Весенний

Впоследствии Петя долго думал о том, что могло бы произойти, если бы в ту страшную ночь он не страдал бессонницей и не прислушивался к каждому, даже самому незначительному звуку, раздававшемуся в караулке и за ее пределами. Казалось, весь организм Ростова был приведен в полную боевую готовность и ни на секунду не расслаблялся, удерживая своего хозяина в состоянии настороженного бодрствования и не позволяя тому провалиться в долгожданные объятия сновидений. Чуткий слух улавливал редкое конское ржание со стороны разрушенной бани, которую казаки определили складом для хранения оружия и в которой старый, потрепанный жизнью партизан Савельич, вместе с местной дворняжкой Фомкой, отсиживался целыми днями в окружении точильных камней и острых сабель; Петя слышал чей-то надсадный громкий храп, глухие перешептывания недавно вернувшихся с разведки солдат в маленьком прокуренном флигельке, вой порывистого осеннего ветра и его страшный свист в щелях бревенчатой крыши, стук вывороченного из земли плетня об тележку с припасенным для живности сеном; доносилось и слабое эхо далеких лесных выстрелов — наверняка партизаны с ближайшей стоянки отправились на вылазку, Василий Дмитриевич как раз говорил днем с их командиром, прискакавшим на тощей буланой кобыленке за писчей бумагой и последними штабными новостями. Денисов тогда подозвал Петю к себе и сообщил приезжему, что «этот молодой офицег’ нынче является главной штабной новостью» и что более ничего важного не доносили, а партизан, видимо, не оценил шутки и только смерил Ростова насмешливым высокомерным взглядом из-под косматых неаккуратных бровей. В любой другой ситуации Петя, может, и обиделся бы на подобное пренебрежительное отношение, но в тот момент он находился в слишком радостном и восторженном возбуждении от непосредственной близости к отважным членам народного сопротивления, а посему даже не сподобился огорчиться или сконфузиться: он лишь лучезарно улыбнулся с легкомысленной детской весёлостью и с уважением поклонился, предусмотрительно придержав за ремешок постоянно сползающий с головы кивер. Партизан не удостоил Петю ответным поклоном, отвернувшись от него с напыщенным надменным видом, но Ростову было абсолютно все равно — он был слишком счастлив и слишком доволен, чтобы обращать внимание на такие глупые мелочи. В обеденный час Денисов объявил о своем намерении совершить объезд близлежащих территорий, где якобы появились новые, ничем не защищенные французские стоянки. Брать с собою Ростова он наотрез отказался, все уговоры молодого офицера благополучно пропускал мимо ушей, оставался непреклонным в собственном решении и не принимал никаких возражений. Для убедительности пригрозил отправить обратно в полк, а, встретив со стороны Пети все такой же яростный протест, не пренебрег и отеческим подзатыльником — партизаны церемониться не привыкли. — Ну отчего же мне не поехать, Василий Дмитриевич? — юноша не унимался, потирая ушибленное место и бросая на упертого командира те жалостливые взгляды, на кои способны бывают только очень молодые и до безумства упрямые люди. — Я в бой не пойду, честное слово! Могу и саблю здесь оставить, она все равно не наточенная. Смилуйтесь, Василий Дмитриевич, смогу ли я спокойно усидеть на месте, зная, что вы французов бить едете?.. Ах, Господи, вы все уклоняетесь! Прошу вас, Василий Дмитриевич, разрешите мне с вами! — И думать забудь! — Денисов на попятную идти не собирался и на Петю лишнего не поглядывал, боясь размякнуть и поддаться недопустимым сомнениям. — Загог’ецкий, Каг’тузов, куда вег’евки делись?.. Тащите их сюда!.. Я же сказал, что сегодня ты останешься, а завтг’а вместе с Долоховым вышлю тебя на задание, как и обещался. Ну, чего ты пг’истаешь?.. Да не туда тащите, а сюда, ко мне, ко мне!.. Вот бесы гог’одские, ничего не смыслют!.. — Василий Дмитриевич, я клянусь, я всем приказаниям вашим безропотно буду подчиняться, можете быть покойны! — Слышать ничего не желаю! Тебе и тут найдётся занятие: вон, сапоги свои почисть, ходишь как пог’осенок! Ступай давай, и чтобы без глупостей! Я Савельича потом попг’ошу о тебе доложиться. И он уехал, оставив огорчившегося не на шутку Петю под надежной опекой партизанских товарищей и действительно наказав выползшему со склада Савельичу присматривать за «графчиком» и глаз с него лишний раз не спускать — сбежит еще, неспокойная душа, ищи его потом по дремучим лесам да надейся, что не нарвался по незнанию местности на французское становище где-нибудь в овраге. Ростов, однако, ввиду своего нежного цветущего возраста был не способен долго таить в сердце обиду: закручинился он скорее наигранно, нежели искренне, добился сим дружеского похлопыванья по плечу от слышавшего весь разговор Картузова и «Встигнеш ще повоювати, які твої роки» от добродушного конюха Микитки, вздохнул глубоко, а затем, приметив странное деревянное приспособление за сарайчиком, и вовсе забыл о недавней печали. Все было любо, ново и интересно маленькому офицеру, все немедленно требовало его внимания и надолго оседало в пытливой памяти яркими четкими образами — словно незримый художник писал в голове сотни картин акварельными красками, изображая на них повозки с отвинченными колесами, коих здесь было целых три, неподвижных часовых возле командирского домика, отощавших бесцветных кляч с заплывшими больными глазами и непоседливого пса Фомку, сновавшего туда-сюда и норовившего сцапать из рук Микитки черствый, наполовину заплесневевший кусок черного хлеба. Ах, как же все это было хорошо, как славно! — Смею ли я вас беспокоить? — крикнул Петя бородатому мужику, возившемуся рядом с сарайчиком и, несмотря на холод, раздетого по самый пояс. — Что это такое деревянное там сделано? Никогда такой конструкции не видывал! Солдат выпрямился, с хрустом размял широкую мускулистую спину и недоуменно оглянулся на стоящего поодаль офицерика, словно не понимая, откуда донесся столь звонкий юношеский голос и действительно ли он принадлежит «залётной полковой птице», что прибыла вместе с командиром всего несколько часов назад. Партизан осмотрел Ростова выразительно, пристально, слишком настороженно и будто даже недоверчиво. Не опасливо, нет, как можно этакого карапуза бояться? И зачем вообще сюда напросился, дурья башка? Убьют ведь, а Денисову потом отчитываться придется. Солдат, приходившийся непоседе-Микитке батькой, почесал за пазухой и, вздохнув, нетерпеливо махнул рукой в сторону постройки, явно не желая долго цацкаться с Петей и отвлекаться от работы. Ростов с живостью навострил уши, ожидая объяснений. — А це, милостивий государ, для полонених, особливо незговірливих. Ми їх туди звызываем, щоб подумали вони гарненько, чи варто їм, проклятим, мовчати або краще все нам розповісти. Дуже зручна штука, ефективна! — мужик ответил скороговоркой, снова махнул огромной своей ручищей и скрылся в перекошенном сарайчике. Петя по-украински почти ничего не знал, а потому из быстрой речи партизана сумел выхватить лишь некоторые знакомые слова. Связав их воедино, он оторопел и пришел в неподдельный ужас от того, насколько жесток был вложенный в них смысл. Услышанное вогнало Ростова в запальчивое, несдержанное возмущение: он охнул, сорвался с места и, в три шага добравшись до двери сарайчика, отворил ее одним резким движением. Партизан, перебиравший малочисленные дрова на наличие гнилых и отсыревших, вздрогнул от неожиданности и сердито уставился на прилипчивого офицерика раскосыми большими глазами. Он едва сдерживал гнев. — Ну, чого тобі ще? — Как чего? — взволнованно выпалил Петя, чуть не задыхаясь в порыве негодования. — Вы что же, и вправду французов привязываете к каким-то жердям, словно собак бешеных? Как же? Ведь они люди! Неужто вы думаете, что у вас получится вытянуть из них информацию посредством такого... такого... такого варварского обращения? А вдруг они умрут? А если... — Помруть? Боронь Боже! Наш Василь Дмитрич смертей не допускає, гріх на душу брати не хоче! Він їх, поганців, під розписки в місто відправляє, конвоєм. Чеснота! Був би я командиром, я б милістю нікого не балував. А що, тобі, мабуть, теж погань цю французьку шкода? — Ничего мне не шкода!.. Я, может, за справедливость, откуда тебе знать? А вы людей мучите! — А що ти накажеш з ними робити? — солдат заметно терял самообладание, пораженный детской глупостью незваного гостя. — У будинок їх посадити, з ложки нагодувати, а потім і питати? Обійдуться, холера! Їхня справа — все нам розповісти. А коли впираються і по-хорошому не хочуть, так ми їм роти по-поганому розкриваємо. Хіба ми винні, що вони, нещасні, такими впертими виявляються? Ми службу свою несемо, як государ-батюшка велів, бережи його Бог. Вбивати не вбиваємо, але калічимо, поки не розколються. Тьху! Мужик молвил скоро и шамкающе: передние зубы у него отсутствовали и превращали речь в одно невнятное, булькающее бурчание, которое вкупе с неясным уху украинским языком звучало в особенности бестолково и невразумительно. Ростов лишь на интуитивном уровне мог догадываться, о чем говорит партизан, но был почему-то слепо уверен, что на сей раз интуиция подводить не станет. В голове машинально возникали беспорядочные образы плененных французов, крепко привязанных за руки к деревянной постройке, коченеющих от ночных заморозков и умоляюще провожающих жадными взглядами миски с едой, которые специально проносятся солдатами прямо у них под носом, заставляя чуть ли не перегрызать зубами толстые веревки в попытках добраться до живительной пищи. Куда же делась гуманность? Неужели на партизанские отряды ее законы не распространяются? Неужели она существует только там, в штабе или в полку, а сюда, в лесную глубинку, не дотянулась? Петя был растерян и раздосадован, пухленькие щечки его раскраснелись, а горячее дыхание и вовсе начало сбивчиво вырываться изо рта, стоило только солдату безмятежно вернуться к своим бревнам, будто не его устами произносились те страшные жестокие предложения, приведшие юного офицера в неприятное изумление. Ростов бездумно стоял у порога, не зная, что делать и что отвечать, как вдруг от надобности продолжать спор его избавили громкий окрик «Вернулися!» и последовавший за ним громкий, гулко нарастающий топот копыт сразу нескольких лошадей, приближающихся к караулке бойким взбудораженным галопом. Солдат тотчас побросал бревна наземь, вытер ладони с налипшими на них опилками об холщовые штаны и, довольно больно оттолкнув Петю с прохода, выскочил из сарайчика на свежий воздух. Ростов тоже поспешил посмотреть, кого, кроме Денисова, может так радостно встречать партизанский отряд — все его члены, казалось, гурьбой высыпали на подъездную и теперь свистели и топали десятками пар ног об твердую, поросшую валежником землю. К караулке приблизились три пышущих жаром жеребца, взмокших до поднимающихся от тел клубов зловонного пара и вымазанных в уже подсохшей грязи по самую гриву. Они утомленно зафырчали, останавливаясь подле дровяника и сбрасывая, наконец, своих неугомонных наезников с перетруженных, изможденных долгой дорогой спин. Толпа бесновалась, вопя и улюлюкая, пара казаков сразу же бросились распрягать коней и поить их студеной речной водой, набранной в трухлявые сопрелые кадки. Петя стоял впереди всех, желая поскорее увидеть столь долгожданных здесь всадников и прочесть на их усталых лицах все то, что довелось им перенести на своих шкурах в течение вылазки — видимо, очень тяжкой и длительной, раз лошади буквально валились с ног от изнеможения и противились настойчивым, но безуспешным потугам Микитки, изо всех сил пытавшегося отвести упирающихся животных в стойло за командирской будкой. Прибывших было пятеро, однако Петя не смог их всех хорошенько разглядеть и составить о каждом особливое мнение: внимание его сосредоточилось на одном, наиболее внушительном солдате, чья мощная фигура и грозное лицо показались молодому офицеру знакомыми. «Ужель Долохов? Быть того не может! Сообщали, что он только послезавтра в отряд вернется!» Ростов опешил от собственной догадки. Он пожирал спину наездника пристальным пытливым взором, пока тот беседовал с микиткиным батькой, совершенно не реагируя на бурное приветствие товарищей и едва заметно припадая на правую ногу — видать, без ранения все-таки не обошлось. Когда солдат наконец соизволил оборотиться и улыбнуться собравшейся вокруг толпе, Петя окончательно обмер: перед ним и впрямь был Долохов, тот самый Долохов, что делал предложение милой Соне, требовал от Николушки уплаты огромного карточного долга и затем, уже опосля Бородина, беспощадно бил французов в составе партизанских движений, заставляя народ восхищаться своими подвигами и восторгаться победами! Ростов готов был сойти с ума от непредвиденного, свалившегося на голову счастья. Он рванулся вперед, подбежал к Федору и, почти ничего не соображая, возбужденно воскликнул: — Ваше благородие! Долохов! Это вы! Мужчина озадачился лишь на пару секунд, но затем взгляд его просветлел. В нем промелькнуло узнавание и... более ничего. Ни радости от неожиданной встречи с младшим братом Николая, ни малейшего оттенка вежливого участия или дружелюбия, ни заинтересованности в том, какая налегкая занесла молодого графа в партизанские ряды и под чьим начальством он сюда вообще прибыл. Петя даже смешался: не ожидал он такого холодного приема от великого Долохова, надеялся, что произведёт на него самое что ни на есть приятное и располагающее к хорошему знакомству впечатление, а тут вон оно как выходило! Быть может, Федор просто устал, мучается ренением и потому смотрит столь неприязненно? Вылазка, небось, не из легких вышла — в другие Долохова обыкновенно не посылали. «И вправду, что это я накинулся на него? — мысленно осадил себя Петя, стушевавшись от натянутого вида легендарного партизана. — Человеку отдохнуть надобно, а я здесь со своими глупыми выкриками!» — Ростов? Петя? — Долохов вытянул гигантскую свою лапищу, и юноша с живостью пожал ее, не в силах убрать с лица дурное выражение детского восторга. — Вот уж точно никак не ожидал. Ты откуда? — Я сегодняшнего дня с депешей от генерала приехал, да au total решил остаться, благо Василий Дмитриевич позволил и не прогнал обратно в полк. Уж больно хотелось мне на партизанскую жизнь собственными глазами поглядеть! А вы, вы-то откуда возвратились? Долохов тяжело вздохнул и еле заметно сморщился, уловив в речи офицерика французскую фразочку, однако Петя на это мимолетное неудовольствие никоим образом не отреагировал: он весь так и дрожал от желания услышать рассказ о храбрых федоровских похождениях и, казалось, готов был простить ему любую немилость в обмен на один простой разговор. Стремительно разгорался огонь в молодой его душе, блестели восхищенно глаза, румянились щеки и покрывался испариной высокий лоб — мгновенно забывались и возмутительно страшное деревянное приспособление, и суровость микиткиного батюшки, и скользящее в обращении Долохова прохладное равнодушие. — Денисов приказал за рекой территорию зачистить, там нынче много французских лежбищ развелось, в основном без высокопоставленных. Когда последнюю стоянку снимали, прискакал местный, с Василием Дмитриевичем, мол, знакомый и им же самым к нам посланный. Говорит, поступило распоряжение «языка» взять. А у нас никого живого, кроме барабанщика, не осталось тогда. — И что же? Взяли? — Взяли конечно, куда он, шваль, денется-то. По дороге допросили: ни черта не знает, про Бонапарте все лепечет чепуху какую-то, — Долохов презрительно фыркнул. — Сюда привезли, а Денисов пусть дальше сам разбирается, что с ним делать. К слову, он куда запропастился? — Так поїхав недавно, Федір Іванич, — подал голос запыхавшийся, вернувшийся из стойла Микитка, — в обхiд. Офіцера з собою не взяв. Сказав, мовляв, завтра з вами на вилазку піде, а сьогодні баста. Долохов снисходительно усмехнулся. — В бой, значит, рвешься? — он вновь посмотрел на Ростова и согласно покачал головою. — Ну, противиться не смею, раз уж ты командира упросил. Саблю отнеси Савельичу на заточку, спать ложись рано, в седьмом часу выдвинемся. — Під вашу відповідальність, — снова влез подслушивавший беседу Микитка. — Василь Дмитрич сказав. — А ну пшел отсюда, без тебя разберусь, кто тут под чью ответственность поступил! — рявкнул Федор Иванович, и конюх тотчас скрылся за сарайчиком. — Вязьму мою почисть хорошенько, она по пути в трясине увязла!.. Долохов продолжал что-то говорить, но Петя его уже не слушал и не слышал. Во все глаза глядел он на последнего всадника, до сих пор не слезшего с лошади, затравленным зверьком озиравшегося по сторонам и трясшегося, словно тонкий кленовый лист под стремительными порывами беспокойного ветра. Это был тот самый пленный француз-барабанщик — «недобитый», как выразился один из мужиков, и, со слов микиткиного батьки, «даремно сюды приволоченный». Ростов находился в состоянии странного удивления: он ожидал увидеть кого угодно, но только не совсем молодого еще мальчишку, чей мундир, и без того грязный и пыльный, чернел от засохших на нем пятен чужой пролитой крови, а перепуганный, загнанный вид гулко откликался в сердце пронзительной жалостью и совершенно искренним, щемящим, откровенным сочувствием. Толпа постепенно расходилась — партизаны, уже давно привыкшие к пленникам, безучастно возвращались к прерванной приездом Долохова работе, переговариваясь друг с другом и беззлобно, дружески бранясь. Лишь некоторые из них слегка задержались, чтобы мирно, ободряюще улыбнуться дрожавшему французику, но, не получив в ответ ни улыбки, ни какой-либо другой положительной реакции, тоже расползлись по своим углам несолоно хлебавши. Барабанщик с бездумным выражением лица проследил за тем, как Савельич отпихивает от себя надоедливого, заливавшегося хриплым простуженным лаем Фомку, а затем, вздрогнув от звука хрустнувшей под ногами Долохова ветки, резким зашуганным движением повернул голову и вдруг встретился с Петей глазами. Молодому офицеру тотчас стало щекотно от приятно пробежавших по всему телу мурашек, а в груди разлилось непонятное, но до безобразия славное и легкое тепло. Петя смотрел в прекрасные лучистые очи и не смел отвести от них своего, возможно, излишне настойчивого и прямого взгляда. Французик глядел в ответ не мигая, пронзительно и чисто, опасливо и слегка оценивающе, но вместе с тем робко и немного любопытно, будто боялся и стыдился показать русскому солдату собственную неумело скрываемую заинтересованность. Очаровательное лицо его было осквернено болезненной серостью, голодной истощенностью и безжизненной неподвижностью крепко сжатых, искусанных в кровь тонких губ, но для Ростова это уставшее, разбитое и исстрадавшееся лицо вмиг стало милее всех лиц на свете, даже самых прекрасных, выхоленных и правильных в своей природной безупречности. «Как он, должно быть, красив, будучи избавленным от кошмарных военных тягот, без засохших брызг чужой крови на своем челе и мундире, без ужаса в своих светлых, таких глубоких замечательных глазах! — пронеслось в голове у Пети, и он несознанно задержал рвущееся наружу горячее дыхание. — Ах, Боже, какой он хорошенький!.. Я обязан познакомиться с ним, непременно обязан!» Ростов ощутил приливающий к щекам жар и неожиданно почувствовал, как заалели уши: отчего вдруг решили они зардеться? Петя смутился и потуже натянул кивер, надеясь хоть немного скрыть свое странное, будто даже девичье замешательство, однако от французика взора не отвел — моргнул пару раз, ослабляя слишком долгий зрительный контакт, а затем широко, весело улыбнулся и, тихонько хихикнув, ребяческим жестом помахал маленькому барабанщику рукой. Тот замер и, очевидно, немного растерялся: взгляд его заблуждал по телу Ростова, не останавливаясь ни на чем конкретном, скользнул за спину, упираясь в Долохова и микиткиного батьку, ведших непринужденную спокойную беседу, вернулся обратно к лицу и вновь застыл — Петя готов был поклясться, что уловил невесомую тень промелькнувшей детской шаловливости, тотчас погасшей и запрятанной обратно, но, несомненно, ожившей в запуганном французике и на мгновение озарившей его тусклый лик своими застенчивыми лучами. Несколько секунд барабанщик оставался недвижим. Потом осторожно огляделся, слегка опустил голову и, растянув слипшиеся изуродованные губы в едва заметной стеснительной улыбке, нерешительно приподнял вверх левую руку. Скромно махнул ею, сразу опустив обратно на узду, тоже почему-то покраснел и, словно копируя поведение Пети, таким же сконфузившимся движением одернул под подбородком бляшку на испещренном торчащими нитками ремешке. Некоторое время оба молчали. Французик с напускным увлечением рассматривал ничем не примечательную сбрую, Ростов — наблюдал за ним из-под сползшего на лоб кивера и теребил беспокойными пальцами кругленькую пуговицу на груди. — Bonjour (Здравствуй), — наконец решился Петя. — Bonjour (Здравствуй), — едва слышно, кротко отозвался барабанщик.