***
Эй, мама, я напуган. Ему так хочется сказать это вслух, обнимая любимую мамочку, которая на людях лишь делает вид, что любит его. Тэхен бы сейчас, в принципе, поскорее вернулся домой, либо же снова засел в цветочном магазинчике, но не может, твою мать, не может… Осознание, что он сделал что-то не так, стало не только осознанием — это реальность. Он допустил ошибку, слишком большую, которую теперь очень трудно исправить. Кан понимал, почему он нагрубил Бомгю вчера — отношение к нему умножение на раздражение и усталость. Но… Как он мог сказать тот ужас? — Он замкнутый в себе идиот, который кажется всем милашкой-добряшкой, а на деле чудовище, которое только и делает, что добивается твоего психологического разложения! Тэхен зажмурился. — О, может, посильнее бить начнешь? За любимого Бомгюшеньку ты убить готов, что ли? Точно так же, как он убил того пацана, да? Тэхен сильнее жмурится, головой мотает, а ещё зачем-то затыкает себе уши ладонями. Словно он сможет убежать и скрыться от самого себя, забыть это, словно это какое-то страшное кино. Правда, мысли были громче, напоминали ему о его отвратительных словах, а ещё, яркими эпизодами демонстрировали реакцию Кая. Больно. Стало так больно, тяжело дышится и колет в сердце, отчего юноша склоняется к коленям, сидя на крыше семейного гаража. Чувство вины перед ним бьёт по нему сильнее, чем бои, в которых он участвовал. Лучше бы Хюнин накричал на него, лучше бы он ударил его, а не Субин, было бы замечательно, если бы это он послал его куда подальше. Сейчас бы было легче, ведь он бы выпустил всю свою обиду на Кана, а сейчас наверняка накручивает себя, да? В палате Бомгю он точно широко улыбался, чтобы не расстраивать его, улыбается и при Субине, а как только окажется один — будет громко плакать. Он потянулся к телефону, вертит его в руке, громко постукивая пятками по стене гаража. Хочется им всем написать, даже Бомгю, извиниться за поведение и пообещать, что теперь он не появится в их жизни больше никогда. Но останавливает лишь ощущение, что будет звучать как показуха. Он втягивает воздух сквозь стиснутые зубы и легонько бьётся от телефона, терзаемый сомнениями. Что он им скажет? «Простите, мной как будто управлял кто-то другой»? Бред, какой бред. Он ведь, если честно, глубоко в душе́ все свои слова, сказанные в больнице, считает правдой, но здравый смысл не позволял ему никогда такое не озвучить. Получается, сегодня здравый смысл от него ушел? Юноша резко выдохнул, выпрямился, всунув свой телефон в карман. Упираясь ладонями в крышу, юноша поудобнее усаживается, готовясь спрыгнуть. Высота тут была не критичной, а учитывая тот факт, что у него натренированое тело, ничего себе не сломает. Толчок, в полёте юноша умело разворачивается к гаражу боком, а у самой земли осторожно приземляется на ступни и ладони. Кан подумал, что сейчас достиг пика своих эмоций, а это может повлиять на сообщения друзьям — извиняться нужно с трезвой головой, а не со слезами на глазах. Звякнув ключами, легко открыл гараж, в котором хранил в основном инструменты для посадки цветов, разный грунт и что-то из личных вещей семьи. — Ну, ещё бы, тут не убирались лет так пятьсот. Бубнит себе под нос, кашляя от запаха пыли вперемешку с землёй и какой-то сыростью. Обилие запахов цветов симпатизировало ему куда больше, знаете ли. И все же, мысль развеяться тут — показалась логичной и правильной, поэтому дверь за ним закрывается. Он вспомнил, где выключатель, поэтому одним жестом щёлкнул по кнопочке, и всего одна лампочка, где-то посередине комнаты, загорается. Она освещала достаточно, чтобы рассмотреть тут многое, поэтому Кан не жалуется, стягивая с себя косуху, небрежно кинув в более-менее чистый угол. До всяких лопаток, граблей и прочего ему не было дела, учитывая, что возни с цветами ему хватало и в магазинчике. Сейчас хотелось освежить в памяти то, что связано с семьёй, в особенности то, почему многие вещи перевезли сюда, хотя в доме было достаточно места. Он затягивает рукава до локтей и тянет на середину комнаты большую коробку с вещами. Помимо нее было ещё три такие же большие, но они были от и до забиты кофтами, футболками и так далее. Убрав сверху ткань, Кан тяжело выдохнул через нос, поудобнее сидя на корточках. Тут лежат видеокассеты, а ещё больше фотоальбомов. «Мои фотографии, наверное», — подумал Кан, тут же приняв равнодушное выражение лица. Он любил свою семью, да, только после одного определенного случая перестал получать тоже самое в ответ. Правда, ещё не время вспоминать этот переломный момент в его жизни. Взяв самый верхний альбом, Тэхен стряхнул с него пылинки, положив себе на колено. Осторожно открывает, готовясь увидеть свои фотографии, но реальность оказалась куда страшнее. Он громко сглатывает, а его отвратительное состояние ухудшилось в тот же миг. Страницы альбома были заполнены детскими фотографиями другого мальчика, который родился раньше Тэхена на десять лет. Его звали Кан Юмин, но Тэ всегда называл его братец-медведь, а старший брат всегда отвечал братец-медвежонок. Он умер, когда ему было двадцать, а Тэхену десять, и тогда Кан стойко решил: нормальной жизни у него не будет. Спустя два года он начал драться со своими одноклассниками, да и всё его поведение оставляло желать лучшего: прогулы, курение при учителе в классе, ругательства. Типичный хулиган, который просто искал внимания от старших, который напрочь забыл о том воспитании, которое ему дал любимый старший брат. В шестнадцать первый официальный бой, за который он получил много денег, в восемнадцать первое тату — имя брата на левом ребре, затем многочисленные пирсинги, проколы в ушах, тату на шее, шрамы после боев. А еще он стал реже улыбаться, его родное выражение лица теперь отстраненность и безразличие. Забавно, да? Всего одна трагедия, а такой отпечаток не только в жизни, но и в самом человеке, который вряд ли сможет вернуться в те счастливые времена. У него начали дрожать руки, а перед глазами немного поплыло. Юмин приснился ему лишь раз, когда со дня похорон прошло чуть больше месяца. Он вел братца-медвежонка по парку аттракционов, они веселились, дурачились, как всегда, а еще ели оранжевую вату. Всё выглядело как огромное прощание, что-то яркое и запоминающееся, чтобы не было так больно. Юнмин повез Тэхена в горы, ведь они об этом всегда мечтали, тогда-то Кан и проснулся, мечтая вновь уснуть и увидеть Юмина, однако больше он ему не снился никогда. Помнится, Тэ даже думал, что будет прекрасно оборвать свою жизнь, но долг перед семьей всегда не давал это сделать, да и Кай круто так вытащил дурочка Кантэ из ямы отчаянья. Юноша внезапно выпрямился, стараясь стать серьезным, перестать плакать, наоборот, попытаться счастливо улыбаться при виде братца-медведя. Выходит ужасно, слишком многое свалилось ему на голову, словно на нее вылили ведро помоев, смешанное с гвоздями. Нужно это смывать с себя и залечивать раны, нужно исправиться, стать лучше, быть опорой и поддержкой семьи, своих друзей. Сейчас же позволил себе минуту слабости, сдавшись в игре с самим собой, разревевшись над совместными фото с Юмином. Он даже не услышал, как дверь гаража с противным ржавым скрипом открылась, впуская дневной свет в слабоосвещенное помещение. Девушка замерла, видя Тэхена в таком состоянии, потому что никогда таким и не видела. — Айщ, так и знала, что ты тут… Это была Чо Исо, та самая помощница семьи Кан. Тэхен общается с ней максимально редко, в основном по вопросам доставки цветов или же тогда, когда Джиён передает через Чо какие-то поручения. Он знает о ней мало, она же знает о нем лишь из уст Джиён и Сихвана. Их мнения, касательно друг друга, такие похожие — непонимание друг друга, стойкое мнение «странности» и категоричное «нет» образу жизни. Исо осторожно прошла внутрь и прикрыла за собой дверь, погружая в полумрак из-за не особо хорошей освещенности лампочки. Кан сдержанно дергает плечами, часто моргая, прогоняя с глаз лишнюю влагу. Не думал он, что свидетелем такой сцены станет Чо, ожидал кого угодно, хоть Бомгю, но не её. Не поднимаясь с корточек, чуть повернул голову в ее сторону, смотря на ее закрытые каблуки. — Мать что-то просила передать, я так понимаю? Могла бы и смс-ку написать, — голос осел немного, пришлось прочистить горло сразу после того, как закончил говорить. Сам же отвернулся обратно к коробке, делая вид, что всё нормально. — Так что случилось-то? Он старается говорить равнодушно, но она уже никогда не забудет того, что увидела в нем — разбит и сломлен. Девушка тихо, как только позволяет ей обувь, доходит до него и присаживает позади, тоже на корточки. Ладошку вытянула к нему, замерла, словно от этого жеста будет зависеть слишком многое. Будет. — Чего молчишь? Его вопрос стал ей толчком, и девушка устраивает горячую ладонь на холодной спине Кана. Он напрягается под ней, взгляд его туда-сюда мечется, а еще сердце быстрее постукивает, реагируя на поддержку с ее стороны. Она уже смелее подбирается ближе, положив и вторую ладонь, аккуратно поглаживая, чтобы успокоить. Он слишком резко и шумно выдыхает, вынужденно расслабляясь. Исо же осторожно обнимает, боясь сделать что-то не так, устраивая ладони на груди парня, но не кладя на его плечо голову, лишь шепча в районе уха: — Не знаю, что у тебя случилось, но мне родители советовали в таких ситуациях не держать всё в себе, ладно? Такой тихий и мелодичный голос, убаюкивающий его боль, словно смогла найти компромисс и успокаивает ее, чтобы самому Тэхену стало легче. Было видно, что подобное сделать стало своего рода достижением, однако она точно знала — ему это нужно, плевать на то, в каких они отношениях. Тэхен измученно кладет открытый альбом в коробку, опуская голову вниз, левой ладонью накрыл ладони Чо, а правой треплет себя по блондинистым волосам. — Слушай, я… — Не волнуйся. Это ничего не значит, да? Она говорит непринужденно, хотя очевидно волнуется, но искренне переводит всё в шутку, чтобы он не переживал еще больше. Исо игриво тычет в его индастриал в ухе, рассматривая этот пирсинг, не проронив больше ни слова, как и он, но молчаливо благодарил за то, что сейчас не один.***
Прошло всего три дня, считая вместе с днем пожара, поэтому Гю, наконец, выписывают. Головокружения прошли, от ожогов выписали какую-то мазь, которую советуют наносить утром и вечером — Гю в это не особо вникал. Ему просто хотелось домой, не более того. Его забирает отец вместе с Ёнджуном, что Чхве уже не удивляет, как минимум из-за того, что кукла — его слуга. Можно подумать, что уже привык к его обществу, на деле же совершенно нет. Еще даже недели не прошло, как он стал полноправным владельцем такой особенной куклы, по ощущениям, даже через год он не привыкнет, будет шарахаться и спать с включенным светом. Другой вопрос… …проживет ли он хотя бы месяц? Думать об этом совершенно не хочется, вот он и не думает. Едет в машине, криво улыбается на шуточки Ёнджуна, с которых папа громко смеется, подначивая и Бомгю. Знал бы он, что смеется с шуток убийцы, как бы тогда реагировал? Чхве заслужено заслужил неделю отдыха после больницы, а там почти месяц освобождения от физкультуры. В другой раз он бы дико обрадовался, но не сейчас, прекрасно помня тот пожар, помня Ёнджуна. — Йа-а-а-а, Гю-ю-ю, ты какой-то тихий, всё хорошо? Ёнджун задорно смеется, тыча пальцем куда-то в бок юноши. Бомгю отмахивается от своего слуги с нервным смешком, мол, «я в норме», а сам вжимается плечом в дверь. Его пугает то, как себя естественно ведет Джун, если бы он не знал, кто он такой, то даже бы не предполагал, что кроется за красивым личиком. Ёнджун, заметив, что глава семейства в их разговор не вслушивается — меняется в лице на серьезное и холодное. Бомгю заставляет себя взглянуть на него, тихо сглатывая, отчего в горле даже заболело. Он знает, что Гю хочет поговорить с ним, касательно ситуации в полицейском участке, касательно всего прочего, в особенности Ун Ыну. — Не перебарщивай с «нормальностью», мне некомфортно… Шепчет Бомгю, а его слышат, как и положено. Ёнджун, приняв во внимание приказ, кивает, развернувшись всем телом вперед, облокотившись спиной на спинку. Дальнейшая дорога домой не вызывала в нем больше странных чувств, ведь он разговаривал с отцом, а Джун лишь редко мог позволить себе отвечать на обращения к себе. Наконец парочка уединилась в комнате Чхве, где Бомгю мог спокойно быть таким, как себя ощущал. Он раздраженно сжал пальцы на одежде своей куклы, когда тот закрыл за ними дверь, прижал его спиной к ней же. Такое поведение ему несвойственно совершенно, однако эмоции были выше нормального поведения. Хоть Ёнджун и был выше Чхве, это не мешало парню быть грозным, раздраженным и даже злым. Да, значительная часть него боялась куклу, даже очень, до мурашек на затылке, просто… С его появлением, когда-то спокойная и размеренная жизнь обернулась кошмаром, прибавилось множество фобий, кошмары, какие-то голоса в голове, а еще, как вишенка на тортике, его настроение менялось по щелчку. В машине он опасался куклы, сейчас же, прокрутив в голове весь тот ужас, готов ударить. Всё это он с ним творит, лишь он меняет его, далеко не в лучшую сторону. — Объяснись, — почти рычит Бомгю, смешно привстав на носочки. — Что конкретно вас интересует? — Ёнджун, словно происходящее какая-то общепринятая норма, никак не реагирует внешне, разве что голову набок склонил. Кукла прекрасно понимает всё, зная даже больше, чем его владелец. Только не в правилах Ёнджуна открывать все карты своему любимому Бомгю. Гю раздражённо вздыхает, посильнее прижимая к двери. — Я не отдавал тебе приказа рассказывать родителям нашу легенду. Как, твою мать, ты заставил поверить их в то, что ты мой брат?! — да, он решил начать с более «обычного», чтобы раз и навсегда поставить точку в этом вопросе. — Это было экстренное решение. Я столкнулся с вашими родителями у полицейского участка, в разгар пожара, сопровождаемый вашими друзьями, — начал пояснять Ёнджун, а Гю, решив, что такое положение для разговора не подходит, толкнул его на свое кресло. — Ваши друзья уже верили в то, что я ваш брат, мне пришлось внушить это вашим родителям, чтобы не вызывать подозрений. Простите. Гю не смягчился, ведь нечто такое он и представлял, когда обдумывал эту тему. Он упирается своим коленом в колено слуги, а ладонь устраивает на спинке кресла. Ёнджун всё так же холоден, спокоен и послушен. — Признаю, это было хорошим решением, но мне не нравится, что ты, вроде, без меня можешь принимать какие-то решения, — медленно, но верно, подводит он к теме, которая так волнует с момента ареста. — Ты ведь и людей других так убить можешь, да? Без моей указки? — Не совсем. — Это ты убил Ун Ыну, — он уже уверен, как будто своими глазами всё видел. — Зачем? — Простите, это было нужно, — кукла почтительно кивает, не разрывая зрительного контакта. Бесит. Гю, в попытке угрозы, устраивает пальцы на чужой шее, немым «отвечай нормально». Не похоже на Гю, так не похоже… — На тот момент у нас была незавершенная связь, это случилось, когда я ушел от вас. Бомгю немного нахмурился, решив терпеливо выслушать слугу, который скрывает удовольствие от происходящего, потому что добивается того, что хочет — темную часть Бомгю. — Вы уехали по делам, затем и ваши родители, я обустроился в заброшенном доме, где и был Ыну. Дело в том, что я вижу людские пороки, ваш, к примеру, уныние, селфхарм и… — Я понял. Дальше, — хмурится сильнее, потому что Джун прав. Именно от селфхарма избавлялся Гю. Были дни, когда он, обычными постукиваниями ладони по лбу оставлял синяки, которые сильно болели. Вот он — один из видов селфхарма — целенаправленное причинение себе боли. — Ыну страдал сражу несколькими: садизм, зависть, алчность, много лицемерия. Я бы не заинтересовался в нем, если бы не тот факт, что он намеревался проникнуть в ваш дом. — Что? — хватка на горле Ёнджуна ослабла. — Я рассмотрел в его пороках желание навредить: он хотел поджечь ваших кукол, облить всё краской, испортить множество вещей, а главное — он хотел, чтобы вы в этот момент спали в своей спальне. Да, всё сходилось, учитывая, что он собственными глазами видел фотографии вещей, которые были при Ун Ыну. Чем он заслужил такое отношение к себе? Он ненадолго жмурится, пытаясь вспомнить, чем провинился перед Ыну, но натыкается лишь на огромную волну непонимания, которая сшибла с ног, отчего пришлось вновь открыть глаза, чтобы смотреть на Ёнджуна. — Это всё равно не было поводом убивать его. Меня там не было, как и моей родни, никто бы не пострадал. Почему ты это сделал? — ему вернулась непривычная жестокость из-за злости, поэтому ладонь покрепче давит на горло, вжимая голову слуги к спинке кресла. — Он мог вам навредить в будущем. — Почему. Ты. Это. Сделал, — конечно, он ему не верит. — Захотел, — резко выпалил Ёнджун, отчего Гю чуть приподнял голову, с тихой усмешкой одними только губами. Теперь он ему верит. Да и, честно говоря, Ёнджун изменился в лице, даже во взгляде — садизм, искреннее удовольствие от убийств, настоящая маньячность, которая даже пугает Гю. Однако Ёнджун предпочел вернуть себе защищенность в виде равнодушия и «мертвого» состояния. — Выходит, убивать по своему хотению ты мог лишь тогда, когда была незавершенная связь? — кукла решил просто кивнуть. — Тогда ответь мне сразу честно, какого черта тогда случилось в полицейском участке? Бомгю даже нос наморщил от накатившей на него злости, еще немного, и затрясется. Кукла с недопониманием приподнимает брови, покрепче сжав подлокотники кресла. — Не до конца понимаю, о чем вы. Я шел вас спасать, а не убивать, но ваш приказ, и я… Бомгю, совсем слетев с катушек, пинает компьютерное кресло, прямо под сидение. Ёнджун, осознав, настолько он перестарался, удивленно вытягивает губы в букву «о», а во взгляде его прямое одобрение. — Что ж. На вас так повлиял поцелуй. — Я не хотел тебя целовать. — Так работает наша связь. Вас тянет ко мне, а меня — к вам. Ёнджун, словно подтверждая свои слова, медленно приподнимается на кресле, значительно сокращая между их лицами расстояние. Он явно знал навыки соблазнения, судя по тому как сексуально выдыхал в губы Бомгю. Ёнджун аккуратно, пытаясь дразнить, высунул язык наружу, ведя от кончика губ к верхней губе закончив другим уголком. Гю никак не реагирует, не изменившись даже в лице, разве что легкий румянец коснулся его щек. Цель же Ёнджуна — сломить и пробудить собственную тьму, которую он посадил в Гю, как паразита. Бомгю во многом убедился — Ёнджун зависим от него сейчас, у него была свобода до завершения связь, а сейчас у него связаны руки. Страх намного отступил, позволяя подростку здраво мыслить. Он тут главный, да? К черту, это не вопрос. Он. Тут. Главный. Ёнджун же, решив, что будет прекрасно заставить хозяина вспомнить их поцелуи, коснулся кончиком языка чужой щеки, плавными узорами опускаясь к губам. Горячий язычок игриво, едва касаясь, облизнул нижнюю губу своего хозяина, аккуратно пытается проникнуть внутрь, чтобы утянуть в порок, который Бомгю считал своей асексуальностью. Чхве, смутившись наглости, сам от себя не ожидая, с силой прикусывает кончик языка своего слуги. Слишком сильно, ведь его собственный рот начал наполняться чужой кровью, стекая по губе к подбородку и ниже. Ёнджун, правильно поняв намек владельца, вжимается обратно в кресло. Недавно уверенный в себе сейчас сидит немного ссутулившись, зажав меж коленей ладони, виновато понурив головой. — Мне плевать, что было с твоими прошлыми хозяевами, — подает голос Бомгю, выпрямившись в спине. Он осторожно подушечками пальцев поймал капли ёнджуновой крови, с долей сожаления смотря на это, а потом резко вытер жидкость с лица, сглатывая слюну с металлическим привкусом. Ёнджун допустил ошибку — недооценивал Гю, очень сильно, додумашись до этого прямо сейчас. Он не слаб духом, о, нет, наоборот. Он слишком сильно верил во всё хорошее, потому что, благодаря родителям и друзьям, рос в этом самом прекрасном и счастливом. — Плевать. Знаешь, почему? Потому что я не такой, как они, понял? — Чхве говорит скорее с обидой, злость утихла, как только он прикусил слуге наглый язык. — Не смей манипулировать мной, не делай что-то без моего приказа. Ясно? Бомгю снова склонился к нему туловищем, заглядывая в глаза, чтобы быть уверенным — кукла будет служить. Дурачок вбил себе в голову за то время, что лежал в палате, что его можно изменить, приучить к свету, чтобы навсегда смыть с его рук кровь. Может, и получится, кто знает. — Простите. — Обойдемся без этого. Просто уясни, что я более не посмею пролиться чужой крови. Забудь, что такое убийства. Есть любовь. Есть добро. Не только пороки, которые ты видишь, — Бомгю не очень сильно тычет ему в плечо, заставляя прислушаться к нему. — Ты создан для убийств? Так я научу тебя любить! Себя, мир, твое окружение. Я покажу тебе разные оттенки любви, которые ты начнешь чувствовать. Ты не болен, вовсе нет, тебя просто не пытались полюбить. По щеке Гю покатилась предательская слеза, которую он даже не спешит вытереть с лица. Он верил в то, что сейчас наговорил убийце, искренне верил, потому что знал — любовь способна не только на уничтожения. Ёнджун тихо сглотнул, но слышно было слишком хорошо в этой-то тишине. Да, такому его точно не учили, он всего лишь инструмент, которым убивали неугодных. Бомгю точно не такой, как его предшественники. Однако монстра не исправить, ну, либо же потратить на это всего себя. Что ж, Чхве Бомгю, ты запустил этот процесс, после которого себя самого вряд ли найдешь. Но… Всё ведь в его руках, не так ли? — Я… Я, кажется, понял. — Ты не понял, — смеется Чхве, качая головой. — Давай обговорим кое-что: манипулировать людьми нельзя, убивать людей плохо. Спасибо, что спас меня от пожара, но я не потерплю того, что ты тогда сделал. Не смей больше проникать в мое сознание, не смей играть с моими чувствами и обращать их в приказы об убийстве. А еще нам не нужно целоваться, окей? Так поступают влюбленные друг в друга пары, к тому же, по нашей легенде, ты мой брат. А инцест не поощряется обществом. Всё запомнил? Ёнджун, кажется, искренне улыбается с последнего высказывания, почему-то найдя в этом что-то забавное. И всё же Бомгю не знал, почему Ёнджун такой. Он хочет быть живым, хочет быть человеком. И, всё-таки, он сдается и кивает. — Хорошо, простите за мою бестактность. Впредь я буду хорошим слугой для вас, обещаю, — Ёнджун, судя по раскаянью в голосе, всё понял, поклонившись своему владельцу в пояс. — Спасибо, что уделили этому время. — Не подлизывайся… — бухтит Чхве, который уже бессильно плюхнулся на кровать, но еще не лег, всего лишь сел. — Мы должны стать друг другу друзьями, а не хвататься за статус «хозяин» и «слуга», ясно? Кукла кивает, а с плеч Гю падает огромная гора той ноши, что он нес из-за Ёнджуна. Стало легче, но бдительность не должна умирать. Перед ним, так или иначе, убийца, который привык убивать, он знает, как правильно это сделать в зависимости от степени жестокости. Бомгю тихо усмехнулся, похлопал рядом с собой, приглашая Ёнджуна к себе. Тот, немного неловко, после такого-то отчитывания, не хватало, разве что, порки, поднялся с кресла и сел к Гю. — Я с друзьями когда ссорился, придумал кое-что, что стало нашим примирением. Дай руку и смотри. Кукла послушно вытягивает правую ладонь, а Чхве разворачивает её тыльной стороной вниз. Свою он поднимает тыльной вверх, звонко хлопает о чужую, приняв управление на себя. Разворачивает их ладони вертикально, снова хлопок, скрепились мизинчиками, дотянулись друг до друга большими пальцами. Не разъединяя их, отпустили мизинцы, два раза постучали друг об друга. Скрепив ладони в замок, всё еще держа их вертикально, обрисовали невидимый круг скрепленными ладонями, а завершении потерлись костяшками об костяшки друг друга. Ёнджун изогнул левую бровь, чуть улыбаясь, найдя в этом что-то забавное, не подлизываясь при этом. — Мне нравится. — Я рад. Кивает Бомгю, найдя хорошее в том, что показал это ему. Для него это маленький, но твердый шаг к его очеловеченности. Такими крошечными шагами он будет идти с ним нога в ногу, показывая ему то, что знает сам, научит его чувствовать, обязательно научит. Их смех прерывает вибрация на телефоне — Бомгю пришла смс-ка. Не убирая улыбки с губ, юноша открывает диалог при Ёнджуне, заметив, наконец, что ему писал Кан Тэхен. — Что? Улыбка с его губ мигом упала, подобно тяжелому камню, который сбросили со скалы. Ёнджун, пытаясь понять, что так шокировало хозяина, взглядом спрашивает разрешение прочитать текст, а Гю позволяет. Кукла вчитывается в содержание смс и, нахмурившись, поднимает взгляд на Гю, который побледнел весь. — Я правильно понимаю… Поправьте меня, если ошибся. Это плохо, да? — Да.