Оказаться здесь… В полицейском участке, в чертовом обезьяннике… И кто ведь там оказался… Бомгю. Тот, кто всегда был хорошим человеком, кто всегда был вежлив и учтив. Чхве никогда в своей жизни здесь не был, никогда в жизни ему не говорили, что он убийца. Но он ведь не убийца, так? И человек в самом деле хороший, правильно? Черт возьми, парень настолько в себе больше не уверен, что уже не может с легкостью сказать: «Я не убивал никого!». В самом деле, а может это всё кукла?
Гю закинул ногу на ногу, упёрся локтем в колено и уже по классике начал стучать ладонью себе по лбу, крепко зажмурив глаза. Этим он занимается уже пять минут, а каждый раз шлепок звонкий и достаточно сильный, отчего у него меж бровей красное пятно. Его посадили к другим, так скажем, провинившимся ненадолго. Ун Рой сам вызвался допрашивать Бомгю, а парень уже успел догадаться, почему на это нужно время.
Мужчина успокаивается, чтобы не сорваться на ученике. Ко всему прочему, от государства Бомгю положен адвокат, который уже в пути. Так что у парня есть очень много времени всё обдумать, осознать, какая теперь у него будет жизнь.
А какая? Чхве нервно дергается, одернув себя от избиения собственного несчастного лба. На него сокамерники смотрят с легко читаемым
странный во взгляде, усевшись на дальние от Чхве скамейки. Может, они делают это не зря. Теперь в руках Бомгю оказалось куда больше, чем можно подумать. Он опускает глаза на длинные и бледные пальцы, рассматривает четкие линии на ладонях, а его разыгравшаяся фантазия рисует на нем густые капли крови. Кровь тех убитых ребят из видения Ёнджуна, кровь Ун Ыну, кровь всех тех, кого он еще убьет. Это чувство вины давит на него, добивает потрескавшийся столб уравновешенной психики. Вокруг него словно сгусток черного дыма, окружил его и как будто душит. Правда, это всё он себе навыдумывал. Вокруг него нет ничего, руки чистые, а сам он никого не убивал. Жаль, что Ёнджуна он себе не придумал.
Он сходит с ума,
а кто бы не сошел-то?, он всегда рос в любящей семье, а сам по себе не был изгоем. Его не травили, не шутили над ним, но он однозначно не умел с кем-то дружить, пока в жизни не появился Кай и Субин. С ним почти никогда чего-то плохого не случалось, а единичные случаи касались отметок в школе, а в дальнейшем выпадки кучки хейтеров.
А кукла… Она показала истину этого мира, чего Гю по наивности своей не замечал. Показала ему, каков страх, какова боль, что такое кровь на руках,
смерть. Разве он уже будет таким, как раньше? Тем жизнерадостным Бомгю, который при разговорах с незнакомцами заикается и смущается? Тем парнем, который на вопросы о его состоянии со стороны родителей и друзей отвечает все хорошо, ни капли при этом не солгав? Пострадают ли его друзья? От этой внезапной мысли Чхве весь поежился, ему стало мерзко холодно и во рту противно сухо, словно что-то в нем застряло, а в легких нестерпимо горячо. Что же он натворил? Послал особо опасного убийцу к кому? К самым близким ему людям. Он сгорбился, до боли сжимает свои пальцы, чтобы не бить себя ими по лбу, прячет лицо, а всё потому, что вот-вот разревется. Мысли о гибели Кая и Субина особенно больно сдавливали его всего, а всё та же фантазия показывала картинки с жестокой расправой. Как он вообще мог довериться убийце? Поверил, что тот слушается его? На эмоциях был — ничего лучше не придумал. Паника — вещь страшная, особенно когда касается такого, как Гю, который не познал всего ужаса, который будет крутиться вокруг него на постоянной основе.
Спокойно.
Чхве особенно резко выпрямился и прижался прямой спиной к ледяной стене, смотря строго перед собой. На него снова косо смотрят и тихо-тихо перешептываются со смешками, но он уже не замечает. Все его мысли забиты позитивом, точнее, попытками в него, чтобы прогнать ощущение давящего на него густого черного дыма, который он видел у Ёнджуна. Слуга,
боже, как же странно так об этом думать, наверняка добросовестно добрался до друзей, представился, как и просил Гю, двоюродным братом, рассказал об обвинении и явно уже едет с ними сюда. Так? Он их не убил, точно не убил, ведь слушается только приказов. Так? Убьет же только тогда, когда попросит сам Чхве. Так? Звучит логично, звучит успокаивающе, потому что Гю никогда в жизни даже не подумает об этом, после чего впечатлительный Бомгю искренне расслабляется. Чего у него не отнять, так это умение успокоить себя, наверняка передалось от мамы. Бомгю больше не допустит убийств, а направит возможности своего сверхъестественного помощника в нужное русло. Так и будет, Гю всеми силами постарается это осуществить.
По крайней мере, сейчас.
Дверь в камеру с противным и характерным для такого места скрипом открывается, и на пороге встает полицейский, держа руку на поясе с кобурой для пистолета, оглядывая лица. Взгляд молодого мужчины останавливается на Гю, и он кивает куда-то назад, на выход из камеры.
— Чхве Бомгю, на допрос.
Гю лишь тяжело и громко сглатывает, во рту и правда сухо, но как-то страшно просить воды, не хочется лишний раз показаться наглым и дерзким. Встает со скамейки торопливо, вежливо чуть кланяясь. Полицейский тормозит его у самого входа, жестом просит развернуться на месте, что Чхве послушно исполняет, после чего ему сковывают руки наручниками. Идут через ряды столов, за которыми сидят работники, копаясь в кипах бумаг. Гю туда не смотрит, не особо хочется увидеть возможные снимки с мест преступления. Ему вполне хватило показанного Ёнджуном. Да, это выглядит как трусовство, но Гю себе честно в этом признается, потому что если соберется доказывать обратное — его непременно стошнит. От одной только мысли о вскрытых трупах, кожа которых впитала в себя кровь, Чхве искренне передергивался. Видимо, теперь это будет привычкой, а главное — появилась фобия от вида чужой крови. Черт, ведь он даже запаха теперь переносить не сможет даже собственной крови, когда в очередной раз порежется ножом в попытке приготовить вкусный ужин для матери.
Да, хватило видения, чтобы в полной мере осознать, как же именно пахнет кровь. Раньше он не замечал, её всегда было слишком мало, чтобы даже мельчайшие нотки вдохнуть, но ночь преподнесла всё, на что была способна ее темная грань. Бомгю сухо сглатывает то ли воздух, то ли тот запах, который каким-то образом оказался в самой глотке. Даже как-то комично-иронично осознавать, что Гю думает об
этом, а не допросе, где из него всю душу вытряхнут, кинут в стиральную машинку, а потом повесят на сушилке, чтобы повторить это вновь и вновь, пока в душе дыры не появятся. Во всяком случае, сошедшее с ума сознание решило, что думать о чужих смертях куда лучше, чем убитый горем отец, который собственными руками готов убить. Боже, Бомгю в самом деле всего на секунду,
которой хватило, чтобы испугаться, представил, как Ун достает пистолет и без замедлений стреляет сначала меж бровей, а потом в грудь Бомгю. Тогда бы Гю, улавливая оставшееся у него время перед смертью, ощутил запах собственной крови, который успел уже искренне возненавидеть и бояться. Вероятно, успел бы попросить прощения у всех, кого только мог, а затем пусто. Та темнота, в которой он чуть не утонул, пустота, сжирающая и тут же уничтожающая. Почему он вообще думает о своей смерти? Возможно, дело в том, что всё это выглядит в самом деле как казнь, где Гю умрет в выше упомянутом порядке.
Ты не умрешь.
Это пронеслось в голове странно громко, точно не им собственным голосом, потому что Чхве испугался и вытаращил глаза, смотря куда-то сквозь спину полицейского. Так и хотелось спросить:
Кто ты? Но Гю решил, что показалось, а причина была в банальной усталости. Перестал видеть те четкие границы, что нормально, а что игра воображения. Мысленно отмахнулся своим раньше любимым
ничего-не-произошло и, наконец, вернулся в реальный мир, увидев, что они уже дошли. Ох, Бомгю, ты о стольком успел подумать за такой короткий промежуток времени? Рекорд, надо будет потом записать, чтобы не забыть.
— Вперед.
Раньше Чхве не замечал, что такое обычное слово может звучать не как добродушный жест, а как чистой воды приказ. Чхве слушается, входя в серо-железно-ледяное помещение, чуть поежившись от накативший прохлады. Её скоро не будет, это точно, потому что он тут же сталкивается глазами с Роем, который вложил во взгляд всю свою ненависть и боль, на которую был способен. Стало необъяснимо стыдно перед ним, а всё потому, что то самое чувство вины,
чужая кровь на руках, не отпускает Чхве. Так и хочется упасть на четвереньки, чтобы в самом глубоком поклоне выразить всю мощь своего извинения. Такого, на которое Рой бы скривил губы с отвращением. Еще бы он не принял это. Для него то, что натворил парнишка, не извинения за разбитую вазу. Это извинение за разбитое сердце в мужской груди и за навсегда замеревшее сердце сына. Такое простить… Невозможно. Бомгю готов поклясться, что даже бы Хангёль, оказавшись в такой ужасной ситуации на место Роя, тоже бы не простил. Дети — самое дорогое, что может быть у любящего родителя. А отец любил Гю, видимо, точно так же, как любит своего Ун.
Вы остались одни, его сейчас так легко убить.
Он приземлился на стул слишком громко, до скрипа ножек по полу, который слух режет. Гю захотелось сделать это снова, но дольше, снова и снова, чтобы этот голос заглушить. Что это? Игрушки Ёнджуна? О боже, он что, способен на такое? Тошно. Нет, не так. Его сейчас стошнит. Вывернет внутренности наизнанку, чтобы Гю наконец подох. Еще страх, его бы стошнило этим мерзким и склизким страхом, который поселился где-то…
Везде он, блять, везде...</ Шизофрения? Кажется, в роду Чхве никто таким недугом не страдал. Чушь, просто с ума сошел и его желание спасти себя создало в нем того монстра-убийцу, вроде Ёнджуна.
<i>Ещё одного.
Это он уже мысленно поправил самого себя, заставляя поднять взгляд на полицейского. Нет, он никогда в жизни не убьет. Ему не нравится видеть кровь на своих руках, даже нарисованную фантазией. А таким темпом она, возможно, дойдет парню до локтей. Мерзко…
— Я не убивал Ун Ыну… — как-то тихо, самую малость неуверенно, просто заставляя себя в это верить, потому что, мать твою, так и есть. Как чертов факт, потому что это правда. Правда… — Могу… Могу доказать.
Уже увереннее, чтобы не разрыдаться от накатившего
всего. Голос зловеще всё еще напоминает, что убить мужчину будет легко, достаточно взять пистолет со стола. Чхве уже не слышит, потому что стук собственного сердца перекрывает всё, отчего он даже не сразу услышал саркастичное:
— Как же… Не убивал…
Рой это сказал это с таким ощутимым отвращение, которое почти не касалось его губ раньше. Лишь нервно рассматривает испуганно-карие глаза мальчишки, сгорбившегося перед ним, до боли заламывая пальцы за спиной. Он анализировал Бомгю, смотрел, как он странно легко изменился меньше чем за час. Да, Ун запомнил, как выглядел Бомгю на том фото, которое показал Кан Тэхен. Там он улыбался, во все белые зубки, с искрами счастья во взгляде. А еще у него была ровная осанка. Прямо как его сын.
Теперь и Роя тошнит, потому что одна только картинка изуродованного тела сына напоминала, что жалеть Гю невозможно. Разве что, со злорадством заметить, во что он превратился. Из радостного подростка — в чуть ли не умирающего параноика, который, казалось, вот-вот начнет сдирать ногтями собственную кожу на груди, чтобы добраться до сердца.
Как бы он не был уверен, что Чхве убийца, формальности обязательны. Он не хочет посадить за решетку невиноватого, не хочет, чтобы истинная мразь гуляла по городу и жила вместо его сына. Да, пожалуй, по этой причине Чхве всё ещё жив. Он может быть не причастным к смерти Ыну и окажется, что зря ненавидел незнакомого человека. Лицу вернулась это утерянная ненадолго отстраненность, снова холод и сдержанность, как было раньше, чтобы выпотрошить каждое слово мальчишки, которыми тот собрался доказывать свою невиновность. Рациональность. Вот, что сейчас спасет Гю, потому что полицейский мастерски владел этим. К тому же, он немного успокоился и за то время, что они ждали адвоката и родителей Чхве, смог взять себя в руки. Разумеется, пока что жена не в курсе. Если бы успел сказать, то точно придушил сейчас Гю, потому что, услышав слезы жены, слетел бы с катушек.
— Что ж, — он деловито, сковано в движениях, упирается локтями в стол, сложив пальцы в замок, поднес их к губам, чтобы окончательно контролировать себя и вслушиваться в каждое слово мальчишки. Трудно, но он должен. — Жду. Желательно подробно и в деталях.
Чхве, видимо, не ожидал, потому что подпрыгнул на стуле, наспех облизнув потрескавшиеся, чертовски бледные и искусанные губы. Задумался, кажется, чтобы составить подробную цепочку того, чем он был занят в те дни. Господи, чем он был, твою мать, занят тогда? Как назло, пусто стало, но зацепился за ту чертову куклу. О, да, да… Он тогда искал ее, потому что потерял из поля зрения на полке. Точно… Позвонил одноклассник, уехал к нему… Да, точно, он еще тогда вынужденно переночевал у него, ибо засиделись до двух ночи, а родители и парня, и одноклассника уговорили остаться там, ибо опасно даже на машине в ночь уезжать. Всё, точно! Молодец… А теперь, твою мать, вслух. Обязательно придать своему голосу уверенность, с которой он читал стихотворение в школе, за что его тогда, кстати, похвалили.
— Начну с того, что мы с Ыну не дружили, были знакомыми, разве что, — и всё-таки его голос иногда подрагивал и изредка хрипел, потому что в горле сухо. Однако, волнение его оправдано. — Познакомились как-то раз на проектной работе, дальше этого не заходило.
Рой зачем-то, сам не зная, зачем, кивает. То ли прося переходить к сути, то ли благодаря за догадку поделиться данным фактом, мол, нет мотивов убивать.
— Тогда зачем ему понадобилось приехать к тебе? Ты староста, —
спасибо-черт-возьми-за-напоминание. Ун, удивительно хорошо говорит спокойно, словно это не он готов был орать на мальчишку у его дома. — Ыну говорил, что ему нужно помочь старосте одиннадцатого класса в каком-то деле. Это подтвердил ещё один человек.
Ещё один… Это же Кан Тэхен ляпнул, чтобы растоптать тебя, как надоевшую букашку. А ведь стоило просто дать убить.
— Вы правы, я в самом деле староста, но буква класса другая. Что касается дела… Не буду лгать — понятия не имею, о чем речь. На собрании старост ничего такого, что может подойти, нет. Обычно в массовых мероприятиях если и нужна помощь учеников, то не одного уж точно, — о боже, гений ты, Бомгю. Ему впервые приходится так говорить, дотошно заумно, либо же как будто он в каком-то крутом фильме в качестве главного героя-крутыша. Да и голос смог не услышать, хотя мысль про предательство Кана не показалась бредом, только размышления об этом точно скинут его маску уверенности в себе, и он начнет тотчас заикаться, забудет что-то важное в своем повествовании и вызовет лишь сомнение в своих словах. — К тому же, есть кое-какая важная деталь, которая докажет, что я чисто физически не мог…
Голос дрогнул почему-то только сейчас, на том самом, смысл которого Гю, кажется, окончательно распробовал только сейчас. Спокойно!
— Не мог убить вашего сына, — уверенно кивает Гю, придя в себя, что заметил и Ун, расценивая это просто, как ерунду, только чтобы не кинуться на него с кулаками. Чтобы не утруждать мужчину ненужным вопросом уточнения, Чхве решает продолжить сразу же: — Проектная работа, сэр. Нас снова разбили на пары, мой напарник — Изуми Минхёк, из одиннадцатого класса Е. Мы договорились сесть за проект, чтобы сделать одними из первых. Уехал из дома… Не могу сказать точное время, но это был день, который вот-вот перетекал в вечер. Я задержался до двух ночи, и мисс и мистер Изуми, поддерживаемые и моими родителями, уговорили остаться у них. Приехал домой я уже только после школы.
Изуми… Да, кажется, Рой вспомнил, кто это. Как-то раз пришлось лично расспросить, знает ли он что-то о сыне. Мужчина делает движение кистью куда-то в одну из стен с потайным окном, чтобы смотрящие за ними работники поняли, что пора проверять информацию.
— Отлично, но когда это было конкретно? Дата, нужна дата, потому что это банально могло быть раньше дня, когда… Погиб Ыну, — мужчина хотел сказать — «когда ты убил его», но взял себя в руки. Бомгю был готов ударить себя, точно, забыл эту деталь.
— Двадцать пятое, — у мужчины сердце в пятки упало, когда мальчишка сказал всего два слова. Потому что это были нужные цифры. Но рано верить, возьми себя в руки, мать твою.
— Феноменальная память, значит? — хватило на сарказм, ну, конечно.
— Запомнил, потому что в тот день я искал свою куклу. Я коллекционер, можете убедиться. У меня в комнате целый шкаф с ними, — правда чистой воды, потому что тогда у него был уничтожающий всё внутри страх, лишь поэтому запомнил это число, которое потом заставило в нем всё перевернуться с новостью о пропаже Ыну. — Переживал из-за этого и…
— Я понял.
Вышло это как-то резковато, потому что маска хладнокровия на нем треснула прямо посередине, и просочилась наружу вся эта паника. Звучит убедительно, потому что Рой такой же коллекционер, только не игрушек, а монет. Он любил брать поочереди каждую, вертеть одну между пальцев, ниже костяшек, весьма виртуозно, а потом брал другие. Это случалось каждое воскресенье. И однажды он не насчитал одну, всего одну, а уже весь распереживался и разозлился одновременно. Искал по всему дому, пока не нашел у маленького Ыну. Ему было пять, это был две тысячи тринадцатый, июль восьмого,
а вот время забыл, и он пытался вертеть монету, как отец. Только маленькие пальчики не слушались, и он расстраивался. Мужчина в тот день еще не был повышен до начальства, но уже через неделю занял этот пост, а сын научился обращаться с монеткой, потому что отец научил. Да, он тоже запомнил дату, потому что коллекция, потому что сын.
Он разбит, медвежонок. Убить его сейчас проще простого, ну же.
Господи, Бомгю был готов просить Роя что-нибудь сказать, потому что голос еще громче стал, особенно в этой тишине даже собственных мыслей.
Пугает. До боли в левом ребре пугает, потому что в очередной раз убедился — это не его голос. Он смутно похожий на его собственный, но скорее был пародийным, пытающимся говорить, как Чхве, чтобы выдавать себя за Бомгю, чтобы послушался. Гю умный, Гю сразу понял — не он это, но легче-то не стало. Поэтому парень после того, как перестал мять несчастные губы, поднял глаза на Роя, который, кажется, размышлял над словами Гю. Уж было открыл рот, но… Боже, это но… Потому что то, что прошептал мужчина, ударило прямо в глотку.
— Не уж-то Тэхен соврал…
Это был сказано Уном особенно тихо, чуть ли не одними губами. Но Гю услышал. Зачем он это услышал?! ЕГО подставил
ТЭХЕН! Ненависть. Вот что ударило в глотку Бомгю, не дав сказать ни слова, не дав вздохнуть и звука. Мразь, вот мразь. Голос прав, убить надо было, в тот раз, под ливнем, когда осмелился ударить. Оттолкнуть друзей, и лихорадочно бить в лицо, чтобы и костяшки рук содрать, и изуродовать лицо врага. Гю захотел услышать, как эта мразь собственной кровью захлебывается, прямо под ним, яростно наносящим удары. Кровью бы не пахло, воняло бы влагой дождя и победой над Каном. Он бы убедился, что Тэхен сдох, когда тот перестал дрыгаться, ударив сильно-сильно в сердце много раз, сломав ребро. А потом бы с радостью нассал на него.
Стоп, что?
Чхве выпрямился, как натянутая струнка, гляди — сейчас тронешь, и издаст крик.
Это разве его мысли? Его
желание? Его
порок? Нет! Господи, Бомгю никогда в своей жизни не желал кому-то смерти, не представлял, как убивает, избивает или смотрит за неудачей. Нет, ещё раз нет, жирное нет, огромное нет, можно продолжать вечность. Это не он только что почти расплылся в злорадной улыбке от
этих уродских и мерзких мыслей. Одернул себя, потому что чуть не сказал, что хочет, чтобы Ёнджун убил Кана.
Нет, смерти этот урод не заслуживает, как бы его не мог терпеть Бомгю, потому что сам по себе это индюк был хорошим человеком. Гю, что же с тобой творится? Ты ли это? А может этот странный голос уже взял контроль? Просто притворяется, что Чхве не псих? О, снова нет, Гю — псих, потому что его слуга — чертова кукла-убийца, а Гю принял это как должное. Только Бомгю никогда бы не кинулся убивать Тэхена, даже в лютой ненависти и ярости. Он бы, как нормальный человек, всё высказал Тэхену и поставил точку в их псевдо-дружбе, навсегда разрубив концы и с ним, даже не смотря на Кая и Субина. Да, вот теперь это Бомгю, теперь он выдыхает спокойно, убеждаясь, что его личное и собственное Я взяло вверх. А насколько — не ясно.
Что ж, пока он думал, Рой, кажется, успел как-то убедиться, что Бомгю был у Изуми Минхёка, именно двадцать пятого, всё так, как рассказал мальчишка. Только странное послевкусие осталось на языке и жгло глотку.
— Так, что же тогда Ыну делал около твоего дома? Его нашли чуть ли не прямо напротив твоего, в заброшенном, — снова это отчаянье и боль, Рой уже устал скрывать, правда, потому что ощутил, что он тоже человек и допрашивает возможного убийцу сына. И было паршиво, Гю даже успел заметить, что он словно постарел на пару десятков лет, словно седина проступила ярче, а взгляд — темнее. — В остальном всё звучит логично, не смею спорить. Где гарантия, что ты не убил его на следующий день?
— Возможно, это смогут уточнить ваши криминалисты, потому что я понятия не имею, как доказать, что я не трогал Ыну пальцем, — отчаянье и Бомгю передалось, но уже имеющее другой оттенок. Отчаянье Ыну — тошно темное, как какой-то яд, а у Гю же — сероватый, уставший. — Сам ума не приложу, что он мог делать у моего дома…
— При нем было вот что, — решил поделиться Ун, выкладывая перед Гю фотографии с места преступления. Чхве тут же поддается вперед и смотрит на то, что содержалось в рюкзаке. И тут резко снова укол в ребра. — Ты что-то узнал?
Что за надежда в голосе? Рой, видимо, заразился сумасшествием Гю, потому что объяснить этот порыв странно.
— Д…да, и я не понимаю… — искренне шепчет Гю, уставившись на сраную эмблему группы хейтеров, которой они так гордились, кажется. — Это… Боже…
Ун напрягся, пододвигаясь телом ближе, пытаясь понять, что с парнем не так, а того чуть ли не затрясло. Да что же это такое, в чем дело? Мужчине захотелось даже наорать на него, чтобы тот не тянул с ответом, правда, не пришлось. Гю резко откинулся назад, смотря рассеянно куда угодно, но не фото.
— Делом в том, что в какое-то время у меня появились ненавистники. Группа хейтеров, которая почему-то сочла меня козлом отпущения. Они портили мои вещи, высказывались в интернете о том, какой я ужасный и заслуживаю утонуть в грязи. Они придумали своему движению знак, который стали ставить везде, где смогли. Этот самый знак…
Слова лились потоком, потому что он всегда держал это в себе, даже при Кае.
— Это ерунда, Кай.
— Им надоест, и они успокоятся.
— Подумаешь, рюкзак испортили, всё равно новый хотел, забей.
И так всегда. Родители и вовсе не знали об этом, потому что он умело находил отмазки: почему рубашку порвал, почему пора кроссовки покупать, почему хочет остаться дома хотя бы на денечек. И Ыну впитал в себя всё, чем были пропитаны слова мальчишки. Он верит ему, верит… Почему, черт, не знает… Про себя же думает, какое отношение к этому имел Ыну. Один из подвижников? Глава недо-клана? Нет, на мысли об этом уж точно сил нет.
— Неужели, хотел сжечь мою коллекцию? — додумался Гю, снова бросив взгляд на фото, внезапно серьезно. Да… Вон огненная смесь, к ней зажигалка фирменная. Та самая эмблема и краска, чтобы оставить в комнате, как явное —
мы тут были, сукец. Гадко в очередной раз, но на этот раз от факта, что Гю — ничерта не сделал Ыну, чтобы получить к себе такое отношение. И теперь он замолчал, потому что увели, чтобы допросить родителей и переговорить с адвокатом.
***
Нет, Бомгю не псих, это точно. Он бы психом стал, когда с пеной у рта начал доказывать, что Ёнджун — кукла-убийца. Тогда — да, дотянул бы до статуса конченного психопата и больного человека, который помешался на куклах, из-за чего и свихнулся.
Психом надо называть Ёнджуна. Да, вот он однозначно подходит, потому что то, как он убивал людей — не испытывая при этом чего — поистине пугает. Просто пусто, убил и убил, делов-то. При чем не просто одним ударом, обязательно помучив, обязательно жестоко. Он уже не помнит почему именно так, просто как должное, то, что существо обязано делать. Помнит, разве что, голос одного из своих первых хозяев. О, да, это впиталось в ткань куклы слишком хорошо, словно кровь в одежду одних из убитых.
Какое же, твою мать, прекрасное сравнение. Он не помнит лица, имени, чем занимался тот человек и как обращался со своим слугой. Помнится только, как изменился голос мужчины, когда с момента заключения связи прошла неделя. Стал грубый, раздражительный, брезгливый по отношению к другим, осевший, словно постарел. О, а ещё, самое главное, стал приказным и с огромной любовью, странной тягой к садизму.
— Убей. Максимально. Жестоко.
Так он говорил, делая огромные паузы между словами, словно выдавливая через сито все желание чужой муки, а отсеянное — то, что называлось человечностью. О, да, Ёнджун служил ему довольно долго, потому что безумие охватывало его почему-то долго, словно он умел его контролировать. Кажется, именно поэтому Ёнджун помнил о нем, хоть и только голос. Голос, который почти каждый день мог указать на следующую жертву. Возможно, именно после этого существо привыкло убивать с особенностями, которые тянули за собой боль чужих людей, чтобы добиться последнего вздоха. Кто знает…
Интересно, сколько же продержится Бомгю?
Да, Ёнджун об этом подумал, но всего того правильного интереса не ощутил. Просто не хотел вновь оказаться безвольной и страшной тряпкой, которую кинули куда-то в угол. Но размышления всегда сводятся к тому, что Гю долго не протянет. Его реакция на убийства, на самого Ёнджуна и на ситуацию показывают — сойдёт с ума, вот-вот сойдёт с ума.
Они сидят на кухне, все ещё в доме Субина. Ёнджун вынужденно встал к окну, смотря за сидящими за столом друзьями Бомгю. Быть близко к Кану опасно, при чем для всех, потому что кукла прекрасно помнит привкус недо-приказа. Приказа, которого так и не случилось. Ёнджун должен был убить, когда Бомгю ощутил к нему наисильнейшую ненависть. О, да, кукла тогда ожила, но была вынуждена вернуться к хозяину, чтобы завершить связь. Он ждал, что после всего этого с губ нового хозяина слетит тот самый приказ, но промолчал, потому что непременно сломал Гю раньше положенного. К тому же, твою мать, Чхве успел остыть, хоть и сохраняя раздражение к Тэхену. А кукла уже не могла окунуться в самодеятельность, как было с Ыну.
Ох, с Уном правда вышло иначе. Тогда он защищал, хоть парня и не было в доме, а с задачей-то справился — факт. Только перестарался. Ах, если бы Бомгю порылся в интернете, завершил бы связь раньше, то Ыну бы был жив — в этом кукла уверена. Гю правильный, даже слишком. Даже то, что он показал хозяину ночью, не уничтожит в нем этой правильности. Ёнджун связался с ним, он знает всё, что творится с хозяином, теперь ощущение, что существо знает Бомгю больше, чем сам юноша. Возможно, так и есть.
— Надо ехать, — твердо произносит Кай, от чего Субин вздрагивает, не привыкнув к такому тону.
Тэхен бы тоже вздрогнул, но сдержался. Сейчас ему нужно держать лицо, быть первоклассным актером, по которому не понять то, что ситуацию с Бомгю заварил он. К тому же, Ёнджун… Хах, Кан относится к нему с подозрением, сам не зная почему. Для него, как для человека, который общался со своим врагом постоянно, было странно узнать внезапно о двоюродном брате. Субин и Кай, кажется, приняли это, а вот он не может. Нервно ставит кружку на стол, выпив какао на половину. Кай же к своему не притронулся, хотя все знали — он любит какао Субина. Стало как-то гадко, потому что он вина такого состояния близкого друга. Захотелось ударить по столу ладонью, встать с места и закричать: « Это я виноват!». Но он не может. Ему словно ударили в горло так сильно, что там что-то сломалось, перекрыло дыхательные пути и теперь сказать хоть что-то до дикости невозможно. Тэхен трус, потому что не готов столкнуться с разочарованным взглядом друзей.
Ёнджун знает. Стоит у окна, сложив руки на груди, вежливо отказавшись от какао. Смотрит на них, но в особенности на Тэхена, потому что его порок особенно яркий, с хозяином связан. Он так и видит темную сторону Тэхена, всё то, что имел в себе парень. Его гулянки до бойцовского бара, грубости, лютая ненависть к Бомгю. Ох, много, что видел, тем и интересует, потому что упущенная возможность убить его всё ещё в осадок вгоняет. Существо в лице более не менялся, не позволил больше своей усмешке зловещей расцвести на лице. А Тэхен всё равно напрягал.
Ёнджуну это нравится.
— Надо.
Угрюмо согласился Субин, одергивая себя от детального рассмотрения Кая. Он не замазал свои веснушки, хотя у Субина тоналка есть. Это бьёт его куда-то в грудь, в самое больное место. Приятно бьёт, потому что этому поспособствовал он. Потому что после его комплимента Кай начал пересматривать свое отношение к себе. Кай поднял на друга глаза, крепко сжимая свою кружку, из которой ни глотка не сделал до сих пор. Во взгляде этом странная благодарность, словно Хюнин только и делал, что ждал согласия и, наконец, получил. Субин кивает, пока Тэхен лишь сейчас заметил их гляделки. Они всегда так смотрели друг на друга? Кай всегда смущался? Стоп, какие ещё веснушки? Сердце Кана упало куда-то вниз, заменяя его осознанием, что совершил жуткую ошибку, когда ушел вчера. Надо было переступить через себя, извиниться перед Бомгю, а потом перед друзьями. Он бы не пропустил этого важного изменения в отношениях. Ссадина на губе противно щиплет, напоминая, что же именно выбрал Тэхен вчера. Повисла тишина, словно каждый боялся первым встать и двинуться к выходу, поехать в участок. Ёнджун успел объяснить, что ждут родителей и адвоката, поэтому им так рано и нет смысла ехать, но волнения не убавило.
— Тогда... Выдвигаемся? — уточняет Ёнджун, а голос его намеренно грустный и напряжённый, все как и нужно: расстроенный двоюродный брат — вот и всё.
На него посмотрели разом все трое, словно забыли, что он тут был, отчего Ёнджун растерянно моргает. Он отвык от общения с людьми в рамках приказа, ведь часто возникало недопонимание, и он путался в своих действиях. Однако, когда Кай решительно встал, Ёнджун одарил его взглядом подходящей сюда благодарности, мысленно ускоряя их, потому что хочет к Бомгю. Кукле не очень без своего хозяина, его защищать надо.
Не только, конечно, но все же. И темная магия существа потянулась к хозяину, чтобы защищать.
— Да… Да.
Поспешно поддержал Субин и встал следом. Тэхен же колебался, но встал последним, хоть и медленно, упираясь руками в стол. Ёнджун оттолкнулся от подоконника, всё ещё держа руки сложенными на груди. Всё идёт, как и надо.
***
Вроде, голоса затихли, потому что он остался один. Легче не стало. Бомгю даже соскучился по голосу, потому что сейчас слышать свой собственный дико и странно. Родные мысли звучат громче чужих, мучают и терзают, ведь оставшись наедине с собой Чхве понял, как это тяжело. Тяжело осознавать, что он думает об Ыну. Том самом Ыну, который славился уважением среди учителей и, по слухам, даже директора. Тем парнишкой, который был довольно молчаливый на проектной работе, но выполнял всё добросовестно.
Бомгю ведь совсем его не знал, не может даже возненавидеть его за тот факт, что хотел сделать Ун. Так откуда эта ерунда на душе? Он точно сможет описать, как именно себя чувствует. Словно выкачали всю кровь до капли и вместо нее влили другое — раскаленную сталь. Банально, но так и чувствует себя, словно мог с чем-то сравнить. А это тепло металла убивает его изнутри, разогревает кости, чтобы стали мягче и тотчас сломались. Словно его мышцы сейчас, как сырое мясо, начнут вариться и от Бомгю можно будет откусить с силой кусок, прожевать и проглотить. Его сердце болит, потому что умирает из-за горячего металла, но продолжает прогонять эту дрянь по всему телу. В горле необычайно склизко, на этот раз это что-то ледяное, липкое, мешающее дышать. Голова Бомгю тяжёлая, словно ее накачали чем-то и она вот-вот лопнет.
Из-за этой тяжести он безвольно опустил голову вниз, придерживает ладонями. Смотреть тяжело, в них словно насыпали разом и песок, и сахар, и соль, не забыв пшикнуть в самые глазницы перцовки. Хочется кашлять, чихать, задыхаться. Он почти ничего не слышит, что происходит вокруг, но стало жарко.
Мысли всё ещё орут ему о более безумных идеях на счёт Ыну, перекрывая здравый смысл. Сейчас бы ему не помешало припомнить о своем умении успокоиться, было бы к стати. Но он не может. Он. Не. Может. Чхве устал, он чертовски устал, ему хочется покрыть всех и все вокруг матом, что на него чертовски не похоже. А он уже не тот, что был, к чему удивляться? Юноша медленно выпрямляет спину, а та отзывается приятным ему хрустом, который внёс долю расслабления в спину, которая напряглась до предела. Припал к стене, такой ледяной по сравнению с его телом, задав один единственный, но логичный вопрос:
«Что же делать?»
А в ответ тишина, даже собственные мысли ответ дать не могут. Покажется, что он нагоняет, слишком остро реагирует на всё, но что бы сделали вы? Как бы поступили вы? Бомгю бы помогли чужие слова, которые бы с силой встряхнули, извлекли из крови и головы странный яд. А ещё, он начал кашлять. Делает вдох носом тяжело, но ощущает, что это дым. Боже, это дым. Гю оживился, поднял голову и разлепил глаза, смотря на закрытую дверь. По полу, из самой щели, сочится сероватый дымок — причина, по которой он начинает кашлять всё сильнее. Что происходит? В этой ужасной комнате ожидания он был один, а за этой плотно закрытой железной дверью слышатся крики. Бомгю страшно. Нет, не так.
Бомгю дико страшно.
Дыхание участилось, но это понесло свои последствия, и Гю упал на пол. Смог судорожно вспомнить, что весь дым поднимается к потолку, а на полу свежее. Воды, к сожалению, нет, он бы смог смочить ткань своей футболки и продержаться ещё дольше. Нужно звать на помощь. Подполз к двери и начал колошматить, чтобы его заметили. Он кричит, привлекает внимание, не замечая, что бьёт парень костяшками, те покраснели и уже немного содралась кожа. Почему его не замечают? Не уж то он, наконец, подохнет? В полицейском участке…
Ни за что. Он привстал, когда просочилась первая кровь с рук, тонкими такими струйками. Возможно это глупо, но он надеется, что, дерни он за ручку, дверь откроется. Дверь стала теплой, значит за ней настоящее пекло, стало ещё страшнее, но нужно выйти отсюда. Выйти, срочно выйти. Пальцы уже сжимают ручку, тянет вниз, дверь поддалась и он чуть ли не вывалился в коридор.
— Боже…
Шепчет Бомгю, когда его лицо обдало жаром. Его ладони упираются в пол, тут же одергивая. Тут жарко, нестерпимо жарко, дышать больно и тяжело, а ещё страшно. В нос ударил не только запах густого дыма пожара, но и гарь, пахнет горящими бумагами, древесиной и плотью с горячей кровью. Чхве вот-вот стошнит, потому что он увидел чуть дальше от себя труп какого-то молодого парня. Зачем-то рассматривает, видит, что его когда-то красивые волосы сейчас сожжены, бровей и ресниц нет, лишь ожоги по всему лицу и открытым частям тела. На нем вылезли волдыри, которые разбухают всё больше и больше, угрожающе собираясь лопнуть. Изо рта, такого же изувеченного ожогами, льется кровь — судя по лёгкому дымку — горячая, бурлящая, как вода.
Бомгю ощутил, как от него смертью пахнет, буквально, ведь полицейский умер. Гю согнулся пополам, отвернувшись в помещение, где только что сидел. Его стошнило, выворачивая его органы, как будто сейчас вместе с ужином полезут и кишки. Наспех вытирает и ползет по полу коленями, не переставая кашлять. Звуков не разобрать, тут творится хаос, никак иначе: люди в панике роняли свои столы, спотыкались об стулья и подскальзывались на уроненных стопках бумаг. Они пытались спастись от огня, который распространился по стенам, сжирал потолки и ехидно пожирал всё то, что лежало на полу. Они кричат, разбивают мониторы и стулья об двери, окна, но ничего не поддается. Все начало играть против них. Гю закрыл рот и нос изгибом локтя, пытается прикинуть, как спастись. Осознание, что тут где-то его родители — удушает похлеще дыма, а мысль, что его друзья могли успеть добраться до участка — добивает гвоздь в крышку гроба. Глаза слезятся, страшно как никогда, потому что кажется, что спасения нет и не будет.
— Мам! — надрывно орет Бомгю, но крик его сливается с остальным шумом, что давит на перепонки. Вот-вот лопнут и польется кровь из ушей. — Папа!
Он кричит так, как никогда не кричал, плевал он на всё, лишь огонь старался обходить, иногда даже тушить, как это делали другие копы. Он видел, как они выливали целые кулеры с водой на пламя, а оно не гасло. Оно не гасло даже у Гю, легче не становилось. Юноша готов был вот-вот потерять сознание, когда добрался до кабинета, где его допрашивали, нервно заглянул внутрь, но никого там не нашел. Где же они? Господи… Он всматривался в трупы, которые охватил огонь, изучал их лица, лишь бы убедиться — не родители. Где же этот слуга? Мысль о нем показалась спасительной, он ведь мог бы это безумие остановить, да? Он ведь может спасти, может… Да?
Ну же, просто позови.
В этот раз голос не пугает, он успокаивает, и Бомгю, с дрожью в коленях, встаёт на ноги набирает в грудь ядовитого воздуха, чтобы была возможность закричать куда громче, чтобы его услышали.
— ЁНДЖУН!
Казалось, само время остановилось, когда это имя, как ни странно, прозвучало громче остального шума. Гю, потратив на это последние силы, так как надышался дымом, падает на четвереньки, захлебываясь собственной кровью, так как изодрал себе всю глотку. Но он ощутил.
Его ощутил, и что-то инороднее в нем отзывается с довольной ухмылкой. Это не Гю, это отчаявшийся человек, который нашел утешение во тьме. Той самой тьме, которая сейчас, как ни в чем не бывало, идёт к Бомгю, наступая на трупы. Ёнджун выглядит сексуально, Гю отмечает это невольно, смотря на то, с каким хладнокровием в лице брюнет шел к своему хозяину. Его волосы сейчас не собраны, лишь пару прядей запревлены за левое ухо, другая же часть красиво ниспадала на острые черты лица. Ах, взгляд убийцы особо проницателен, ощущение, что этим самым взглядом тут и начался пожар. Бомгю приоткрыл губы, с которых капля за каплей течет густая кровь. Гю сдался голосу. Сдался. Он устал, твою мать, так устал. Никогда так не уставал. Никогда так не хотел провести языком по пухлым губам своей куклы вновь. Ёнджун уже дошел до него, как чертов герой, поддерживая своего хозяина за локти. Гю прижался к нему особенно сильно, сжимая окровавленные и красные пальцы на затылке слуги. В нем кричит отчаяние и чужие мысли:
Это всё из-за них. Если бы они не притащили тебя сюда, то родители были бы живы! У б е й!
Убьет. Каждого урода здесь убьет и заберёт надежду на спасение. Ёнджун ответно прижимает к себе Гю, прекрасно зная, что его яд течет по нему быстрее, чем предполагалось. Пробрался ледяными руками под тонкую футболку, охлаждая горячее тело. Чхве же, как псих, смеётся слуге на ухо, злобно поглядывая на выживших, которым и дела нет до парочки.
— Ёнджун, — снова его имя слетает с губ уже более томно, что на него не похоже. Это не Бомгю. Это человек, который поверил голосу, который внушил смерть родни. И он хочет мести. Хочет чужой боли, поэтому и договаривает заветное для Ёнджуна: — Убей их. Их всех. Каждого, кто выжил в этом полицейском участке. Убей так, чтобы никто и никогда не понял, что их убили.
Бомгю, не заметно для него, передёрнуло, вены ненадолго почернели, особенно капилляры, но всё сразу же пропало, чтобы хозяин и не подозревал, что с ним только что сделала связь с куклой. Бомгю притормозил куклу, который уже собрался исполнить приказ, притормозил, чтобы страстно поцеловать. Ёнджун нагло усмехнулся в губы, не смея противиться желаниям хозяина, проник своими языком в чужой рот и вылизал нёбо, укусил нижнюю губу. Бомгю вмиг перестал задыхаться, словно кукла через поцелуй дала возможность дышать дымом и не умирать. Они отпустили друг друга синхронно резко, а Чхве, весьма противоречиво, брезгливо вытирает губы, смотря, как его слуга, словно танцуя с языками пламени, убивал полицейских. А в это время на улице стояли мистер и мисс Чхве, которых успокаивала троица — Субин, Кай и Тэхен.
