Мята - значит любит

Страх перед белым листом на какое-то время отступил. Вместо него появился страх попасть в дождь во время конной прогулки, но Тэхён и эти мысли на время отложил подальше. Вокруг лес, воздух влажный и прохладный и хорошо, что все семеро мужчин надели тёплые пальто и шарфы. Где-то в полуголых кустах шуршали птицы, ища укромное местечко перед грядущим дождём, пожелтевшая листва на деревьях уже не хотела света и влаги и опадала на землю. Тропа пока ещё была сухой и перестук копыт лошадей был размеренным и гулким, хрустели ветки и листья. Тэхён сосредоточился на управлении своим пегим конём по кличке Тата. Невероятно любвеобильный, но не слишком смышлёный скакун в бело-рыжие пятна, отдалённо напоминающие очертания сердечек. Он следовал за колонной своих товарищей и не совсем понимал, зачем его выгнали из тёплого стойла, но раз все пошли, то значит надо. Тэхён не боялся ездить верхом. В этом у него было довольно богатый опыт, ведь в детстве он частенько выгонял на луг одну из тяговых лошадей своего отца, чтобы поскакать на нём босиком без седла. Но никому здесь до этого не было дела, а Чонгуку, который с явной издёвкой дважды побеспокоился, не нужна ли омеге помощь, объяснять и что-либо доказывать не было ни смысла, ни желания. Тэхён просто выбрал ехать поближе к Хосоку на нежном обидчивом Мане серого окраса. Альфа был с лошадью нежен, позволял останавливаться, чтобы сорвать с дерева аппетитный листочек. Именно из-за этих остановок они с Тэхёном слегка отстали от Намджуна, Сокджина и Юнги, которые вели какую-то увлечённую беседу и не позволяли лошадям опускать головы к земле. Идущие сзади хохочущие Чонгук и Чимин баловались, перекрывая друг другу путь на своих озорных молодых лошадях. — Твой конь задирает мою Чимми! — в шутку возмутился Чимин, поглаживая белоснежную кобылку по гриве, когда чонгуков жеребец в очередной раз пустил в ход зубы, дёрнув подругу за гриву. — Я уверен, что она не против, — Чонгук всё же потянул повод, чтобы выровнять вороного жеребца на дороге. — Он ей точно нравится. — Ну да, конечно! Они брат и сестра, забыл? — пару лет назад юноши сами дали имена новорожденным жеребятам. — Лошадям на это плевать, — не отступал Чонгук, за что Чимин шлёпнул его хлыстом с плоским наконечником по пояснице. — Ах ты! Альфа хотел ударить в ответ или схватить за воротник, но хохочущий Чимин уже приструнил кобылу и та перешла на рысь, обгоняя стоявших у зарослей Тэхёна и Хосока. Писатель подловил себя на том, что следил за взаимодействиями Чонгука с Чимином со странным любопытством. Что между ними? Боже, какое ему вообще до этого могло быть дело? Омега покачал головой в ответ на собственные мысли и посмотрел на Хосока, который выглядел спокойным. Прислушавшись к его запаху Тэхён ощутил ту самую перманентную грусть. Никто, кроме Намджуна и, возможно, Джина не знали о его способности распознавать эмоции по запаху. Тэхёну хотелось надеяться, что это так, ведь иначе вряд ли его друзья будут относиться к нему с такой же теплотой. Никому не хочется, чтобы другие знали об их тайных чувствах. — Вы раньше бывали в Петербурге? — задал вопрос писатель, поглаживая своего жадного до ласки коня по шее и плечу. Шерсть приятно скользила, а ещё лошадь приятно пахла. Теплом, молоком и сеном. Тэхён правда очень любил лошадей. Они, кстати, уже закончили пастись и двинулись в путь по извилистой тропе, деревья над которой формировались в почти идеально круглый тоннель, вслед за совсем отдалившимися друзьями. В гуще листвы перекликались птицы, не улетевшие на зиму в тёплые края. Чонгук всё ещё плёлся позади, лениво покуривая трубку. — Да, дважды на гастролях, — Хосок глянул на Чонгука, который присоединился к ним, пристроившись слева от Тэхёна и послал друзьям приветственную улыбку. Писатель уже готовился к новому стрессу от общения с этим задирой. — Интересный город. — Мне бы хотелось однажды там побывать, — по-скромному мечтательно признался Тэхён, который не слишком много путешествовал и за пределами британского острова бывал только во Франции и единожды в Италии. Его туда повёз один из альф, кому Тэхён тогда решил дать шанс. Но всё быстро закончилось. — Не стоит тратить время. Дешёвая копия Парижа, — подал голос Чонгук и пожал плечами. Его не волновало, спрашивал ли кто-то его мнения. Хосок привык, в их общении такое поведение было нормой, а вот Тэхён от столь бестактной прямолинейности напряжённо выпрямился в седле. Тата под ним фыркнул, будто его так же раздражал альфа в седле вороного товарища. — Картинка красивая только там, куда пускают иностранцев, а за забором Петергофа нищета да и только. — Не соглашусь. Разводные мосты и Эрмитаж тоже впечатляют. А Патриаршие пруды и белые ночи! Что уже говорить о Большом Театре, где мы выступали! — Хосок довольно растянул уголки губ в улыбке до появления на щеках двух ямочек. Петербург не был его любимым городами и во многом Чонгук был прав, называя его копией Парижа. Многие архитектурные проекты были привезены именно оттуда. — Вообще-то зимой там должно быть снежно и красиво. Правда, никто Рождество там не празднует как у нас, так что праздник я скорее всего встречу один. — Так возьми Юнги с собой, — без задней мысли выдал Чонгук и пожал плечами. — Вы же лучшие друзья, а ему всё равно делать нечего. — Думаю, Юнги будет сильно занят для того, чтобы ехать со мной, — Хосок вежливо улыбнулся, сигнализируя о том, что этот разговор должен быть сию же секунду закончен. Альфа невольно заскрежетал зубами. Если бы Юнги правда хотел, то, может, они бы и поехали вместе. Однако строить в своей голове иллюзии о том, что Мин предпочтёт компанию того, с кем быть запрещено, нормальному Рождеству с друзьями, Хосок не собирался, хоть в глубине души желал именно этого. Но они на прогулке, Юнги сейчас нет рядом и нужно было срочно переводить тему. — Тэхён, как продвигается твой рассказ? Нам всем уже не терпится прочесть его. — Надеюсь закончить к концу поездки, — ответил писатель и краем глаз заметил, как закатил глаза Чонгук, показательно зевая. Альфе было скучно вести светские беседы. Ладно, если это официальный приём и его собеседник — податливый омега, не блещущий умом, который все красивые речи воспринимает как намёк на интимную близость. Но когда они находились в дружеском кругу, то к чему были эти формальности? Тэхён их так сильно боялся? Или не хотел дружить? Чонгук тут же нахмурился. Поведение писателя казалось ему высокомерным и наигранно сдержанным, будто нет ничего, что могло бы вызвать у него интерес. А вот про книжки чесать, так конечно! И только не с Чонгуком. И почему Тэхён выбрал себе Хосока в качестве прикрытия и опоры? — Эта история отличается от всего, что я писал прежде. На самом деле у меня возникла идея для целого романа, так что я должен буду работать на два фронта эту неделю, пока есть вдохновение. — Работа, работа, работа, — фыркнул Чонгук, но никто их друзей не обратили на него внимание. Они продолжали обсуждать рассказ Тэхёна до тех пор, пока не добрались до опушки, на которой их уже ждали остальные друзья. Их путешествие не имело конечной цели, в любой момент можно было развернуться в обратную сторону, ведь они и так выхватили довольно небольшой отрезок времени до начала грозы, чтобы насладиться пейзажами и свежим воздухом. А осенью дожди в Англии затяжные и холодные. Тэхён засмотрелся на пересекаемый ими луг. Высокая сухая трава, вид на окутанные туманом холмы, стайки птиц, что сновали над золотым морем в поисках пищи… Пока юноша впитывал в себя впечатления от природы холмистой местности, то не заметил, как их группа уже перемешалась и рядом оказался Намджун, пока его возлюбленный отчитывал Чимина и Чонгука за небрежное отношение к лошадям. — О чём задумался? — мягко вывел писателя из раздумий Ким и ласково улыбнулся, когда поймал его взгляд. Тэхён покачал головой. Не то, чтобы эта его задумчивость отличалась о привычной, когда в голове сотни тысяч мыслей, идей и любые наблюдения превращаются в строки рассказа. Даже сейчас у писателя руки чесались достать из-за пазухи блокнот и карандаш, чтобы начать описывать всё от собственных чувств до окружающего пейзажа. Тревожное чувство. Намджун изучающе смотрел на друга, стараясь не отставать от него, ведь конь у него был сонным и едва перебирал копытами, хоть они и прошли совсем немного. — Ты стал лучше себя чувствовать? Намджун говорил о запахах. Ну, как сказать лучше… Тэхён согласно кивнул и натянул улыбку. Солгал. Честно сказать, такое количество интриг в одном доме среди семерых человек создавали невероятную концентрацию эмоций. Намджун и Джин были приторно счастливы, Чимин отличался широким и переменчивым спектром эмоций, у Юнги и Хосока вечно была одна туча из агрессии и отчаяния на двоих, а Чонгук крутился рядом почти постоянно, заполняя воздух то кедровым, то кофейной-апельсиновым запахом. Всего этого Тэхёну слишком много. Ведь в общении с другими он мог позволить себе отстранённость, а с друзьями всё работало иначе. Тэхён сильно рискнул, влившись в их компанию и подписавшись на частое общение в группе. Нет, он не был против, хоть и игнорировал прежде свою потребность в дружбе. Поэтому терпел, чтобы не создавать неприятности людям, которые были с ним добры. Ну, почти все из них… — На самом деле я хотел спросить, не откажешься ли ты прочесть нам что-то этим вечером? — Тэхён тут же съёжился. Он ненавидел читать вслух, однако в голове алой молнией сверкали слова Чонгука… Тэхён не уважает друзей? Он игнорирует их доброту? — У нас есть традиция делиться своими произведениями друг с другом. Помогает набраться вдохновения и посмотреть на свои работы глазами других. Снова Намджун аккуратно уговаривал закрытого в себе писателя. Тэхёну было стыдно за то, что он не может просто ответить и подолгу думает, как бы отказать или, может, даже согласиться. И снова лицо Чонгука перед глазами, который бы посмеялся и сказал бы что-то из разряда: «Он, видимо, совсем в себе не уверен, » или «Оставь его, уверен, ему нечего нам прочесть». — Я согласен, — резче, чем хотелось всё же ответил Тэхён, будто адресовал свои слова идущему впереди альфе на вороном жеребце. — Чудесно, — Намджун улыбнулся и похлопал писателя по плечу. Его взгляд остановился на идущем впереди Сокджине и в эту секунду Тэхён уловил аромат искренней чистой любви. Разве такое бывает? Столько лет вместе, а оба пахнут как подростки, пленённые страстью. Обычно она быстро ускользала, Тэхён хорошо это знал, однако сейчас позволил себе поверить в любовь Джина и Джуна. — Я хочу сделать ему предложение в конце поездки. Намджун знал, что Тэхён понимает его чувства. Но никому до сих пор не рассказал о таинственном таланте писателя. Ему не хотелось использовать друга в личных целях, но… — Знал бы ты, как мне страшно. — Тэхён ему понимающе улыбнулся. Конечно, он знал. Однако видеть чувства и понимать их — совсем разные вещи. Пока что писатель мог лишь гадать, откуда и почему они берутся. — Скажи, Тэ, он ведь то же самое чувствует? Писатель поджал губы… Мог ли он влезать в чужие отношения? Мог ли вот так выдавать Джина, пусть они с Намджуном и так друг от друга ничего не скрывали? Он однако не чувствовал себя использованным. Тем более, что Джун так искренне любил своего омегу… Проблема же была в другом. Джин колебался. — Он растерян, — честно выдал Тэхён, выпрямляя спину. Он уже немного устал держать осанку, сидя верхом. После этой прогулки у юноши обязательно будут болеть ноги ещё пару дней. — Но это не плохо… Я имею в виду то, что он очень сильно любит вас, но из-за вашей нерешительности колеблется. Вы хорошо понимаете намёки? — Намёки? — Намджун задумчиво вздёрнул бровь и закусил губу. Альфа есть альфа, особенно если ещё и мужчина. — Намёки на что? — Тогда я понял, — ухмыльнулся Тэхён. Вопреки всему, что говорил о нём Чонгук, юноша ой как хорошо разбирался в вопросах любви. Не только благодаря своей способности вылавливать чувства из запахов, но и за счёт богатого воображения, что давало возможность просчитывать всевозможные варианты. — Он ждёт от вас шага. И, судя по моим наблюдениям, уже довольно давно. — Неужели я такой непробиваемый олух? — в шутку ударил себя по лбу Намджун. — А ещё смею называть себя поэтом! Они улыбнулись друг другу и продолжили ехать в расслабленном молчании, тогда как идущие впереди Юнги и Хосок молчали совсем не умиротворённо. Альфа на капризной кобыле шоколадной масти, которой тем не менее властно и уверенно управлял, нервно курил. Ему надоело разглядывать туманные осенние пейзажи, не было в них никакой живописности и красоты. Густые тучи давили и хотелось закопаться под землю, а идущий рядом Хосок своей тяжёлой альфьей аурой вызвал неприятную пульсацию в затылке и висках. Юнги знал, в чём его недовольство. Разумеется, он помнил утро, когда Чон навестил их с Чимином в оранжерее. Испытывал ли он стыд? Скорее раздражение, потому что Хосок вёл себя так, будто между ними были какие-то отношения, исключающие общение с другими людьми. Чон ревнив и раним, Юнги это известно. Но это не его проблемы. Правда ли это? Их вчерашний пьяно-гневный поцелуй всё-таки убеждал в обратном. — На счёт того, что было вчера, — подал голос Юнги, но его прервал пропитанный болью смешок. — Что было вчера, месяц, год назад и даже этим утром… Оно просто было, — Хосок многозначительно посмотрел на Юнги, на его красивое лицо, по которому невероятно скучал. Хотелось оказаться ближе и с соседнего седла без стеснений провести пальцами по светлой коже, поцеловать в щёку, вдохнуть запах волос. Но они ничего не решили и ни о чём не говорили. Оба могли позволить себе лишь вспоминать то, что между ними было и проклинать мир за невозможность быть рядом по-настоящему. Хосок вспоминал первый раз, когда его сердце вспыхнуло рядом с Юнги… Точнее сказать, когда оно окончательно стало принадлежать ему. Это было в Рождество. Намджун и Джин поехали к родителям последнего, Чимин проводил ночь с очередным альфой, тогда как Чонгук всё ещё учился в Париже. Зима выдалась снежной, такой, как Хосок любил. Однако он возненавидел Рождество того года за то, что остался совсем один. Он убеждал друзей, что ему есть с кем провести праздник, что они могут не беспокоиться о нём, хотя на самом деле сгорал от одиночества. Кресло напротив камина казалось жутко твёрдым, свет от свечей слишком ярким, а ель посреди комнаты, казалось, источала слишком сильный хвойный запах. Хосок смотрел на свой граммофон, чувствуя неописуемое желание включить музыку и станцевать прямо посреди гостиной для невидимых зрителей, но внутренняя тяжесть не позволяла даже поднять руку к стоящему на столике стакану бренди. За окном снежно, улицы пусты, ведь все уже по домам со своими семьями, разделывали запечённого гуся с яблоками. И кто бы в тот момент мог подумать, что Хосок содрогнётся всем телом от громкого стука во входную дверь его, на то время, совсем небольшой съёмной квартиры. Альфа не знал, кому в такое время, за полчаса до полуночи, захочется навестить его. У Хосока не так много друзей… Да, он был знаком чуть ли не со всеми танцорами Лондона, а, может, и всей Британии, однако едва ли их связывала дружба. — Кто там? — чуть шатаясь Хосок встал с кресла и поморщился от назойливого стука в дверь. Путь из гостиной к прихожей казался вечностью, пол утекал из-под ног и альфа точно не был готов сейчас к неожиданным встречам. На нём был домашний бордовый халат с потёртым индийским орнаментом (не стоит уточнять, кем он был подарен), полосатые пижамные штаны и тапки. Но пьяного Хосока это мало заботило, потому что он собирался отправить гостя туда, откуда он пришёл. — Я не жду гостей, уходите. Хосок опирается о дверной косяк и думает, смотреть ему в глазок или нет… Ведь человек по ту сторону молчит. Может, он уже даже ушёл. Будь альфа трезв, его бы побороло любопытство. Но он уже настолько привык к одиночеству на ближайшую ночь, что плевать было даже если бы французы высадились с пушками на берегах Великобритании или если бы за дверью стояла любовь всей его жизни. Ладно, всё же, если это был последний вариант, то Хосок не имел права проигнорировавших шанс. — Вы ещё там? Я сказал ухо… — альфа раздражённо распахнул дверь и застыл на полуслове, когда увидел незваного гостя. — Юнги? — М, я, но ты сказал уходить, так что… — Мин вздёрнул подбородок и с ног до головы оглядел Хосока. Халат был запахнут некачественно, часть груди была оголена и отсвечивала пьяным румянцем, так же как шея и щёки. Альфа уже видел Хосока выпившим, но сейчас он буквально был на грани того, чтобы свалиться с ног. — Нет, стой, — слишком уж громко крикнул Хосок, испугавшись тому, что его мысли вдруг так чётко материализовались. Юнги перед ним стоял с коробкой в руках, с обмотанным вокруг шеи полосатым шарфом… Нос и щёки покрылись сухим морозным румянцем, а плечи слегка подрагивали от того, что пальто Юнги было слишком лёгким, а другое он себе позволить не мог. — Почему ты… — Я узнал от Намджуна, что ты один, — Хосок нахмурился, потому что ничего такого Киму он не говорил. Захотелось плакать… Чон вдруг увидел перед собой не просто незваного гостя, а спасение. Вот он, укутанный в шарф, с красными от мороза пальцами и пахнущий смородиновым джемом, пришёл, чтобы Хосок не встречал Рождество один. — Брось, никто не поверил в то, что у тебя есть какие-то там друзья, которые тебя пригласили на ужин. Альфы смотрели друг на друга молча, однако Хосоку хотелось кричать. Он, весь растрёпанный, в пижаме, пьяный, стоит прямо перед Юнги, от которого был без ума вот уже год. — Ты так и будешь напиваться в одиночестве или со мной поделишься? Хосок вышел из ступора и неловко покивал, освобождая проход Юнги. Когда тот прошёл мимо, в достаточной близости, чтобы альфа мог учуять его запах, Чон подумал, что едва ли доживёт до утра. Юнги же спокойно прошёл в гостиную, будто сотни раз был в хосоковой квартире, поставил коробку на стол и повернулся к Хосоку, который неловко перевязывал халат. — Прости, что я в таком виде, — шмыгнул он, думая о том, как сильно хотелось бы уткнуться Юнги в грудь, обнять руками, поплакать, услышать биение чужого сердца и наконец обрести чувство безопасности. Но он не мог себе этого позволить, потому что альфы таким не занимаются. А из всех друзей Юнги меньше всего любил, когда к нему прикасаются. — Ты у себя дома, — Юнги снял пальто и под ним был простой костюм, один из тех, которые Хосок видел уже десятки раз. На локте красовалась новая заплатка неудачно подобранного цвета. Какой промах для человека, который должен чувствовать цвета… — Мне жаль, что Намджун заставил тебя прийти, — искренне извинился Хосок и подошёл к своему скромному бару, чтобы налить в один из тусклых хрустальных стаканов бренди для Юнги. Другого алкоголя у него не было и вообще-то они вроде как собирались напиться. — Я правда в порядке. — Я вижу. Едва не плачешь… Плакал же, я прав? — Юнги взял стакан из руки Хосока и осушил в два глотка. Вёл он себя довольно странно, будто сильно нервничал. Хотя с чего бы ему… Хосок всегда думал, что старшему на него плевать. — Не плакал. — Милая ёлка. — Да. Им будто не о чем говорить. Смысл было Юнги приходить… Да и не ясно, что у него там в коробке. А Хосок неловко поправил волосы и подошёл к камину, чтобы забросить в него ещё немного дров. Запах пепла немного отвлёк от аромата альфы в его квартире, который сел в одно из кресел и забросил ногу на ногу. В свете огня его каштановые волосы слегка отливали бронзой, по персиковым губам плясали оранжевые блики, а в чёрных глазах сверкало отражение пламени. Хосок завис на Юнги всего на секунду, чтобы ощутить, как прилила краска к лицу. Он до потери рассудка влюблён… И держать это в себе было физически больно. — Не знал, что тебе тоже не с кем встречать Рождество… Так бы позвал на ужин. — Я каждый год его встречаю один, — Юнги смотрел куда угодно, но не Хосока, который наконец прекратил сновать туда-сюда и сел в кресло рядом. — Ненавижу этот праздник. — Потому что это повод напомнить себе, что ты никому не нужен? — Хосок не был удивлён. Юнги так же был одинок, как и он, а потому с тихим смешком кивнул и выпил ещё бренди. — Но ты пришёл ко мне. — Да, потому что знаю, что ты безнадёжный романтик, который будет страдать от любой чепухи и целоваться с бутылкой под омелой, — и Юнги чертовски прав. Они рассмеялись под потрескивание дров в камине, но смех этот был неловким, пронизаным печалью. Почему-то Хосоку захотелось плакать ещё сильнее. Потому что да, в кресле рядом с ним сидела любовь всей его жизни, которой нельзя и пальцем коснуться. А сейчас Рождество, он пьян и как никогда хочет любви. — Эй… — Что? — вдруг сердце ушло в пятки, Чону показалось, что его поймали на занятии чем-то неприличным. Ведь в мыслях Хосок всё думал о том, как хорошо было, если бы Юнги посмотрел на него со взаимным нежным блеском в глазах. — Я давно хотел спросить, — Юнги отпил ещё бренди и потянул руки к коробке, чтобы поставить её на столик между креслами. Она была не такой уж большой, в бумажной обёртке, которую удерживала тонкая бечёвка. Такие коробки обычно отправляли по почте… Хосок внимательно переводил глаза с Юнги на коробку и не знал, то ли ему хочется уже услышать вопрос, то ли задать собственный на счёт содержимого. — Я знаю, что такие как ты существуют, но никогда прежде не встречал. — Ты о чём? — было такое чувство, что Хосок вот-вот провалится сквозь землю… Он боялся, что Юнги спросит его о самом сокровенном. Разве его особенность была так заметна? Что выдавало? Хосок правда не знал и его накрыло паникой. — О твоём запахе. Он… такой… — Какой? — Хосок невольно свёл колени и прокашлялся. Вроде бы пронесло. Или нет… Кто знает, что там у Юнги в голове и какие выводы он может сделать. Художник есть художник, у них свой мир. Пусть даже Юнги и был из тех приверженцев реализма, который при работе руководствовался фактами, а не чувствами. — Сильный, — Мин вздохнул и потёр глаза. Тогда ему было не менее трудно собрать мозги в кучу, потому что Хосок с порога обдал его своим пьяняще подавляющим ароматом, который требовал подчинения. Ни с каким другим альфой такого Юнги не испытывал. Это смущало, но в то же время всё в голове покрывалось сладкой, но ни в коем случае не приторной паволокой. — Если хочешь, можешь не отвечать, не моё дело. — Завидуешь? — пошутил Хосок, но тут же перестал улыбаться, когда Юнги сверкнул в него своим фирменным взглядом. — На самом деле я не знаю. Наверное, мне повезло родиться таким сильным и непоколебимым. — Ага, непоколебимым, — уже более расслабленно фыркнул Юнги и они вроде как расслабились, время от времени поглядывая друг на друга. Хосок больше почти не пил, тогда как Юнги осушал стакан за стаканом, пока в бутылке от двух третей не осталась едва ли четверть. — И отчего же у тебя, такого сильного альфы с ярким запахом, до сих пор нет омеги? — Просто некогда, — пожал плечами Хосок и от слов чуть перебравшего Юнги у него закололо в сердце уже чуть по-другому. — До Рождества пять минут, а ты уже набрался как моряк в бристольском пабе. — Не правда, я трезв. Юнги всё это время держал руку на коробке и напряженно теребил бечёвку, будто боялся, что принесённый им предмет ускачет прочь или нечаянно попадёт в камин. Хосок никак не решался спросить, что там такого важного. Сначала он думал, что это еда, не почувствовал ни запаха, ни тепла. Подарок? Очень глупо полагать, что он. Не от Юнги. Может, Намджун и Джин передали и попросили вручить в полночь, а Мин, как верный друг, исполнял роль посыльного. Скорее всего так. — И всё же ты странный, — зачем-то выпалил Юнги и вздохнул, поднимая голову к висящим над камином часам. Гири были тусклыми и почти не отражали свет камина, цепи чуть заржавели, но всё же стрелки неумолимо неслись к полуночи. Оба альфы уже приготовились к бою громадных колоколов Биг-Бена, что сотрясёт весь Лондон. Им казалось, что в этот раз Рождество не зря, что оно принесёт перемены… — У тебя нет омеги. — Отсутствие омеги определяет меня как странного? — Хосок не понимал, почему Юнги дважды совершенно не к месту подчеркнул этот факт. Казалось, вот-вот он пальцами сотрёт несчастную бечёвку в порошок. — Что с тобой, Юнги? Нет, сейчас не отнекивайся, я ведь тебя насквозь вижу. Ты пришёл с этой коробкой, выпил весь мой бренди и задаёшь эти вопросы… Я переживаю. — Да так, просто в последнее время думаю кое-о-чём, — три минуты до Рождества. На площадях уже должны были готовить фейерверки, магические холодные звёзды, привезённые когда-то из Китая. Юнги посмотрел в окно, облепленными снегом оконными рамами. Ему хотелось воздуха. — Эй, не знаю, что ты там себе придумал, но я абсолютно нормальный! — Хосок бы не поверил собственным словам, будь он трезв. Юнги же как-то неловко и почти растсроенно закусил губу. — Я и не собирался говорить, что ненормальный. Пойдём на балкон, встретим Рождество. Хосок не успел ответить, как Мин уже вскочил, чтобы нацепить пальто и бросить Хосоку его, висящие у входа, перед уходом недоверчиво покосившись на коробку, будто боялся, что Чон вдруг в секунды его отсутствия полезет смотреть, что в ней спрятано. Признаться, Хосоку было правда интересно, но он решил ждать с самого начала и повторил у себя в голове это решение, когда они, Юнги, Хосок и коробка, вышли на морозный воздух на тесном балконе. Кожу разгоряченного от алкоголя лица обдало колючим холодом, глаза заслезились и Хосок шмыгнул носом, щурясь от слабых огней газовых фонарей и чужих окон. Что-то в гостиной сидел за большим столом и готовился разделывать индейку, кто-то суетился, выгребая нетерпеливых детей из-под ёлок с подарками. Хосок жил в небогатом районе, люди в окнах были совсем обычными, однако в такой волшебный вечер все они могли почувствовать себя далеко от забор суровой реальности. И Чон даже завидовал им, потому что его реальность стояла рядом, куталась в вязаный шарф, не оставляла шанса забыть о себе даже в Рождество. Бигбэн слабо выглядывал из-за черепичный крыш, его золотой циферблат был вместо скрытой за тучами луны, минутная стрелка балансировала между последней минутой одиннадцати и полуночью. Хосок вдруг понял, что ему страшно. — Юнги, — зачем-то шепнул он, будто ища успокоения в голосе альфы. Плевать, что он скажет, лишь бы не провести последние двадцать секунд в тишине. — Спасибо, что пришёл. Ты мне был очень нужен. — Я? — Мин схватился свободной от коробки рукой за балконную перекладину и смотрел он не на часы, а на Хосока. На то, как ветер раздувал его золотисто-ореховые волосы и как в них путались снежные хлопья. Всего десять секунд, чтобы насладиться этим Хосоком и целая вечность впереди, чтобы видеть его такого же, но тем не менее Юнги хотелось насмотреться. Ему тоже было страшно. — Да, я тоже очень рад провести Рождество с тобой. Хосок повернул голову на Мина, сверкнул грустной и одновременно счастливой улыбкой и позволил себе с замиранием сердца прикоснуться пальцами к чужой холодной ладони. Только кончиками, лишь жест, сигнализирующий о желании чувствовать кого-то рядом в ночь Рождества. Юнги хотел было ответить, раскрыв ладонь для рукопожатия, но сил хватило только на то, чтобы вздрогнуть, потому что первый бой часов пронзил воздух и он как-то слишком резко дёрнул рукой, обхватывая пальцы Хосока. Будто кто-то невидимый толкнул его в спину, чтобы пошутить. Но они с Чоном смущенно отвернулись и разъединили руки, сосредоточившись только на грубом и совсем не праздничном бое колокола. Юнги прикусил губу, зажал коробку в обеих руках. — Это… В общем, я вообще-то принёс это тебе, — Мин смущённо потеребил Хосока за рукав и всунул в руки подарок. — Я не знаю, когда правильно дарить подарки, до или после полуночи, я вообще никогда никому ничего не дарил, но это всё равно тебе. — Мне? — глупо захлопал глазами Хосок и на лице его отразилось что-то вроде испуга, когда таинственная коробка наконец-то оказалась в руках. — Чего удивляешься? Я вообще-то ею весь вечер перед тобой светил, мог догадаться. — Я догадался… В смысле, я подозревал, но не был уверен, что ты на самом деле приготовил для меня… подарок? — Хосок тяжело дышал и руки у него тряслись. — У меня нет подарка для тебя… Это неудобно. — Всё в порядке, просто открой его, — Хосок не верил в происходящее. У него для Юнги не было ничего, кроме сердца, которое альфе даром было не нужно, однако часы до сих пор били полночь, поторапливая Хосока, который развязал бечёвку и поднял картонную крышку, чуть не роняя подарок из дрожащих рук. — Юнги… Художник с волнением наблюдал за Хосоком и искрами, что летели из его глаз, за тем, как напряжённо он кусал губы и как просиял и одновременно испугался, когда наконец увидел содержимое коробки. Столько эмоций, как у маленького ребёнка. Видимо, дарить подарки на самом деле не так уж страшно, потому что Юнги был искренне счастлив видеть Хосока таким взволнованным и смущённым. — Пуанты. — сообщил Хосок так, будто Юнги и без него не знал, что там внутри и на что он потратил гонорар за три свои картины. Серьёзно, заниматься балетом… — Юнги, это ведь чертовски дорого! — Я видел как ты танцуешь и в чём, — Мин потёр затылок, хмурясь. Неловко. Всё-таки даже Хосоку дарить подарок оказалось тяжело. Это не просто всунул и забыл, потому что оказалось, что нужно ещё и выслушивать после все эти неловкие благодарности и отрицания… Не проще просто принять подарок и забыть? Юнги это смущало. Особенно с Хосоком. — Пожалуйста, не говори ничего, это неловко. — Ты… Спасибо, — Хосок тяжело вздохнул; он уже сбился со счёта ударов колокольни, наплевал на свою маленькую традицию. Его лицо наконец засияло и внутри больше не было места грусти, потому что Чон сделал рывок вперёд и сгрёб Юнги в крепкие объятия, уткнулся носом в вязанный шарф и вдохнул полной грудью его запах, в который был влюблён, казалось, целую вечность. Юнги неловко ответил, едва не прижал Хосока плотнее к себе. Его давно никто не обнимал… — С Рождеством. — С Рождеством, — с главной Лондонской площади в небо устремились запущенные фейерверки. И хорошо, что они обнимались, потому что Юнги не любил громкие звуки. Он не любил яркие вспышки, но мог видеть, как Хосок поднял лицо с его плеча в небо, улыбаясь счастливо и ярко. В его глазах плясали все цвета радуги, по волосам и лицу растекались вспышки света. Юнги невольно улыбнулся, возвращая голову Хосока к себе на плечо, чтобы тот мог обнимать его и одновременно смотреть на небо. Юнги услышал слабый всхлип у уха, руки Хосока на его спине окольцевали талию и бесконтрольно сжимались. Снова неловко… Мин совсем не знал, что делать, но пока он был пьян, ничего плохого не видел в том, чтобы собственные пальцы положить на взлохмаченный затылок Хосока и утешающе поглаживать. — Ну вот, теперь ты точно плачешь, — прошептал как только мог нежно и тихо рассмеялся, когда Хосок шмыгнул носом и невнятно кивнул. Внизу под окнами слышалось пение бродячего хора. Они звенели колокольчиками и голоса их сплетались в тёплые рождественские песни, поднимаясь с морозным воздухом к чужим окнам и балконом. Юнги не думал, что может быть так тепло и уютно в день праздника, который он ненавидел. И ему даже не пришлось во сне встречаться с тремя духами, хватило лишь одного человека, который вдруг затаил дыхание и замер, напрягаясь всем телом. Юнги насторожился. Гул фейерверков всё не утихал. — Мне кажется… Кажется, я люблю тебя, — едва различимо прошептал Хосок и мазнул губами по чужой щеке, прежде чем стремительно выпутаться из объятий, о которых так мечтал, вытирая слёзы. Что он сказал… Господи, он сказал это. Но ведь Рождество, они пьяны и этот подарок… — Прости, прости меня. Забудь то, что я сказал. Хотелось провалиться под землю… Отдать подарок, сотню раз попросить прощения за свои слова, исчезнуть из жизни Юнги, который должен его после этого возненавидеть. Ведь так не должно быть. Чтобы альфа любил альфу. За эту несдержанность Юнги мог пойти в полицию, рассказать всем о Хосоке, повторяющего печальную порочную судьбу Артюра Рембо и Оскара Уайльда. Но Юнги схватил его за руку и потянул обратно к себе, обнимая теперь крепче и настойчивее. Он слышал сдавленный вздох у виска, уткнулся носом в воротник чужого пальто. И Хосок к нему так близко… И от него пахло той плавящей, всеподавляющей силой, которая боролась с беспомощностью. Юнги не понимал, как в Хосоке может быть столько всего одновременно. Как он мог быть таким невероятным. Поэтому, чтобы понять, Юнги позволил альфьему аромату проникнуть внутрь, в каждую клетку. — Нет… Хосок, я почему-то не хочу забывать. Юнги положил руки на мокрые от слёз щёки абсолютно дезориентированного Хосока и посмотрел в глаза. Он понял. Кажется, теперь точно понял, что именно за реакцию в нём вызывал Хосок. И дело было даже не в его запахе, от которого Юнги унизительно чувствовал себя слабее, а дело в том, что он вроде как больше этому не сопротивлялся. Потому что хосокова подавляющая аура тем не менее не была его оружием, она просто была. А сам Чон вёл себя как обычный альфа без странностей. Но вот догадка Юнги оправдалась… И он почему-то сейчас вытирал слёзы со щёк Хосока и кусал губы, не понимая, что делать. — Это поэтому у тебя нет… — Да, — если Хосок услышал бы снова слово «омега», его бы стошнило. Головокружения хватало от осознания факта, что Юнги его не отталкивал, смотрел в глаза, чего обычно избегал. — Я… Я из тех, о ком не принято говорить. Прости меня. — Нет, ничего, — Юнги погладил Хосока по щеке и глубоко вздохнул. — В этом нет твоей вины. Но… Почему я? Боже, ты мог бы выбрать кого угодно. Хосок тихо рассмеялся, скользнув рукой с чужой талии на подбородок: — Не хочу звучать банально, но кто угодно мне не нужен. А ты… Ты не обязан отвечать. Я не жду этого от тебя, не смею просить. — Пойдём лучше внутрь, — Юнги заметил, что Хосока трясёт от холода, поэтому потянул его прочь с балкона, подальше от снега и чужих глаз. Чон плакал, а Мин понятия не имел, как успокоить его. Потому что в арсенале было только «альфы не плачут», «соберись, ты же альфа». Да кому какое дело? Хосок, судя по всему, держал всё это в себе слишком долго. И Юнги страшно подумать, что в него влюблён Хосок до такой степени, что руки у него трясутся, а в глазах пелена из слёз и голода. Они отбросили верхнюю одежду и Хосок резко повернулся лицом к Юнги, который лишь ждал следующих действий альфы, потому что сам понятия не и мел, что делать. Мин Юнги художник, вся его жизнь — это искусство, это погоня за вдохновением, победы и поражения в схватках с холстом и бумагой. Хосок хорошо помнил, как альфа говорил, что ему не нужна любовь. Но всё равно верил, изо всех сил надеялся на взаимность своих греховных чувств. Теперь же Юнги стоял перед ним без тени отвращения во взгляде. Просто ждал, позволял Хосоку контролировать ситуацию. — Ты позволишь мне поцеловать тебя? — прошептал, краем глаза отмечая, что дрова в камине почти погасли, света в квартире было совсем немного, но от этого только комфортнее. Главное, что Хосок мог видеть лицо Юнги, который поджал губы и едва пошатнулся от такого предложения. Они оба знали, что Чон примет отказ. Они оба знали, что это во всеобщем понимании неправильно, а взрослые люди должны думать головой прежде, чем действовать по зову сердца. Должны, должны… Юнги и Хосок оба устали быть теми, кем их считали в обществе. Альфами, по определению мужественными, сильными, чёрствыми и надменными, которые рождены для доминирования и для того, чтобы быть защитой для слабых омег. У последних и своих проблем было не меньше, если не сказать, что больше, однако сейчас не о них. Сейчас о Хосоке и Юнги, двух альфах, которые медленно приблизились друг к другу подрагивающем свете камина и свечей. Юнги коротко кивнул, опуская взгляд на нервно трепещущую грудь Хосока, на его шею, а потом и на лицо. Чон поднял его за подбородок двумя пальцами, погладил по нежной коже под губой, пытаясь убедиться, что всё это реально происходит и Юнги перед ним настоящий. Мин положил руки на чужие плечи, потому что он ниже и так удобнее, хотя на самом деле ему понравилось, как крепко на его талии сжалась рука Хосока. — Ты медленный, — отметил Юнги и хмыкнул на смущённую улыбку Хосока. — Слишком давно хотел этого, — Хосок признался честно и любовно погладил щеку Юнги, будто она была из хрупкого фарфора с шоколадными вкраплениями родинок и румянцем. — Не знаю, как начать. — Чёртов романтик, ты неисправим, — Юнги закатил глаза и снова услышал смех Хосока. Тот был так счастлив… Не хотелось отбирать у него ни секунды этого блаженства. Тем более, что Юнги хотелось того же. Он вдруг подумал о том, насколько сильно ему хотелось поцеловать Хосока в ответ, а потому он без колебаний прижался к его до сих пор растянутых в улыбке губам, к сладким и таким же ароматными, как и весь альфа. Чон прекратил улыбаться, раскрыл губы, чтобы подстроиться под неспешный ритм Юнги, который рукой обхватил его затылок, будто предупреждая, что собирается углубить поцелуй. Хосок за дрожью в коленях и звуками несмелых поцелуев почувствовал, как Юнги сжал его волосы на затылке и просунул между из губами язык, снова беря инициативу на себя. Противиться этому Хосок, увы, не мог, да и не хотел. Его руки плотно сжались на чужой пояснице, балансируя на грани позволенного. С несдержанным вздохом альфа сплёл их языки между собой и их губы в какой-то момент стало покалывать от усердия, а воздух в лёгких стремительно заканчивался. Не ощутить чужое возбуждение никто из них не мог. Юнги с испугом подметил, что в его брюках действительно стало тесно, голова шла кругом, колени подкосились, а это всего лишь поцелуи… Поцелуи с Хосоком, в которых не существовало никаких «всего лишь». Это алкоголь или Юнги хочет его? Что это за чувство такое… Хосок оторвался от чужих сладких губ и поцеловал в острый подбородок, округлую линию челюсти. Его действия были сдержаны, хотя внутри совсем скоро взбушуется океан. Юнги держался плотно за плечи альфы и с новой волной ужаса принял поцелуй в шею, задрожал всем телом, когда влажные горячие губы обожгли кожу за ухом и ниже. — Хосок, — выдохнул несдержанно Юнги и почувствовал невесомость, когда Хосок подхватил его на руки и усадил на крышку близстоящего комода. Они сравнялись в росте, Юнги был даже выше, что позволило Хосоку с большим удобством приняться за вылизывание чужой шеи с кисло-сладким привкусом смородины. Юнги пахнул как сад в июле, когда плоды и ягоды под солнцем практически лопались от сочности, трава пахла сухостью и соком, а ко всему этому добавлялся аромат мёда и орехов. Всё то, что Хосок любил, и ему снесло крышу, когда Юнги обхватил его бёдра своими ногами и вжался пахом в его живот, судорожно дыша. — Я люблю тебя, — Хосок вернулся к чужим губам, как всегда сбегая от ответа, заткнув Юнги поцелуем. Он не был готов слышать ни да, ни нет, не был готов видеть в чужих глазах сомнение, поэтому наслаждался тем, что имел здесь и сейчас. Альфа едва не застонал, когда Юнги прикусил его губу и втянул в рот, зализывая. В его движениях не было безудержной страсти, он был ведом страхом и любопытством, желанием понять, почему так нравятся крепкие руки альфы. Есть одна вещь… У Юнги ведь тоже никогда не было омеги. Всегда думал, что секс его не интересует, так же как и отношения, потому что его единственной страстью было искусство. Он не мог ничего дать другому человеку, не мог предложить даже своё тело, которое откликалось на чужие ароматы слишком слабо. В какой-то момент Юнги уже начал думать, что так и проведёт остаток жизни без омеги или беты. И он, наверное, не ошибся. Учитывая, что сейчас его целовал с трепетной нежностью и горячей страстью альфа, на чей аромат у Юнги впервые за много лет откликнулось не только тело, но и душа. Мин не слишком верил в судьбу, в предначертанных, в истинных… Так же, как и не верил в зависимость людей от запахов друг друга. Потому что Хосок нравится ему далеко не потому, что источал волшебный аромат корицы, кардамона и жгучей гвоздики. Он покорял своей улыбкой, своей страстью к танцам, своими танцами, добрым сердцем, в котором хватило бы места для всего мира и которое так легко ранить. Впервые Юнги хотелось сделать так, чтобы такой человек как Хосок был в безопасности, чтобы никто его не смел обидеть, чтобы он и дальше светился ярким солнцем в самые тёмные времена. А теперь он признавался Юнги в любви. Расставлял по полочкам в его голове и сердце все «да» и «нет», помогал своими губами принять, что всё-таки не зря Юнги украдкой поглядывал на него на их собраниях, не зря они сидели рядом у камина и говорили о любви. «Если ты никогда не любил, это не значит, что ты будешь одинок всю свою жизнь. Иногда достаточно знать, что любят тебя». Юнги узнал, что тогда имел в виду Хосок. Он приложил руку к чужой горячей груди, которая оголилась вместе с частью плеча, наклонился вперёд, чтобы поцеловать острую ключицу Хосока, прикусить кожу у основания плеча. Мин не совсем знал, так ли это делается. По большей части это его обычно ублажали, а не он кого-то, но в этот раз хотелось отдать Хосоку всё, отдать себя. Чёрт возьми, Юнги был готов занять ту самую позицию, за которую альф презирали. Он отчаянно приник губами к чужой шее, жадно зажал кожу, оставив на ней багровеет отметину. Между ними это просто цветы страсти, а не особая метка, которую альфы ставят омегам в качестве закрепления их отношений. Хосок простонал сквозь сомкнутые губы, зажмурился, а потом он почувствовал, как заскользили губы Юнги ниже, к груди, солнечному сплетению, как распустился пояс на домашнем халате и он упал с хосоковых плеч так же бесшумно, как и Мин перед ним опустился с комода на колени. Это испугало. Обоих. Юнги последовал порыву, а Хосок не смог среагировать, он почувствовал на своём паху чужие пальцы, опустил голову на Мина, который смотрел на него из-под спутанных волос, облизывал зацелованные губы. — Нет, стой, — Хосок вздрогнул и захватил юнгиево запястье, отнимая от своего тела. — Мы… Что мы творим. — Ты разве этого не хочешь? — неуверенно тихо поинтересовался Юнги, так и продолжив стоять на коленях перед Хосоком в одних пижамных штанах. Его тело было безупречным… С тонкой талией, литыми, но нежными мышцами пресса и груди. Даже на своих выступлениях в театре он выглядел не так потрясающе в обтягивающих костюмах. Сейчас, почти обнажённый, он нравился Юнги в сотни раз больше. — Хочу, но… Погоди. Это не то, чего должен хотеть ты, — Хосок опустился на колени рядом с Юнги и обнял его за щёки, нежно целуя в губы, как бы успокаивая. — Но вот он я, — прошептал альфа, но всё же благодарно кивнул. Он забылся. Поддался чему-то неизвестному, внутри снова никакой уверенности ни в своих чувствах, ни в правильности происходящего. Хосок отрезвляюще покачал головой. — Юнги, просто подумай… — Ты прав, мы пьяны, — они неловко замолчали, не осмеливаясь наладить зрительный контакт. Лишь сидели на полу, сплетая между собой их пальцы. Камин совсем потух и Хосок испугался ещё сильнее, когда подумал о том, что Юнги может оставить его. Что они вот тако разойдутся и в памяти их поцелуи останутся под клеймом ошибки и пьяного порыва двух голодных альф. Но ведь это не так… Хосок хотел думать, что и Юнги к нему что-то чувствовал! — Пожалуйста, останься сегодня со мной, — Хосок прочти умолял, а Юнги не собирался ему отказывать. Они обо всём договорятся утром. Закрепили обещание поцелуем, прежде, чем забраться в постель и подарить друг другу ещё с десяток нежных касаний губами и руками. Сон всё делает проще. Утром они проснулись в одной постели, взглянули друг на друга при холодном утреннем свете, помолчали каких-то мучительно длинных тридцать секунд и не сговариваясь столкнулись губами. Это был единственный раз, когда они действительно что-то решили. Начали, не в силах ни развить, ни закончить. Правда, тогда они ещё не знали, что с ними станет в будущем. Хосок ещё раз пять повторил, как сильно любит Юнги, не дав ему ни единого шанса ответить. А тот и не знал, что говорить. Он просто чувствовал, он был художником. И после того, как утром Рождества Мин целовал голую грудь Хосока, он прошептал ему единственное, что могло сойти за признание: — Я хочу нарисовать тебя.