Трудный подросток

      Лето было… Скучным и тягучим.       Я даже находил в этом некоторое успокоение — стабильность же не плохое явление, но вреда это наносило больше чем пользы, ведь я неумолимо проваливался в стагнацию. Рутина сжирала меня заживо, даже если я пытался убедить себя в обратном: я исправно ходил на службы, скучающе вслушиваясь в бредни матушки М, играл с Малкольмом в приставку Тесея, пока тот пропадал на тренировках по плаванию, время от времени ходил куда-то с Аннабет. Пожалуй, самым интересным за все это время стало то, что я напросился к своему отчиму на уроки вождения, пользуясь тем, что мой шестнадцатый день рождения был уже на носу, и каждые пару дней я наведывался к матери и мы вместе с Полом устраивались в его «Тойоте» и начинали урок.       Во время практики мы с Полом почти не разговаривали — я был слишком сосредоточен на освоении навыка вождения, и только мужчина время от времени отпускал какие-то комментарии и давал советы, объяснял или повторял ПДД, когда я выглядел сомневающимся. Однако даже то, что мы просто проводили время наедине в его машине, делало нас как-то… Ближе, что ли. Он ни разу не повысил на меня голос, не дергал руль, только пару раз хлопал по плечу, когда я рисковал попасть в опасную дорожную ситуацию. Несколько раз мы выезжали в город, совсем ненадолго, а один раз выехали на шоссе, чтобы я немного привык к высокой скорости и не боялся ее.       Ну, я быстро понял, что добром это не кончится, а потому мы при первой же возможности срулили на заправку и поменялись местами, пока я не убил нас в ДТП.       День рождения Аннабет мы провели с ней только вдвоем. Мне удалось раздобыть бутылку неплохого вина и несколько сортов сыра, и, поднявшись вместе с ней на крышу одной из многоэтажек, мы постелили плед и полюбовались небом, лениво наслаждаясь кусочками сыра и редкими разговорами. Я смог пару раз ее поцеловать, хотя во рту стоял вкус пепла — я даже не мог особо насладиться разнообразием нашей сырной тарелки.       Я пытался занимать себя чем-то каждую минуту. Службы в церкви не приносили никакой дельной информации, только голова болела, но сразу по их окончанию матушка цепляла меня за локоть своими цепкими пальцами и отводила в сторону, рассказывала что-нибудь про фреску или какой-нибудь алтарь, и незаметно провожала меня прочь из церкви, и я даже не успевал немного пошпионить. Я надеялся, что ситуация немного изменится — может, она привыкнет к моему присутствию на службах и перестанет за мной приглядывать. Малкольм тоже злился, говоря, что если я продолжу просто ходить в эту церковь, то однажды они промоют мне мозги, и я не выберусь уже из этого омута. Говорил, что они сломают меня.       Я был не согласен. Нельзя сломать то, что уже сломано.       Снова начались проблемы с едой. Я чувствовал себя усталым и очень, очень скучающим. Мое выражение лица теперь менялось только тогда, когда я прикладывал к этому титанические усилия — в основном я так старался для сестер. Они ведь были не виноваты в том, что я такой, и им нужен нормальный брат, так что я выдыхал и натягивал губы в улыбке и пытался слушать то, что они мне говорят. Но я только слышал, не всегда улавливая смысл рассказанного.       Сны снились. Разные. Часто снился Форд, всплывали воспоминания о том, как мы с ним делили быт. Иногда, когда все дела у меня заканчивались, а Малкольм занимал нашу комнату, занимаясь в очередной раз «математикой» со Старсом, я ложился на лужайку возле дома и разглядывал небо, пытаясь привести воспоминания в порядок. Я пытался сказать себе, что сейчас моя жизнь вовсе не плоха, что раньше было гораздо хуже, что сейчас мне не на что жаловаться — мой самый страшный враг закрыт в деревянной коробке и зарыт под землю, мои родные и близкие в относительной безопасности, я здоров физически, учусь водить машину, скоро мне шестнадцать лет и я могу отпраздновать этот праздник со всей семьей.       Но отчего-то я никогда раньше не чувствовал себя настолько мертвым, как сейчас. Никакие утешения, никакие дела, хобби, не могли вытравить это мерзкое ощущение у меня в груди. Иногда приходилось щупать запястье в поисках пульса — просто так, на всякий случай. Сил вставать каждое утро было все меньше. Старания Аннабет вернуть меня к жизни успехом не увенчались — чем больше она старалась, тем более безнадежным я себя ощущал.       Иногда становилось чуть легче — когда я читал книги. Я мог улыбнуться каким-то забавным событиям, или серьезно погрустить над чьей-то безвременной кончиной на белых страницах, но стоило мне закрыть книгу, как все пропадало, и я снова оказывался в своем пустом рассудке.       За пару недель до экзамена я каждый вечер сидел за учебниками и заучивал правила дорожного движения. Было легче не думать ни о чем, кроме неоднозначных ситуаций на дороге, заучивать, как лучше поступить в том или ином положении, чем пытаться разобраться в себе. Я записался на экзамен прямо в свой день рождения, все равно мама с отчимом и сестрой должны были прийти только к вечеру, на ужин.       В этом году я никого на «праздник» не звал. Ни Рейчел, ни Кловиса, ни Талию. Мне становилось тошно уже от одной мысли, что с первыми двумя я буду вынужден «держать марку» уже через пару недель, вернувшись в школу, а Талия… В общем, я хотел просто побыть кислым в свой ебаный день рождения, я имел на это полное право, и я не хотел ни перед кем за это извиняться или объясняться, а все родные уже и так знали, что я по уши в этом дерьме, и с меня никто не спросит.       Вернувшись с очередной службы, я развалился на подоконнике и курил, снова пролистывая книжку с правилами дорожного движения. Я записался на практику и теорию в один и тот же день, чтобы не тратить на это лишнее время. Как будто бы я был занят чем-то поважнее. Стоило мне дойти до разъяснения значения дорожных знаков, как в комнату зашел Малкольм.       — Ну? — с напряжением спросил он, усаживаясь на край стола.       — Баранки гну, — буркнул я, перелистывая страницу. — Ничего нового.       — Опять? — расстроенно спросил парень и вздохнул. — Тебе не кажется, что нас просто водят за нос?       — Нас… — глухо пробормотал я, стряхивая пепел в окно. — Мне нужно стать своим, Малли. Чтобы потом мое чрезмерное любопытство не казалось подозрительным.       — Ты хотя бы изображаешь там заинтересованность, или так и сидишь с кислым лицом всю службу?       Я решил промолчать.       — Перси.       — Что «Перси»?       — Ты издеваешься?       — В каком смысле?       — Ты сказал, что все будет под твоим контролем, и ты нароешь всю информацию.       — Ничего не изменилось, — сухо бросил я, переворачивая страницу.       — Ты даже не хочешь постараться! — возмутился Малкольм.       — Между прочим мое альтер-эго, которое я использую в этой секте, завязал с наркотиками и находится в депрессии.       — Если б только твое альтер-эго…       — Эй, — буркнул я, закрывая книжку. — Перестань. Я знаю, что все продвигается куда медленнее, чем мы рассчитывали, но я делаю, что могу.       — А мне кажется, что далеко не всё, что можешь, — Малкольм скрестил руки на груди.       — Я и не сказал, что всё.       — Ты… Перси, — Малкольм нахмурился, глядя на меня. — Это выходит из-под контроля.       — Все под контролем, Малкольм, — буркнул я. — Там скоро у них по плану какое-то важное сектантское событие, и, думаю, после него мне удастся улизнуть от этой мегеры и разведать что-нибудь интересное.       — Я не про это, — отрезал Малкольм, качая головой.       — А о чем ты, блять, тогда говоришь? — я вкрутил окурок в железную крышку и выбросил его в банку, которую сверху закрыл этой же крышкой.       — О твоей депрессии, Джексон, — брат окинул меня придирчивым взглядом, и я невпечатленно взглянул на него.       — О чем?       — Тебе по слогам повторить, или определение из толкового словаря зачитать?       — Не знал, что ты стал доктором психиатрии, Дэвис, — едко заметил я, слезая с подоконника.       — Ты долго еще будешь это игнорировать?       — Если что, завтра в качестве подарка на день рождения я не принимаю антидепрессанты, — бросил я, толкая дверь и выходя в коридор.       Депрессия.       Глупости какие.       Уже мы это проходили.       Один лошадинозадый психотерапевт мне уже прописывал успокоительные таблеточки, на которые я забил примерно одновременно с тем как встретился с Аннабет — то есть, почти сразу. Баночка с ними все еще валялась в моем письменном столе, хотя я был уверен, что их срок годности уже давно истёк. Ну, зато запасной план суицида…       Я притормозил на лестнице, поймав эту мысль за мерзкий хвостик, и крепко вцепился в перила. Нет-нет-нет, мы не думаем о суициде. Это никуда нас не приведет. Я развернулся и побежал обратно, в комнату. Малкольм от неожиданности подскочил на стуле, когда я распахнул дверь и быстрым шагом прошел к своему столу и присел на корточки, почти выдергивая нижний ящик из пазов.       — Перси?       Я проигнорировал брата, шаря рукой в бумагах и другом барахле, пытаясь найти бутылек с таблетками. Нащупав шершавый пластиковый цилиндр с наклейкой, я вытащил его и бегло пробежался глазами по надписи. Да, те самые. Перевернул вверх дном, нашел маркировку — и да, срок годности истек еще пару месяцев назад. Малкольм потянул ко мне руку, но я тут же поднялся с корточек и вышел из комнаты, никак не комментируя то, что он пошел за мной, и вошел в ванную. Схватившись за белую крышку, я откупорил бутылек, и без малейшего сожаления высыпал все таблетки в унитаз и нажал на кнопку слива, и, кажется, в первый раз за эти несколько минут сделал вдох.       Нет. Я не могу позволить себе иметь под рукой настолько простой способ покончить с собой. Не сейчас, когда в голову начали проскальзывать мысли об этом.       Обернувшись, я увидел, как Малкольм немигающим взглядом смотрит на унитаз, и я сунул пустую баночку себе в карман.       — Прости, ты хотел отлить? Не буду мешать, — решил отшутиться я и попытался протиснуться мимо брата обратно в коридор, но тот сразу же ухватился за мое предплечье, строго заглядывая в глаза.       — Перси…       — Я просто вспомнил о них. Их нужно было утилизировать, иметь в доме просроченные рецептурные препараты опасно. У нас все-таки маленькие дети есть.       Малкольм помолчал, вглядываясь в мое лицо, но затем отпустил мою руку.       — Мудро, — коротко бросил он.       — У меня все под контролем, Малли, — я заставил правый угол рта слегка приподняться. — Может, я и не всегда… В порядке, но я контролирую ситуацию.       Малкольм раздраженно цокнул языком и отвернулся, позволяя мне пройти мимо него.       Я, должно быть, тоже излишне драматизировал ситуацию. Ну подумал в шутку выпить таблетки просроченные. Я же этого бы не сделал. У меня столько дел незавершенных, семья, которой я нужен, даже две семьи, если так подумать, вся жизнь впереди… Есть еще что посмотреть и чем насладиться, да.       От этих мыслей воняло дешёвым пластиком и хлоркой. Я искренне попытался поверить в то, что это и правда весомые аргументы.       В день рождения я с трудом заставил себя открыть глаза.       Мне всю ночь снились таблетки, кружащиеся в водовороте, и в груди так мерзко ныло, и будто бы меня самого засасывало в канализацию. В животе неприятно тянуло от голода, и я даже слегка пожалел, что вчера только завтракал. Я положил руки ладонями вверх по обе стороны от головы, лежа на спине, и устало вздыхал, пытаясь набраться сил и встать с кровати.       В церкви матушки М. суицид нужно было согласовывать с самой матушкой. Она выбирала дату, консультировала несчастных, они проходили обряд очищения, потом эта мегера отпускала им в тот день грехи, и они уходили из жизни выбранным ей способом.       Даже покончить с собой в этой секте нельзя было самостоятельно. Какая глупость. Правда, я еще ни разу не видел, чтобы кто-то пользовался этой «спец-услугой» — видимо, все-таки большинство прихожан надеялись отпустить свои грехи прижизненно. Мне было интересно, утверждал ли кто-то для Кристофера повешение, или это было его решение? Если он сам это придумал, то, пожалуй, для ребенка, выросшего в такой среде, это было невероятное проявление бунтарства и самостоятельности.       Я повернул голову на бок, разглядывая расслабленную ладонь, покоящуюся на подушке. Пошевелил пальцами. Несильно сжал кулак.       У меня же экзамен сегодня. Я хотел сдать на права. В следующем году Тесей уедет в колледж, и мне предстоит возить всю эту ораву в школу вместо него…       Вспомнив о довольно скором отъезде старшего брата, я только больше приуныл и расхотел вылезать из кровати.       Полежав еще минут пять, я вроде как избавился от остатков мыслей, и с пустой головой поднял себя на локтях, позволяя челке упасть мне на лицо и слегка задеть брови. Надо будет расчесать волосы, и… И можно уложить, чтобы выглядеть прилично… Хотя бы для мамы.       Я спустил ноги с кровати, и, оттолкнувшись от матраса, выпрямился. Пошатнулся, чуть не упав назад, но все-таки поймал равновесие и остался стоять. Устало растирая глаза пальцами, я зашаркал в ванную комнату, надеясь, что после умывания мне полегчает.       Господи, сколько можно.       Я никого не встретил в коридоре — еще было слишком рано. Собравшись, я вышел из дома за несколько часов до экзамена, и до автошколы шел пешком, что, наверное, было ужасно забавно. Чарли дал мне денег на хорошую автошколу, так что я мог быть уверен, что инструктор на экзамене не станет меня мучить всякими приколами или слишком торопить, и позволит мне сдать его по-человечески. Если я сдам экзамен, то получу удостоверение уже сегодня.       Просто глубоко дышать.

***

      — Перси?       Я сидел на скамейке, низко опустив голову и упершись локтями в колени.       Я так устал. Так сильно хотелось спать. Даже, быть может, проголодался. В ушах так звенит, и конечности ломит. А еще на улице ужасно жарко. Впрочем, в черной толстовке любому будет летом жарко…       Пол присел рядом со мной на скамейку — я увидел его туфли рядом со своими кедами, на которые пялился уже… какое-то время. Не знаю точно, сколько.       — Перси? — снова позвал он меня и утешающе похлопал по плечу. — Ну, что ты? Ничего страшного, в следующий раз точно сдашь.       Я устало усмехнулся, и, засунув руку в задний карман джинсов, вытянул свои новенькие водительские права и отдал их Полу, снова устраивая локти на коленях.       — А… — кажется, Блофис опешил, разглядывая лицензию. Потом он наклонился, чтобы заглянуть мне в лицо, и я слегка повернул голову в его сторону. Он выглядел обеспокоенно.       — М?       — Перси, что-то случилось? Я думал, ты расстроился из-за того, что не сдал… — растерянно пробормотал Пол, отдав мне лицензию обратно, и я спрятал ее в карман.       — Не знаю, — честно признался я и почесал затылок. — Сдал, все нормально прошло. Даже припарковался ровно.       — Тогда… — Пол неловко помолчал, глядя на меня. — Может, пойдем домой? Скоро уже… Ужин. Мама с Эстель уже ждут нас у Бекендорфов.       Какая сложная схема. Хотя, может, мне так только кажется.       — Я никуда не хочу, — я подтянул колено к груди и уперся пяткой в скамейку. — Я устал.       Пол обеспокоенно осмотрел меня с ног до головы, но руку с плеча не убрал.       — Ну… конечно, день рождения твой, и ты можешь делать все, что тебе только захочется, но… Может, все-таки пойдем домой? Мама принесла тебе твое любимое печенье.       — Все равно вся еда на вкус как бумага, — пробормотал я, упершись губами в колено.       Кажется, Пол не шибко воодушевился моим нытьем. Закрыв глаза на пару секунд, я тяжело вздохнул и опустил ногу вниз, попытался распрямить плечи.       — Ладно, — через силу пробормотал я. — Я просто драматизирую. Пойдем, да, а то опоздаем.       Я с трудом поднялся со скамейки, и Пол тут же встал следом, предложив вдруг мне свой локоть для опоры. Я недоверчиво глянул на него, но все-таки взялся за его рукав и вздохнул. Даже, кажется, немного полегчало.       Он подвел меня к своей машине, и стоило ему завести мотор, как он сразу включил кондиционер — видимо, догадавшись, что мне жарко. Я протянул руку и повернул на себя кондиционер, и устало развалился в сиденье, пристегнув свою тушку ремнем безопасности.       — Ты… не хочешь ни о чем со мной поговорить? — осторожно спросил Пол, плавно выруливая на дорогу.       — Например? — буркнул я, вытянув ногу и разглядывая грязный кончик шнурка на кроссовке.       — Ну… Может, у тебя происходит что-нибудь… Интересненькое? — подсказал мне отчим, мягко обхватывая пальцами руль поудобнее.       — Что-то «интересненькое» только что закончилось, — пожал плечами я.       — Ты от этого грустишь? — ухватился за мою фразу Пол.       — М-м-м… Не то чтобы, — я покачивал носком кроссовки из стороны в сторону. — Было бы тупо нарочно проваливать тесты, чтобы просто приходить на пересдачи.       — Это не значит, что тебе не может быть немного грустно от того, что обучение кончилось, — неловко улыбнулся мне Пол. — Правда… Обычно люди рады, когда получают права…       — Я никогда уже не рад, — буркнул я и тут же закатил глаза. Умею же я выбрать формулировки. Теперь он стопроцентно уверен в том, что у меня начались беды с башкой.       — Перси…       — Нет. Забудь, мы не будем об этом говорить, — я скрестил руки на груди и уперся лбом в нагретое стекло окна. — Мне и так тошно. Блять. Нет. Забудь, — я заставил себя сесть прямо и поправил толстовку. — Я в порядке. Просто устал. Не выспался сегодня. И я голодный.       — Когда ты в последний раз ел? — как бы между прочим уточнил Пол.       — Завтракал, — буркнул я, но, не дав ему кивнуть, все-таки продолжил. — Вчера.       — Перси…       — У меня живот вчера болел весь день. Вот я и не ел больше. Ну как не ел, я же пил. Это же тоже считается.       Пол покачал головой, не сводя глаз с дороги, и, наверное, что-то обдумывая.       — Поешь сегодня вечером, ладно? — снова заговорил отчим, стоило нам свернуть на уже знакомую мне улицу. Почти приехали.       — Ладно.       — Я серьезно.       — Ладно-ладно.       Пол посмотрел на меня пару секунд и снова отвернулся к дороге, больше не подвергая сомнениям мое согласие. Я вздохнул и прижался плечом к двери, лениво разглядывая проплывающие мимо дома.       В свою защиту хочу сказать, что за ужином я чистосердечно съел несколько вилок салата, кусок куриной грудки и целых два синих печенья. Несмотря на эти мои титанические усилия, на меня смотрели как на какого-то великомученика, а не именинника, и я неловко втягивал голову в плечи, ковыряясь вилкой в остатках еды.       Конечно, на следующий день был «серьезный разговор». К тому же с участием всех четырех родителей. Много слов о «беспокойстве», «озабоченности моим здоровьем и благополучии» и так далее. Предложение вновь посетить психотерапевта, больше похожее на указ. Я не стал упираться в этот раз — мне и знать не хотелось, какие ультиматумы припасены в рукавах моих родителей на случай моего отказа, а крыть их аргументы мне было откровенно нечем.       Естественно, я прошел несколько тестов, долго разговаривал со врачом, описывая свое состояние и пытаясь сформулировать жалобы. Я не мог ему рассказать о том, что убил Форда, даже прикрываясь самозащитой — даже в случае самозащиты делается хотя бы пометка в деле, а сейчас мои руки вовсе абсолютно чисты, а значит рассказывать нельзя. Я даже пожалел, что сам не зарезал его в классическом стиле, а использовал свои способности. Теперь я и подавно ничего не объясню.       Так что меня рассматривали как бедолагу, пережившего заточение и чудом сбежавшего от мучителя, и теперь не справляющегося с ПТСР. Нет, не скажу, что они полностью не правы…       В общем, влепили мне все-таки депрессию. Выдали счастливые таблеточки, предписали соблюдать режим, найти хобби и не пропускать приемы пищи, пить водички побольше и заниматься спортом по возможности. Либо хотя бы ходить пешком.       И зачем я тогда по их мнению сдавал на права?       Одна из таблеток делала меня сонным, а другая наоборот, казалось, придавала сил, потому мы их разбили на вечерний и утренний прием соответственно. Правда, «радостная» таблетка радости не приносила — только сил встать и пережить день без муторных уговоров, и это если я пил ее сразу после пробуждения.       Однажды, почти перед первым днем школы, мне подумалось, что я все себе придумал — что нет никакой депрессии, и я просто себя жалею, и забил на таблетки. Думал, мол, ох уж эти родители, вечно все драматизируют, я и так был в полном порядке. Правда, той ночью меня накрыло таким синдромом отмены, что я как миленький протолкнул в себя нужную таблетку и приложил все усилия, чтобы ее не выблевать.       Когда я пришел в школу, Рейчел сказала мне, что люди за лето должны становиться более загорелыми, а не бледнеть. Я лишь улыбнулся, потому что это, наверное, была шутка. Лекарства позволяли мне улыбаться без боли в мышцах лица и внутреннего напряжения, но я все равно не чувствовал себя особенно счастливым или рассмешенным. На эту жалобу мой терапевт уклончиво ответил, что я порою должен захотеть обрадоваться, чтобы это действительно произошло, и что справившись с травмой лекарства могут начать работать лучше.       Наверное, это мягкий вариант «сам виноват, идиот».       Отучившись целую неделю, я наконец собрал осенний образ для Джека Блэкберри, но, оценив, что для пальто вечером будет все еще слишком жарко, остановил свой выбор на пиджаке, брюках — тех же идиотских кожаных — и черной рубашке. Немного поразмыслив, я на пробу саботировал свои лекарства — вместо вечерней таблетки выпил еще одну «бодрящую», мне же ни к чему засыпать прям в церкви, как это почти случилось неделю назад. Заглянув в портсигар и пересчитав сигареты, я сунул их в карман пиджака, вместе с зажигалкой, в другой карман засунул телефон, ключи, и вышел из дома, направляясь на субботнюю службу.

***

      — И в честности греха, во имя чистоты души, ясности помыслов — бормотал я, вслед за зомбированными прихожанами. — В освобождении от лжи болью крещения, да вознесемся на небеса, отпустив грешные души свои, воистину.       Служба проходила как обычно. Я сидел, закинув ногу на ногу, на пятом ряду, и разглядывал сцену, по которой расхаживал один из апостолов, окуривающих помещение, а матушка стояла меж двух верующих и помогала им связать колючие венки. Они смачивали длинные ветки роз в какой-то емкости, крепко обхватывали их руками и перекручивали стебли друг с другом. В воздухе пахло ладаном и кровью, и я покачивал ногой, стараясь не теряться в запахах. Я чувствовал, как начинает подрагивать правая кисть, но старался игнорировать это. У меня нет времени на синдром отмены, или что бы это ни было.       Правда, из плюсов я заметил, что в этот раз благовония не затуманили мой рассудок — да, от сильных запахов болела голова, но я четко понимал, где нахожусь, сколько прошло времени, помнил окружение и не проваливался слишком сильно в собственные размышления, да и взгляд оставался ясным, даже если сами глаза время от времени слезились.       К концу службы я уже весь изъёрзался на своем месте — меня то и дело передергивало, то хотелось вдруг потянуть себя за волосы на затылке, то сильно почесать запястье. В общем, я выглядел беспокойно. Еще и этот запах удушающий… В общем, я был необычайно рад, когда герои службы, отпустившие свой грех похоти, нацепившие на голову свои слегка приправленные кровью веночки, взялись с матушкой за руки и ушли за кулисы. Я поднялся со своего места почти мгновенно, и, не дожидаясь, пока старая ведьма вернется в ряды своих миленьких маленьких марионеток, пошел к сцене.       Вернее, меня интересовала именно стена за сценой. Я видел, что оттуда как раз выходили во время представления апостолы и прочие помощники матушки, а значит этот проход ведет в какие-нибудь технические коридоры, или приватные зоны — в любом случае, есть вероятность наткнуться на что-нибудь стоящее.       Каким же было мое разочарование, когда в тени оказалась лишь сплошная кирпичная кладка. Я осторожно коснулся ее пальцами, почувствовал слабую вибрацию — быть может, под нами проходит линия метрополитена, и от поездов слегка вибрируют стены. Либо это очередная чертовщина — и я не знаю, на что рассчитываю в большей степени.       Постучав костяшками по стене, я осторожно отошел, осматриваясь по сторонам, надеясь, что матушка еще не вернулась, и не схватит меня снова за локоть, чтобы увести из церкви к чертям собачьим.       Но ее рядом не было.       Меня передернуло, будто током шмальнуло, еще и в плече будто бы потянуло нерв, так что я, тихо шипя и растирая плечо, отошел от стены, стараясь не терять концентрацию. Мне нельзя сейчас теряться в мыслях или ощущениях, нужно помнить о том, что я ищу, и пытаться найти вход за кулисы — там, за всей этой блаженной мишурой, явно кроется что-то зловещее. Я не рассчитывал сегодня найти плеть Немезиды, но хотел хотя бы немного продвинуться в своих поисках.       Поправив сережку в носу, я беспокойно оглянулся, на мгновение останавливаясь взглядом на каждом из прихожан, но мое внимание привлекло только две парочки.       Первых я уже видел на прошлых службах — предположительно мать и дочь, их белоснежные платья резко контрастировали с темной кожей и кудрявыми волосами, ниспадавшим по поникшим плечам. Девочке на вид было от силы лет тринадцать, она воровато жалась к руке взрослой женщины и временами вздрагивала, будто бы боясь кого-то. Наверное, она почувствовала, что я смотрю на нее, потому что ее кудряшки резко взметнулись в воздухе, когда она повернула голову, и мы встретились с ней глазами.       Ого.       Я никогда раньше не видал таких глаз — даже в тусклом «атмосферном» освещении церкви ее глаза горели настоящим золотом, будто бы жидким. Но не настолько ослепительно золотые, как, например, ихор, но это и понятно — такие золотые глаза могли бы быть только у монстров. И еще у богов. Впрочем, как я раньше и говорил, разницы большой я не вижу.       Девчонка нахмурилась, строго взглянув на меня, и я, как-то стушевавшись, послушно отвел взгляд, передернув плечом. Правая рука тряслась уже сильнее, и мне пришлось затолкать ее поглубже в карман, чтобы не привлекать лишнее внимание.       Следом я зацепился взглядом за пожилую пару. Они сидели возле огромного живописного полотна с убитым юношей, лежащим на коленях какой-то девицы, обнимали друг дружку и покачивались из стороны в сторону. Неловко осмотревшись по сторонам, я поднял глаза на картину над ними и медленно зашагал в их сторону, боковым зрением наблюдая за парочкой. Подойдя, я понял, что они полушепотом напевают какую-то песню, а у женщины из глаз струятся слезы, и сжимают они плечи друг друга как-то отчаянно и горько. Пожилые люди и так вызывали у меня сочувствие и теплую жалость, а эти старички выглядели очень… Опечалено. Но они не убивались от горя, а будто бы… Ностальгировали?       Отпускали грехи?..       Растерянно потерев затылок, я осмотрелся по сторонам и размеренным шагом пошел к стене с другой стороны от сцены. Оттуда, кажется, тоже кто-то выходил, и я постараюсь нажать на каждый кирпичик, и, быть может, тогда мне удастся найти какой-нибудь тайный проход. Конечно, я знаю, что в жизни схемы Индианы Джонса работают примерно никогда, но и греческих богов в моей системе мира существовать не должно было, а значит я готов попробовать каждый отчаянный метод, который мне подвернётся.       Пройдя мимо той девочки, я смог ей кое-как улыбнуться, надеясь, что это сойдет за извинение за то, что я так беззастенчиво пялился на нее чуть ранее, и та, кажется, слегка смягчилась — снова смутилась и ткнулась куда-то в руку матери, что-то еле слышно бормоча.       Вдруг я резко выдохнул воздух через нос — что-то в глубине носоглотки начало ужасно щипать, и, осмотревшись по сторонам, я увидел стойку с зажженными благовониями. Может, это не было очень умно, но я вытащил палочки из стойки и бросил их на пол, тут же растирая о плитку подошвой. Благо, в церкви было достаточно темно, чтобы никто не заметил мой маленький акт вандализма, мать с той девочкой уже ушли к какому-то стенду с подношениями, а рыдающие старики так упиваются друг дружкой, что даже не повернули в мою сторону голову.       Вздохнув, я опустился на корточки и взял две потухшие палочки, засунул их во внутренний карман пиджака. Надеюсь, что у Малкольма есть начальные навыки в химическом анализе, потому что от этих благовоний просто так одурманивать не может. Даже если сегодня их эффект на мне не проявился, я был готов поклясться, что большинство прихожан попали под воздействие… продуктов горения. Господь, Малкольм бы сейчас рыдал от гордости, услышь он, каким занудой я могу быть.       Усмехнувшись мыслям о брате, я подергал сережку в ухе и подошел к стене, прислонился к ней плечом и нервно облизнул нижнюю губу. Нужно проверять стенку как-нибудь… Незаметно. Не раздражающе. Я осмотрелся снова в поисках матушки М, но сегодня она обделила вниманием всех своих детей, что было очень странно. Я даже где-то в глубине души забеспокоился — быть может, с ней что приключилось? Какой-нибудь недовольный отпущением грехов вдруг пырнул ее раз двадцать ножом в темном углу церкви? Да нет, быть того не может. Тут все слишком зомбированы, чтобы начать бунт.       Да и какая мне разница? Убьют и убьют.       С другой стороны, поднимется кипишь, и, может, полиция вряд ли приедет, но все прихожане придут в какой-нибудь животный ужас, и тогда найти плеть Немезиды у меня не удастся. Так что придется понадеяться, что эта старая ведьма поживет еще какое-то время.       Я уже хотел было оттолкнуться от стены и встать прямо, когда каменные кирпичи под моим плечом вдруг разъехались в сторону, шурша и поскрипывая друг о друга, и я провалился куда-то назад, взмахивая руками, чтобы найти опору.       Я нашел не совсем то, что искал — что-то крепко схватило меня под руки и втянуло дальше в темный коридор, и перед собой я видел лишь удаляющийся зал церкви, стремительно скрывающийся под восстанавливающейся кирпичной кладкой.       Послышался грохот — затем я ударился спиной о стену — щелчок — и старенькая лампочка под потолком затрещала и осветила пыльную кладовку, в которой я вдруг оказался. Я тяжело дышал, пытаясь отойти от потрясения, и изо всех сил старался не обращать внимания на человека, стоящего прямо передо мной и крепко стискивающего мои плечи в своих ладонях.       Это был апостол. Я видел его на сцене несколько раз точно. Он вальяжно расхаживал туда-сюда с окуривательной трубкой, показывал неприличные жесты, или пантомимой изображал несчастные мучения соверующих, понарошку падал в обмороки. Видимо, маска ему была выдана в соответствии с гнусным характером — деревянная лисья морда как нельзя кстати вписывалась в его образ. Кроме очевидных лисьих черт в маску были врезаны своеобразные узоры, кажется, цветочные, кое-где по краям краска пошла мелкими трещинками, отчего казалось, что ее уже носил не один человек.       Из-за плохого освещения глазницы маски были черные — никаких глаз, только бесконечная пустота, и от этой аналогии мне стало не по себе. Будто бы находясь в трансе мужчина покачивал головой то вправо, то влево, покачивая бедрами в противоположную сторону, и я бы не удивился, если бы его голова вдруг сделала поворот на все триста шестьдесят градусов, будто бы стрелка часов.       Я слегка поморщился и вжался спиной в стену, стараясь дышать бесшумно и медленно — быть может, так я смогу сделать вид, что не перепуган до усрачки этим типом. Он был выше меня, сантиметров на десять, и его мышцы впечатляюще вздулись под его облегающей трикотажной кофтой — даже, я бы сказал, чересчур вздулись, будто он напрягал их нарочно, чтобы испугать меня, ведь его хватка на моих плечах хоть и была крепкой, но явно не настолько. К тому же я не выдирался, к чему такие усилия?       Когда слишком выдираешься — бьют. Бьют и угрожают оружием тебе и твоей семье. Если чему-то Форд МакКейси меня и научил, то этому. Так что я решил, что сходу лучше не сопротивляться, а сначала узнать, что этому мрачному уродцу от меня нужно.       Наконец его тупая башка перестала качаться — и слава Господу, у меня уже закружилась голова (или это мои игры с таблетками?) и он выпрямился во весь свой идиотский рост.       — Ты потерялся, телёночек? — насмешливо протянул лис, его голос странно искажался и приглушался из-за деревянного щита перед самым ртом.       — Да пошел ты на хуй, — вяло промямлил я, слишком напуганный, чтобы быть вежливым, все еще вжимаясь спиной в стену.       В этой кладовке было ужасно душно. Лампочка, казалось, угрожала погаснуть каждую секунду, и я мысленно молился, чтобы она продержалась еще немножко — остаться с этим парнем в темноте мне хотелось меньше всего. Я чувствовал себя растерянным, но старался храбриться.       — На хуй? — передразнил меня лис, и, отпустив одну мою руку, взялся за подбородок своей маски и потянул ее наверх, сдвигая ее на волосы.       Голубые глаза любопытным, но недружелюбным взглядом пригвоздили меня к месту.       Впрочем я понял, почему этому черту выдали маску лисы — его заостренные черты лица отчасти и правда напоминали лисью морду — у глаз был эдакий прищур, а нос был как раз удачной формы, чтобы его можно было совать не в свои дела. Но единственное, что привлекло мое внимание — длинный кривой вертикальный шрам, рассекавший его бровь и заканчивавшийся на середине щеки.       Я с трудом сглотнул комок в горле, и обида, смешанная с удивлением, оставила меня в полной растерянности.       Это тот самый чувак, который трахался с Талией. Тот самый, что с ухмылочкой смотрел на меня из-за ее спины, когда моя подруга — единственная и лучшая — вышвыривала меня за дверь.       И он был здесь. В церкви матушки М. И что-то мне подсказывает, что он вряд ли одурманенный дурачок.       Я замер, гадая, узнает ли он меня. Вроде как мог узнать, но с другой стороны для него та встреча не была сраной травмой, это не его выбросили на растерзание отчиму-монстру. Какое ему было дело до глупого подростка, бормотавшего что-то на пороге квартиры его подружки.       Хотя, может они и не трахались.       — Что такое? — насмешливо протянул парень, постучав пальцем по моему подбородку. — Язычок проглотил? Какая жалость. Ты только начал меня забавлять.       — Что тебе нужно? — наконец выдавил из себя я, слегка отстранившись от его руки.       — Мм? — апостол наклонил голову на бок и усмехнулся. — Узнать, какого дьявола ты шатаешься где попало, вместо того, чтобы как послушный птенчик щебетать молитвы возле алтаря или читать полезную литературу, — он начал поправлять отвороты моего пиджака, чуть прищурив глаза.       — Я уже начитался, — хмыкнул я, внезапно, видимо, возомнив себя бессмертным, и махнул рукой, пытаясь прекратить его попытки поправлять мою одежду. — Что происходит? Где мы? Там, где я стоял, была стена, между прочим.       Парень помолчал пару секунд, затем постучал пальцами по моему виску.       — Ошибаешься.       — Нихуя подобного.       — У тебя рассудок затуманен.       — Да что ты говоришь?       — Ага-ага, точно тебе говорю, — он взял меня за подбородок и прищурился. — Хм…       — Что ты хмыкаешь?       — Как тебя зовут, дитя?       — Какое я тебе дитя, дядя? Мне вообще-то двадцать лет, — фыркнул я, стараясь придерживаться выдуманной легенды.       — Ты дитя, покуда я апостол, а ты лишь мой маленький прихожанин, подползший на сбитых коленках к нашей скромной богадельне.       — Вам эти мудреные фразочки внутривенно вводят во время обращения в апостолы? — усмехнулся я.       — Должно быть, благовония странно на тебя влияют. Ты был в употреблении?       Я открыл было рот, чтобы возразить, но меня тут же пробило крупной дрожью, и дрожь в правой руке никак не унималась — и если раньше правдоподобно симулировать ломку у меня бы не вышло, то сейчас, чувствуя последствия неправильной таблетки, было гораздо сложнее как раз-таки доказать, что я не употребляю наркотики. А потому апостол лишь равнодушно взглянул на мою трясущуюся руку и ухмыльнулся.       — Тогда вполне может быть, — медленно кивнул парень, снова окинув меня взглядом. — Проход всегда был там.       — В твоей заднице?       — Ах ты… — апостол резко вдохнул, и я почувствовал, как моя челюсть напряглась, но парень тут же расхохотался, схватив меня за рубашку. — Ах ты мелкий говнюк. Блять, ты мне нравишься. Сученыш.       — А ты щедр на похвалу.       — Я-то? Не то слово, малыш, — парень замолчал, вглядываясь в мои глаза так, будто бы там написаны все ответы на его вопросы. — Имя.       — Фамилия.       — Твоё. Имя, — его хватка на моем воротнике стала крепче, и я нервно вздохнул.       — Да Джек, Джек я, отпусти, — буркнул я, накрыв его ладонь своей и пытаясь расцепить его пальцы.       — Джеки… Забавное имя. Правда, тебе совершенно не подходит, — рассуждал апостол. — Я — Люк.       — Святой Лука, ага… — Люк потянул меня за воротник к себе, и я невнятно пробормотал что-то возмущенное.       — Никто здесь не свят, малыш, — хмыкнул парень, все еще гипнотизируя меня взглядом. — Кроме греха. Чистого и искреннего.       — Отпусти меня. Что тебе нужно еще? Имя мое ты знаешь, а к той стене я случайно подошел. У меня светобоязнь, — я нес всякую чушь — все что угодно, лишь бы он уже выпустил меня. Я не планировал во время своих обысков привлекать так много внимания со стороны, так что мне хотелось поскорее свалить, чтобы придумать парочку запасных планов.       — Ты мне нравишься, — вдруг повторил Люк, тонко улыбаясь, при этом глаза его оставались холодными. — Приходи на службу в среду. Я буду читать отрывки писаний. Тебе понравится.       — Я не могу в среду.       — Можешь, — только и бросил парень и выпустил мой воротник из хватки. — Тебе будет весело. Гораздо веселее героина, или чем ты там ширяешься.       Я закатил глаза, не желая выдумывать сорт наркотических веществ на которых якобы торчу. Дернув меня за челку, Люк развернул меня от стены и снова щелкнул выключателем — и мы погрузились во мрак. Я не успел даже запаниковать, когда меня буквально вышвырнули обратно в главный зал, и я шлепнулся прямо на задницу возле подставки с благовониями.       Что это было?       Вдруг на мое плечо опустилась костлявая рука, и я уже знал, что это значит.       — Ах, Джеки… — проворковала матушка М, буквально одними пальцами поднимая меня с пола. — Ты, должно быть, никогда еще не бывал на таинстве духовного высвобождения, правда? Это священный обряд, полный любви, тепла и искренности, — говоря это, она разворачивала меня лицом к залу. — Жертвуя своими минутами, мы дарим их тем, кому их ужасно не хватает.       Я увидел лежащих на полу стариков. Еще несколько минут (или часов?) назад они обнимались и плакали, но теперь их тела неподвижно застыли на напольной плитке, конечности неестественно изогнулись — они, видимо, свалились со скамейки, и так и остались лежать, не в состоянии пошевелиться. Двое апостолов подошли к трупам и накрыли их белоснежной тканью, и какая-то женщина в длинных одеждах присела возле них на пол и начала что-то тихо шептать.       — Правда, как жаль, что ты все пропустил, — с досадой проворковала матушка. — Они выбрали свой уход, выбрали отойти вместе, чтобы никогда не расставаться, и я подсказала, как, и мы выбрали, когда. Ну разве не замечательно?       Я не мог отвести глаз от трупов, накрытых полотном. Замечательно? Двойной суицид? Я скосил взгляд на матушку М, но она лишь блаженно улыбалась, сжимая мое плечо крепче.       — Они очистились от греха, — довольно заявила мне она. — Они отошли в иной мир свободными и благородными. Вместе. Любовь творит чудеса, — матушка накрыла грудь ладонью и лучезарно улыбнулась мне. Мне показалось, что лицезрение чужой смерти делало ее не только счастливее, но и моложе — я был готов поклясться, что в уголках ее глаз совсем недавно было больше морщин… Но, с другой стороны, тут везде такое разное освещение.       — Да уж… Любовь, — глухо пробормотал я, на мгновение представив на месте этих старичков себя и Аннабет.       Ну, в какой-то степени умереть рука об руку было бы и правда романтично. Но вот только и я, и она предпочли бы пасть в каком-нибудь бою, сражаясь плечом к плечу, и оттого умереть рядом друг с дружкой, но уж точно не так.       — Так поздно, мой мальчик, — матушка провела тонкими пальцами по моей спине. — Тебе пора ступать обратно в свое гнездышко. К слову, ты купил уже что-нибудь в нашей просветленной лавке?       — Нет, — отчасти солгал я, ведь по сути, портсигар мне был подарен.       — Как купишь, принеси мне на благословение, мой мальчик, — она с наигранной нежностью провела пальцами по моей щеке. — А до тех пор… побрякушки — лишь трата останков динозавров.       — А почему вы не благословите сразу все, что там продается? — решил уточнить я.       — Благословение должно быть направленным, личным, дурачок, — она потянула меня за щеку. — Нет смысла благословлять греховный крест в пустоту, покуда у него нет носителя.       — Спасибо за ликбез, — коротко буркнул я, засовывая руки в карманы. — Мне и правда уже пора.       — Ступай, мой мальчик. Ступай. Я буду ждать тебя… в среду.       — В… Что? — я обернулся, и передо мной захлопнулись двери церкви.       Тупо уставившись в них, я постоял минуты две. Потом, попытавшись здраво оценить обстановку, посмотрел по сторонам, и, не найдя вокруг никого подозрительного кроме себя, зашаркал в сторону автобусной остановки.       Дома я закинулся вечерней таблеткой. Спустя полчаса меня вырвало, и я выпил еще одну. Чтобы не разбудить Малкольма, я спустился в гостиную и лег на диван, укутавшись в плед. Меня трясло так, будто бы я лежал в десятиградусный мороз совсем голый, хотя на улице температура была плюсовая, да и я был дома, в одежде и укрытый.       А может, это просто судороги.       Я все еще чувствовал руки апостола на своих плечах, и нервно растирал кожу в тех местах, искренне пытаясь избавиться от этого ощущения. Потом, вжавшись спиной в диван, я стал расчесывать в кровь запястья, которые зудели, как от аллергии. Из-за трюков с лекарствами меня ужасно тошнило, кружилась голова, и давление, кажется, сильно упало. Поняв, что лежать в темноте и тишине мне стало невыносимо, я пошарил рукой на кофейном столике, и, нащупав пульт, вцепился в него и включил телевизор. Тут же понизил громкость — ребята вечером смотрели тут кино, но сейчас мне нужно лишь тихое бормотание на фон. Телевизор включился, и я попал на канал «магазин на диване» — какая-то женщина в дешевом трикотажном платье яро жестикулировала, рассказывая о прелестях очередной пластмассовой ерунды. Устроившись поудобнее, я подложил под голову еще одну декоративную подушку, свернулся калачиком и натянул плед почти по нос, и постарался расслабиться.       Вдох через нос, медленный выдох через рот. Чтобы больше не чесать запястья, я стиснул в кулаках плед и заставлял себя разглядывать дешевые брюлики в рекламируемом ожерелье.       А там и не заметил, как уснул.

***

      Я сидел вместе с Лейси и Дафной на полу в гостиной. Ночные приключения не прошли бесследно — все утро меня преследовала слабость и озноб, но я соврал, что, возможно, немного простудился, и потому так странно себя чувствую, и родители попросили внимательно посмотреть на свое состояние и если что в понедельник остаться дома. Этого мне хотелось меньше всего, но я был вынужден согласиться.       Сейчас же я пытался помочь сестрам раскрасить большой холст. Раскраска по номерам — казалось бы, что может быть проще, но тут сегменты были такие маленькие и хитроумные, что девочки пыхтели над ней уже неделю точно. К своему неудовольствию я понял, что руки у меня стали трястись на постоянной основе, хотя дрожь и была мелкой, но из-за нее прицелиться и попасть маленькой кисточкой в маленькую точку на холсте было значительно сложнее.       — Мы вчера с Брайаном сходили в торговый центр, — негромко бросила Дафна, окуная кисточку в зеленую краску. — Часа два зависали в книжном.       — Кто такой Брайан? — я постарался звучать заинтересованно. — Лейси, родная, можешь сбегать поменять водичку?       Младшая сестра активно покивала, вскочила на ножки, взяла осторожно стакан с мутной водой и пошлепала в сторону ванной комнаты.       — Мой друг, — ответила Дафна, провожая взглядом Лейси. — Мы с ним вместе ходим на групповую терапию. Его два года насиловал сводный брат, так что рядом с ним я чувствую себя далеко не такой несчастной. Если он умудряется улыбаться, держа в руках какую-то дурацкую книжку из отдела фэнтези, то я и подавно.       Меня слегка передернуло, но я постарался это скрыть за потягиванием.       — Мм… Думаю, у Брайана есть и другие черты, кроме травмы, которые тебе нравятся? — неловко уточнил я.       — Ну, это я имела в виду… оптимизм, наверное, — пробормотала Дафна. — Еще он готов читать любую ересь, которую я предложу. Вчера он угостил меня молочным коктейлем, и подарил вот этот браслетик, — она протянула мне руку, на которой был красивый плетеный браслет-фенечка. — Думаю, он сам его сделал. Но он не признается.       — Кажется, он хороший парень, — я растерянно улыбнулся одним уголком рта.       — Миссис Флаттерс говорит, что то, что я доверяю другу-мальчику — это большой шаг, — деловито покивала Дафна. — Я не то чтобы хочу шарахаться мальчиков всю оставшуюся жизнь из-за… Ну. Ты помнишь.       — Помню, — глухо бросил я и прокашлялся. — Миссис Флаттерс — это твой терапевт?       — Ага, — Дафна закивала и глянула на зашедшую в комнату Лейси. — А твоего терапевта как зовут?       Я задумался на секунду и пожал плечами. Сестра недоверчиво оглядела меня сверху вниз.       — Что это значит?       — Я не помню, как его зовут.       — Может, вам стоит сменить таблетки?       — Нет, просто… — я неопределенно махнул рукой. — Я с ним не здороваюсь. Или говорю типа… «док»… Я не хочу, чтобы у него было… Лицо. Не знаю, как тебе объяснить.       — Терапия не сработает, если ты будешь абстрагироваться от своего врача, — хмуро подметила Дафна.       — Спасибо за экспертное мнение… — пробормотал я, и девочка шлепнула меня по плечу. — Ауч.       — В следующий раз потрудись и посмотри на имя у него на бейджике или на табличке на столе, — фыркнула Дафна. — Тоже мне, умный нашелся.       Я окунул кисть в синюю краску и украдкой взглянул на сестру. Я находился под опекой Бекендорфов уже почти два года, но та девочка в цветных колготках, которую я встретил тем зимним вечером никак не вязалась с этой серьезной юной леди, с каменным лицом рассуждающей о том, что раз ее друг пережил схожую с её собственной травму и способен жить и иногда радоваться, то и она может двигаться дальше. Нет, мотивация, конечно, разная бывает, но… Находить силы в другом человеке — далеко не всегда надежный способ.       Ей скоро будет четырнадцать. Лейси вот-вот исполнится десять лет. Почти два года жизни ускользнули сквозь мои пальцы, и никто из нас не был прежним. Быть может, Кристофер и ранил Лейси своим уходом, но я, постоянно находясь на краю пропасти, явно придавал ее жизни гораздо больше нервного возбуждения.       — Мне вот не выписывали лекарства, — вдруг продолжила Дафна, и я вынырнул из своих мыслей. — Миссис Флаттерс сказала, что это не обязательно в моем случае.       Я приподнял бровь, глядя на нее и ожидая, к чему она подведет этот разговор.       — И такое бывает, да, — после затянувшейся паузы пробормотал я.       — Что если не тянуть, то можно обойтись без лекарств.       Я обреченно вздохнул и подкатил глаза.       — Почему ты тянул, Перси? — наконец спросила у меня Дафна, сев прямо. — Зачем?       Я задумчиво глянул на девочку, видя, что ей искренне интересно. Для нее все было просто — она пережила травму, она пошла на терапию, ей становится постепенно лучше. В моем случае «просто» не бывает никогда.       — Моя травма началась в глубоком детстве, Дафна, — наконец произнес я, полоща кисть в стакане с водой. — Серьезные проблемы начались в двенадцать, и все, что у меня было — отчим, который избивал меня каждый день, и пропавшая без вести мать. А когда тебе почти шестнадцать, и твоя жизнь почти вся была дерьмовая, то заметить сразу, что сил к сопротивлению уже нет бывает довольно сложно. Уж извини.       Дафна молча смотрела на меня где-то минуту, потом неловко опустила глаза, крутя в пальцах кисточку. Окунула ее в желтую краску. Плечи девочки медленно поникли и она вздохнула.       — Прости. Я не хотела тебя расстраивать.       — Ничего страшного, — постарался утешить ее я, кинув взгляд на притихшую Лейси. Та делала вид, что ей этот разговор не интересен, и она полностью сосредоточена на пятне, которое нужно закрасить зелёным. — Просто… Иногда все сложнее, чем кажется. Я рад, что у тебя оказались в трудный момент родители, которым было не плевать на твое состояние. Мне так не повезло, и пришлось засунуть свои жалобы куда подальше. И от этой привычки нельзя избавиться просто… Просто потому что захотелось. Не получится, — я пожал плечами. — Так что дело дошло до лекарств.       Дафна помолчала, снова глядя на меня.       — Ты никогда не рассказывал о жизни до нашего дома.       — Никогда не видел в этом смысла, — я дернул плечом. — Отчасти… Я не хотел быть здесь тем, кем меня сделали они. Проще всего это провернуть было именно промолчав о том, что со мной было. Моя тактика, как видишь, не увенчалась успехом.       Дафна медленно кивнула, обдумывая мои слова, и виновато улыбнулась.       — Прости, — она подсела ближе ко мне и приобняла меня за талию обеими руками, прижалась к моему боку щекой. — Мне жаль, что с тобой это случилось.       Я растерянно посмотрел на сестру, но затем мягко приобнял ее за плечи и чмокнул в макушку.       — Такое случается, — попытался успокоить ее я. — И, как видишь… Я еще тут. Так что все еще может наладиться. И ты все еще с нами. Значит, все будет хорошо.       Дафна крепко-крепко прижалась ко мне, и затем осторожно выскользнула из объятий. Я еще раз промыл кисточку в воде и отложил ее на салфетку.       — Пойду покурю, — бросил я, поднимаясь с пола и потирая затекшие голени.       Проходя по коридору, я ненароком кинул взгляд на дверь в комнату Аннабет. В это время она обычно занималась учебой, и я мог бы вытащить ее на перекур, но…       Но у меня было стойкое ощущение, что я ее подвел. Что я втоптал ее доверие в грязь, что сдался, даже не попытавшись обратиться за помощью к ней. К тому же мы с Малкольмом все еще скрывали ото всех мою странную заварушку с домом просветления матушки М, и не упоминать всю эту чертовщину в разговоре с Аннабет было физически тяжело, будто одно ее присутствие выманивает из меня все самые мерзкие секретики, а ведь она даже не дочь Афродиты, чтобы заговорить меня рассказать ей всю правду.       Но помимо этого мне казалось, что «депрессия», которую мне все приписывают, это просто… Отговорки. Я просто разленился, расслабился, зная, что я в своем доме в полной безопасности, и оттого вдруг решил сильно грустить. Ключевое здесь — решил. Кто решил, того и вина. Мой психотерапевт был против моих формулировок, и мы каждый сеанс в начале проговаривали, что моя болезнь — не моя вина, но он же для того и нужен, чтобы это говорить, разве нет?       С трудом отвернувшись от двери Аннабет, я вышел на крыльцо, схватив по дороге свою куртку с вешалки. Накинул ее на плечи, вытянул портсигар из кармана и быстро прикурил, усаживаясь на перила.       Я чувствовал себя опустошенным. И единственное, что меня немного интересовало — это что же такое должно быть в службу в среду, чтобы мне, по мнению Люка, «понравилось»?

***

      — Вдох!!! — громко крикнул со сцены апостол в маске лисы, отскочив на шаг от книги с писаниями. — Грешник вдруг увидел свет!!! Из-под темной пелены его невежества и горя вдруг просочился маленький лучик надежды — и лезвие отчаянно пылало в его горячей длани, все крепче прижимаясь острием к непослушной толстой коже!       Я подкатил глаза, стараясь делать вид, что несколько не впечатлен этой театральной бравадой Люка. Он скакал по всей сцене, зачитывая какую-то странную историю о маньяке, упивавшемся убийствами, который затем вдруг осознал, что самый страшный зверь, которого надо убрать — это он сам. Апостол скакал по всей сцене, гипертрофированно громко вскрикивал и ахал, топал ногами, закрывал книгу и морщил глаза, будто бы пытается сдержаться от того, чтобы рассказать верующим какой-то страшный секрет. И, на удивление, не смотря на уже привычно окуренное помещение, публика была заметно более оживленной, чем во время выступлений матушки — они то и дело хихикали, перешептывались, отпускали какие-то комментарии и вообще, кажется, хорошо проводили время.       Да и мне, и правда, понравилось. Да, история конечно — мрак полный. И я знал, что греховные реки в этих письменах — это кровь, и что надежда, чаще всего фигурировала лишь во время обсуждения скорейшей кончины страдающего грешника, но в любом случае выступление лиса было по меньшей мере увлекательным.       По окончанию «службы», я думал просто развернуться и уйти, чтобы не привлечь снова внимание этого странного апостола, но моим надеждам было не суждено сбыться. Я и шагу ступить не успел, как уже знакомые широкие ладони схватили меня за плечи и потянули назад, и я только и смог, что раздраженно заворчать.       — Тихо-тихо-тихо, куда мы, — ворковал лис, разворачивая меня к себе лицом. — Ну как тебе мое чтение священных писаний? Разве не мило?       — Ты был смешон, — буркнул я. — Но, наверное, в этом весь шарм.       — Ах! — во весь голос воскликнул Люк, снова хватая меня за плечи. — Матушка, маленький гадёныш считает, что я обаятельный! — парень резко развернул меня на сто восемьдесят градусов и прижал спиной к своей груди, и я с ужасом увидел, что перед нами стоит матушка М. — Можно мы его оставим? Пожалуйста-пожалуйста-пожалуйста! Я буду его выгуливать дважды в день!       — Ах, ты мой лисёночек, — нежно произнесла матушка, протягивая руку куда-то над моей головой. Я растерянно потупил взгляд в пол, чувствуя удушающий аромат ее парфюма. — Ну как же я могу отказать этой невинной мордашке? Только домашние питомцы могут гадить по углам, ты готов к этому?       — Конечно, мамулечка, — снова проворковал лис, и я, поняв, что происходит что-то уж совсем странное, встрепенулся, пытаясь вырваться из его хватки. — Тс-с-с-с-с-с-с-с-с-с…. — прошипел Люк, крепче хватая меня за плечи. — Тиш-ш-ш-ше, мой змеёныш-ш-ш-ш… — парень рассмеялся и обнял меня поперек груди, приподнял над землей, и я испуганно охнул. — Ура! У меня будет свой ручной гадёныш!       — Отпусти меня! — возмутился я. — Матушка?..       — Апостол сделал свой выбор, дитя моё, — женщина лишь скупо улыбнулась мне, и у меня по спине пробежал холодок. — Он взрастит из тебя настоящего мужчину, Джек.       Вот к этому я был не готов. Синдром отмены наложился на мою панику, и все, на что я оказался способен — это в ужасе вцепиться в мускулистые предплечья Люка, пока тот без особого труда утаскивал меня куда-то. Верующие, мимо которых мы проходили, смотрели на меня чуть ли не с завистью, а мне от страха хотелось плакать. Я сто раз проклял свое расстройство пищевого поведения — мне так и не удалось набрать вес до прежних значений после переделки с МакКейси, и теперь я чувствовал себя беспомощным в лапах этого бугая. Я понимал, что не могу даже вздохнуть, и попытался утешиться тем, что в таком случае я и не вдохну больше одурманивающего дыма, но на утешение это походило слабо.       Наконец фигура матушки скрылась за кирпичной кладкой, и я погрузился во тьму.       Мы шли в темноте гораздо дольше, чем в первый раз. Я с ужасом думал о том, что там наверняка не ловит связь, и что я даже не смогу рассказать Малкольму, во что ввязался, и более того — он ведь даже не знает, где именно эта церковь, я даже не оставил на всякий случай адрес, где она находится, а значит он без понятия, где меня в случае чего искать. Желудок неприятно скрутило, и я еще крепче вцепился в сжимающие мой торс руки, то ли надеясь, что они меня наконец выпустят, то ли молясь, чтобы не отпускали никогда.       К сожалению, второе было невозможно — уже через несколько мгновений Люк с силой швырнул меня вперед, и я с грохотом повалился на пол, больно ударившись обо что-то затылком. Щелкнул выключатель, и я увидел, что влетел головой прямиком в ножку кровати.       Вздохнув от испуга, я тут же перевернулся на спину, и, приподнявшись на локтях, отполз чуть дальше от кровати, глядя как Люк, кажется, даже со злостью срывает с себя маску.       — С-стой, — брякнул я, стараясь унять бешеное сердцебиение. — Даже не подходи, блять, ко мне, — пятка соскальзывала с гладкого кафеля — кто вообще делает кафельный пол в спальной комнате? — только тот, кто хочет легко смыть кровь с пола — и я судорожно пытался зацепиться краем подошвы за шов между плитками и оттолкнуться дальше.       — Заткнись, — рявкнул парень, сдирая с плеч мантию и бросая ее на кровать. Затем, преодолев в два шага расстояние между нами, навис надо мной и схватил мое лицо рукой, приподнял ближе к себе, и мне пришлось следом приподняться на руках, чтобы он не оторвал мне голову прямо здесь.       Я судорожно втянул воздух сквозь сомкнутые зубы, но замолчал.       — Не придуривайся, — фыркнул парень, и теперь в его взгляде не было той наигранной весёлости. — Я давно уже понял, кто ты такой, — я задержал дыхание, боясь отвести взгляд с его глаз. — Ты думаешь, я тупой? Думаешь, не понял, что ты шастаешь тут каждый чертов раз, нихуя не интересуясь никакой святошеской ересью? Думаешь, я не понимаю, Джеки-бой?       Я сжал кулаки, пытаясь в панике придумать какое-нибудь оправдание.       — Ты только, сука, и делаешь, что высматриваешь меня на сцене, — процедил Люк, сжав пальцы сильнее. — Что бы там тебе не наговорил Мастер, знай, что он тот еще пиздабол, Джеки. Да, да, не удивляйся, я уже понял, что он подослал тебя приглядывать за мной.       Я медленно выдохнул вслушиваясь в его речь.       Обознался?       Он обознался?       Я заставил себя перестать паниковать и внимательно слушать все, что он говорит.       — Да, да, не нужно так смотреть на меня, будто ты щенок побитый. Конечно, мне немного льстит, что Мастер боится, что я сорву его революционные планы, но и подсылать тупого оболтуса вроде тебя с его стороны было ужасно глупо. Конечно же я тебя сразу заметил, придурок. Так что слушай сюда, змеёныш, — он тряхнул мою голову, и я чуть не потерял равновесие. — Ты будешь, блять, возле меня, усёк? Пасть свою держишь закрытой, Мастеру рассказываешь только то, что я тебе скажу, понял? И если он узнает, что я тебя раскрыл, то я тебе башку откручу, идиот. Если ему так нравится следить за мной — без проблем, вот только ты ему расскажешь только то, что я тебе разрешу. Ты меня услышал?       — Да.       — Не «да»-кай мне тут! — он дернул меня за нос. — Будешь много пиздеть, я от тебя и мокрого места не оставлю, — не встретив с моей стороны сопротивления, Люк отпустил мой подбородок и прищурился. — Теперь мы тут с тобой работаем заодно, усёк? — я кивнул. — Сколько бы бабла он тебе не отстегивал за твой блестящий шпионаж, я накину еще пару сотен сверху. Пойдет? — я послушно кивнул, и парень хмыкнул. — Что-то ты какой-то больно податливый. Крысёныш, или…       — Только у меня есть одно условие, — тут же заговорил я, и Люк ухмыльнулся.       — Начинается, — фыркнул парень, но, кажется, моё «сопротивление» его успокоило, а не взбесило.       — Если… Если Мастер прознает, что я… Ссу ему в уши, с твоей легкой руки, то… Я хочу, чтобы ты защитил меня.       Улыбка исчезла с лица Люка. Он внимательно рассматривал меня, чуть наклонив голову на бок, и только коротко кивнул.       — Справедливо, — спустя пару минут молчания все-таки сказал он. — Все равно, что ты возвращаешь мне ответственность за то, что ты ему скажешь. Это всё?       — Это всё.       — Чем же он тебя так обидел, если твоя верность не стоит ни гроша?       — А разве он заслуживал моей «милости»? — хмыкнул я, опускаясь обратно на локти.       — Ну зачем-то ты присоединился к отступникам, — припечатал Люк, скрестив руки на груди.       Я выдержал его взгляд пару секунд и устало ухмыльнулся.       — Безысходность? Отчаяние? Мало ли причин у приличного человека, вроде меня.       Люк наконец снова усмехнулся, но уже совсем не по-лисьему — эта улыбка была какой-то понимающей и даже немного грустной.       — Добро пожаловать в клуб, — вздохнул Люк, протягивая мне ладонь. Я ухватился за его запястье, и парень одним махом поднял меня на ноги, придерживая второй рукой за локоть. — На том и договорились, — он прокрутил левое запястье, и вдруг между указательным и средним пальцем возникла купюра, которую он тут же затолкал в мой нагрудный карман. — Аванс.       Я убрал его руки от себя и недовольно пощупал затылок. К счастью в этот раз я разбил голову не до крови, а только немного ударился.       — И… Что теперь? — неуверенно спросил я.       — Мы с тобой теперь… Работаем в паре, — задумчиво протянул Люк. — Я как бы должен обучить тебя всяким ритуалам, но это все бредятина этой ведьмы. Там учить-то нечего. Правда, грядет праздник грехопадения, вот там придется немного попотеть, но материала предостаточно.       — И что… у меня тоже будет такая дурацкая маска? — я кивнул на лисью морду.       — Эй, — Люк дернул меня за ухо. — Никакая не дурацкая. Хотя, твоя — определенно будет.       — И я буду тоже лисом?       — Иди на хуй, лис уже моё покровительствующее животное, — фыркнул Люк и наклонил голову на бок, всматриваясь в мое лицо. — Мы сделаем тебе маску змеи.       — Змеи?       — Ага. Ты тот еще скользкий тип.       — Мне казалось, мы пришли к компромиссу?       — Это не отменяет твоих личностных качеств, — Люк скрестил руки на груди. — В любом случае, до этого еще… Хотя, можно и в этом цикле тебе маску выклянчить. Тогда эм-ка будет меньше тебе мозг клевать. Или, наоборот, больше… — парень постучал пальцем по подбородку. — Ладно, садись, — он указал на кровать и уселся на нее первым. — Что ты уже успел выведать, выкладывай.       Я сглотнул и присел на край кровати. Думай, Джексон, думай.       — Ну… очевидно, ничего стоящего, если ты все еще сидишь, и у тебя голова на месте.       — И то правда, — задумчиво кивнул Люк. — Ладно, слушай сюда. Я исправно курирую лабораторию на седьмом уровне, так? — с нажимом спросил парень.       — В точности так.       — Ага. Ты знаешь это, потому что мастерски втерся мне в доверие, и теперь работаешь моим ассистентом. Помнишь это, да?       — Это был торжественный момент, — серьезно кивнул я.       — Не дерзить. Вот, — Люк чуть прищурился. — Ты же не брал у этой старой уродины никаких благословений или типа того?       — Нет, конечно нет, — честно ответил я, и парень довольно кивнул.       — Значит, серое вещество в твоем черепке еще осталось, — Люк сглотнул, на мгновение задумавшись. — Мы стараемся не принимать участие в ее безумных обрядах, либо минимизируем вовлечение в них. Мы не трогаем артефакты и лишний раз не говорим с другими апостолами, понял?       — Понял.       — Как ты знаешь, я тут вообще не при делах, — парень покрутил в руках маску. — Мастер послал меня сюда, потому что решил, что эта блядь наживается за его счет. Что, к слову, правда, между нами говоря, тут такой оборот «Полуночной блажи»… — увидев на моем лице смятение, Люк цокнул языком. — Здесь так зовут «Поцелуй Луны», ну же, Джек, врубайся.       — Я… Ладно, — фыркнул я. — Я никогда не пробовал.       — Норм тема, — Люк быстро глянул на меня и усмехнулся. — Ты же наплел про зависимость этой старой карге, правда? Ты не в употреблении же?       Я неуверенно повел плечом.       — Я… Принимаю лекарства, которые могут изменить мое сознание. Так что…       Люк с насмешкой взглянул мне в лицо.       — Ты у нас маленький грустный депрессивный мальчишка?       — Очень смешно.       — Уморительно.       Я поморщился и, накрыв лицо Люка ладонью, отодвинул его от себя.       — Только я могу говорить про свою депрессию, что это пустяк, понял?       — Ладно, ладно, — засмеялся парень и я в последний момент убрал руку, прежде чем он клацнул зубами. — Ты, что ли, новенький? Все наши знают про "Поцелуй Луны".       — Ты был моим «тестовым», — буркнул я.       — И ты его успешно провалил, — засмеялся Люк. — Это все моё обаяние. Ладно, малёк, — парень наклонился к прикроватной тумбе и вытянул оттуда оранжевую банку — в такой же у меня дома хранились лекарства. Высыпал на ладонь парочку таблеток — как оказалось, они были сделаны в форме пятиконечных пухлых белых звездочек с мелкими темно-синими вкраплениями. — Ребята фигачат его с благословения Гипноса. Мощная вещь, стабилизирует, настроение хорошее, спать не хочется сутками, продуктивность бешеная. Тебе, кстати, пригодится, — он закрыл баночку и кинул ее мне, и я рефлекторно ее поймал. — Ведь ты должен появляться у меня по крайней мере каждые два дня, чтобы сука-по-имени-Эм ничего не заподозрила.       — Каждые два дня?! — воскликнул я. — Я не могу так… часто.       — Теперь можешь, — он кивнул на банку в моих руках. — Ну, если не хочешь, можешь пить кофе, — с насмешкой протянул он. — Ибо, полагаю, днем ты здесь тусоваться не захочешь. С другой стороны, какие дела могут быть у безработного наркомана в ремиссии? — он подмигнул мне, и я дернул плечом.       — Без них разберусь, — я отдал банку обратно Люку, и тот, театрально вздохнув, убрал ее в тумбочку.       — Дело твое, — бросил парень и развалился на кровати, закидывая руки за голову. — Тут, вообще, довольно уютно, не находишь?       Я только растерянно пожал плечами и вытянул телефон из кармана. Не включается.       — Ой-ой, побрякушки тут не работают, — протянул Люк и ухмыльнулся. — Из соображений безопасности. Вдруг ты захочешь сфоткать что-нибудь… Эдакое.       — Я хочу домой, — буркнул я. — Выведи меня отсюда.       — Домой? — Люк хихикнул, разглядывая меня. — У маленькой бродяжки есть дом?       — Представь себе.       — Ага, ага, — издевательски протянул парень. — Холостяцкая халупа. Ладно, — кряхтя, апостол поднялся с кровати и дернул меня за отворот пиджака. — Пойдем. Тебе больше не обязательно ходить через общий вход, — сказав это, он вытянул из кармана брюк какой-то амулет на шнурке и накинул его мне на шею, заправил его за воротник. Холодный кристаллик неуютно кольнул грудь — почему он такой холодный, если был в кармане? Подняв взгляд на грудь Люка, я увидел, что у него на цепочке висит точно такой же. — В следующий раз просто постучи в третье от входа окно, и я покажу тебе, как проходить другим путем. Услышал?       — Услышал… — буркнул я.       — Теперь вали, — он добродушно улыбнулся, и, подняв меня рывком с кровати, проводил к двери и вытолкнул наружу.       Неловко переступив с ноги на ногу, я понял, что нахожусь на улице. Солнце уже село, и я в панике схватился за телефон, посмотреть время — уже одиннадцатый час. Ладно хоть пока что этого дня… Помотав головой, я обернулся, и увидел за своей спиной только гладкую стену, и от удивления попятился.       Ладно.       По крайней мере в тот раз там точно не было прохода.       Домой я вернулся в полдвенадцатого. Благо, мне хватило ума написать родителям смс, что я «просто задержался у друга» и «уже лечу домой», так что никто по возвращению мне не стал читать ненужные нотации. Только Малкольм сверлил меня выпытывающим взглядом, и, естественно, стоило мне оказаться в нашей комнате, как он закрыл дверь и запрыгнул на свой письменный стол, моментально требуя от меня отчета о проделанной работе. Я медленно размышлял над тем, что можно сказать, а что не стоит. Можно признать то, что они связаны с греческим миром — подобные теории у нас были давно, но подтверждений этому особо не было. Но вот Люк, апостольство и… «Поцелуй Луны» явно пока были под запретом.       Особенно Люк.       — Я… Кое-что узнал, — наконец заговорил я, и брат тут же оживился. — К сожалению, тебе эта новость не понравится, но у меня есть… Догадка, что они используют что-то вроде лабиринта Дедала, чтобы иметь доступ к неограниченному количеству комнат.       — Боги Олимпа… Так и знал, что… черт, — пробормотал Малкольм. — Почему ты так думаешь?       — Я увидел, как один из апостолов открыл проход прямо в стене, и скрылся в нем, — соврал я. — А затем этот же апостол вынырнул уже совсем из другой части зала.       Малкольм пораженно покачал головой, глядя на меня во все глаза.       — Это просто отвратительная новость. Такими темпами мы можем никогда не докопаться до сути, — парень постучал пальцами по губам. — Нужно что-то придумать… А как он открывал проход, просто так, взмахом руки?       — Вот к этому я и веду, — кивнул я. — Я увидел у него странный амулет на шее. Мне кажется, что он может быть как-то с этим связан.       — Не факт, — хмыкнул Малли.       — Ну, слушай, мне остается только проверить.       — Каким образом?       — Я думал украсть один и попробовать.       — Ох, только не смей, — покачал головой брат. — Даже не думай у них ничего красть. В нашем мире, знаешь ли, толковые проклятья вполне имеют вес, Перси.       — Ну а что ты тогда предлагаешь? — я устало развел руками, изображая раздражение. Ему знать о том, что у меня амулет уже есть, вовсе не обязательно.       — Понаблюдай еще, — немного подумав, приказал Малли. — Если амулет действительно каким-то образом фигурирует в их перемещениях, то ты заметишь закономерность в движениях этих… апостолов. Вам правда приходится называть чуваков в деревянных масках апостолами?       — На полном серьезе.       — Я бы уржался, наверное.       — Ведь ты известный хохотун, да, — скептически хмыкнул я и скрестил руки на груди. — Мне уже пора спать, Мал, я если еще немного с тобой потусую, то точно вырублюсь на месте.       Малкольм с сочувствием осмотрел меня с ног до головы.       — Наверное, тяжело стало с таблетками все это проворачивать?       — Ну, уж точно не проще, — я пожал плечами, усаживаясь на кровать и стягивая с себя рубашку. Вот уж правда, чья же это была инициатива?       — Может… я помогу? — осторожно предложил Малкольм, и, увидев мое выражение лица, тут же начал оправдываться. — Я не хочу просто сидеть и смотреть, как ты загоняешь себя вусмерть в этой чертовой… секте. Раньше ты ездил только по выходным, теперь еще в будний зачем-то свалил…       — И теперь я буду чаще туда наведываться, — кивнул я, и, прежде чем брат мог возразить, продолжил. — Меня приглашают на службы, матушка М меня уже запомнила и ждет, что я появлюсь. Она начинает все больше терять бдительность, и у нас не так много времени. Меня в любой момент может что-то выдать — я, к твоему сведению, не профессиональный разведчик или шпион, или называй как хочешь.       — Может, к черту это все? — вдруг струсил Малкольм, прикусывая нижнюю губу. — Я не могу смотреть на тебя без слез, Перси… Эти таблетки, твое состояние, и ко всему этому заварушка в секте? Кому мы там вообще можем помочь, если они все, как ты говоришь, глубоко одурманены?       — Уже сдаёшься?       — Я не хочу, просто… — подросток вздохнул и опустил руки. — Я боюсь за тебя. Я не хочу тебя потерять.       — Я тебя услышал.       — Перси…       — Если я пойму, что это превыше моих сил, то я бросаю это всё, — солгал я.       — Точно?       — Да.       — Как скажешь, Перси, — Малкольм тяжело вздохнув, потерев плечо. — Ну так… Спать?       — Спать, — согласился я, и, хлопнув его по плечу, стал переодеваться в пижаму.

***

      Уже в пятницу я снова приперся в Лейк Саксесс, чтобы снова увидеться с Люком. Два дня меня разъедало любопытство — что он может мне показать? Насколько далеко я могу проникнуть внутрь этой запутанной сети взаимосвязанных, но все-таки разрозненных группировок отступников? С точки зрения полукровок все было четко и просто, прям как в иерархии богов — полубогов, однако тут, среди «свободных» потомков богов, отношения явно были гораздо более туманными и неравнозначными.       Отсчитав три окна, я трижды постучал прямо по стеклу и отошел на пару шагов назад. Несколько мгновений ничего не происходило, и я уже думал постучаться снова, когда на стене загорелся маленький треугольничек, совпадавший с символом на моем амулете. Немного подумав, я снял амулет с шеи и прислонил его к стене. Неспешно шурша друг о друга кирпичи разъехались в стороны, открывая моему взору ту самую комнату, в которой я оказался вчера, и ее самодовольного хозяина, стоящего прямо на пороге.       — Добро пожаловать, Джеки-бой, — он почти приветливо улыбнулся и накинул амулет себе на шею. Я, повторив его движение, прошел по коридору и, обойдя Люка, зашел в комнату, и стена за мной сомкнулась, будто никогда и не разъезжалась.       — Старая мегера знает, когда кто-то пользуется дедаловскими безделушками, — Люк дернул меня за амулет. — И знает, кто этот самый кто-то. Так что если хочется улизнуть по-тихому, то лучше это сделать ножками, — он поиграл бровями, и, потянувшись, пошел к кровати.       — А как мне попасть куда-то с помощью… этого? — я снова дотронулся пальцами до амулета.       — Тебе нужно четко представить в голове место в церкви, в которое ты хочешь попасть. И, в зависимости от настроения этого абортыша Лабиринта, он либо приведет тебя прямо в это помещение, либо куда-то рядом, а там уже дойдешь. Два места ты уже знаешь и можешь представить — моя комната и главный зал. Большего тебе пока знать и не надо.       — Вот уж спасибо… — хмыкнул я, скрестив руки на груди.       — Кстати, сегодня будет твое первое чтение в качестве… рекрута, — усмехнулся Люк и вручил мне апостольскую мантию. — Побудешь в моей маске. Ничего страшного.       — Не рановато?.. — задумчиво переспросил я, сжав в пальцах ткань.       — Что? Я думал, что ты уже умеешь читать, — невозмутимо бросил Люк, выхватывая мантию и примеряя ее мне на плечи. — Ну прям Гарри Поттер в поддержанной форме. Нет, так не годится. Ладно, на сегодня пойдет, но я достану тебе новую, когда придет время.       Далее парень всучил мне толстый том страшных сказок, переписанных на сектантский слог, надвинул мне на лицо свою лисью маску и похлопал меня по плечам. Сквозь дырки обзор был довольно ограничен, собственное дыхание слишком громко шипело у меня в ушах, да и в целом дышать почти сразу стало тяжело.       — Не трусь, — подбодрил меня Люк, и, подтолкнув в спину, повел прочь из комнаты.       Да уж, с чем-то мне, видимо, по началу придется смириться.       Вместо того, чтобы уйти обратно в комнату, или остаться стоять рядом со мной на окуренной сцене, Люк проскользнул меж рядами верующих и уселся на свободное кресло, глядя на меня с таким удовольствием, будто его семилетний сын впервые присел на колено к Санта-Клаусу и пытается выговорить выученный стишок.       Кое-как собравшись с мыслями, я начал читать. Я старался сохранять голос безэмоциональным, но постоянно прерывал чтение и, стараясь сохранять лисий имидж, отпускал едкие комментарии, выхватывая у ничего не подозревающей «аудитории» редкие смешки. Мне досталась история о женщине, вытравившей из себя нежелательного зародыша, а затем убившей уже двухлетнего сына, рассудив, что так будет справедливо, и как она затем пошла скитаться по всему миру, пытаясь искупить свой страшный грех.       Я искренне надеялся, что все эти истории — чистой воды фантазии больного рассудка. Но, пожалуй, жизнь порою выдумывает такие бредни, что никто никогда такое и не сочинит.       Отчитав эту историю за сорок минут, я не стал прощаться с публикой, а, громко захлопнув книгу, скользнул за кулисы. Мантия была слишком длинной и запутывалась в моих коленях, но я каким-то чудом умудрился не упасть в грязь лицом, и, подойдя к стене глубоко вздохнул. Представив в деталях спальню Люка, я снял с шеи амулет и вслепую приложил к стене, и, на мое удивление, кирпичная кладка поддалась, и я скользнул в коридор, переступил через порог уже знакомой комнаты.       Пока парня все еще не было, я стянул с лица маску, кинул ее и книгу «со сказками» на кресло, а сам устало развалился на его кровати, закидывая ноги на изножье, чтобы не пачкать постельное белье обувью. Стянув с тумбочки какую-то сектантскую литературу, принялся скользить взглядом по строчкам, лишь бы занять чем-то встревоженно блуждающий взгляд.       Через минут пять матрас справа от меня прогнулся — я так погрузился в чтение, что не заметил, когда Люк вернулся. Я сложил книгу себе на грудь и повернул голову в его сторону. Парень лежал на боку, подперев голову рукой, упершись в кровать локтем и с усмешкой глядя на мое лицо.       — Что? — устало хмыкнув спросил я.       — Выглядишь паршиво.       — Твоя заслуга, — я пожал плечами. Я надеялся прийти домой до восьми вечера — тогда вместо второй дозы утреннего лекарства я мог вернуться к первоначальному курсу, и все было бы в порядке.       — М-м-м… — протянул Люк, не впечатленный претензией.       Затем, ничего больше не говоря, он кинул в меня свернутый в рулон плед, а сам схватил с тумбы какую-то книгу, устраиваясь в кровати поудобнее.       — Че? — тупо буркнул я, осторожно держа в руках рулон.       — Господь всемогущий, — пробормотал Люк, и, забрав плед, расправил его и укрыл меня. — Отдыхай, — снова усевшись на кровати, он раскрыл книгу и прокашлялся. — Откровение семнадцатое, часть пятая.       — Ты… — слова даже застряли у меня в горле, когда я приподнялся на локтях. — Ты правда думаешь, что я стану спать в твоем присутствии?       Люк приподнял бровь, пригвоздив меня к месту своими тупыми голубыми глазами.       — Мы пришли в среду к соглашению, разве нет?       — Это не отменяет твоих личностных качеств, — вернул ему его же слова я, и тут же понял, что зря — по лицу парня тут же растеклась самодовольная ухмылочка.       — Расслабься. Я буду читать тебе сектантские сказки, и ты подремлешь пару часов. Старой суке только и надо, чтобы мы делали вид, что занимаемся просвещением, тебе не обязательно бодрствовать при этом.       — Разве у нас нет… Других дел? — я неловко поежился. Это было неправильно. Я должен был заниматься шпионажем, я должен был разведывать обстановку, в конце концов у меня была домашка, которую нужно было бы сделать, дом, полный братьев и сестер, которым я нужен, Аннабет, да и вообще, я мог бы съездить к матери и помочь с Эстель — все что угодно кроме сна в самом сердце шизоидной церкви, у ног человека, который буквально пару дней назад был готов оторвать мне голову, при этом приняв меня за кого-то другого…       Тяжелая ладонь Люка легла мне на грудь и толкнула назад, вдавила в матрас, и я растерянно смотрел на него.       — Ага. Куча-куча дел, я вижу, — он насмешливо приподнял бровь. — Нет, у нас других дел нет, парень. Ты будешь лежать и спать, — в его руке вдруг оказался бутылек таблеток — моих, вечерних таблеток, — и знакомая белая пастилка уже спустя секунду лежала у меня на языке. — А я буду читать тебе сказку на ночь.       Я пытался пережить шок, разглядывая невозмутимое выражение лица Люка. Когда он уже успел выудить лекарства из моего кармана? Я взял их с собой, чтобы выпить дозу по дороге домой, и сразу лечь спать, но теперь таблетка уже лежала на моем языке. Я мог бы ее выплюнуть вместе с выработавшейся слюной, чтобы точно не проглотить никаких активных веществ, остаться бодрым, подняться с кровати и под каким-нибудь предлогом выйти из комнаты.       Да. Да, именно так я и поступлю. Я должен — должен Малкольму, должен Кристоферу, должен семье, я обещал не впутываться в лишние неприятности, я должен лишь расследовать деятельность этой странной секты. К тому же, вдруг я усну, и этот Люк что-то со мной сделает? Он ведь по началу тоже казался якобы дружелюбненьким. Мне нельзя ему доверять, даже если мы договорились о сотрудничестве, я должен держать ухо востро и не останавливаться.       Проведя шершавой таблеткой по нёбу, я сглотнул.       Сложил руки на груди, поверх пледа.       Плевать.       Я так устал.       Будь что будет.       Сонно ухмыльнувшись Люку, и, пожелав ему мысленно удачи во всем, что он решит со мной провернуть, пока я буду в отключке, я закрыл глаза и почти мгновенно погрузился в беспамятство.

***

      Ни-че-го.       Я ехал в десять вечера домой, неловко обняв себя за бока, и задумчиво разглядывал проплывающие мимо здания.       Он ничего со мной не сделал. Он просто позволил мне проспать пару-тройку часов, пока лекарство было в самой активной фазе, потом разбудил меня, постучав по ладони пальцами. Он улыбался так же понимающе, как когда я говорил про безысходность и отчаяние. Сказал, что рад бы оставить меня спать и дальше, но мой «вымышленный дом» с «вымышленными делами», наверное, все-таки ждут меня где-то за пределами церкви. Может, он ожидал, что я отмахнусь и останусь, но я все же согласился с ним, и, приведя себя в какой-никакой презентабельный вид, отправился домой, взяв у него почитать очередную книгу, и получив приглашение прийти в воскресенье.       Я неловко опустил глаза на дорожные знаки, напоминая себе, что они значат.       Мне впервые не снились кошмары. Комната Люка, казалось, была отрезана от всего мира — я ни разу не услышал ни галдежа верующих, никаких передвижений за стенкой, только его размеренное дыхание и монотонный голос, зачитывающий мне абсолютно ужасные истории из сборника «откровений».       Я ни о чем не жалел. И от этого я чувствовал себя просто омерзительным.       Нет бы заняться делом, разузнать, что за лаборатория на седьмом уровне, чем они занимаются, где производится «Поцелуй Луны», что я, в конце концов, должен рассказывать «Мастеру», кто такой этот сраный «Мастер». И вообще…       Я глубоко вздохнул.       Ладно.       Я дал слабину один раз — всего один! — и уже почти сожрал себя с потрохами. Это не дело. Нужно просто успокоиться и взять себя в руки. Один раз не страшно. Я просто действительно устал, неделя учебная была просто адовая, учителя содрали с меня семь шкур, пока я досдавал им пропущенные в прошлом семестре работы, параллельно требуя сдачу уже свежих проектов, и…       Да. Один раз не страшно.       Дома я столкнулся с Аннабет прямо в коридоре. Она скептически осмотрела меня с ног до головы, останавливаясь взглядом на лице и волосах. Я пару секунд не понимал, почему, когда вспомнил, что у меня в глазах цветные контактные линзы, а волосы из-за геля и сна вряд ли выглядели естественно.       — Эм… Тематическая встреча, — буркнул я, запахнув пальто потуже. Господи, на мне же еще и кожаные брюки.       — Ага… — протянула девушка, с подозрением глянув на мои руки. — Понятно… И что за тема?       — Готический пост-модерн, — брякнул я, и, вздохнув, обошел ее и быстро побежал по лестнице.       — Перси!       — Потом! — отмахнулся я, и уже через пару мгновений был в комнате.       Я вдруг страшно разозлился на себя. Сорвал с плеч пальто, чудом не вырвал пуговицы, пока снимал рубашку, стянул брюки, проклиная себя и весь мир, и, накинув на себя футболку и мягкие штаны, ускользнул в душ, надеясь вымыть с кожи навязчивый запах ладана.       Черт бы побрал этого Люка. Всю эту церковь. Да кто он вообще такой, этот Люк? Что он о себе возомнил? Что, думает, если я якобы не сдам его «Мастеру», то мы с ним сразу прям лучшие друзья? Да черта с два. Да пошел он на хуй с такой логикой.       У меня нет ни единой, ни единой причины ему верить. Он — маленькая, лживая тварь, пробравшаяся в мою жизнь. Он — отступник, один из тех, кто раз за разом вредит моей девушке, моим друзьям, моей семье, подрывает всю их деятельность.       Он может обмануть меня в любой момент, подставить под удар, и я этого даже не замечу.       К слову, что значит, что «Поцелуй Луны» производится с благословения Гипноса? Оборот речи? Или Гипнос на самом деле встал на сторону отступников? Что-то это кажется мне маловероятным.       Я выдавил на голову двойную порцию шампуня, и начал с силой вмассировать его в свой скальп, раздраженно морщась. Глаза пощипывало от долгого ношения линз — благо, перед душем я снял их, промыл раствором и убрал в контейнер, но противное чувство в глазах никуда не делось. Сделал воду горячее, стараясь прогнать мысль о том, насколько комфортно мне было там спать, насколько моя сраная совесть заткнулась, пока я лежал под тем пледом, что все мои тревоги исчезли, будто кто-то перевернул страницу. Я напомнил себе, что проблемы так не решаются, что их таким образом вообще станет больше.       Я злился, злился, злился, пока не понял, что злюсь. Что я чувствую эту злость в себе.       Я даже убрал руки от головы и удивленно уставился на настенную плитку, пытаясь понять, когда это я, блять, вдруг решил вновь чувствовать чувства. Я не знал, что настораживает меня больше — повод, или сам факт возвращения ко мне эмоций, или то, что ко мне решил вернуться именно гнев. Впрочем, наверное, для меня это было естественным — я тот еще злюка, так что конечно ко мне первым пришел на огонек именно гнев. Но…       Тряхнув головой, я вновь встал под струи воды и смыл с головы мыло, стараясь избавиться от любых мыслей, витающих в сознании.       В комнате я выпил еще одну «сонную» таблетку и улегся в кровать.

***

      Да, один единственный раз.       Конечно.       Люк с завидным упорством через раз укладывал меня после проведения службы в кровать, заставляя выпить таблетку и немного отдохнуть.       И каждый, сука, раз, у меня не находилось сил к сопротивлению, и чем дольше длился учебный год, тем меньше желания сопротивляться у меня было.       У Тесея были выпускные экзамены в этом году — он бесконечно нервничал, стараясь поддерживать свою успеваемость и вместе с ней высокие спортивные результаты. И это несмотря на то, что ему уже пришло несколько дельных предложений от колледжей штата, но нет, он же неугомонный, настоящий сын Ники, так что по итогу страдали мы с Малкольмом, как Главные Репетиторы этого оболтуса. К тому же мне нужно было как-то справляться с собственной домашкой, закрыть часы пропущенных факультативов в прошлом году, чтобы нагнать в целом учебную нагрузку, и у меня, казалось, скоро голова взорвется от количества информации.       И это не упоминая, что у меня в голове уже скопилась неплохая коллекция сектантских историй, и я использую всю свою концентрацию, чтобы не дай бог в сочинении не ляпнуть чего-нибудь из них в качестве «аргумента», и, честно говоря, этой самой концентрации у меня осталось совсем немного.       Я продолжал баловаться с таблетками — в одни дни лишая себя «сонной» таблетки напрочь, в другие — выпивая «бодрую» и две «сонных». На приемах у психотерапевта я старался держать руки преимущественно под столом, чтобы он не видел, как они трясутся, но по крайней мере время приема у него было крайне удачным — моя утренняя доза все еще действовала как надо, и признаки накопленного злоупотребления почти не проглядывались.       И, через день, как и наказал Люк, я приезжал в Лейк Саксесс, чтобы обучиться чему-то новенькому.       И в эту субботу он наконец-то решил показать мне лабораторию на седьмом уровне.       Он сообщил об этом сразу же, как я переступил порог его комнаты после службы — кинул в меня белый халат, который тут же приказал надеть, и начал бегло рассказывать мне правила безопасности — руками не трогать, ни экспонаты, ни кнопки, персонал не отвлекать, от него далеко не уходить — в общем, все самое очевидное, но, видимо, он счел, что проговорить это было необходимо.       — Не доверяешь мне? — с усмешкой спросил я, глянув на него, но Люк в ответ лишь приподнял бровь.       Он приложил свой амулет к стене, но вместо лаборатории нам открылся проход к лестнице. Люк поманил меня за собой, и мы прошли в коридор и начали в полумраке спускаться по, как казалось, какой-то бесконечной лестнице без пролётов. Я держался за стену справа от себя — мне не очень-то хотелось оступиться и полететь кубарем в неизвестность. Люк также поглядывал через плечо, проверяя, как я справляюсь с этой невероятной задачей.       Наконец, пройдя, как мне кажется, метров семьсот, парень остановился на одной из ступенек и вдавил амулет в седьмой кирпич, если считать от пола — я запомнил это просто так, на всякий случай. Ступеньки вдруг схлопнулись, создав плоскую площадку, и я шлепнулся на пол, когда они ускользнули из-под моих ног. Люк только усмехнулся и протянул мне руку, помог подняться с пола, и открыл появившуюся в стене дверь.       Мы оказались в ярко освещенном помещении, отдаленно напоминавшее странную смесь стереотипной лаборатории и моего школьного класса для практических работ по химии. Туда-сюда сновали люди в белых халатах, временами испачканных чем-то странным, кто-то разговаривал возле кулера с водой, но Люк, не глядя ни на кого и не здороваясь ни с кем, повел меня вглубь помещения, направляясь к огромной металлической двери.       Возле двери на стене висел черный дисплей — и, вместо того, чтобы снова воспользоваться амулетом, Люк приложил к нему свою ладонь.       — Некоторые проходы здесь требуют иного уровня доступа, — объяснил Люк. — Здесь работают и люди, и полукровки, и всякий прочий блуд, так что легче подогнать всех под современные системы, чем морочиться с какими-нибудь заговорами Гекаты.       Я тупо кивнул, пытаясь сделать вид, что понимаю, о чем он, и проследовал за ним в новое помещение.       Прозрачные пластиковые кубы стояли по всему периметру комнаты.       В них, гонимые скукой и бездельем, расхаживали кругами самые настоящие монстры. С первого же взгляда я понял, что это были именно те, что селекционеры отступников выводили искусственно, но эти были… Странными. Звери пошатывались, бродя в своих клетках, некоторые их конечности были искривлены, на телах некоторых были непонятные язвы и проплешины в шерсти. У громадного двуногого быка, усевшегося в углу клетки, была одна большая пустая глазница, из которой то и дело выглядывала маленькая зелёная змейка.       — Думаю, ты уже видел лаборатории для разведения вспомогательного скота, — заговорил Люк. — Селекция монстров — непростое дело, требующее тысяч часов практики и неумолимого энтузиазма. Лишь спустя десять лет наши ученые смогли добиться того, чтобы монстры выживали во внешней среде и имели наиболее выгодные качества своих доноров, — он скрестил руки на груди, повернувшись ко мне лицом. — Но не все эксперименты могут быть удачными. Мастер сливает сюда весь шлак, отходы генной инженерии, для утилизации, — он кивнул на клетки. — Сначала ребята проводят сбор данных, чтобы понять, что придурки из другой лаборатории провернули через жопу, а затем наша с тобой подружка использует их в качестве запугивания толпы, и утилизирует. Далее — сбор ихора и синтез сыворотки.       — Сыворотки? — тупо ляпнул я.       — Джек, врубайся, — Люк пощелкал пальцами у меня перед носом. — Да, сыворотки. Или тебе еще не успели об этом рассказать?       Я неловко улыбнулся и почесал затылок.       — Я сидел на… нейролептиках, Люк, — пробормотал я, сочиняя на ходу. — Я не очень хорошо запоминал тогда информацию, ну, пока не сменил лекарство.       — Ясно, — парень подкатил глаза. — Мастер присылает шпиона, а мне его еще придется образовывать. Ладно, похуй. В общем, полубоги — дети богов и людей, — это, конечно, охуенно, и все в таком роде, но если мы хотим сохранить какое-никакое влияние, при этом минимизировать необходимость в поставляемых этими златокровыми придурками ресурсами, нам нужно найти способ делать своих полубогов.       Своих… что?       Своих полубогов?       Я поднял взгляд на Люка и приподнял бровь.       — Ихор, который мы собираем с неудавшихся экспериментов, идет на синтез сыворотки. Полоумные дегенераты, — он ткнул пальцем в потолок, имея в виду, очевидно, прихожан матушки М, — надеясь, что обретут покой и прощение всех грехов и все в том же духе, вызываются волонтерами на тестирование… божьего благословения.       — Господь всемогущий, — буркнул я, глядя на Люка во все глаза. — Хоть… Кто-то выживает?       — Пока нет, — холодно ответил Люк. — Нескольких подопытных мы держим стабильными, но ихор так и отторгается их организмом, так что их гибель — лишь вопрос времени.       Я горько усмехнулся, слушая его речь.       — И… Разве это… не бесчеловечно?       — Это их выбор, — Люк пожал плечами. — Они предупреждены о том, что это может быть смертельно опасно, и что «приблизиться к богу», а в нашем случае к богам, может далеко не каждый, но человеческая жадность до власти не слышит аргументов.       — Вы все равно обманываете их, — я покачал головой.       — Разве? Мы лишь предлагаем им способ утолить их голод, — Люк пожал плечами. — Когда у наших ученых найдется способ синтезировать полукровок без участия божков, то тогда мы возымеем действительно реальный вес. Но до тех пор отступники, по большей части, лишь кучка взбунтовавшихся детей — одни других краше, в общем.       Я фыркнул, и Люк приложил палец к моим губам.       — Ни слова Мастеру. Он думает, что он призрак мести, фантазирует, что поставит своего папочку и всех остальных божков на колени уже послезавтра, даже если сыворотка все еще не работает. Правда, в отличии от его предшественников, он все же умеет здраво оценивать свои возможности и ресурсы — к его чести. Поэтому лаборатории не закрываются даже во время череды бесконечных неудач, — Люк засунул руки в карманы. — Хочешь осмотреться?       — Да, — неожиданно для себя ответил я, и парень, усмехнувшись, повел меня меж рядов клеток.       Звери были самые разнообразные, но увидеть в них конкретных чудовищ было, порою, сложно — некоторые «экспонаты» больше походили на кучку разрозненных конечностей, приделанных к тяжело дышащему туловищу, из одного отверстия которого капала слюна, а из другого — испражнения. Другие же были более определенные — например, помесь амфисбены и василиска, получившаяся просто огромной змеей с головой по обе стороны туловища, и обе были награждены василисковыми воротничками, которая запуталась сама в себе — каждая из голов ползла в свою сторону, мощное туловище несколько раз, казалось, связалось вокруг самого себя узлами, пасти шипели, и Люк, кажется, с умилением смотрел на потуги зверя то ли распутаться, то ли запутаться еще больше.       — Каждый вечер кто-нибудь из сотрудников — чьи показатели были хуже других, полагаю, — надевает защитный костюм и распутывает этого горемыку. Он может завязать себя в сотню узлов за день, так что работенка на любителя. На самом деле, эта тварь могла бы быть удачным экземпляром, но… — Люк постучал костяшками по кубу. — Тупая. Она скорее убьет себя, чем поможет в борьбе с монстрами богов.       — Так вы… Для этого выводите их? — осторожно уточнил я. — Просто я думал, что они… Охотятся на полукровок, которые все еще на стороне богов, — аккуратно добавил я, и Люк слегка помрачнел.       — Мы не хотим вредить малышам, — ответил тот, спустя пару секунд молчания. — Но мы можем относительно уберечь лишь своих от атак наших зверят, — Люк погладил прозрачную стенку куба ладонью. — Если бы дети присоединились к нам, то были бы… В безопасности. Однако, если у нас будут свои монстры, неподвластные управлению богами, и свои полукровки, то богам однажды придется вытащить головы из своих задниц и выслушать наши условия. И тогда в безопасности будут все. Однажды.       Я потер плечо, размышляя над словами Люка. Что-то звучало это все… ужасно ненадежно.       — Но если у вас тоже есть чудовища… Чем вы тогда лучше богов? — я опустил взгляд на пол, но Люк взял меня за подбородок и поднял мое лицо выше, заставляя снова посмотреть на него.       — Дело не в монстрах, — спокойно объяснил он. — Они могут ими управлять, могут их спускать на своих же детей. Мы не контролируем эти создания так, как это делают боги. Считай, восстанавливаем баланс.       — Бесконтрольные бешеные мутанты… Звучит восхитительно, — съязвил я, и Люк усмехнулся.       — Я не буду лгать, Джек. Я ненавижу каждую тварь, что сидит здесь. Я не буду впустую оправдывать Мастера и его методы. Я просто беру его деньги и надеюсь, что однажды, я смогу плюнуть своему сраному папаше в харю, и чтобы он подавился своей гордостью и взглянул на нас с уважением.       Я наклонил голову на бок, глядя на Люка.       — Кто твой отец, Люк?       Я усмехнулся, с трудом сдержав шутку про Дарта Вейдера. Видимо, увидев чертиков в моих глаза, Люк фыркнул и растрепал мои волосы.       — Гаденыш, — посмеялся парень и отпустил меня, засовывая руки в карманы. — Гермес, конечно же.       Я кивнул, понимая, что я отчасти догадывался, каким будет его ответ.       — А… Я слышал, что имена имеют силу, — добавил я, пока мы далеко не ушли от этой темы. — Ничего, что мы… Говорим о богах и всем таком… тут?       — Тут — ничего никто не услышит, — кивнул Люк. — Но я бы не стал лишний раз бросаться именем матушки, Мастера или Генерала.       Блять, еще и Генерал какой-то? И он естественно смотрит на меня так, будто бы я знаю, сука, кто эти люди, так что мне пришлось сдержанно улыбнуться и кивнуть. Апостол, приняв мой ответ, прошел к стойке, видимо, больше не желая разглядывать мутировавшие эксперименты.       — Матушке удалось откусить лишь часть Лабиринта Дедала, — продолжил Люк, проведя пальцами по приборной панели. — Боги не могут ей воспользоваться. Здесь мы с тобой укрыты от их любопытных глаз. Тот обряд, который Мастер провел с тобой при посвящении, ограждал тебя от глаз Ириды, чтобы никто не мог тебя выследить, воспользовавшись драхмами, — он вновь повернулся ко мне. — Ты бывал когда-нибудь в Лагере Полукровок?       Я наклонил голову на бок, размышляя, как лучше ответить.       — Не фанат, — наконец буркнул я. — Но мне подарили там гадальные карты.       — Геката, — фыркнул Люк и скрестил снова руки на груди. — Веселись сколько влезет. Но тебе лучше там больше никогда не показываться, если не хочешь, чтобы твоя недоступность Ириде начала вызывать подозрения у Хирона и компании.       — Я и не собирался, — «признался» я, пожимая плечами. — Отчасти то, как боги третируют бедолаг за то, над чем они не властны, и сподвигло меня… прийти к Мастеру, — я неопределенно махнул рукой, осматривая лабораторию.       Люк немного помолчал, внимательно глядя на меня.       — Плохо, да? — сухо спросил он, и я вновь посмотрел на него.       — М?       — Ну, у них? — уточнил Люк и вдруг почти стыдливо отвел взгляд в сторону. — Я… Давно покинул их ряды, но… Порою я все-таки… Знаешь ли, у меня там семья. И я бы легко им помог, если бы они просто… послушали меня и присоединились ко мне.       Я засунул руки в карманы, пытаясь скрыть дрожь.       — Морфеоз, заморозки Хионы, безумие Немезиды, змеи… Бури Кимополеи…       Люк сморщился.       — Тупые придурки, — он сплюнул на пол и открыл один из ящиков. — Ненавижу их, блять, всем сердцем, — Люк вытащил что-то из ящика и тут же засунул себе в карман. — Бедолаги, отобрали ненужные безделушки, а они колотятся в истерике…       — Но артефакты… — стоило мне вновь заговорить, как Люк оказался передо мной и закрыл мой рот ладонью.       — Тш-тш-тш… — пробормотал он и усмехнулся. — Мы не подвергаем сомнениям… Решения верхушки, а? Особенно в вопросах того, что приносит такие страшные деньги, Джеки-бой. Тебе повезло, что ты открыл роток, когда тут был только я, но не дай дьявол ты допустишь такую оплошность перед Мастером или его собачками, ты слышишь меня? Тебе даже не придется палиться, что ты на самом деле не шпионишь за мной, чтобы он оторвал тебе голову, понимаешь?       Я пробормотал «угу» ему в ладонь, и беспечная улыбочка вернулась на лицо Люка.       — Вот и славненько, — он убрал ладонь от моего лица.       — Я хочу… Я могу тут… Принимать участие? — со второй попытки кое-как объяснился я, и Люк даже на секунду не удивился.       — Помогать с мутантами?       — Скорее… Я хочу узнать больше, может… Может так я смогу помочь, — наконец выдавил из себя я, и Люк вытянул из кармана какую-то карточку и вложил мне в задний карман брюк.       — Проводишь картой по терминалу и читаешь все, что тебе нравится, маленький биолог, — усмехнулся Люк. — Первое время я буду тебя проводить, а как станешь апостолом, сможешь и своей ладошкой все эти проходы вскрывать.       — Ладно…       Мы немного помолчали, и Люк снова хмыкнул.       — Я знал, что тебе тут понравится. Признавайся, ты поперся пошпионить за мной лишь ради лаборатории, да?       Я улыбнулся, как бы подтверждая его догадку, и Люк, самодовольно фыркнув, отошел от меня.       — Вон то чучело, — он указал на тяжело дышащую груду когтистых конечностей с пучками шерсти то тут, то там. — Мы будем разделывать на глазах наших грешников в следующую среду, на празднике Второго Шанса. Он значит, что матушка спасает наших прихожан от страшной смерти от непонятного чудовища, и они будут хлопать, захлебываясь в восторгах и так далее. И в этот день мы посвятим тебя в Апостолы.       Я поежился, глядя на Люка.       — И что же, моя маска уже готова?       — Скоро будет, — хмыкнул Люк. — А теперь нам пора отдыхать. Ты взял свои таблетки послушного мальчика?       Я фыркнул, и, вложив ему в ладонь бутылёк, пошел вслед за парнем прочь из лаборатории. Нам пришлось снова пройти через общий зал, выйти в коридор с лестницей и подняться наверх — видимо, из соображений безопасности, в лабораторию и из нее нельзя было попасть напрямую из другой комнаты.

***

      — Тебе нужно научиться защищать себя, — сказал Люк, лениво дергая воротник моей рубашки. — Монстры Мастера не всегда хорошо отличают своих и чужих, а уж твари прибожеские точно попытаются тебя сожрать… — он поднял на меня взгляд, и я устало пожал плечами.       Мы лежали на его кровати. В этот раз мы оба читали отрывки из матушкиных откровений, соответственно, служба была в два раза длиннее обычной — правда, на то была около религиозная причина, которую я запоминать не стал, но суть оставалась одна — я смертельно устал. Таблетка бодрости давно перестала действовать, я несколько дней плохо спал дома, видя в кошмарах перекрученные тела мутировавших чудовищ и два последних вечера игнорировал усыпляющие таблетки, не желая больше видеть их изуродованные морды. Уже была середина учебного семестра, а значит начались контрольные, а значит бесконечная нервотрепка дома и в школе только усиливалась.       Мне было нечего рассказывать Малкольму, и на его вопросы я лишь пожимал плечами. Он был обеспокоен, и я был уверен, что если продолжу себя так вести, то он обязательно сорвется и расскажет обо всем семье, и, честно говоря, мне даже было любопытно, когда и как он это сделает. Как объяснит, что молчал почти что четыре месяца о том, что я тусуюсь в секте, которая буквально убила Кристофера? Я бы посмотрел на его жалкие попытки оправдаться и выставить меня виноватым во всех «наших» проблемах.       С Аннабет я перестал разговаривать вовсе.       Я порою приходил к ней в гостиную, садился на диван и клал голову ей на плечо. Она поглаживала меня по волосам, не отрываясь от книги, а я просто размеренно дышал, пытаясь найти в ней то утешение, которым она для меня раньше была. Пытаясь нащупать нежность, которую я к ней питал когда-то. Я надеялся, что, быть может, если я начал чувствовать гнев и удивление, то я могу почувствовать и любовь снова.       Пока не выходило.       Думаю, Аннабет была в полной уверенности, что я просто прохожу через тяжелый депрессивный эпизод, и потому мне даже рот открыть сложно.       Может, она не то чтобы и не права?       Наверное, сейчас не время об этом думать.       — Я умею драться на мечах, — задумчиво протянул я, поднеся ладонь к лицу и разглядывая запекшуюся кровь на мелких ранках. От нервов разодрал.       — Хорошо умеешь?       — Сносно… — неопределенно буркнул я, вспомнив битву с грифоном в лагере, где все вышло… немного случайно.       — Нужно драться хорошо, Джек, — Люк приподнялся на локте. — Ты же не хочешь умереть раньше времени, правда?       — Раньше какого времени? Ауч, — парень ткнул меня меж рёбер и я недовольно сморщил нос. — Ну что тебе надо?       — Хочешь, я побуду твоим тренером?       — Ты? — я осмотрел его сверху вниз и усмехнулся. — Ты, по-моему, только с турником драться и умеешь.       — Ауч, — холодно бросил парень. — Я ранен в самое сердце. Я был когда-то лучшим в фехтовании, между прочим.       — Прям-таки лучшим? — фыркнул я.       — На меня ровнялись, мелюзга, — он дернул меня за цепочку, и я, тихо шипя, подался вслед за его пальцем вперед. — Люди мечтали, чтобы я их лично тренировал, не для того, чтобы потом какой-то засранец шутил, что я только турник в жизни и видал.       — Это кажется лично твоей проблемой, — пробормотал я. — Ай, да отпусти ты.       — У тебя есть личное оружие?       — Да есть, есть, — я махнул рукой, отцепляя руку Люка от цепочки. Да уж, купить такое украшение было довольно опрометчиво — соединяя ухо и ноздрю, оно оказалось отличным рычагом воздействия.       — Отлично. С собой?       — Я не настолько тупой, — хмыкнул я. — Да, с собой.       — Идем, — Люк тут же ухмыльнулся и вскочил с кровати, когда как я только устало застонал, раскинув руки в стороны.       — Блядь, я устал, давай ты меня в покое оставишь…       — Пока не отразишь три моих атаки, отдыхать не будешь, — радостно заявил Люк, схватив меня за запястье и стягивая с кровати. — И домой, соответственно, тоже до тех пор не пойдешь.       — Сука…       — Давай, будет весело, — он снова дернул меня за руку, и мне пришлось все-таки слезть с кровати и встать на ноги, и обреченно поплестись за ним в темные коридоры.       Камни раздвигались прямо перед Люком, и пару мгновений спустя мы вступили в большой, хорошо освещенный зал для тренировок. Вместо паркета была каменная кладка, одна из стен была полностью завешана зеркалами, воле противоположной стены стоял огромный стенд с разнообразным оружием.       — И сколько тут всяких потайных комнат? — устало спросил я, вытащив из кармана ручку и стянув с нее колпачок. Уже привычная тяжелая рукоять меча легла в мою ладонь, как влитая, и я на пробу крутанул меч вокруг запястья. Не уронил, уже неплохо, хоть на входе не опозорился.       — Столько, сколько ты можешь себе вообразить, — откликнулся Люк, подойдя к стойке с оружием.       — Мы предполагаем, что у меня скудное или богатое воображение?       — Ты забавный, — хмыкнул апостол, вытягивая меч из стойки. — А теперь вставай в исходную позицию.       Господи, я вспомнил, за что так ненавидел тренировки с Тесеем. Я через раз путался в ногах — вполне возможно что из-за легкой сонливости, и Люк не скупился на едкие комментарии в мой адрес, подначивая меня нападать первым, что, конечно, каждый раз было провальной идеей. Раз пятьдесят он повалил меня на пол, и я был уже готов взбунтоваться и бросить все это дело, когда он вдруг резко изменил стиль преподавания, будто бы сжалился над моими посредственными навыками, и, подняв на ноги, убрал свой меч и начал поправлять мою стойку, на сей раз четко объясняя, что и где я сделал не так.       Вот такого у нас с Тесеем никогда не было. Да, он пытался объяснить, но никогда не относился с таким вниманием к моим оплошностям. Люк, кажется, за всю тренировку умудрился запомнить абсолютно каждый мой промах, и теперь тактично объяснял, что я могу сделать удобнее, что могу потренировать. Увидев мое растерянное выражение лица, Люк лишь самодовольно приподнял брови, и на сей раз подкалывать меня не стал.       Я поймал себя на мысли, что мне нравится эта тренировка. Что мне понравилось фехтовать, стоило Люку так доходчиво все разъяснить, даже если моя спина и бока были теперь усыпаны синяками, плевать. Парень не просто махал мечом, разглагольствуя, что я делаю все совершенно не так, а возился со мной, как с дошкольником, и терпеливо кивал на любой мой тупняк. Думаю, взбучка в самом начале была мне назло, раз уж я потешался над его навыками, а вот теперь он реализовывал через меня весь свой педагогический потенциал.       Которого, помимо его все-таки неоспоримого мастерства в самом искусстве фехтования, было предостаточно. А как этот дьявол красиво дрался! Стоило ему вытащить из подсобки какое-то чучело и продемонстрировать мне пару приемов, так у меня вообще не осталось ни малейших заблуждений по поводу собственного «мастерства». Я был абсолютным профаном, но, кажется, Люка это ни удивляло, ни расстраивало.       Сделав семь подходов по десять раз его «фирменных упражнений», я окончательно выбился из сил, и уселся прямо на пол, пытаясь восстановить дыхание. Люк тут же сел напротив меня, скрестив ноги по-турецки и нисколько не запыхавшийся.       — Мне нравится твоё усердие, — сказал он, положив ладони на колени. — Это, пожалуй, то, чему обучить нельзя. Упорства у тебя хоть отбавляй. А технику мы нарастим.       Я слабо ухмыльнулся в ответ и сонно потер глаза. Если я сейчас же не поеду домой, то меня вырубит прямо здесь, а затем я тут же и проблююсь. Видимо, поняв мой «намёк», Люк снова поднялся и потащил меня за руки наверх, пытаясь поднять на ноги.       — Я бы хотел тебя видеть на тренировках каждый день, — как бы между прочим сказал апостол, хлопнув по моей спине, чтобы я выпрямился. — Но, так и быть, хотя бы каждый второй твой визит.       — Сколько?       — Нечего расслабляться. То, что у тебя есть неплохие данные, не значит, что у нас много времени их развить.       Я устало простонал, взъерошив волосы, но обреченно вздохнул и кивнул.       — А ты здесь, что ли, круглосуточно?       — Да, — легко ответил Люк. — А теперь ступай. Сегодня времени на дневной сон у нас не осталось, поспишь дома, вон, как раз выбился из сил, спать крепко будешь. Иди, иди, нечего мне тут портить своим ленивым видом тренажерный зал.       Пробормотав напоследок что-то про «классического занудного тренера» и махнув рукой на прощание, я стянул с шеи амулет и приложил его к стене. Представив нужное место, я вдавил его в стену и, стоило кирпичам зашевелиться, надел амулет на шею и в два шага оказался на улице.       До дома я добрался в полубреду. Кое-как скинув с ног ботинки, я кинул пальто на вешалку, и, неловко переступая с ноги на ногу, прошел в дом. Решив, что на сегодня мне приключений хватит, и лестницу я не потяну, я свернул в гостиную и увалился прямо на диван, раскинув руки в стороны. Полежав в темноте полторы минуты, я наконец издал усталый стон и сдернул плед со спинки дивана, укутываясь в него и устраиваясь головой на декоративных подушках. Завтра всё будет болеть просто адски, но перспектива научиться драться на мечах лучше, чем Тесей, казалось, стоила всех мучений.

***

      Это была битва на выживание, и я ее успешно проигрывал.       Мне не хватало часов в сутках. Я отчаянно пытался выкроить время для всего — я стал отводить Дафну на терапию, чтобы у нас было время пообщаться, терпеливо помогал Тесею с домашней работой по всемирной литературе, пытался сдать чертов практикум по химии, я взял из лаборатории в церкви несколько общих файлов, и старался втихую изучать вопрос мифической генной инженерии, надеясь помочь этим моим товарищам в лагере, а для этого мне пришлось в принципе подтягивать знания биологии, и это вместе с проектом по литературе, который мне всучил Пол, и ко всему прочему я помогал по дому, несколько раз съездив в магазин на семейной машине, чтобы не растерять недавно приобретенный навык, пару раз отвез Лейси на танцы, когда Силена была занята…       Ко всему этому еще прибавлялись регулярные визиты в церковь, чтение служб, заучивание порядка ритуала Второго Шанса с Люком, лежа с ним в кровати, короткие обрывки сна, которые я получал в его спальне, и не мог выцепить дома, утомительные тренировки по фехтованию…       Мне было, сука, некогда грустить. Я умирал уже от физической усталости, мой мозг с трудом воспринимал информацию просто потому что ее там было так много, и времени на ее сортировку у меня практически не было, и я просто пропускал что-то мимо ушей, даже не замечая этого. Иногда я вспоминал о том, что нужно поесть, только на следующий день после последнего завтрака — и не потому что я «не видел смысла в еде», а потому что я блять вообще забыл, что существует что-то, что ты кладешь в рот, жуешь, и это дает тебе силы.       И сегодня перед поездкой в церковь, я принял еще одну бодрящую таблетку. У меня не было права или времени на сонливость — сегодня праздник Второго Шанса, мое обращение в апостола. Я смогу бродить по всем помещениям церкви без присмотра Люка, и наконец-то смогу начать хотя бы делать вид, что я выполняю данное Малкольму обещание. Пока мой наставник везде меня сопровождает, ни о каком шпионаже и речи быть не может.       Этот ноябрьский вечер выдался особенно холодным — это отчетливо отпечаталось в моей памяти. Я вышел из автобуса за одну остановку до церкви и позволил себе прогуляться пешком, глубоко и размеренно дыша, надеясь успокоить нервы и вспомнить все шаги обряда.       Все было довольно просто — моей задачей было всего лишь удерживать зверя за какую-нибудь из лап, чтобы он не выдирался, пока апостолы будут читать свои идиотские молитвы, якобы отпуская с жалкой жизнью этого зверя какой-то из грехов присутствующих в зале грешников. Затем старший апостол — в маске орла, — должен был переломить шею чудовища, мне должны были дать священный клинок, с помощью которого я должен был пустить несчастному монстру кровь. «Разделочный стол», как его в шутку назвал Люк, был усеян сливными отверстиями, и вонючая кровь, смешанная с ихором, должна была заструиться прямо по трубам куда-то вниз, к лаборатории, где ее бы очистили от примесей, и ихор бы пошел дальше в работу.       Мне было так жаль это чудище.       В прошлый свой визит в церковь Люк отвел меня к нему и сказал мне накормить это чудовище. Он ел какую-то смесь из перемолотых субпродуктов и бледной овощной каши, и, когда я приоткрыл небольшой отсек у самого дна куба и протолкнул туда миску, у меня сердце защемило от тоски. Чудовище еле-еле подползло к миске, опустившись чем-то вроде морды прямо в нее и захрапело-зачавкало, перемалывая пищу нестройными рядами зубов.       — Великодушием будет освободить его от страданий, — бросил Люк, стоя у меня за спиной, пока я сидел на полу, обняв колени, и смотрел на монстра.       Изо рта чудища вывалилось несколько зубов, пока он шатался по клетке, отвлекшись от еды. Немного походив, он снова вернулся к миске и нырнул в нее, и я слегка поморщился.       — Воистину, — буркнул я, но все еще чувствуя жалость к мутанту.       И сейчас, подходя к церкви, я почувствовал, как эта самая жалость, вперемешку с виной, гадко скребутся у меня в груди. Я не думал, что буду морально в порядке после всего этого действа, и потому предупредил Малкольма, что не вернусь вечером домой, и приказал ему подтверждать всем, что я буду у мамы, как я и сказал опекунам.       Врать плохо, но это все, что я мог сделать для себя сейчас.       Воровато окинув взглядом окрестности, я приложил амулет к стене и вообразил себе комнату Люка.       Камни послушно раздвинулись в стороны.       Люк встречал меня, сидя на кровати и понимающе улыбаясь. За все время, что мы с ним работаем в паре, я привык к нему, и нашел какое-то странное успокоение в этой идиотской улыбочке. Будто бы всем своим видом он говорит «я понимаю, тебе плохо и страшно, и тяжело, и я там был, но я справился, и ты справишься». Вот только он нихуя не знал, кто я, с чем справляюсь, и насколько на самом деле мало моральных и физических сил на это все у меня осталось.       Я сел к нему на кровать, и мы немного помолчали.       — Ты уже видел мою маску? — вместо приветствия начал я.       — Видел, — подтвердил Люк, мягко улыбнувшись. — Красивая.       — А какого она цвета?       — Зеленого, — ответил он и ухмыльнулся. — Как твои глаза.       Я отпрянул, тут же касаясь пальцами своего нижнего века.       — Думаешь, я не вижу, что это линзы? — усмехнулся Люк и потрепал меня по плечу. — Кстати, лучше сними их.       — И давно ты знаешь? — бурчал я, выковыривая линзы из глаз.       — Когда ты просыпаешься, они иногда съезжают в бок, — признался Люк. — Немного, но достаточно, чтобы я увидел твой настоящий цвет глаз.       — Ублюдок, и молчал, — фыркнул я, скручивая линзы и выбрасывая на пол в отместку Люку. — От них между прочим глаза болят.       — Твои проблемы, — отмахнулся Люк и взглянул на меня. — Ну, готов?       Я неопределенно пожал плечами, подтянув одно колено к груди.       — Мне… Немного страшно, — признался я.       — Я не дам тебя в обиду, — тут же серьезно ответил Люк, и я устало усмехнулся. Немного подумав, я вытянул из кармана таблетки и отдал их парню.       — Я сегодня не поеду вечером домой.       — Устал от тишины холостяцкой халупы? — ухмыльнулся старший апостол.       — Ага, — просто согласился я, решив, что легче вовсе ничего не объяснять, чем выдумывать ложь.       — Договорились, — Люк кивнул и поднялся с кровати. — Нам пора, Джек.       Нехотя кивнув, я протянул ему руку, и Люк тут же взялся за мое запястье, подняв меня на ноги. Он снял с меня пальто, надел на плечи мантию и застегнул ее, обтянул мою талию каким-то широким поясом, какой носил и сам на службы, и наконец достал коробку с маской, позволил мне самому снять с нее крышку.       Лакированная деревянная маска сияла даже в не очень ярком освещении спальни. Вырезанные глазницы были обрамлены красными «веками», скулы были украшены двумя рядами из черных точек, высеченные чешуйки были неострыми на ощупь, и изо рта высовывался такой же алый раздвоенный язык, вместе с двумя выпуклыми клыками.       Взяв маску в руки, Люк надел ее на меня и отрегулировал крепления, и, отойдя на шаг, довольно ухмыльнулся.       — Идем, — коротко кивнул он, тут же нахлобучив на себя свою маску, с гораздо меньшей аккуратностью, чем мою, и, взяв меня снова за запястье, повел вслед за собой в главный зал.       В груди поселилось такое ощущение, будто бы на эшафот ведут не мутировавшее в нечто существо, а меня самого.       Зал был погружен в полутьму. Верующие с напряжением смотрели на сцену — наверное, для некоторых праздник Второго Шанса случался впервые, как и для меня, а потому странный огромный пьедестал посреди сцены привлекал много внимания. Я убрал руки за спину, откровенно нервничая. Люди внимательно смотрели на выходящих из-за кулис апостолов, и, честно говоря, мои коллеги тоже с большим интересом разглядывали меня, пока я пытался делать вид, что мне плевать.       Орел положил руку мне на плечо и крепко сжал его, и я с трудом сдержался, чтобы не вздрогнуть. Я услышал тихий шорох, и рука исчезла с моего плеча, но зато я почувствовал прижавшееся к моей спине на мгновение предплечье Люка, и прикусил губу, пытаясь не улыбнуться. Конечно, он бы и не увидел, но…       — Наконец выполз из гнездышка, — фыркнул мужчина. — Вот и проверим, на что ты годишься.       Я сглотнул и только дернул головой, как бы кивая, и орел, удовлетворенно хмыкнув, отошел ближе к столу.       Наконец почти все были в сборе. Мы встали в две шеренги возле стола, боком к верующим, пока Матушка стояла в образованном нами коридоре и толкала речь про освобождение, безгреховный мир, любовь и сострадание, а я напоминал себе раз за разом, что мне предстоит вскрывать труп несчастного чудовища, созданного отступниками и прожившего мизерную жизнь в мучениях.       И это все-таки имеет мало общего с любовью и состраданием.       Лис, стоявший по правую руку от меня, слегка касался меня локтем, постоянно напоминая о своем присутствии, чтобы я не нервничал.       Наконец из-за кулис вышли апостолы в масках бегемота и тигра. Они вдвоем несли тушу чудовища, сейчас отчего-то кажущуюся даже больше, чем когда он сидел в клетке. Тварь слабо трепыхалась, связанная ремнями, а из зрительского зала послышались охи и вскрики. Монстр чавкнул слюнявой пастью и просвистел что-то, когда его опустили на стол. Матушка воскликнула, что несчастный зверь, искаженный и пропитанный грехом, в своей жалкой жизни не видел света — честно говоря, я вообще сомневался, что он что-то видел. Хотя у него были глаза, они всегда метались из стороны в сторону, ни на чем не фокусируясь, так что я полагал, что он просто слеп, а еду находил по запаху.       Отойдя от стола, она приказала нам подойти к монстру. Бегемот и тигр расположили зверя на столе, и, когда все апостолы заняли свои места, и пара ребят встали по бокам для подстраховки, в пару движений расстегнули ремни. Чудовище попыталось встрепенуться, и мы позволили ему — по плану, — но затем мы все как один взялись за его конечности, кто-то положил руки сразу ему на туловище, и придавили его к столу.       Мои руки тряслись — то ли от ужаса, страха и сожаления, то ли из-за таблетки, и Люк, заметив это, прижался боком к моему боку, изо всех сил стараясь незаметно удержать меня здесь, чтобы я не ударился вдруг в панику и не струсил.       Апостолы вокруг меня начали читать молитву — я тоже монотонно проговорил свои слова, когда подошла очередь, но я даже не помню, что именно я сказал. Я не мог сконцентрироваться ни на чем, кроме бешеного стука сердца чудовища, которое я чувствовал кончиками пальцев, его прерывистого свистящего дыхания, его беспомощных попыток вырваться, освободиться, найти свой конец где-то кроме разделочного стола для показных игр в богами забытой церкви старой маразматички.       Я хотел отпустить. Хотел отпустить его, растолкать всех апостолов, но я знал, что это никуда не приведёт ни меня, ни его. Я дрожал, чувствуя, как льется ихор по его спутанным, неправильным венам и артериям. Я ощущал, что его органы слабо снабжались кровью, что у него был слабый, совсем слабый организм, что мышцы судорожно сокращались, потому что из-за мутации не смогли сформироваться верно, ничто в нем не было верным, кроме одного — абсолютно логичного и понятного страха неизвестности.       Страха смерти.       Я не мог избавить его от мучений, не мог спасти, но мог разделить с ним его боль.       Я почувствовал, как по моему лицу покатились слезы. Порадовался, что их не видно со сцены, и что только Люк мог бы услышать мои тихие всхлипы, если бы сильно-сильно прислушался.       Влажными от слез глазами я взглянул на орла, взявшегося за голову чудовища. Короткая шея была почти не отличима от туловища, так что узнать, что это голова, можно было только по безобразно искаженному рту с нестройной кучей зубов в отверстии, предполагающемся как рот. Я склонился чуть ниже, стараясь не вздрагивать, и до побеления в костяшках сжал лапу монстра.       Я с тобой, парень. Мне так жаль. Мне так жаль, что ты страдаешь, что ты не понимаешь, что происходит, но чувствуешь в воздухе смерть.       Я бы хотел сказать ему, что это все не зря, но я сам-то в этом уверен не был.       Орел действовал быстро. Я вздрогнул, услышав тихий хруст позвонков, и только чудом не уткнулся лицом в утихающее тело чудовища. Люк разжал одну мою руку и вложил в нее нож, и я хотел было уже зарезать орла, но я чувствовал, что ихор все еще бурлит в умирающем теле, и чем дольше я буду ждать, тем больше боли придется стерпеть зверю. Я чувствовал, как во мне кипит негодование, злость, отчаяние, страх, и я чувствовал, чувствовал, и ненавидел.       И я вонзил кинжал в грудину, тут же прорубая тоненькие кости, надавив на нож, как на рычаг.       И кровь фонтаном ударила в потолок.       Прихожане в страхе заохали и завизжали, когда как я даже не шелохнулся, когда меня окатило кровью с ног до головы. Не шевельнулся, когда она стала стекать с меня, не оставляя ни малейшей капельки, ни пятнышка, затекать обратно на стол, ускользать в отверстия слива — потому что я так хотел. Я не хотел, чтобы все было в грязи, даже если я зол, и от моей злости кровь, вырвавшаяся из чудища, прорвала все его внутренние органы, окончив раз и навсегда его мучения.       Вместо аккуратного разреза вся грудина чудовища была разворочена. Кровь бурлила в разорванном брюхе, ихор золотыми прожилками проблескивал в темно-бардовой жидкости, и меня трясло, пока я смотрел, как ее струйки медленно вытекают из туловища и направляются в дренажные отверстия. Сгорая от сожаления, я опустил ладонь прямо в разорванную грудину, чувствуя еще теплое мясо. Чувствуя тяжесть греха.       Труп остывал быстро. Я позволил небольшой струйке ихора обвиться вокруг моего запястья, но тут же выпустил ее, почувствовав ужасную усталость.       Я не слышал, что происходило вокруг меня. Я осторожно взял сердце, такое страшное, такое деформированное мутацией, слабое, еле справлявшееся с объемами крови, слишком маленькое для такого исполина, дернул его на себя и поднял руку, крепко сжимая его в ладони.       — Сердце зверя! — я впервые услышал голос — это был голос матушки. Она казалась взволнованной, восхищенной.       Кровь стекала по моим рукам — у меня не было больше сил оттолкнуть ее, как воду, — и она проскальзывала в мой рукав, стекала мелкими струйками по локтю и ниже, впитывалась в мантию и рубашку.       Ко мне подошел журавль, и я положил сердце на поднос. Его должен был вытащить горностай, если я правильно помню, но… Кажется, я особо не позволил никому больше прикоснуться к несчастному зверю.       Им всем было плевать на его смерть. Мне — нет.       К сожалению.       Меня трясло, как в лихорадку, когда Люк, взяв меня незаметно за плечи, вывел вместе со всеми апостолами за кулисы и тут же протолкнув в свою спальню. Отойдя от шока, я сделал пару шагов к кровати, и тут же свалился на колени, утыкаясь лицом в маске в кровать и заходясь рыданиями, сжимая окровавленными руками простыни.       Я всхлипывал, оплакивая гибель несчастного монстра. Я чувствовал на себе запах крови, я сожалел, я думал о Форде. Думал о грифоне. О Немейском льве. И чувствовал себя самым страшным монстром из всех перечисленных.       — Я чудовище, — еле слышно просипел я, ударяясь лбом о кровать. Конечно, это было не больно, но маска неприятно вдавливалась в нос, и если я не прекращу так делать, то я могу его неплохо так помять.       Тяжелая, знакомая ладонь опустилась на спину, и я судорожно всхлипнул, оторвавшись от матраса и растирая кровь с ладоней по маске, продолжая трястись.       Затем наконец взглянул на Люка.       Он уже снял с себя маску. Он выглядел взъерошенным, каким-то потерянным. Он смотрел на меня во все глаза, и, когда я развернулся к нему, сложил руки мне на плечи. Подождав, чтобы увидеть, буду я вырываться или нет, он отнял одну руку от плеча и снял с меня маску, и я тут же прикрыл лицо ладонью, зная, что наверняка из-за долгого плача выглядел так себе. Не то чтобы меня это волновало, но…       — Я монстр, — снова выдавил я.       — Да, — негромко согласился Люк и провел по моим волосам. — Самый страшный, какого я когда-либо встречал, Джек.       Я всхлипнул, но он продолжил.       — И ты, блять, невероятен.       Я устало фыркнул, не в силах посмеяться, но Люк выглядел смертельно серьезным, и… Восхищенным.       Он не был в растерянности. Он был в восторге.       Я убрал руку от лица, чувствуя, как начинают застывать кровавые разводы, и устало ухмыльнулся.       — По крайней мере его страдания прекратились.       — Воистину, — поддакнул мне Люк. — Тебе нужно отдохнуть.       — Я не хочу спать.       — Кошмаров не будет, Джек.       Я повел плечом, когда он наклонился снова к своей тумбочке и вытащил черную баночку. Открыв ее, он достал розоватую таблетку с желтыми крапинками в форме полумесяца, и показал ее мне.       — Ты будешь спать спокойно.       — Я весь в крови, — буркнул я.       — Ты проснешься чистым, — пожал плечами Люк.       Я посмотрел ему в глаза и открыл рот.       Сладкая таблетка мгновенно оказалась у меня во рту, и я разгрыз ее. Сладковато-цитрусовый вкус разлился во рту, тут же становясь тягуче-медовым.       Последним, что я помнил, было то, как Люк засунул баночки со звездочками и месяцами мне в карман пальто.