на меня, будто бы ожидая каких-то откровений, или пояснений. От позора меня спасла моя Прекрасная и Понимающая Девушка — пошутила, что стрижка вышла не такой, как на картинке, на которую я ровнялся, и потому пострадали рука и зеркало. Никто не купился, но по крайней мере это стало началом хоть какого-то разговора за столом, и вскоре мы уже обсуждали, что Дафна на самом деле хочет пойти на парикмахерские курсы однажды, и что в таком случае никому не придется страдать в одиночку, пытаясь получить прическу мечты, и можно будет просто обратиться к ней. Боги, это было неловко. Мы с Малкольмом обменялись разве что парой неоднозначных взглядов — мне показалось, что он хотел со мной о чем-то поговорить, быть может, допросить подробнее об этой глупой затее со стрижкой, но Джим заявился практически сразу после того, как мы убрались на кухне после завтрака, так что переговорить с Дэвисом не вышло. Может, вечером, когда я уйду на прокурку — это прогулка с сигаретой во рту — то смогу захватить с собой братца, и тогда мы обсудим все, что его волнует. Вернее, я выкручусь из всех его вопросов и скорее всего оставлю его в неведении. Просто… Мне кажется, что он такой… Деревянный. В смысле, у нас с ним сейчас эмоциональный интеллект примерно на одном уровне развития, но я все равно побаиваюсь, что не смогу его понять. Он странно себя вел все это время — зыркал на меня исподлобья, хмурился, вздыхал, когда я молча ложился вечером спать, никак не комментировал появляющиеся на тумбочке новые пачки сигарет… Я понял, что стою, задумавшись, прямо у подножия лестницы. Тряхнув головой и прогнав мысли, я ступил на первую ступеньку и начал подниматься на второй этаж. Подойдя к комнате, я лениво зевнул и взялся за дверную ручку. Прислушался — в Джим и Малкольм должны были заниматься математикой, и, судя по тишине, парень как раз пытается расколоть какое-то из уравнений, которое ему выдал в качестве примера суровый репетитор, и я, решив, что просто проскользну в комнату и схвачу сигареты, никого не отвлекая, потянул дверь на себя. Ну. Уравнение. Мне, честно говоря, даже стало немного смешно. Разве что он пытался посчитать площадь обнаженной груди моего соседа по комнате. Ну, и приемного брата по совместительству, что уж я. Естественно, своим внезапным появлением я поднял небывалый кипишь — Малкольм тут же обернулся, и, увидев меня в дверях, схватил первое что попалось под руку и швырнул в меня. Я не стал повторять свою ошибку новичка, и поскорее захлопнул дверь, и калькулятор влетел в нее, а не в мою голову. Ну, хотя бы не словарь. — Что тебе?! — рявкнул из-за двери Малли. — Сигареты мои… На тумбочке, — послушно отозвался я, и пару секунд спустя дверь снова приоткрылась, и мне в грудь врезалась пачка ментоловых сигарет, и Малкольм снова с грохотом захлопнул ее. Прижав к груди коробок, я постоял перед дверью пару секунд, и, тяжело вздохнув, пошел вниз. Пожалуй, осознание пришло ко мне только когда я вышел на крыльцо, и прохладный ветерок обдал мои горячие от стыда щеки. Господи, прости. Я шумно вдохнул через нос и сдвинул большим пальцем крышку коробка, вытянул зажигалку и сигарету, и, бросив пачку на небольшой столик, прикурил. Ладно, ладно, они же оба были в брюках. Ничего страшного. Ничего не произошло. Все могло быть гораздо более драматично, и мне, походу, реально еще повезло. Так ведь? Да, думаю, да. Ничего страшного. Вообще ничего. Правда, учебный план по алгебре явно претерпел в мое отсутствие колоссальные изменения… Я даже улыбнулся собственной жалкой попытке отшутиться от смущения. Мой мозг оказался не в состоянии совсем заблокировать это чувство, но, думаю, если бы я был в нормальной форме, то орал бы со смеху где-то в коридоре, сгибаясь в три погибели и буквально умирая от того, насколько в моем воображении далеки друг от друга концепция чего-либо возбуждающего и Малкольм. Ну, в смысле, даже Тесей не водит в дом девчонок или мальчишек, хотя он, если так глянуть, весьма ничего… Господи, ну вот. Вот, пожалуйста. Теперь я об этом думаю. Я раздраженно простонал, запустив свободную руку в волосы и снова затянулся, стараясь отвлечь себя горечью сигареты. Получалось довольно посредственно, но я знал, что эти мысли скоро уйдут и оставят меня в блаженном оцепенении — никогда бы не подумал, что я буду рад обратно «заморозиться», потому что вспоминать как Джим- Я дернул себя за волосы, обрывая мысль на ходу. Господи, можно это будет настолько травмирующим событием, что навсегда сотрется из моей памяти? Зная, что я пережил много дерьма, и примерно восемьдесят процентов из него было гораздо страшнее брата, налаживающего свою личную жизнь, и при этом все это дерьмо застряло в моей башке примерно навсегда, я особо не рассчитывал, что это событие забудется. Одновременно с этим я вдруг успокоился — в самом деле, я пережил столько травматичного дерьма, что навряд ли это хоть как-то на меня повлияет. По крайней мере никто никому не от- Я снова перебил себя, дернув за волосы. Реально пора завязывать с этим. Еще парочка умозаключений и я точно травмирую свою психику, безвозвратно. Пару минут спустя все улеглось. Стало даже как-то тоскливо, что ли. В смысле, думать о том, что мой брат мог… Я прислушался к себе, но сейчас не почувствовал даже неприятного напряжения в желудке от стыда. Ничего. Снова пустота. Устало вздохнув, я затянулся. Теперь я уже скучал по смущению. Было же так весело, почему все снова ушло? Я согласен на все, даже сгореть от стыда, думая, что кто-то кому-то там мог бы в будущем делать минет… Даже так. Щеки даже слегка не нагрелись. Даже сердце не ёкнуло от… От чего угодно. Я разочарованно вздохнул и стряхнул пепел на землю. Чья-то рыжевато-русая шевелюра стыдливо высунулась из дверного проема, но я только равнодушно выдохнул дым в сторону. Ладно, может еще удастся немного поиздеваться над голубками и хотя бы попытаться себя развеселить. — Выходи уже, бессовестный, — окликнул его я, и Джим Старс повиновался, выходя из дома, и следом за ним вышел и Малкольм, причем с гораздо менее читаемым выражением лица. — Да-а… — протянул я, прикидывая, чего бы такого забавного ляпнуть. — Я-то и думаю, чего ты вдруг симпатично подстригся… — издевательски протянул я, глядя, как вспыхивают красным уши Малкольма. — Да… Да ты… — бормотал подросток, скрестив руки на груди. — А ты у нас обольститель, получается, — продолжал я, переводя взгляд с одного на другого. — Стоило уехать на месяц, и тут уже такие страсти кипят. — Мы уже три- — Молчи, ради всего святого, Джи. — Джи? — я почти поперхнулся дымом. — Джи- Ладно, ладно, я постараюсь не смеяться, — я поднял взгляд на Старса и изогнул одну бровь. — Джи. В отличие от Малкольма Джим уже был непоколебим как скала — уши не краснели, улыбка была скорее нахальной, нежели пристыженной, но взгляд все-таки был эдакий шальной — когда ты яростно скрываешь, что кто-то, кто стоит с тобой плечом к плечу, очень тебе нравится, именно глаза тебя и выдают. Я уже видел такой взгляд. У себя же, на наших с Аннабет старых совместных фотографиях. — Ты моего брата… — А тебя ебет? — вдруг выругался Малкольм, залившись румянцем. Никогда не слышал, чтобы он матерился с бухты-барахты — может, что-то тут не чисто? — Меня? — я приподнял брови, затягиваясь дымом, затем выдохнул его в сторону. — Нет, он меня не ебет. Я про тебя хотел спросить. Малкольм распахнул было рот, но, видимо, осознав все-таки своим распаленным от негодования умишком что я над ним потешаюсь, еще и в таком ключе, мазанул кулаком по моему плечу. Совсем не больно, но намекая, что мои подколы вообще не уместны. — Да ладно, остынь, матрос, — фыркнул я, стряхивая пепел на крыльцо. — Я пока не даю свое благословение, но я буду над этим думать. Ты у меня все еще на карандаше, Старс. — Да не сдалось нам твое- — Спасибо, — Джим перебил Малкольма, положив ладонь ему на голову. — Я не подведу. — Уже уходишь? Я попортил вам весь антураж? — Немного, да, но мне все равно уже пора, — Джим подмигнул мне и наклонился к Малкольму, и я, со звуком полным отвращения к происходящему, отвернулся. Господи, еще не хватало увидеть, как они целуются, мне сегодня уже реально достаточно. — Увидимся. — Придурок, — гневно бросил Малкольм, но, кажется, Старс не повелся на его напускную злость и не спеша побрел по дорожке к калитке. Я смотрел ему вслед, морща нос от едкого сигаретного дыма, и почувствовал неприятный укол где-то в районе печени. Зависть. Я скосил взгляд на Малкольма, который все еще злобно сопел над моим ухом. — Чего? — Ты не мог типа… Постучаться? — В свою комнату? Когда там люди «просто занимаются математикой»? — Просто из уважения к моему личному пространству, — буркнул Малкольм, скрестив руки на груди. — Разве я многого прошу? — Разве ты вообще об этом когда-нибудь просил? — парировал я, вкручивая окурок в металлическую крышку от банки, и следом запихнул его в нее же. — Я бы запомнил. — Ты ни черта не помнишь, Джексон. — Повесь табличку на дверь, не знаю, я не занимаюсь петтингом с Аннабет в нашей с тобой комнате. — Потому что для этого у вас есть ее комната, олух. — Тогда- — Знаешь, что? — перебил меня Малкольм, скрестив руки на груди. — Забей. Я повешу табличку. Тринадцать предупреждающих табличек о том, что нужно стучаться в дверь, прежде чем вломиться в комнату. — Одной будет достаточно, — согласился я и вытащил еще одну сигарету. — Еще что-то? Повисла неловкая тишина. Кажется, Малкольм ожидал, что меня в этой ситуации заинтересует что-то еще, но, честно говоря, у меня и до этого вопросы были скорее шуточные. Мне правда плевать, что они там делают, как, почему, как вообще это случилось, когда… Кстати, об этом. — Так и… Давно вы? — чувствуя себя немного неловко бросил я. — Мы… — Малкольм, кажется, уже больше не злился и только вздохнул. — Еще до всей той истории с тобой и тем… богатым придурком. «Тот придурок». Однажды и я брошу что-то столь равнодушное в сторону Форда МакКейси, но, наверное, не в ближайшее время. — Как вообще так вышло? — стараясь заполнить тишину спросил я. — Ну мы занимались, и… Математикой занимались, придурок, не поглядывай на меня так. В общем, и как-то мы… Дошли до этого. — М-м-м… — протянул я, обхватив губами сигарету. — Увлекательно. Не думал записать историю вашей любви? Получился бы приключенческий роман. — Да пошел ты, — фыркнул Малкольм, но все-таки улыбнулся. — Я… Я не знал, как тебе сказать… — Я последним об этом узнаю? — тут же вмешался я, и, увидев, что Малкольм робко кивнул, подкатил глаза. — Да блять, какого хрена. — Ну типа… Тебя не было, и… Ладно, ты был дома, когда мы начали встречаться, просто я не знаю, как ты отнесся бы к… Ты понимаешь. — Не понимаю. — Ну… Форд?.. И… Я думал, что у тебя… Плохие ассоциации со… всяким таким. — При чем ту- — я заткнул сам себя, наконец уловив, что имеет в виду Малкольм. — Ты думал, что я заделался гомофобом после Форда и всего этого? — Я… Да, я так думал, — признался Малкольм и вздохнул. — Это было бы… ожидаемо. — Честно? Ни разу, — буркнул я, щелкнув пальцами по сигарете. — Типа… Это ты и твоя жизнь, и покуда Джим не пристает ко мне — мне реально нет никакого дела. — Тебе не… мерзко? — Мерзко, — фыркнул я. — Потому что ты мой брат-идиот и милуешься с идиотом-спортсменом, а я подросток, которому хочется делать «фи» почти по любому поводу. Будь Джи-джи девчонкой, я бы все еще строил рожи. — Что же, это… Оскорбительно и воодушевляюще одновременно. — Рад служить. Малкольм взялся за перила, и, подтянувшись, уселся на них, и уставился на сигарету в моих пальцах. — Что? — буркнул я, отодвигая руку подальше от Малли. — Я не дам тебе прикурить, отстань. — Нет-нет, — Малкольм поморщился. — Я не хочу вонять как половая тряпка до конца своих дней. — Сказал мальчик, который сосется с потной тряпкой, кажется, несколько раз в неделю. — После тренировки он всегда идет в душ, потому что иначе он ко мне и на пушечный выстрел не подойдет, так что тут ты, братец, сильно промахнулся. — Господи, нет, вы точно не ебетесь, — фыркнул я. — С такой брезгливостью ты точно в девках останешься до самой смерти. — Ты- Нет, ты меня не спровоцируешь, — хмыкнул Малкольм. — Я как-нибудь без тебя разберусь, понял? — Взрослеешь, — уже серьезно откликнулся я, затягиваясь дымом. — Господи, ты действительно взрослеешь. — Хэй… — буркнул Малкольм и провел ладонью по своим волосам. — А как у вас… с Аннабет? — Терпимо, — я повел плечом, и, упершись локтями в перила, слегка расслабил спину. — Чего так? — Мы разберемся, — только и ответил я, снова затягиваясь. — Джим тебя не обижает? — Я- — Малкольм хотел было что-то сказать, но тут же замолчал и уставился на меня так, будто бы я пришел к нему из другой галактики. — Что? — В смысле… Нет, Джим меня не обижает, — немного погодя ответил Малкольм. — Я… Все нормально, Перси. Серьезно. — Ты звучишь неуверенно. Убеди меня. — Я просто не могу поверить, что тебе не все равно. Так, вот это уже что-то, на что я могу вполне легально обидеться. — Мне никогда не все равно. — Ну, извини конечно, но впечатление ты производишь немножечко обратное. — То, что я не ношусь за тобой по пятам, оберегая, не значит, что я… — начал запаляться я, но тут же упустил настроение и вздохнул. Ладно, нихрена я не вспоминал о Малкольме или его безопасности, когда свалил. Я вообще ни о ком не думал, и я знаю, что я дерьмовый брат, но такой уж ему достался. Хотя бы живой. Блять, Кристофер. — Мне нужно кое-куда смотаться, — буркнул я, похлопав по карманам. Телефон с собой, немного денег тоже. И… Ох, я же не помню адрес. — Или… Или не надо. — Перси… — окликнул меня Малли, и я поднял на него взгляд. — Я… Кстати, мне бы… пригодилась твоя помощь кое с чем. — Моя? — я на всякий случай ткнул себя в грудь пальцем, и подросток активно закивал. — Ага. Только… — Малкольм выглядел немного растерянным. — Только не говори что это связано с Джимом и что бы то ни было между вами… — Нет-нет, я в курсе, что ты профан, я бы не стал спрашивать твоего совета в любом случае. Но кое в чем, кажется, ты можешь мне помочь. Идем в комнату. Я равнодушно пожал плечами, и, затянувшись напоследок, потушил сигарету и отправил ее в банку к другим окуркам, закрыл банку, убрал ее на подоконник, забрал сигареты со стола и скользнул следом за братом обратно в дом. Проходя мимо гостиной я затормозил и заглянул в комнату, но Аннабет тут уже не было, и только стойкий запах суперклея убеждал меня, что она точно была тут несколько минут назад. Пожав плечами, я постучал костяшками по дверному косяку и побежал наверх по лестнице, стараясь догнать Малкольма. На удивление в комнате было предельно чисто. Малкольм даже позаботился о том, чтобы ровно заправить кровать, будто бы на ней никто не сидел и ничего не делал. Ну, в смысле, я как будто бы повелся. Парень подошел к своему письменному столу, и, присев на корточки, открыл нижний ящик и вытащил оттуда записную книжку. Записную книжку. Кристофера. Но на ней белой краской была нарисована буква «М», и исходя из его биографии я даже не знаю, не имеет ли это отношение к матушке М. — Я… Я нашел ее у себя под кроватью, — робко стал объясняться Малкольм и украдкой глянул на меня. — Только не смейся, я прошу тебя, Перси, я не знаю, что мне с этим всем делать, тут… — Малкольм шумно вдохнул ноздрями воздух и опустил записную книжку, потом тряхнул ей в воздухе. — Это какая-то чертовщина. Я говорил о ней с Тесеем, но он сказал, что я нахрен сошел с ума, и что вообще там ничего не написано. — Правда? — я попытался изо всех сил изобразить хоть какое-то подобие удивления. — Ты- Ты не веришь мне, — устало бросил Малкольм и запрокинул голову назад. — Перси, пожалуйста. Я хоть когда-нибудь тебя просил хотя в чем-то меня поддержать и послушать? — Я могу посмотреть? — Ты… Господи, да, на, — он всучил записную книжку мне, и я еле успел ее перехватить прежде чем он разжал пальцы. — Ладно, я выпалю все, как есть. Можешь считать меня чокнутым, но это — личный дневник Кристофера. Помнишь такого? Ты столько времени охотился за крупицами информации о нем, а его личный дневник оказался прямо у нас в комнате! Прямо! Тут! И в этом дневнике его история, и… И она очень печальная, если что, просто чтобы ты знал, и… Я открыл дневник, слушая Малкольма вполуха. Записи изменились. Они были смазаны, будто бы кто-то писал их перьевой ручкой и на всякий случай после каждого предложения взмахивал рукавом, разводя грязь на листе. Тем не менее, слова все еще были читабельны, но хотя их смысл мне был отдаленно знаком, мне все равно кажется, что я помнил их другими. Менее озлобленными и гораздо более печальными. — И типа… Я прочитал их все. Серьезно, не смотри на меня так, я знаю, ты их не видишь, никто их не видит, но я- я от корки до корки, я клянусь, помню вообще все, и я не мог бы это выдумать, и там… В общем, он не весь заполнен, по понятным причинам, думаю, тебе объяснять смысла нет, мы все знаем, что он умер, но! Я оторвал взгляд от записей и посмотрел на взбудораженного Малкольма. У него сейчас случится истерика, или что? — Я попытался… Попытался найти то злосчастное место, эту чертову церковь, где его свели с ума, — Малкольм стал ходить туда-сюда по комнате, когда как я решил все-таки присесть на кровать и продолжить листать дневник. Пропитанные ненавистью слова. Много ненависти. Гораздо меньше смирения. — И- и я понял под конец, я узнал, почему он покончил с собой, — Малкольм притормозил и уставился на меня. — Один его друг, я так и не понял, кто, но он погиб. И- и Крис чувствовал только в нем какую-то отдушину, какую-то поддержку. Он сочувствовал ему, он помог ему, но потом он сам погиб, и Крис был очень, очень рассержен, и повержен в глубокую депрессию… Я с интересом взглянул на Малкольма и пролистал дневник до последней знакомой записи. Ох, тут появилась еще одна. Да и, если честно, не одна. И тут уже чернила плыли совсем безобразно, и мне пришлось вглядываться в каждое слово, и то я не смог разобрать больше половины. Но что-то про безвременную потерю человека, который видел в нем… Нечто большее, чем просто призрака. Человека, который сгинул в одночасье, и Крис пишет о том, что буквально чувствует отчаяние смертника, пронзившее его в тяжелую секунду осознания. Это все, что я смог собрать из расплывчатых букв, с учетом того, насколько яростным и сильно наклоненным был почерк Кристофера. Нечто большее, чем просто призрак. Возможно, это могла бы быть метафора. Да черта с два. Он пишет про меня. Но как? Я думал, что его записи — это константа. Что-то, что он навсегда оставил после себя, след, по которому мне удалось его отследить, и… Может, он оставил теперь какие-нибудь подсказки насчет того гаража, где он повесился? Малкольм был слишком перевозбужден, чтобы понимать, что я не идиот, разглядывающий пустые страницы, и продолжал вещать. — И я- в общем, я подумал — такие вещи сами собой не возникают. Это сто процентов. Значит, должно быть, это какая-то волшебная вещица, и ты, ты не представляешь, — он уселся передо мной на корточки и схватил меня за колени с такой силой, что я чуть не выронил дневник. — Я написал ему, я написал ему прямо в его же дневнике, я попросил поговорить со мной, если он может, и он ответил мне, прямо там, не смотри на меня так, я не сошел с ума! — Что ты сделал? — я был в таком шоке, что ничего больше и выдавить из себя не мог. Мне никогда и в голову не приходило, что можно было попробовать обратиться к нему через дневник, но… Да как такая идея вообще может прийти в голову, это же бред собачий. — Пожалуйста, Перси, не смотри на меня как на умалишенного. Я клянусь, я говорю правду. Я написал ему, и он рассказал, что эта сука матушка М с помощью какого-то хитрого приворота делает так, что души тех, кто там связан с каким-то тупым ритуалом остаются с ней, понимаешь? Эта пройдоха, она точно какая-то ведьма, она лжет всем своим прихожанам, она обманула мать Кристофера и его самого, и теперь он… Видимо, я выглядел снова как-то не так, и Малкольм уже был готов взвыть от отчаяния. — Перси, я знаю, что тебе глубоко плевать и ты в депрессии до костного мозга, но ты мне нужен сейчас! — Воу, — я слабо ухмыльнулся, глянув на брата. — Это было сильно. — Я- я в курсе, прости, — Малкольм взъерошил свои волосы и сел передо мной прямо на пол. Так, это уже совсем все как-то странно. Он одержим? Да, наверное, какая-то злая сущность заколдовала его, раз он сейчас так себя ведет. Справедливости ради, он начал себя вести так еще когда я только вернулся из Монтпилиера. С самого нашего воссоединения что-то было не так, но я не понимал тогда еще что именно… Да и сейчас не понимаю. — Успокойся, — приказал я, глядя на выражение его лица. Помесь отчаяния, гнева и чего-то еще. — Успокойся, Аид тебя побери, я верю тебе, перестань так смотреть. — Ты мне не веришь. — Я тебе верю. Я вижу записи, Мал, — я махнул тетрадкой и передал дневник ему. — Размыто, но вижу. Наверное, ты лучше в них разбираешься. Он схватил меня за предплечье — так сильно, как только мог. — Ты реально видишь? Ты не прикалываешься надо мной? Это не один из твоих подкольчиков или типа того? — О чем вы говорили с ним? — я уперся пяткой в каркас кровати и прижал колено к груди, опустил на него подбородок. — Он просил помощи, или типа того? — Мы пытались найти адрес, где находится эта идиотская церковь, чтобы остановить весь этот кошмар, ну ты понимаешь, разрушить гнездо, но я так ничего не нашел, и Перси, знаешь что? Мне остался один выход — выйти и искать его на улицу. Но… Один, понимаешь, я не справлюсь. Ты мне нужен. Нужен как поддержка. — Я похож на человека, который может кого-то защитить? — Да, — без раздумий выпалил Малли. — И знаешь что? Ты мне веришь. И знаешь, я даже прощу тебе, если ты мне нагло врешь о том, что ты видишь эти записи, я не против, я поверю, что только ты и я видим эти записи в том или ином виде. Я вижу, что ты не насмехаешься надо мной. — Я бы не стал. Ты так выглядишь, будто бы у тебя сейчас случится нервный срыв, и это не смешно, — мрачно подытожил я. — Тебе надо бы вдохнуть и выдохнуть. И… Мне, наверное, надо перекурить. — Да. Да, конечно, можешь… Можешь на подоконнике курить. Честно? Мне плевать. Я сказал, что от тебя воняет как от тряпки, но я наврал. Тебя не было с нами, типа, пару месяцев, и запах твоего сраного табака это единственное, что убеждает меня, что ты реально вернулся к нам. Я даже брал у Джима сигареты и просто поджигал их чтобы… Чтобы как-то справиться с этим дерьмом, и… — Малли? — неуверенно протянул я, уже с напряжением разглядывая брата. — Что… Что с тобой случилось? — Что со мной случилось? — Ты… Ведешь себя… — я неопределенно взмахнул рукой, оглядывая его фигуру. — Неадекватно. Относительно себя же. — Да что ты? — Ага. Вообще-то ты подразумевался мной холодным, разумным, безэмоциональным засранцем, из которого вытянуть хоть что-то можно только клещами и эмоциональными качелями, — рассуждал я, присаживаясь на подоконник и приоткрывая окно. — И знаешь что? Я нахрен устал, что я разумный, холодный и все по списку, понял? Я столько всего держу при себе, думая, что мы с тобой как-нибудь это обсудим, но ты берешь, пропадаешь, и технически ты мертв, и я тебе больше никогда не скажу, что ты самый дорогой мне тупорылый брат во всем мире, и что на самом деле ты не бесишь меня так, как я это показываю, что мне на самом деле плевать, что ты нихрена не смыслишь в математике, покуда это дает мне повод с тобой общаться, и при этом ты не упираешься лбом в стену! И теперь, мальчик-который-вечно-дохнет, я буду сразу же говорить тебе все, что я думаю о твоей тупой персоне, потому что завтра тебя, идиот, может вовсе не стать! И кому мне потом это говорить? Могиле? — Ты… Воу, — я заткнулся, разглядывая переполненное чувствами выражение лица Малкольма. Я слегка беспокоился за его рассудок. Мне не хотелось слишком сильно вдаваться в анализ, но, кажется, кое-кто пережал свои эмоции настолько сильно, что теперь он вообще не соображает, когда себя тормознуть. Что же, если мне нужен был наглядный пример того, кем я могу стать, если не сделаю ничего со своими собственными эмоциями, то я его получил. Дернув плечами, я вытащил сигареты и снова прикурил, чуть прищурился, разглядывая уставшего Малкольма. — Полегчало? — Немного, — признался Дэвис, пересаживаясь на кровать. — Жизнь… Жизнь стала совсем другой, Перси. — Это прошло как-то мимо меня, — рассеянно подчеркнул я, выдыхая дым в оконный проем. — Дафна ходит к психотерапевту дважды в неделю, Перси. Дважды, — уточнил Малкольм, глянув на меня как-то строго. — Когда ты пропал, Тесей не разговаривал с нами типа почти что две недели. Твоя мать, миссис Блофис, приезжала к нам почти каждые три дня, привозила еду, всякое, сидела с нами, и… Черт, и я был уверен, что даже если ты и вернешься из лап этого придурка, ты все равно переедешь к ней, потому что она такая чертовски милая и обходчивая. Она знала бы, как обтекать тебя. И честно говоря, даже с твоим возвращением мне не показалось, что ты правда вернулся. Я был нахрен уверен, что ты свалишь. Ты так рыдал по своей матери, что она бросила тебя, и теперь ты бросил ее, и это- — Я не бросал свою мать, — тут же отрезал я, затягиваясь. — Но вместе с тем я и не собирался с ней воссоединяться, типа, чтобы было как прежде. — Но почему? Перси, я не понимаю. Какого хрена ты сидишь здесь, слушаешь весь этот бред, что я несу, а не ешь эти идиотские заварные пирожные которые эта женщина печет, и не вытираешь слюни своей отвратительно миленькой младшей сестре? Почему? — Потому что я больше не ее сын, — холодно буркнул я, протягивая руку в окно чтобы стряхнуть пепел. — Ты, мать твою, прости за каламбур, всегда будешь ее сыном по крови, Джексон, так что не юли. Она прекрасная женщина, и я был бы рад остаться с ней и быть ее миленьким маленьким щеночком, так какого хрена ты выбрал вместо нее наш сиротский угол? — Она другая, Мал. Ее семья совсем другая. Мне там нет места. Морально или физически. Я слишком сильно изменился, чтобы позволить ей… приблизиться. — Я ничего не понимаю, — устало буркнул Малкольм. — В чем ты так плох для ее семьи? Неужели- — Я убил Форда, — припечатал я, и Малкольм замер, глядя на меня во все глаза. — Что? — Я убил Форда. Я убил его, и как же мне было хорошо, — я закрыл глаза и откинул голову назад, упираясь затылком в стену. — С тех пор я не чувствовал ничего даже близкого к этому. Пожалел ли я потом? Да, но скорее потому что теперь я сомневаюсь в собственной человечности, и переживать об этом на самом деле довольно отстойно, чтоб ты знал. — Ты не шутишь? — Нет. — Я… Перси? Господи. Но… Как в полиции вдруг решили, что… Что ты, весь в чужой крови, жертва? Как тебя не арестовали за убийство? — Малкольм говорил негромко, поднялся с кровати и подошел к окну, забрался на стол. — Кто сказал тебе, что я был в крови? — Я знаю, что он перерезал себе глотку — как бы сам, да, — но в таком случае там обязан был быть просто фонтан крови, и ты должен был быть испачкан, ты не мог воспользоваться раковиной, если это действительно случилось в ванной комнате, — Малкольм нервно сглотнул, уставившись на меня. — Он просто пошел в ванну, закрыл за собой дверь, взял бритву, чтобы побриться, и вдруг раз — и рука дернулась. Какая неудача, — я снова затянулся. — Ты… Ты как-то дернул его руку? Я не понимаю, как ты смог это провернуть. — Я слишком сильно хотел, чтобы он больше никогда не вышел из ванной комнаты. И когда я так сильно чего-то хочу, то обычно мое… желание, наверное так правильно, это желание обычно сбывается. — У тебя нет домашнего джинна, — укоризненно буркнул Малкольм, — так не работает. — Да, его рука дернулась, потому что я так сказал. Если тебе нужен простой ответ. — Мне не нужен простой ответ. Ладно, давай по-другому. Почему ты хотел, чтобы он остался там, в этой гребанной ванной? — Потому что он пытался изнасиловать меня, — буднично протянул я, будто бы это само собой разумеющееся. — А я наплел ему лапши, что с этой щетиной он напоминает мне отчима. И он пошел ее сбривать, потому что он хотел быть уникальным монстром, а не копией кого-то. — Твой… отчим… — Нет, он не приставал ко мне. Я был ему глубоко противен, но я знаю, что в глазах Форда это было бы правдоподобной причиной — он поверил мне на слово, потому что он немного знал Гейба, и хорошим парнем он не был. — Ты мог просто… сбежать? Нет? — Из дома посреди леса? Да, конечно, — я пожал плечами. — Он бы догнал меня и убил. Плохая концовка. Малкольм вытаращился на меня, будто ища в моем лице хотя бы какую-то зацепку, намек на то, что я шучу, или преувеличиваю. — Господи, — наконец протянул он. — Ты что… Управлял его рукой? — Лишь на мгновение, — подтвердил я, прикуривая. — Короткий миг. Мне хватило. — Ты овладел водой в его клетках? Я задумчиво потер подбородок. — Я больше думал о крови, но твоя идея, наверное, тоже имеет место быть. — Аид меня побери. — Давай сейчас без него обойдемся? А то, чувствую, если я продолжу перед тобой откровенничать, то какой-нибудь златокровка сюда точно явится и скрутит меня за злоупотребление божественным благословением. — А- Да, да, конечно, — Малкольм потряс головой из стороны в сторону и я с интересом посмотрел на него. — Я… Кто еще знает? — Кроме нас с тобой? — я ткнул в него сигаретой и снова затянулся. — Небеса и звезды. Ну, и МакКейси, наверное. Малкольм на мгновение, кажется, чуть ли не сошел с ума, но потом помотал головой. — Аннабет знает. Она знает же, да? — Откуда? — Ты просто обязан был ей рассказать. У вас нет секретов. — Она не знает. — Ты нахрен шутишь. — Я серьезно, — я строго взглянул на Малкольма. — И я хочу оставить все именно в таком виде. — Ты… — Малкольм зажал ладонью рот и пару секунд разглядывал мое лицо. — Это… Это теперь… Наш секрет? — Ага. — Господи… — Малкольм выпрямился, глядя теперь куда-то мимо меня. — Ты монстр, Перси. — Ну… наверное, — буркнул я. — Тебе уж виднее. — Господи, мой брат — самый настоящий монстр, — пробормотал Малкольм, пораженный, кажется, самим собой. — Чудовище. И я все еще люблю его всем своим идиотским братским сердцем. Что ты, нахрен, такое творишь? — он взглянул снова на меня, и теперь я был растерян. — Я даже не могу осуждать тебя. Это неправильно. Мне следует хотя бы сказать тебе, чтобы ты никогда больше не делал так, но я не могу так сказать. Боже, что со мной? Почему я не могу сказать тебе, что ненавижу тебя, и что ты — бесчеловечный ублюдок? — Ты расскажи. — Если б я знал, — буркнул Малли, на мгновение опустив взгляд на свои руки, но затем снова посмотрел на меня. — Знаешь что? Я никому не скажу. Никому и никогда. И еще вот что — я тебя не боюсь. Даже капельку. Я надеялся, что буду боятся, надеялся целых полторы минуты пока мы тут с тобой говорим, но я даже не испугался. — Форд заслуживал гораздо более мучительной и долгой смерти, — я пожал плечами, затягиваясь снова дымом. — Он пытал меня почти что месяц. Я был гуманным. — Это… Боже. Ладно, — Малкольм вздохнул и положил ладонь мне на предплечье. — Это… Это было неожиданно. — Извини. — Почему ты вдруг решил все это на меня вывалить? — Почему ты первый решил вывалить на меня весь свой эмоциональный багаж, Малли? — хмыкнул я. — Я просто решил поделиться чем-то схожим по значимости. — Я… Перси, да черт тебя дери. Ты такой засранец иногда. — Стараюсь. — Это ни черта не схоже по значимости. Я стою тут и распинаюсь, как мне тебя не хватает как брата, и ты выдаешь, что убил человека с помощью магии. У меня нет и близко такой клевой истории. — Твои проблемы, шибздик, — хмыкнул я, и, опустив ладонь на волосы Малкольма, растрепал их. — Мои проблемы, — вторил мне Малли. — Так вот, Перси. Я хочу помочь Кристоферу. Ты сможешь помочь мне? — Каким образом? — Хотя бы сделаем два обхода. Мне честно много не надо. У меня есть только десяток адресов, где может находится эта церковь, а дальше — ничего. Я составил пару маршрутов, и мне только нужно, чтобы ты был рядом. — Сторожевой пес. Дашь посмотреть? — ухмыльнулся я, вминая окурок в оконную раму. Хуй там плавал. Малкольм Дэвис, человек, продемонстрировавший за последние несколько минут весь спектр эмоций, пойдет в эту проклятую церквушку, где ему могут промыть мозг и заставить продать душу сраной матушке М? О да, дайте ему билет, можно и в один конец. — А? Да, конечно, — Малкольм метнулся к рабочему столу и, вырвав откуда-то листок, подошел ко мне и протянул его. Я вытащил новую сигарету и зажал ее в зубах, взял зажигалку, и во вторую руку взял маршрут со списком адресов. Мне понадобилось меньше минуты, чтобы понять, что все это даже не близко с тем местом, которое из доверенных источников заполучил Форд. Пустая трата времени. Сложил листок в четыре части. Я смерил Малкольма спокойным взглядом и, даже не дрогнув, подпалил край листка пламенем зажигалки, и затем прикурил от него, глядя, как Малли крепко сжимает кулаки, побаиваясь меня прервать. — Что… Что ты… Я смотрел, как бумажка тлеет, и как куски пепла опадают прямо на меня и на подоконник. — Теперь послушай меня, — наконец заговорил я, когда она почти сгорела. Слез с подоконника, затянулся дымом и ткнул сигаретой в Малкольма. — Все эти адреса — чушь собачья, Малли. — Но… Черт, Перси, что ты вообще- — Я знаю, где находится дом общего просветления и грехоискупления преподобной матушки М, — оборвал его я. — И ты, блять, ни ногой туда не ступишь. — Откуда… — Из проверенных источников, — снова перебил его я. — Я знаю, что он там, и что тебе там делать нечего. Малкольм выглядел настолько пораженным, что даже больше не перебивал меня. — Хочешь помочь Кристоферу? Я могу это организовать, — я потушил сигарету и спрятал ее в пачку, надеясь докурить чуть позже. — Но я тебя туда не пущу, Малкольм. Это реально мутное дело, и… Мне будет некогда заботиться о безопасности твоего зада. — Я- Ой… — буркнул Малкольм, потирая плечо. — Но… Но я хочу поучаствовать. Я хочу помочь, Перси, я… — Ты будешь полезен. Раз уж ты сам меня потревожил этой хренью… — я постучал пальцем по подбородку. — Я буду туда ходить вечером. Когда главные службы, полагаю. От тебя потребуется, чтобы ты меня отмазывал в случае чего. — Я… — Они не поверят нам. Никто в этом доме не поддержит эту затею, Малкольм. Более того, если Чарли или Силена узнают о том, что я туда хожу, мне бошку открутят, — я положил ладони ему на плечи. — Я знаю про Кристофера. Давно. И… Я тоже вроде как думал ему помочь. И тут ты так удачно подвернулся, — я распрямил ладонью кофту на его плече. — С тебя прикрытие. С меня — грязная работа. — Ты… Господи, — пробормотал Малли, и, стряхнув мою руку с плеча, присел на кровать. — И… Как давно? — Это неважно, — отмахнулся я. — Ты меня понял? — Ты… Ты будешь мне хоть рассказывать, что ты там видел, или как продвигается… дело… — Любопытство сгубило кошку. — Я знаю, но вообще-то эту тему поднял я. — Думаешь, я бы не справился без твоей помощи? — Я… — Малкольм вздохнул и упал на кровать спиной, прикрыл глаза. — Прости. — Перестань, блять, извиняться передо мной, — хмыкнул я. В таком нестабильном психическом состоянии подпускать его к, очевидно, обаятельному оратору, было бы неразумно. Я бы мгновенно потерял его. — Я запутался. — Распутайся. — Пошел ты, Джексон. — Слушай… — я вздохнул и присел на край кровати, посмотрел на него. — Я понимаю, это все… Нужно действовать осторожно. Ты больше пригодишься мне тут. — Когда пойдем? Пойдешь? Завтра? — Я тебя уведомлю, — фыркнул я, хлопнув брата по животу. — Сначала… Нужно кое-что сделать. Дальше будем уже решать. — Но Крис… — Что Кристофер? Не подождет? А что он, умрет? — ухмыльнулся я, ткнув брата в ребра. — Завязывай с истериками. Тебе не к лицу. — Это грубо. — Я не говорил, что я хороший. — Ты был раньше гораздо более чуткий, Перси. — Я стал хуже, — бросил я, встав с кровати. — Я рассчитываю на тебя, Малкольм. Парень тут же с готовностью поднялся с кровати и взглянул мне в глаза. — Я в деле. Хрен с ним, я буду отвлекать их внимание, пока ты… Будешь разбираться с этим всем. Но как только ты решишь, что делать, чтобы разрушить гнездо, не геройствуй, ладно? Надо будет действовать сообща. Я пожал ему руку. Без него разберусь, когда мне геройствовать, а когда нет. Но я умудрился слегка натянуть уголки рта, пытаясь изобразить улыбку, но гримаса вышла, наверное, так себе. Только нужно кое-что уладить для начала… Пара штрихов. Совсем немного. Главное — чтобы Аннабет не почуяла неладное.***
Что же. Я осмотрел себя в зеркале. Поправил рубашку, заправленную в кожаные черные брюки. Дотронулся до только недавно зажившего пирсинга — кольцо в носу и сережка в ухе. Просто проверил, что проколы точно не гноятся. Я не стал пробивать заново пирсинг в губе — по крайней мере не сейчас. Приблизился к зеркалу, оттянул нижнее веко, проверяя, видно ли мои глаза из-под цветных контактных линз. Черные глаза, черные волосы, полный черный облик. Быть может, немного чересчур, но гротеск еще никого не убивал. Мне нужно было что-то новое. Нужно было изменить свой стиль одежды, добавить новых деталей. Абстрагироваться, не быть больше собой. Если я не я, то на меня не получится воздействовать. Не получится обмануть, вытянуть информацию, раскрыть мой замысел. Пара дней на продумывание образа, прогулку по магазинам, и вот, я готов ступить в обитель зла. Благо, во время своего нервного срыва, я не стал коротко отстригать челку, и теперь, просто одолжив немного геля у Тесея и уложив ее назад, в этом странном пижонском прикиде, купленном на окровавленные деньги Форда, я вполне спокойно могу поехать в эту сраную церковь. Я лишь надеюсь, что там не будет слишком много народу. Я все-таки выбрал будний день, пусть уже и близится вечер. Я не стал задерживаться в доме — побаивался, что кто-то из домашних может выйти и увидеть меня, а потому выскользнул из входной двери, затем за ворота, и, сунув ключи в карман, пошел вниз по улице. Повернул дважды, прошел несколько кварталов и вызвал такси. Не то, чтобы это было обязательно, но… Так мне отчего-то кажется более правильным. Адрес дома общего просветления и грехоискупления преподобной матушки М, кажется, был выжжен у меня в памяти. На мгновение это меня даже разозлило — отчего-то я не запомнил так хорошо место, где покоился дух моего брата, но местонахождение этой конторы запомнил раз и навсегда. Так влиял на меня Форд? Ну уж нет. Я отказываюсь так думать. Скрестив руки на груди, я внимательно следил за мелькающим за окном видом. Улицы очень скоро стали мне незнакомы — наверное, мне стоит сконцентрироваться и начать запоминать дорогу. Думаю, приглядеть пару укромных мест будет не лишним — все-таки я могу облажаться, что я делаю и так с завидной регулярностью, и план «Б» мне не помешает. Боже. У меня нет буквально ничего. Ни единой мысли о том, что мне делать, если я вдруг облажаюсь. Я всегда действовал по наитию, по ситуации, интуитивно и импульсивно — и, быть может, именно это и спасало мне жизнь. Никто никогда не мог и подумать, что я могу быть достаточно ебанутым, чтобы идти навстречу потенциальной опасности, не имея ни малейшей идеи о том, что мне нужно делать. Это мне на руку. В карманах — телефон, сигареты и кошелек. Я вытащил телефон из кармана, и, зажав кнопку блокировки, отключил его. Привлекать внимание мне ни к чему. Когда такси остановилось, я даже сначала решил, что мы просто встали на светофоре. Но я осмотрелся по сторонам, увидел на одном из домов табличку с адресом, и, глянув на водителя, протянул ему деньги. Взял сдачу — не знаю, насколько дорогой окажется моя игра в шпионаж, а потому по началу приберегу деньги. Жизнь Форда имела свою цену, и сейчас мне кажется, что я продешевил. Я вышел из машины, прикурил, чтобы дождаться, пока водитель вернется в полосу и поедет дальше. Я лениво осматривался по сторонам, но не видел никаких подозрительных зданий. Неужели у Форда была непроверенная информация? Неужели его обманул его информатор? Когда такие деньги на кону? Я нахмурился. Нет, не может такого быть. Я размеренно зашагал по улице, внимательно вглядываясь во все таблички и вывески. Дома выглядели… Обычно. Будто бы это простые офисы, или… Или даже жилые дома, думаю, парочка из них могут вполне быть просто апартаментами. Вдруг мой взгляд зацепился за человека, быстро прошмыгнувшего в какую-то дверь, и затем я заметил позолоченную табличку, и сделал пару шагов к непримечательному серому зданию. «Дом общего просветления и грехоискупления преподобной матушки М». — Добро пожаловать, — буркнул я, вкручивая окурок в мусорку возле входа и толкнул дверь, заглядывая внутрь. Что, блять? Я отшатнулся, сделал пару шагов назад, осмотрел здание снаружи, заглянул в мутные занавешенные окна. На пошарпанный фасад. Затем снова заглянул внутрь и закрыл за собой дверь. Если я когда-то сохранял в душе надежду на то, что это обычный сектантский культ, то в эту секунду я ее безнадежно потерял. Церковь внутри была огромной. Потолки были, кажется, в десяти-пятнадцати метрах от меня. Стены были расписаны какими-то сюжетами — я не очень сильно разбирался в христианстве, но на библейские мотивы это не было похоже. На одной из дальних стен была изображена женщина, держащая на коленях тело истекающего кровью юноши, а на ее лице сверкала блаженная улыбочка, а за головой — розовый нимб. На других были изображены какие-то скудные пиршества, плачущие и смеющиеся люди, фонтан с золотой водой. Выше располагались цветные витражи, и лучи солнца от того окрашивались в самые разные цвета, образуя на полу совершенно очаровательную светящуюся мозаику. Блять, как это может быть? Я ступил вперед, не желая привлекать внимание новых прихожан, и продолжил осматриваться. Небольшая лавка с «сувенирами». Какие-то вытянутые кресты, подвески с буквой «м», свечи, много разных свечей… Кинжалы. Несколько фигурок животных, кулоны-бутылочки, книги. Я рассеянно подошел к лавке и осмотрел ассортимент поближе. Портсигар? Я ухмыльнулся, разглядывая черную коробочку для сигарет, и поднял глаза на заинтересованную продавщицу. — Куришь, брат мой? — почти что весело уточнила у меня женщина, поправив массивные бусы на своей шее. — Не брезгую, — ответил я, все-таки взяв портсигар в руки. — Сестра. Женщина ухмыльнулась и махнула мне рукой. — Ты впервые на нашей службе, милок? Меня понизили или повысили в звании? — Впервые. — Что же, тогда это мой подарок тебе, — кивнула женщина на вещицу у меня в руках. — Что? — растерялся я, тут же кладя портсигар обратно на прилавок. — Что вы, не стоит. — Бери-бери. Добро пожаловать домой, брат мой. Все мы однажды приходили сюда… Такими, — она осмотрела меня с ног до головы, и я почувствовал себя оскорбленным. — Потерянными. Одинокими, — а, ну, ладно. Под это я еще могу подстроиться. Я скромно улыбнулся и взял портсигар, повертел в руках. Гладкий, пластиковый черный корпус, тугой шарнир в откидной крышке… И никакого особого декора — только повернутый на бок крест, где одна из палочек была длиннее другой. — Что значит этот символ? — решил уточнить я. — Греховный крест, — сказала продавщица, ткнув пальцем в подарок. — Каждый грешник, преступивший порог, обязан однажды поднять свой собственный крест, и предать себя Прощению. Я саркастично приподнял бровь. — Тебе стоит взять вот это, — она постучала пальцем по книге в твердой обложке. — Чтобы не задавать нашим братьям и сестрам несуразные вопросы. — А что, им будет в тягость просветить непорочного брата своего? — протянул я. — Ты приживешься, — улыбнулась женщина и щелкнула пальцами. — Ступай, брат, служба начинается. В третьем и пятом ряду еще остались места. Я кивнул в знак благодарности и пошел к свободному месту на одной из скамеек, по дороге вытянув из кармана пачку сигарет и наспех затолкав ее в портсигар. Места в карманах уже не было, чтобы хранить эти две вещи по отдельности. Присев на скамейку, я почувствовал, как края телефона и портсигара уперлись мне в бедра, но только поморщился. Чертовы штаны. Рубашка будто бы душила меня, но не мог расстегнуть пуговицу на воротнике. Мои надежды не оправдались — людей вокруг становилось все больше. Они выглядели по-разному — кто-то был одет в какие-то лохмотья, кто-то оделся как с иголочки, в выглаженные вещи, кто-то просто выглядел плюс-минус опрятно. Женщины чаще встречались в платьях и юбках, но были и те, что пришли в джинсах. Вдруг прихожане заохали. Я отвлекся от наблюдений и осмотрелся — увидел, как на сцену вышла высокая женщина в многослойном наряде. Юбки струились одна на другую, легкие, летящие, блузка, заправленная в пояс, казалась полупрозрачной из-за яркого света на импровизированной сцене. Зачем им целая сцена прямо в «церкви»? Все эти расписные стены, витражи на потолке, стойки со свечами, и… И сцена. Может, тут еще рок-концерт устраивают раз в сезон? — Мои дорогие, — вещала матушка М, оглядывая пришедших на «службу». Я абстрагировался от наблюдений и взглянул на эту женщину. — Дети мои, сыны мои, дочери мои блудные. Вы возвратились ко мне, к ногам вашей преподобной матери, дабы искупить свои грехи. Многие из вас глубоко несчастны. Я чувствую это в каждом из вас, любимые, вы — самое дорогое, что есть в моем сердце. Я подпер подбородок кулаком и с интересом наблюдал за театральными вздохами этой женщины. Наверное я слишком вредный, или наученный жизнью, чтобы вестись на такие сладкие речи без малейшей оглядки на объективную реальность. Но будь со мной Малкольм… Я снова вздрогнул. Помнит ли он о нашей договоренности? Нет, конечно он помнит, а вот сможет ли он ее выполнить? А если он вдруг захочет проследить за мной, и доберется сюда, и… Нет, такого не будет. Я лучше сам его убью, чем дам этой матушке завладеть его рассудком и душой. — Вы все, мои юные солнышки, на пути к лучшему — к вечному счастью и благодати! — матушка М. отодвинула одну из кулис и из-за неё уверенной походкой вышел взрослый мужчина, лет шестидесяти. — Ваш брат, Дэннис, пришел к нам, видя на горизонте закат своих дней! — женщина многозначительно осмотрела толпу, как бы говоря «вот ЭТОТ мужчина думал, что его жизнь кончена». Справедливости ради, выглядел он и правда, кажется, неплохо — разве что, наверное, пил полжизни. Впрочем, в таком полумраке кто угодно будет плюс-минус симпатичным. Я глянул по сторонам — мои соседи по ряду с восхищением на лицах уставились на сцену, какая-то женщина даже наклонилась вперед, пытаясь получше разглядеть собрата. Да уж. Дурка. — Дэннис был невзрачным старикашкой, видевшим смысл лишь на дне бутылки с бренди, — с легкой насмешкой в голосе ворковала матушка М. — Женушка выкинула его из дома! — выкрикнув это, она выхватила из-за другой кулисы чемодан и швырнула его в коридор между зрительскими рядами — «верующие» заохали от испуга. — Дети отреклись! — она накрыла лицо ладонью, ее голос драматично дрогнул на последнем слоге. — Жизнь потеряла всякие краски! И вот, в один из дней, шатаясь в пьяном бреду, он наткнулся на порог нашей светлой обители! — матушка М обхватила мужчину за плечи — пальцы у нее были цепкие, длинные и тонкие, и каждый был украшен каким-то перстнем. — А мы, да, мы, мы с вами, дети мои, мы милосердны! Ничье горе нам не чуждо! Каждый нам брат, и нашей любви хватит всем страждущим! «Прихожане» довольно заулюлюкали. Я поежился, сохраняя максимально нейтральное выражение лица. — Мы протянули руку! — матушка М. протянула ладонь залу. Свет красиво блеснул в камнях её перстней. — Мы полюбили его, грязного, вонючего, жалкого олуха, безработного и бесхребетного раба! И посмотрите! Посмотрите, чего вы можете добиться, лишь поверив в любовь ближнего своего! — женщина потянула Дэнниса за плечо и он повернулся разок вокруг своей оси. — Сейчас Дэннис — полон жизни! Он энергичен! — матушка наконец выпустила плечо несчастного из своей паучьей хватки. — Он — один из нас, он — сила, он — красота! И вы, дети мои, также прекрасны, как и он! В вас столько же любви и энергии, которую злые языки похоронили в вас — но не дайте же себя обмануть! Будьте мудрее, будьте выше, будьте собой, дети мои! Кто-то в толпе зааплодировал, другие подхватили, и вот спустя мгновение зал просто взорвался овациями. Матушка М улыбалась, ее губы вытянулись в тонкую ярко-красную полосочку, обрамляющую красивые белоснежные зубы, а трещинки в уголках глаз выглядели дружелюбно. Я понимал, почему Кристофер, с раннего детства попавший сюда, так сильно верил этой старой мегере, что покончил с собой, лишь бы соответствовать ее высоким стандартам. Она и правда хорошо говорила, и если бы я пришел к её ногам, например, действительно находясь на самом социальном дне, то я бы зацепился за каждое ее слово и смотрел бы ей в рот, беспрекословно слушаясь. — Дети мои, — вновь заговорила матушка М, когда Дэннис скрылся за кулисами. — Любовь — это жертвенность, — женщина подошла к краю подиума и опустилась на колени, чтобы быть ближе к своим слушателям. — Мы жертвуем частичку себя, глядя в глаза брата своего. В вас — тысячи частичек ваших братьев и сестер. Любя — мы теряем, но обретаем что-то взамен. Мой сосед ахнул от восхищения и даже хлопнул по моему бедру, поворачиваясь ко мне с выражением лица совершенно исступленного счастья. Я с сочувствием осмотрел его, и, кивнув из вежливости, убрал его руку со своей ноги. — Мы все — принадлежим друг другу. Наша кровь, плоть, наши помыслы. Мы — едины в нашем потоке сознания. Наши жизни уже в своей пиковой точке — ведь мы собрались здесь, на последнем уголке необъятного мира, где мы обрели друг друга, обрели счастье друг в друге. Больше никто не одинок. Толпа снова захлопала в ладоши, и я из вежливости тоже пару раз ударил ладонью о ладонь. Мне надоели восторженные речи со сцены, и я снова стал всматриваться в людей вокруг себя. Многие из них были молодыми — где-то от двадцати пяти до тридцати с лишним лет. Многие выглядели не очень здоровыми — возможно, черты глубокого алкоголизма, или же они давно в употреблении. Я повернулся в другую сторону — насчитал нескольких матерей с детьми. Двое стариков. Девочка-подросток сидела в белом платье, ярко контрастирующем с её темной кожей, и рядом с ней сидела взрослая женщина. Может, тоже мама? Они, кажется, были чем-то похожи. Может… Что-то громко хлопнуло, и с потолка посыпались золотые блестки. Мой сосед восторженно ахнул и вскинул голову, глядя, как горят золотые огоньки, медленно падая на землю. — Все мы! — провозгласила матушка М. — Все мы благословлены богом, дети мои! Это оно, это благословение Господа нашего! Так отпустите же себе все грехи свои, мои родные, и вознесемся же все вместе к небесам обетованным! Да что она несет вообще? Я нахмурился, глядя на сцену, но потом только вздохнул. На сцену вышло одиннадцать человек. На их лицах были разноцветные маски, изображавшие животных — кажется, именно их я и видел на фотографиях с «ориентировки» Форда. Они встали на равном расстоянии друг от друга, в их руках были красивые резные курительные трубки. Матушка взмахнула рукой, и все они разом затянулись, и из их губ вырвались клубы голубоватого дыма, тут же расползавшегося по всей площади. Я поежился и натянул воротник водолазки повыше, надеясь не вдохнуть этой ереси, но на противогаз это не тянуло, так что что-то едкое вскоре осело на моем горле, и я тихо закашлялся. В воздухе агрессивно запахло благовониями — может, пачули, сандал или ладан… Голова разболелась почти что сразу, и я потер пальцами переносицу, пытаясь хоть как-то облегчить боль. Прихожане, если так вообще можно выразиться, встали со своих мест и устремились к сцене, на которой теперь те же молодцы-курильщики что-то раздавали. Кажется, кусок чего-то. Может хлеб, я не знаю, чем еще можно раскидываться в таких местах? Причем, видимо, никого кроме меня головные боли не донимали — все выглядели счастливыми, кто-то с кем-то тихонько переговаривался, кто-то уже что-то грыз, отойдя от сцены. Ладно, видимо этот цирк уже окончен и я могу заняться делом. Для начала надо бы осмотреться — найти где какие двери, проанализировать планировку… Конечно, до таланта Аннабет мне как до Луны, но я надеялся хотя бы примерно что-то понять и запомнить, чтобы вечером было что записать в дневник. Обойдя ряд пластиковых стульев, я пошел к стенам, где стояли какие-то информационные стенды, или что-то в этом роде, и стал рассматривать их. Ну… «Информационные» это громко сказано. Там были все те же бредни и россказни о том какие мы тут все друг дружке братья с сестрами, что некий Господь простит нам все грехи, что матушка М. будет с нами на протяжении всего нашего грехоискупления… Я обратил внимание на небольшой документ, подписанный как «Заповеди». Из него я узнал, что употребление алкоголя в этой общине строго запрещено, что образ жизни нужно вести скромный, отказаться от жирной и сладкой пищи, не завидовать друг другу, что все обязаны помогать своему брату или сестре, какой бы просьба ни была, что любые отношения должны быть благословлены матушкой М. и никак иначе… И ни слова про «не убивай» и «не кради». Только свод каких-то обязательств, достаточно, на мой взгляд, странных, типа спросить разрешение на секс у этой старой мегеры или вот, последним в списке значилось «Слушаться Матушку во всем, ибо она есть мать всех нас». Кто вообще это писал? На кого это рассчитано? Я подошел к вращающемуся стенду с какими-то буклетами и вытянул один, слегка брезгливо держа его двумя пальцами, будто бы боясь, что слабоумие этого места негативно скажется на моем и без того расшатанном рассудке. Наверное, было не очень умно идти сюда в одиночку, но я не думаю, что Аннабет оценила бы мои методы… Как же, блять, раскалывается голова… — Ах, милый, — проворковал кто-то прямо у меня над ухом, и мне стоило титанических усилий не вздрогнуть от неожиданности. Помни, Джексон, ты холодный и безразличный. — Что же ты не подошел за причастным хлебушком? Все твои братья и сестры уже взяли свой кусочек. Я взглянул в сторону — рядом со мной стояла матушка М. и внимательно вглядывалась мне в глаза. Отчего-то я почувствовал какой-то странный трепет где-то в груди… Так, возьми себя в руки. Недаром она лидер мнений, пусть и в таком гиблом месте. Нужно следить за ее действиями и за своим языком. Да. Опустив немного взгляд, я увидел, что она протягивает мне черный кусок чего-то. — Покормите птиц, — бросил я, раскрывая буклет, чтобы показаться ей занятым. — Мне есть чем питаться. — Твоя душа столь чиста, что ты готов передать свой причастный хлеб братьям нашим меньшим! Такое благородство я особенно ценю в своих детях, оно согревает мою душу и сердце, — она провела ладонью по моему плечу, по-птичьи наклонила голову на бок. — Как тебе наша служба, мой мальчик? — Ну… Так себе, — я пожал плечами, раскрывая буклет, чтобы показаться этой женщине занятым. Я не стал возражать против ее «мальчик мой» и «милый» — меня это мало трогало, пусть зовет как хочет. — Одной веры в ближнего не хватит, чтобы вытянуть себя со дна. Матушка лишь сухо ухмыльнулась, но не двинулась с места. — Ты ведь только родился в нашем обществе, да, сын мой? — ласково спросила она. — Раньше я тебя не видела среди нас. — М-м-м… Да, заглянул на огонек. — Зачем-то ты ведь и сам пришел, так? — матушка прикоснулась к моему предплечью. — Повеселиться, — ухмыльнулся я, опуская взгляд на буклет, но буквы смешались перед глазами в какую-то мешанину из палочек и перекладин. Странно, я не замечал у себя такой сильной дислексии. — Тебе весело? — Пока не особо. — Это пока, мой мальчик, — матушка улыбнулась шире. — Расскажи же мне, сын, в какого же бога ты веришь? Или… богов? — она похлопала ресницами, а я все пытался сделать вид, что читаю, но тревога в груди нарастала ежесекундно, хотя мне казалось, что причин на это нет. — Я верю в себя, ма-туш-ка Эм, — протянул я и все-таки слегка повернул голову к ней. — И куда привела тебя эта вера? Один — один, старая ведьма. Я усмехнулся ей в ответ и пожал плечами. — Посмотрим. Пока что еще ведет. — Наш путь продолжается, сын мой, и это истина, — матушка медленно кивнула. — Он продолжится и после нашей смерти. — О да, да, — я покивал, развернув буклет на другую сторону. — Несомненно. — Ты у меня такой очаровательный скептик, мой малыш, — матушка заулыбалась совсем ласково, погладила меня длинными пальцами по спине. — Как зовут тебя, душа моя? — Джек, — мое «преступное» имя как никогда было кстати. — Джеки… — матушка медленно повторила это имя, будто бы примеряя его на меня. — Джеки, мальчик мой, какое красивое имя. Сколько тебе лет? — Двадцать, — тут же ляпнул я. Я выдумал «Джека Блэкберри», пока ехал в такси. Все просто — двадцатилетний парень, потерявший место в колледже из-за наркотиков, встал на путь исправления, при этом придерживаясь около готической эстетики. Он был достаточно далек от Перси Джексона, чтобы я мог не бояться появиться в городе в своем обычном прикиде и с растрепанными волосами и не быть тут же узнанным каким-нибудь зевакой из здешних прихожан. — Ты выглядишь так молодо. — Генетика — вещь обманчивая, — буркнул я, перелистнув буклет. — Может, все годы догонят меня через лет десять, и я стану выглядеть, как старик. — Навряд ли, но я буду с интересом наблюдать. Десять лет? Боги. У нее большие надежды. Молчание было неловким, и я уже думал развернуться и уйти — тем более что мне уже казалось, что если головная боль не пройдет, то меня вырвет прямо здесь, — когда матушка М вновь заговорила. — Ты так красив, мой мальчик. Это было настолько неожиданно, что я даже сбился с мысли, и, кажется, немного покраснел. — Лесть на меня не работает. — Нет-нет, я не о том, — легко рассмеялась матушка и провела по моим волосам ладонью. — Наверное, тяжело быть столь красивым. Зависть, ненависть других людей… Я подкатил глаза и тут же вновь уткнулся в буклет. — Это все так утомляет. Порой уродство, должно быть, кажется тебе благословением Господним. — Из вас психотерапевт так себе, матушка, — хмыкнул я и, сложив буклет в пару раз, засунул его в задний карман джинсов. — Плохие вещи случались с тобой из-за того, что люди считали тебя красивым, — с каким-то странным сочувствием протянула матушка. — Не волнуйся так, Джек. В скромности и есть наше спасение… — она достала откуда-то две небольших брошюры на скрепке, примерно по десять-пятнадцать страниц в каждой. — Через пару минут начнется закрытая служба, милый. Новорожденным на эту службу нельзя, но я буду ждать тебя в эту субботу на чтение священных писаний. — Думаете, я приду? — ухмыльнувшись, спросил я, глядя на нее. — Я это знаю, — матушка легко улыбнулась и протянула брошюры мне. — Послезавтра я вновь увижу тебя среди нас. Поверь, тебе понравится. — Да что вы, — хмыкнул я, взяв у нее книжки. — Ты здорово повеселишься, — матушка слегка прищурилась, глядя мне в глаза, но на губах все еще была ласковая полуулыбка. Или уже, скорее, оскал? — А пока ступай, — она поцеловала меня в лоб, и, взяв за плечи, развернула к выходу. Кажется, прошло мгновение, и я уже оказался на улице, будто бы меня туда телепортировало. Прохладный воздух щекотно проскальзывал в рукава и за воротник рубашки. Вздрогнув, я опустил взгляд на наручные часы — уже было девять вечера. Вопрос «как?» бился в моей голове как сумасшедший — я с трудом мог поверить, что провел в этом месте практически пять часов. Пять часов? Да не может быть. Не может же? Мне потребовалось некоторое время, чтобы прийти в себя — благо, его у меня было навалом, от такси я в этот раз отказался, а автобус до дома ехал буквально вечность. Я трепал углы страниц брошюр, которые напоследок выдала мне матушка, и прокручивал в голове раз за разом все события, произошедшие со мной в доме грехоискупления, но никак не мог найти где я потерял как минимум три часа из жизни. Не могло же ее это идиотское выступление идти два часа? Или я где-то завис? Как мне тогда проверять свою адекватность? А может там время идет иначе? Аннабет рассказывала мне, что где-то есть место, какое-то волшебное казино, где время останавливается, и там можно провести хоть сто, хоть двести лет, хоть остаться там навсегда. Может, тут тоже нечто схожее? Только время… Идет быстрее? А зачем? Я закинул ногу на ногу, устало окинув взглядом полупустой салон. Голова еще немного болела, и я вспомнил о том раздражающе сильном запахе благовоний. Быть может, дело было в них? Они чем-то окуривают помещение, и ты, возможно, теряешь ощущение времени? Вдруг я пытался прочитать те «Заповеди» целый час, и только на буклете понял, что у меня вообще-то буквы все вперемешку? Вздохнув, я открыл одну из брошюр и увидел расписание всех встреч на ближайшие два месяца с их подробным описанием. Оказывается, в октябре у них было даже несколько праздников. Подперев кулаком подбородок, я оперся локтем в край оконной рамы и стал лениво скользить взглядом по строчкам — в этот раз буквы меня слушались. Чтение священный писаний, Причащение, еще одно, День грехоисповедания, Исповедный вечер, Красный вторник, Душегубие Господне… Что это вообще? Немного нахмурившись, я перелистнул на страницу с описанием Душегубия, и, как оказалось, в этот день Матушка избавляет своих Детей от мучительной смерти… Как интересно. С «подробными описаниями» встреч я, конечно, погорячился. Не знаю, кто у этой мегеры копирайтер, но он нагнал такой мути, что в жизнь не разберешь его таинственные формулировки. Молодец. Вновь устало вздохнув и почувствовав, что меня начинает укачивать, я закрыл брошюру и, скрутив их в трубочку, зажал в руке. Не очень удобно, но я не беру с собой рюкзак, и, думаю, брать не стану — если я потерял где-то пару часов, то им ничего не стоит у меня что-то стащить или что-то мне подкинуть. Суббота. Ну, посмотрим, что будет в субботу. Может, я и приду. Эта стерва так и не дала мне осмотреться нормально, тут же выставила за дверь, так что мне как минимум нужно вернуться туда и оценить обстановку. Отчего-то мне стало стыдно, что я назвал ее «стервой». Дожили. По крайней мере, мне есть что рассказать Малкольму. Может, мы сможем вместе расшифровать названия «праздников», систематизировать информацию, которую я получил, прочтем вместе буклеты, и во второй визит я уже буду знать, что именно мне нужно запомнить, и что искать. Поставив ноги ровно, я уткнулся лбом в стекло и задремал. Мне ехать еще семь остановок, а потом я могу прогуляться пешком. Почти зажившие под бинтами раны пульсировали.