Кукла

      Всё тот же холод, который, по ощущениям, добирается даже до органов, замораживает их, чтобы тело постепенно превращалось в лед изнутри. Всё та же тьма, которая не сравнится с тем черным дымом куклы, но она словно такая же живая, только недостаточно, чтобы схватить худое тельце Чхве. Его губы что-то обжигает, словно к нежной коже поднесли раскаленный металл и прислонили, оставили на пять секунд, убрали, а губы уже пострадали. Бомгю дышит свободно, по крайней мере, ему так казалось, на деле же, юноша не жалел своих легких, вдыхал и выдыхал часто, сильно, отчего по телу дрожь.       Он всё сейчас видит и ощущает иначе, на самом деле. Как будто его тело и душа разделились: тело осталось там, где и должно быть — дома, а душу унесли в какой-то далекий, неизведанный никем мир. Бомгю озирается, наконец начиная осознавать, что происходит. В самом деле, он лежит далеко не на кровати, даже не на столе, что происходило очень часто, когда он учился по ночам. Он лежит на траве, если быть точнее, на холодной земле с невысокой травяной растительностью. «Просыпающийся» Гю видит маленьких жучков и насекомых, ползающих по травинкам, пытается вспомнить, что случилось в последний раз, а натыкается лишь на пустоту.       В этом месте он не ощущает ни холода, ни жара, пока тело в реальном мире мерзнет, дрожит и побледнело, как будто умерло. Нет ни головокружения, ни боли, лишь странная тяга к веселью, чему-то безумному. К тому, чего бы он никогда бы не сделал в реальности. Он приподнимается сначала на локтях, как бы оценивая обстановку местности, а завидев вдалеке развернувшееся веселье большой компании, и вовсе встаёт на ноги. Его тянет туда любопытство, ощущение, что это он уже видел, участвовал. Не сопротивляется, ступая босыми стопами по земле, которая с самого утра прогревалась палящим солнцем, а к вечеру остыла, стала ледяной. Чем он ближе, тем четче силуэты, громче счастливые крики веселья, такого заразительного и притягательного.       Вокруг простор, лишь далеко-далеко видны очертания лесов, здесь же — поле, ничем не занятое, разве что травой и маленькими жителями. Здешняя компания развеселилась ни на шутку, развела большой костер, языки пламени которого по высоте своей были ростом с Гю, приблизительно метр восемьдесят. Они пели песню, язык которой Чхве понять никак не может, отчего хмурится с непониманием, а во взгляде же читается интерес. Он уже может рассмотреть разгоряченные и покрасневшие от беготни лица незнакомых ему людей. Видит их широкие улыбки, то, как красиво развиваются подолы платьев здешних девиц, которые, поднимая руки к небу, танцевали вокруг костра. Некоторые юноши расселись поодаль, любуясь весельем, но не принимая участия, лишь периодически подкидывали поленья и ветки с хворостом в костер. Другие же, подхватывая стройные фигуры девушек, кружились с ними в танце.       Все смеялись, отчего и Бомгю захотелось смеяться, как и они порезвиться вокруг пламени, испытывая судьбу — заденет или нет. Он не знает, что они празднуют, и празднуют ли вообще, но тяга стать частью этой большой компании не уходит. Его как будто бы не замечают, веселятся дальше, а речи их Чхве всё еще не знакомы. Одеяния их чисто белые, свободные, чтобы вот так легко танцевать под мотивы поющейся ими же песни. Гю даже становится на секунду жаль от мысли, что так легко испачкать такую красоту, кровью, например. Он пугается своих мыслей, далеко не своих, к слову, и лишь дальше ступает, шаг его словно не ему принадлежит.       Широким шагом идет, уверенно, ровно прямо, по какой-то нарисованной линии в голове, на еле сгибающихся ногах. Руками почти не двигает, а голову поворачивать не смеет, строго прямо на компанию направив. Взгляд его стеклянный, неживой, но жуткий своей пронзительностью, словно им в сознание других проникает. Это не Бомгю. Ему бы не понравилось увидеть то, как он сейчас выглядит, как минимум не по себе бы стало, он и в реальности старается таких людей избегать. Возможно, это играет свою роль на реакцию по отношению к Кан Тэхену. Чхве словно душой попал в другое тело, при чем он сам этого еще не осознает, слишком увлечен танцующими и поющими людьми.       Это всё сделано для того, чтобы медвежонок-Гю узнавал своего, так скажем, духовного напарника. Ощутил ту власть, которую ему дал собственный отец, когда вручил тряпичную куклу в руки юного коллекционера. Ненадолго стал той самой куклой, пока кукловод за веревочки умело дергает, чтобы Бомгю не сразу понял, в какой ситуации оказался. Чхве всего лишь смотрит на мир чужими глазами, за него действуют, а он зритель, который занял вип-место в зрительном зале. Представление же вот-вот начнется, осталось только до шумных людишек дойти — примерно каких-то сто метров. Уверенного и решительного парнишку тормозит чья-то сильная рука, которая неожиданно сжимает плечо, но Гю совсем боли не чувствует. Он ничего не чувствует, его лишь тянет к шумной компании, а что будет, когда он дойдет — неизвестно. Голову на неизвестного он не поворачивает, но послушно останавливается, чего-то ждет, не контролирует себя, но отговаривается тем, что это очередной странный сон. — Не торопись ты так, — гневно шипит чужой голос на самое ухо, сильнее плечо сжимая, словно вот-вот сломает, но это невозможно. Это тело не сломать так легко, юный Гю. — Я хочу, чтобы они долго мучались, ясно тебе?       Почему-то он понимает, что говорит неизвестный ему человек, вслушивается в тембр взрослого мужчины, по тону слышит, как он взбешен. Этому голосу хочется повиноваться, что и происходит. Кивает и чего-то снова выжидает, пока тот самый мужчина выходит вперед, тихо рявкнув, чтобы юноша шел следом. Чхве слушается, как безвольная кукла, как охотничий пес плетется за хозяином в ожидании команды, чтобы сорваться с места и исполнить сказанное. Они подходят вплотную к молодым юношам и девицам, которые мужчине, кажется, не рады. Звонкие и красивые голоса стихли, танцы сошли на нет, а на их лицах нет радости. Гю чувствует странное чувство предвкушения, ощущает эмоции и этих ребят, насыщается словно их ненавистью с примесью страха к мужчине, не свои чувства ощущает. Хозяин этого облика тот, кто чувствует это, он этим живет, этим питается, стоя за статным мужчиной средних лет, как тень, высматривая каждое лицо с которого счастье ушло. — Снова всё веселитесь, да гуляете? — с его стороны слышится некая насмешка, а вопрос ни то чтобы риторический, это и не вопрос вовсе — утверждение.       Повисла тишина, нарушаемая только потрескиванием горящего костра. Сама природа затихла, как предвестник чего-то ужасного, пока мужчина, вальяжно всунув руки в карманы штанин, обходит тот самый костер. Чхве следит за ним, а хозяин тела ждет, держа руки за спиной. Весь как струна натянутая, ни один мускул на его лице не дрогнул, а сам словно камень, послушный и верный слуга своего хозяина, которого прежде никто не видел. На него, к слову, до сих пор внимания не обращают, их взгляды прикованы к мужчине, но далеко не из-за некой симпатии, скорее наоборот — отвращения. Некоторые девушки с опаской прижались к своим кавалерам, а те, в свою очередь, обнимали за талию, чуть прикрывая от мужчины. Чхве бы хотел понять причину такого отношения между ними, но сейчас ему хотят показать далеко не историю становления врагами. Вовсе не это… — Ежели изволите с нами повеселиться, то милости просим. Мы всем рады, — наконец подает голос один из юношей, весь из себя фигуристый и смельчак удалой. Он рукой указывает по всему простору ими занятому, почтительно кивая, как бы мерзок ему не был тот, с кем так смело говорит.       Компания всё еще тишины придерживается, неловко переглядываясь меж собой, пока их, так скажем, временный лидер уперся руками себе в бока, лживо улыбаясь. На деле же ненавидит всей душой, в нем так много этой ненависти, отчего Чхве чувствует, как в горле ком встал. Хозяин тела жаждет испить до дна все негативные эмоции этого юноши, ему надо защищать мужчину, а все они, веселые и разгоряченные, явно ему желают зла. Мужчина не отвечает, лишь начинает громко смеяться, наигранно, чтобы показать, насколько ему плевать на это приглашение. Из них всех один он не лицемерит, всем видом своим говорит: «Вы собственной кровью захлебнетесь». — Ну уж нет, ребятишки. Мне ваши развлечения не по душе, я другое люблю, — мужчина смеется злобно, злорадствует, шествуя нагло к бревнышку, которое принесли парни, на чем всё это время сидели.       Юноши тактично уступают мужчине место, смотрят, как он усаживается ровно посередине, нахально разведя ноги. Обстановка сейчас куда жарче горящего костра, накалена, кажется, до несуществующего предела, а этот самый мужчина — тот, кто определит, когда придет конец этому представлению. Снова молчание, снова смех, но уже искренний, приглушенный и всё ещё зловещий. Он искренне наслаждается их взглядами, жестами и выражениями лиц, но ему хочется большего. Внезапно, громко рявкнув: «Довольно», мужчина щелкает пальцами, привлекая внимание его верного слуги. — Ёнджун, — если бы у его голоса можно было измерить температуру, то он, несомненно, был бы необычайно холодным. Выражение лица же ассоциируется со словом «пустота». Он уже давно мертв внутри, Ёнджун это знает, сам этого добился, стерев в нем живое их связью. — Убей.       Всего одно слово, но эффект незабываемый. Теперь-то Бомгю понял, до медвежонка дошло то осознание, что он в теле своей куклы. Точнее, в далёком воспоминании, в ее прошлом, когда был другой владелец, другие века. Чхве ведь даже глаза закрыть не может, совершенно никак не смеет повлиять и на телодвижения убийцы, которого словно включили из «спящего режима». Ёнджун заставляет Гю смотреть своими глазами, чтобы он не упустил ни единой детали. Юношеское тело начинает вытягиваться, руки становятся тоньше, неестественно длинные, вытягиваются и пальцы, а с ними и убийственной остроты когти, как одно из орудий убийств. Кожа бледнеет, став болезненно синей и фиолетовой, мертвой, проще говоря. Щеки впали, выставляя напоказ череп: скуловые кости, верхняя и нижняя челюсти, подбородочный бугор и лобная кость. Всё его тело превратилось в неестественный и неправильный скелет обтянутый ледяной и мертвой, по своему цвету, кожей. Черные, как вороньи перья, волосы неестественно «парят» в воздухе, как последнее напоминание, что ещё пару секунд назад пред ними стоял красивый юноша. От ужаса некоторые прямо сейчас упали в обморок, другие с криком бросаются в бегство, спасая себя от несущего смерть Ёнджуна. Зря и наивно.       Существо настигает сначала девушек, которые от страха упали на траву. Длинную ладонь левой руки кладет девушке на лицо, когтями давит на череп, желая проткнуть твердую кость. Давит и на саму голову, буквально вдавливая в землю. Под давлением слышится хруст, за ним треск, последний жест посильнее, и череп, сдавшись убийце, раскроился, головы буквально не осталось, мозги и глаза он успешно размазал по земле, пока кровь красиво растекается, впитываясь в землю. Вторая девушка начинает приходить в себя, а над ней уже нависал убийца с мерзкой и пугающей улыбкой. Она кричит с мольбой о помощи, но ее друзья сейчас с такой надеждой спастись бросили ее тут… — Какая жалость, да? — насмехается тварь, протыкая когтями тонкие щёчки. Пока ее губы открыты, во рту особенно красиво для существа видны собственные когти. — Они бросили тебя.       Резкий рывок лёгкой, но убийственной от своей мощи, руки, и ее девственная пасть разорвалась так легко, как несчастная бумажка. Брызнула кровь, которая по большей степени льется девушке в рот. Она ей захлёбывается, хрипит, так забавно жидкостью в горле «бурля». Он оставляет ее так, ещё живой, сам же подобно хищнику вскидывает голову прямо на убегающих жертв. Вскочив на четвереньки, существо бросается в догонку с неестественной улыбкой, как говорится, от уха до уха, что было буквально. Он пугал их, начиная смеяться, как ума лишённый, с вскриками и визгами, давал понять, что как бы быстро они не бежали от него — он быстрее.       Он, как и было велено, собирается растягивать их муки, поэтому на таком просторном поле резко стало темно. Существо всё черным и густым дымом заволокло, чтобы ребятишки ещё больше боялись, чтобы слышался плач, крики. Ёнджун настиг одного из парней, зажал ему ледяной рукой рот, всунув в рот палец, так, чтобы острие когтя упиралось в основание языка. Парень двигаться теперь не смеет, уж тем более кричать, всего один жест и он умрет. Глупый, надеется, что его оставят в живых, но умрут сегодня все те, кто неугоден господину. Существо зловеще водит коготками другой руки по брюху, ощущает, как напряжена каждая клеточка тела, значит, крови будет больше, наверняка больше. Наконец, упирается в солнечное сплетение всеми пятью когтями, точнее, их остриём. Резко вонзает, слышится болезненных хрип, затем же медленно, плавно, чтобы сделать ровную линию, ведёт вниз, прорезая не только плоть, но и внутренности задевая. Белоснежное одеяние уже кровью пропитывается, всё больше и дальше, из раны уже вываливаются кишки, которые к самым ногам падают, а босые ноги это чувствуют. Коготь во рту умело режет, где нужно, чтобы ловкий язык, который пару минут назад помогал своему хозяину петь, насажен на коготь твари. Ёнджун демонстративно показывает это парню, который уже умирать начал как от потери крови, так и от вывалившихся органов. Его умирающее тело почти брезгливо толкают, чтобы упал замертво раз и навсегда.       Другую жертву он ловит почти сразу же, всё так же грудью к спинке прижимаясь, чтобы девушка страхом захлебывалась вместе со слезами. Он дышит ей прямо в шею, которую когда-то целовал убитый до нее юноша, касаясь гладкой кожи мерзким языком. С ней он поступит иначе, пусть умрет сразу же. Всё так же когтями вонзается в тело, в грудь, добравшись до сердца, но так, чтобы не задевая, пока что. Осторожно когтями «обнимает», как что-то родное, чего у него нет, а затем все тем же резким рывком из груди вынимает. За сердцем тянутся всякие вены и артерии, которые он не обрезает. Другое надо. Сердце ещё бьётся в его ледяной ладони, а малышка умирает, он всего лишь помогает, когда сжимает в кулаке юное сердечко. Кровь течет по тонкой костлявой руке, тело снова замертво падает.       Он убивал каждого по-разному. Кому-то зубами вырвал кадык, оставляя умирать. Другой разорвал промежность, не оставив шанса на спасение, всё так же оставляя умирать от потери крови. Он в самом деле хищник, который от жертвы к жертве мечется, правда, не поедая плоть. Он нашел всех до единого, надругавшись над многими из тел, которые сейчас раскиданы почти по всему полю. Эта земля впитала кровь каждого, всю их боль и предсмертные хрипы. Когда-то весёлые лежат без глаз, с раздробленными костями, вырванными органами и отрезанными головами. Проще сказать, чего убийца не сделал, чем перечислять всё то, что испытали парни и девушки.       Он разом тащит все тринадцать тел, обратно к костру, где лежат ещё два уже холодных трупа. Огонь успел немного стихнуть, но ничего страшного, его хватит. Существо поочередно кидает тело за телом в огонь, как поленья, которые разгораются. В воздухе витает противный запах сгоревшей плоти и крови, запах подожженных волос, которые сгорели раньше всех. От этого зловредного аромата любого бы стошнило, но не убийцу, даже не его хозяина, который всё это время наслаждался происходящим. Он смотрит на костер, не моргая. Смотрит, как когда-то полные жизни лица поглощаются огнем. Дым к небу поднимался черный, обозначающий смерть каждой невинной души, убитой сегодня. Об этом никто не узнает, будут гадать, куда подевались ребята, но никто так и не поймёт, что произошло этой кровавой ночью. К рассвету огромный костер был полон пепла, оставшегося от сгоревших тел, поднялся легкий утренний ветер, который по итогу прах развеивает по полю, заметая следы. Существо покорно к хозяину идёт, встаёт на колени, поклонившись ему в ноги. — Превратись в куклу, — есть в его голосе нотка страха, даже он боится облика существа, потому и просит того стать обычной тряпичной куколкой.       Ёнджун слушается, всегда слушался, снова черный дым, но уже его собственный, а вытянутое худое тело становится меньше. Густой дым растворяется в воздухе, оставляя после себя на траве маленькую куклу. Ту самую, которую Бомгю подарил отец.

***

      Бомгю, не вскакивая с постели, кричит с душевной болью, крепко-крепко прижимая к груди две ладошки, словно это спасет от того, что он видел. Сейчас-то он помнит всё: ночь, когда это существо навестило его в кошмаре, как горели глаза куклы, которая превратилась в красивого юношу, он помнит поцелуй, обжигающий уста, чужие черные глаза, которые утянули бедного парня в далекое прошлое.       Гю тяжело держать глаза закрытыми, он видит лица, искаженные ужасом, страхом, болью, и, в конце концов, смертью. Он помнит ощущения убийцы, которые словно сам Гю ощущал, пока убивал юных парней и девушек. Его душат слезы, его душит страх и боль, словно на том поле умирал он, переживая это вновь и вновь. У Чхве тело болит, во всех местах, куда существо наносило удары, а сам словно чувствует те тошнотворные запахи горящей плоти и крови. Он словно всё ещё там, оплакивает каждого убитого. Ему так жаль, он не мог это остановить, это прошлое, которое изменить нельзя, но это не избавляет от боли. Из-за закрытых глаз Чхве не видит темных глаз его куклы, которую бы теперь лучше просто Ёнджуном называть, раз он в теле парня. Чхве, в какой-то степени, повезло. Дома снова никого нет, словно Ёнджун выгнал родителей куда подальше, не убил, предвидев реакцию юного и ранимого мальчика на жестокие убийства его возможных ровесников. — Не верю, не верю…       Со стороны Бомгю слышится шепот, который одно и тоже вторит, пытаясь себя убедить, что увиденное просто богатое, но больное, воображение. Еще немного, и парень начинает задыхаться в истерике: делает вдох, а выдох не может. Чхве совсем не был готов к тому, что увидел, черт, мало кто готов был это увидеть. Чхве хоть и смотрел ужастики, но он всегда старался избегать кровавые убийства, нежный мальчик.       Ёнджун тихо выдыхает через нос, безшумно идя к постели, на которой Бомгю задыхается. Кажется, это паническая атака, ведь тревога в его худом теле бешеная — Ёнджун чувствует это. — Задержите дыхание.       Спокойно просит он, присев на постель около него. Чхве словно током ударило, и он начинает дрожать, всё еще не в силах выдохнуть, отползает к основанию кровати, дальше от Ёнджуна, как только может. Кукла мягко ловит тонкое запястье боящегося Гю, не давая ему уйти дальше. С точки зрения Чхве, это выглядит ужасно страшно, а он не может просто позволять себя трогать, боится, что убьют тут же, всё еще хочет бороться за себя, даже в таком состоянии. На него без слез не взглянешь: весь лохматый, пугающе бледный, под глазами фиолетово-синие пятна, сами глаза же опухшие от слез — еле открыл их вообще, они красные из-за лопнувших капилляров и жутко болят, слезятся. Телом он трясется так, словно его против воли кто-то тряс, еще и задыхается, беспомощно вдыхая, но не выдыхая. Легкие болят, не в силах выдохнуть, пока их хозяин в истерике. Ёнджун же, кажется, не настроен более мучить юношу, вовсе нет, держит его за руку, чтобы успокоить. Не из жалости, он не умеет чувствовать подобное, ему сейчас его владелец с трезвой головой нужен, чтобы поговорить о, так сказать, делах насущих. — Прошу, вы сейчас задохнетесь, — снова просит кукла, но с нужной настойчивостью в голосе, но она ничто, когда речь заходит про парня, который в страхе трясется и хочет сбежать, не слушая никого.       Чхве дергает ручкой, не может вырваться из хватки, не из-за того, что его крепко держат, а потому что сам слаб. Старается пинать Ёнджуна, отпихивать от себя, его воображение верит, что с поставленной задачей он справляется и почти вырвался, на деле же еле свое тело контролирует, начиная постепенно терять сознание из-за удушья. Ёнджун, как робот, медленно голову набок склоняет, смотря на него скорее с интересом, правда, долго это не длится. Кукла второй рукой к себе его тянет, за ткань футболки, поймав чужие губки своими, не закрывая глаз, как и в тот раз. Сейчас это нормальным поцелуем назвать нельзя, Ёнджун всего лишь позволил ему задержать дыхание. Дрожь начинает проходить, значит, успокаивается, поэтому Ёнджун не смеет более нарушать личное пространство своего владельца. Чхве не сводит с него глаз, лишь шумно дышит, положив на грудь ладонь. Молчание сохраняется, Ёнджун, не двигаясь и не моргая почти, ждет, когда Чхве придет в норму, по крайней мере в состояние, в котором сможет выслушать свою куклу.       Бомгю, наконец, дышит относительно спокойно, легкие всё еще побаливают, но это пройдет, а тревога и страх не оставляют в покое, осознание что он убийца, знаете ли, не даст успокоиться. Ему позволяют отодвинуться, всё-таки теперь его не держат. Он нервно отходит спиной к креслу, боится убийцу из виду упускать, чуть ли не падает в него, чуть не сломав, но лишь упирается локтем в подлокотник, чтобы подпереть голову. Она после такого стресса раскалывается, по ощущениям, как у той девушки, череп которой Ёнджун безжалостно размозжил. Гю, очевидно, всё ещё выглядит шокированым — это слишком резко свалилось на слабые плечи мальчика, которого словно насильно заставили стать серьезным, повзрослеть. Сравнение, конечно, странное, но учитывая мистику с куклой, это не так существенно. — То, что я видел, — подаёт голос Чхве спустя долгие пять минут гляделок, который Ёнджун точно выиграл. Бомгю чуть хмурится, ненадолго опустив взгляд в пол, но снова на куклу подняв, подумав, что даже в такой вещи нельзя давать ему возможность убить Гю. — Это было на самом деле? — И да, и нет, — не раздумывая, отвечает Чхве, а речь его словно механическая, в ней нет эмоций, даже серьезности. — Я перенес вас в мое прошлое, в эру моего предпоследнего, тридцать четвертого владельца. Предполагаю, верно будет сказать, что это было на самом деле, но не в этот промежуток времени.       Чхве снова умолкает, накрывая губы двумя пальцами. Он всё ещё не верит, что это реально, кажется, что это просто жёсткие галлюцинации, которые свели его с ума. Это же такой бред, кукла-убийца, которая по твоей команде убьет изощрёнными способами тех, кто тебе противен. Бред. Но… Он ведь реален, перед ним сидит, ведёт себя неестественно, словно он робот из какой-нибудь продвинутой игры. Бомгю бы, на самом деле, не хотелось проверять на себе его умения к убийствам, он лишь хочет понять что это всё значит. — Как именно мы стали связаны? Когда я укололся? — он старается говорить спокойно, но голосок-то дрожит, пяточкой об пол нервно постукивает, хоть и тихо, да и в принципе по нему сразу легко можно сказать, что парню не помешает отдых. — Да, частично. Вы, сами того не зная, запустили процесс связывания наших душ, когда укололись об иглу. — Связь кровью… — тихо приговаривает Чхве, сжав второй ладошкой низ футболки. — Да, — кивает кукла, разворачивается к владельцу спиной, чтобы поднять волосы на затылке. — Тот символ… — снова вслух говорит Чхве, а подушечками пальцев тянется к своему затылку, начиная щупать кожу на наличие точно такого же, пока Ёнджун продолжил говорить. — Символ трёх звеньев: кровь, страх, симпатия. Первое звено вы успешно запустили, за ним настал страх, который вы ощущали во сне, а затем, при виде меня, третье — симпатия. Так как процесс уже запустился, вы ощутили ее неосознанно, при виде моего людского облика, — объясняет кукла, пока Гю, как губка, информацию в себя впитывает. Он ещё не знает стоит ли доверять ему или нет, но пока что, как минимум, все его слова сходятся, вроде бы… — Подожди, — он устало трёт себе виски, жмурится, а потом поджимает к груди колени, обнимая их, как метод успокоиться. — Ты сказал про сон. Как ты смог проникнуть в мое сознание и показать то, что тебе нужно? Зачем ты меня душил? Если хотел убить, то почему не закончил? — Связь запустилась, я получил, грубо говоря, доступ к вам, маленькую щёлочку, через которую сделал то, что сделал. Удушение было методом добиться от вас страха, так как это ваша фобия. Моя цель не несёт смерти вам.       Чхве стонет куда-то в колени, сильнее обнимая ноги. Чем больше вопросов задаёт, тем хуже для его неокрепшего, для подобного, ума. Он вынужден общаться, любопытство делало свое дело. Ёнджун в самом деле робот, он не ошибся, когда сказал про фобию к асфиксии. Гю этого всегда боялся, боится, и, возможно, будет бояться впредь. — Тогда… Что тебе нужно от меня? — он шепчет это с каким-то отчаяньем, как маленький мальчик, который просто хочет защиты, а не жить в страхе. — Я ваш слуга, — уточняет Ёнджун. — Я лишь делаю то, что вы мне прикажете.       Словно в подтверждении своих слов, он резко встаёт с постели Чхве, заводит левую руку за спину, согнув в локте, правую ладонь устраивает на груди, наконец поклонившись хозяину в пояс, замерев так. Бомгю сглатывает особенно громко в этой возникшей тишине, вжимаясь спиной в спинку кресла. — О, боже, в-встань… — махает ладонью Чхве, а Ёнджун послушно выпрямляется, заведя за спину и правую руку.       Чхве снова сглатывает. В голове не укладывается всё это, ему неспокойно, хочется как в детстве закрыть личико ладошками при встрече с очередной проблемой, решить которую он не способен. Снова тишина. Ёнджун не смеет что-то сказать, ждёт либо разрешения владельца, либо вопросов, на которые он бы ответил. Гю задумался, выкладывает всё в одну сюжетную линию, пока ладошкой стучит себе по лбу, переодически перебарщивая с силой удара. Итак, выходит, что эта самая кукла, как и говорил отец, обладает магическими способностями, имеет сильную связь с владельцем по завершению тех трёх звеньев, которые перечислил Ёнджун, главная цель куклы — выполнение приказов хозяина. Бомгю замечает, что бьёт себя, поэтому с дрожью запускает пальцы в кудрявые волосы, чуть сжимая. — У меня ещё вопросы, — снова дрожь в голосе, потому что опасение по отношению к нему быстро не уйдет. Ёнджун молча кивает, не желая перебивать своего нового владельца. — Для начала… Почему ты… Убиваешь?       По спине побежали мурашки, даже от простого вопроса про убийства. Ёнджун удивлённо приподнимает брови, чуть-чуть голову набок наклоняет, не совсем понимая, что конкретно от него хотят узнать. — Хм, как я уже и сказал, я всего лишь выполняю приказы. Для этого я и решил показать вам то, при каких обстоятельствах убивал, — Гю нервно кусает губы. Его маленький мальчик внутри бьётся в волнении, какая-то надежда странная уколола в сердце, но развивать ее он пока что не смеет. Руки всё ещё чуть-чуть дрожат. — Хорошо… Тогда… Раз ты выполняешь приказы хозяина… Меня… То… Оставь меня в покое, — он с волнением дышит, на грани снова заплакать, но это совсем не влияет на Ёнджуна. — К сожалению, это исключено. Связь завершилась, и я официально ваш слуга. В приоритете не только служба вам, я обязан вас защищать. Как вы выразились, оставить вас в покое я не могу.       Гю почему-то предчувствовал такой расклад, но подтверждение этого легче не сделало. Что ему делать теперь? Приказать стать ему куклой и более не трогать? Попытаться уничтожить в таком виде? Он морщится от головной боли, лбом в колени упирается, жмурится, заново всё прокручивая. В попытке найти что-то спокойное во всем этом, юноша натыкается на воспоминания о поцелуях. Поднимает лохматую голову, сталкиваясь с темными и безэмоциональными глазами куклы. — Зачем ты целовал меня? — У вас случилась возможная паническая атака, угроза жизни, вы не слушали меня в силу страха, мне пришлось вынудить вас задержать дыхание, чтобы… — Я не про этот раз, — перебивает Гю, нервно теребит ткань своих штанов пижамы, выглядит смущённым, пытаясь понять чем руководствуется монстр-убийца. — Извиняюсь, не так понял, — чуть кланяется он, снова вернувшись в состояние натянутой струны. — Стадия симпатии, когда вы позволили мне поцеловать вас и не были против. Завершение связи.       У Бомгю были отношения, если быть точнее, попытка отношений. Он провстречался с девочкой три месяца. Они целовались, гуляли — всё по классике, а потом его бросили в режим игнорирования, что автоматически стало безмолвным: «Мы расстаёмся». Причины он не знает, но всё же. До и после этого Бомгю причисляет себя к асексуалу. Про поцелуи, опять-таки, пытается понять, чем руководствуется кукла. — Так… Так кто ты такой, по итогу? Я понял многие аспекты, но ты… — Чхве замолкает, не в силах найти подходящие слова, а выражением лица как бы намекает, что уже можно отвечать. — К сожалению, я и сам не в силах охарактеризовать свою сущность, но все из моих владельцев называли меня дьяволом. — Легче не стало.       Чхве шумно вдыхает через стиснутые зубки, ладошками обоих рук трёт лоб, не давая бить себя, останавливая очередной приступ. Снова тишина, которую Чхве раньше обожал, в силу своей любви к домоседству, но сейчас готов чем угодно ее разбавить. Что угодно, лишь бы не оставаться наедине со своими мыслями, со своей фантазией и страхами. Он совсем упустил из всего произошедшего тот факт, что его слуги не было дома три дня, что в этот период пропал Ун Ыну, которого сейчас так усилено ищет его отец. А зря. — Выходит ты… Ёнджун? — тихо спрашивает Бомгю, а на его вопрос кивают.

***

      Тэхен всего лишь хотел жестоко проучить Бомгю. Жестоко это и по отношению к отцу пропавшего Ыну, несомненно, к самому парню тоже. Если бы кто-то был в курсе его ужасной, по всем фронтам, затеи, то он выслушал гневную тираду о том, как парень не прав. Он не особо думал над тем, как Чхве будет спасать свою задницу, всего лишь хотел припугнуть, чтобы Бомгю больше не смел трепать своим наглым язычком. Тэхен его терпеть не может, такого плюшевого мишку, нежного и ранимого, та их ссора стала главным толчком заявиться в полицию, выдвинув обвинение в сторону Чхве. Он понятия не имел, были ли они знакомы вообще, просто заметил на улице объявление о пропавшем Ун Ыну и план сам собой расцвел в его головушке. «Раз этот недоразвитый нашел в себе силы ударить меня, значит, найдет силы и справиться с полицией».       Вот чем руководствовался Тэхен на протяжении разговора с начальником полиции, убеждая, что Ыну на все сто процентов пошел именно к дому Чхве, так как Бомгю — староста. Умело наговорил мужчине, что Бомгю — друг Кана, поэтому он и знает про визит Уна. Ему поверили, но не потому что это настолько убедительно звучит, а потому что горе-отец нашел хоть какую-то зацепку, которая может спасти его сына, хотя бы найти его бездыханное тело. Тэхена с собой не взяли, он попросил не упоминать его имени при разговоре с Гю, якобы под предлогом: «Хочу дружбу сохранить, но не смею молчать о возможном преступлении». Подробности остального Кан определенно узнает либо от Кая, либо от Субина, это будет вопросом времени. Теперь-то, с чувством собственного превосходства и злорадством, Кан покидает полицейский участок с усмешкой, удаляя фотографию Бомгю с телефона. На костяшках снова красноватые ссадины, а на ребрах синяки, которые уже не болят. Кан всего лишь снял стресс, в очередной раз побродив по ночному городу Сеула, даже проклятый ливень тогда не помешал ему.

Прошлой ночью, после ссоры с Бомгю.

      Кан шел каким-то выученным наизусть маршрутом по улице, давно уже промочив и кроссовки, и ноги, почему на пофигизме наступал в глубокие лужи, мол, уже нет смысла их обходить, всё равно до ниточки промок. У него горит место на челюсти, куда так неожиданно ударил Бомгю каких-то пару часов назад. От этого и гнев на Чхве всё ещё сильный, убийственный и, если бы тут был сам Бомгю, уничтожающий всё и вся. Это было для него последней каплей, он этого засранца видеть больше никогда не хочет, единственный внешний вид Бомгю, который Кан выдержит, это его избитое лицо. Жестоко, но таков Тэхен. Кай на протяжении стольких лет учил Тэхена быть мягче, добрее, объясняя это тем, что видит какой Тэ хороший в глубине души. «Ошибался, видимо», — думает Тэхен, с горечью какой-то усмехаясь.       Никогда из него не выйдет хорошего человека, как бы он не старался помогать своей семье, своим друзья. Sick boy — так гласит его татуировка на левом ребре. Он в самом деле больной мальчик, чей недуг не излечить. Кажется, никогда. А, может, он просто недостаточно старался? Либо выбрал не то решение, отчего теперь изнутри себя уничтожает ненавистью. Быть добрее, быть нежнее. Плевать он хотел, да? Куда проще послать человека далеко-далеко, а главное в грубой форме, чем разобраться с проблемой. Ему легче просто закурить сигаретку, чем высказаться, даже легче, чем выслушать человека. Он не тот, с кем стоит дружить, не тот, кому стоит доверять что-то важное, но Кай делает всё. Хюнин — тот, кто не дает Тэхену сгинуть во тьме, не дает опустить руки и есть крошечная надежда, что Кан действительно хороший. — Ты просто запутался, — говорил Кай, обнимая друга.       Они именно друзья, лучшими их назвать можно с трудом, но не оспорим тот факт, что Кай — самое лучшее, что было в серой и унылой жизни Тэхена. Даже цветочный магазин семьи не давал столько тепла, столько родного, разгоняя на душе темноту. Только вот сейчас Кан снова по кривой дорожке пошел, хотя мог бы обняться с друзьями. Пришел к знаменитому, для таких как Тэхен, бойцовскому клубу. До знакомства с Каем и Субином Тэхен проводил тут всё свое время, чтобы хватало денег и на семейный бизнес, и на себя. Всегда побитый ходил, но при деньгах. Прошел внутрь, даже не задержавшись на пороге, настолько парень не видел границ, которые сам себе провел, когда пообещал и себе, и другу, что сюда не вернется. Лгун. Его встречают тут удивленно, но удивление их приятное. Юношу знают очень хорошо с точки зрения бойца, его возвращение сюда только таким и могло быть. — С возвращением, Ураган! — задорно вскрикивает хозяин, так скажем, заведения, приобнимая Тэхена за плечи, словно он ему давний знакомый. Кан на это не особо реагирует, идя к небольшому бару. — Так ты просто в гости заглянул? Если ты собрался драться, то алкоголь исключен, ты же знаешь правила. — А ты сделаешь исключение, — невозмутимо говорит Тэхен с утверждением, заказывая соджу. Владелец напрягается, усаживаясь рядом, нервно постукивая пальцами по столику бармена. — Ты не станешь упускать такую выгоду, как возвращение легендарного Урагана.       Тэхен, наконец, поворачивает на мужчину голову, одарив его взглядом, от которого у хозяина бойцовского клуба побежали мурашки. Кан прав, черт возьми, мужчина в самом деле сделает исключение, позволит выпившему Тэхену выйти на ринг, несмотря на то, что это под запретом. Ему это будет выгодно, ведь Кан, под псевдонимом Ураган, привлечет в клуб больше народу, который будет делать ставки, а значит это огромная прибыль. — Да… Да… — соглашается мужчина, мигом встав с места, чтобы оповестить народ о возвращении любимого публикой бойца.       Вышел он оттуда спустя три часа с болями в ребрах, костяшках и избитым лицом до крови. А еще он вышел с деньгами в карманах, словно и не было тех долгих трех лет, когда он тут не был. Снова свалился в это — какая печаль. Он встает на остановке, потому что тут кровля и она прячет от дождя. Закуривает и блуждает взглядом по объявлениям. В глаза бросилось название школы, в которой учится Кай и Бомгю, поэтому Кан с интересом срывает листовку, которая гласит о пропавшем Ун Ыну. На губах расцвела усмешка, а уже днем следующего дня он отправится в полицию.

***

      Как только Кан покинул полицейский участок, Рой, не раздумывая, отдал приказ. Его люди нашли адрес Чхве Бомгю, а затем было принято решение допросить юношу, чтобы узнать, что с Ыну. Встретиться с ним лично выехал сам начальник, прихватив с собой следователя, которому и было поручено вести дело о пропаже Уна. Доехали быстро, следователь уже стучит и звонит в нужную дверь, пока мужчина, с положенным в данной ситуации волнением, оглядывал ряды домов.       В глаза первым делом бросился заброшенный, серовато-коричневый, с прогнившими досками, буквально разваливающийся дом. Зачем-то рассматривает его, словно чувствуя, что в нем лежит тело его любимого сына. Наконец, он видит рюкзак Ыну, и сердце пропускает удар, пока он молча, широким шагом, чуть ли не бежит к дому. Смотрит на рюкзак, убеждается, что это точно принадлежит Ыну, ведь именно с ним он и ходил в школу.       Отец не в силах более сохранять ровное и спокойное дыхание, тяжело дышит, сначала дергая ручку двери, думая, что она отроется, но, к сожалению, заперто. Рой бросается к окну, просовывая в широкую щель голову, всматриваясь сначала вдаль, но ударивший в нос тошнотворный запах засохшей крови… Стало страшно за сына. Мужчина принюхивается, хочет понять, где источник, но стоило опустить взгляд, как с губ мужчины срывается крик боли: — О боже, Ыну!       Лицо тела изуродовано, превратилось в кровавое месиво, которое уже грызли крысы, а сейчас, испугавшись, разбежались в разные стороны, отстав от начавшего гнить тела. Это точно Ыну: вот его дорогая кожанка, которую покупал лично Рой на день рождения сына, а вот из кармана вывалилась фирменная зажигалка семьи. — Это мой мальчик… — плачет мужчина, смотря на тело с такой болью в груди, пока следователь поспешил за своим начальством, а поняв, в чем дело, начал вызывать сотрудников. — Это мой сын…       Еще более душераздирающе кричит Рой, закрывая рот ладонью, но не сдерживая слез.       Так почему всё-таки Бомгю не успел открыть дверь? В тот момент медвежонок был без сознания, пока Ёнджун показывал свое прошлое, а очнулся уже тогда, когда прибыли следователи и карета скорой помощи. Теперь допрос Чхве — первостепенная задача, он автоматически стал главным подозреваемым в убийстве.       Рой, всё еще настаивая на встрече с глазу на глаз, идет обратно к дому Чхве, сжимая кулаки. С силой стучит в дверь, казалось, что еще немного и сломает к чертям. Бомгю испуганно дергается, утирает лицо, как будто это поможет сделать его внешний вид лучше. — С-сиди тут и не высовывайся, — просит Чхве и искренне надеется, что Ёнджун не лгал, когда сказал, что теперь служит ему. Кукла послушно садится на край постели и Бомгю, сглотнув от нервов, покидает комнату. Если бы это были родители, то открыли бы дверь сами, не так ли? В чем дело тогда? Чхве поспешно открывает дверь, в которую так безжалостно стучат, спасая ее, как минимум, от вмятины. — Здравствуйте, в чем дело? — Ты Чхве Бомгю? — огрызается Рой, сдерживая в себе желание вмазать ученику в силу того, что он еще несовершеннолетний. Бомгю поспешно кивает, но скорее от стресса. — Отлично. Ты, Бомгю, главный подозреваемый по делу об убийстве Ун Ыну.