Линейка и зажигалка

      Глубокий вдох, чтобы унять разбушевавшиеся нервы. Лаконичный стук в дверь.       — Да? — немного раздраженный голос отца.       — Пап, я хотел поговорить с тобой, — подросток уже успел проклясть себя за эту опрометчивую идею прийти сюда.       — Хорошо, Ди. Думаю, выплата налогов может подождать, — мужчина отложил бумаги и устало потер переносицу.       Ди кивнул и неловко сел на стул перед родительским столом. Он чувствовал вину за то, как грубо прогнал тогда Глэма. А от мысли о том, как он утверждал, что помощь ему не понадобится, хотелось провалиться под землю.       — Итак? — мужчина вопросительно изогнул бровь.       — Я хотел поговорить с тобой, вернее говоря, спросить твоего мнения. В общем, о смерти Густава, — каждое слово давалось с трудом. Хоть у Ди и было время осознать смерть, но сделать это в полной мере казалось просто невозможным.       — И к какой стадии переживания смерти ты себя относишь?       — Эта концепция принятия неизбежного не подтверждена официальной медициной и является просто наблюдением одной медсестры. Ты ведь понимаешь, что я изучил этот вопрос досконально, — внезапная вспышка раздражения. Может, он просто не хочет признать очевидного. Ди тяжело выдохнул и сквозь зубы добавил: — Ну, если всё же брать эту теорию за основу, то у меня отрицание.       Глэм удовлетворённо кивнул. Кому, как не человеку, в одночасье лишившемуся семьи, понимать чувства подростка.       Казалось, что Ди взглядом пытается прожечь в отцовском столе пару дырок. Разговор зашёл в тупик, а, может, он просто не знает, как рассказать о своих предположениях. Нельзя же просто взять и заявить, что он почти уверен, что его тётя убийца.       Глэм с интересом смотрел на своего сына. В нормальных условиях подросток, скорее всего, даже не подумал бы поговорить о своих переживаниях с отцом, что не могло не огорчать. Молчание затянулось. Безусловно, нужно что-то сказать или спросить, чтобы Ди смог выговориться.       — Я предполагаю, что ты пришёл ко мне обсудить что-то кроме правдивости этой теории. Может, начнём? Нет, только не это. Почему слова звучат так холодно? Как показать, что я действительно сочувствую ему? Ни одна мышца не отразила внутренних переживаний Себастьяна.       —Да, я хотел обсудить кое-что другое. Просто не знаю, как начать, чтобы это не звучало как… —бред параноика, это в любом случае будет звучать так.—Я подозреваю, что в смерти Густава не всё так просто.       — И в чём заключается твоя теория?       — Я думаю, что он погиб насильственной смертью.       Глэм выжидающе посмотрел на сына. Если он подозревает собственного отца в убийстве, то все хуже, чем он предполагал. Неужели Густав успел так сильно промыть ему мозги?       — Кто предполагаемый убийца? — почему бы не подыграть.       — Лидия.       На лице отца нельзя было прочитать ни одной мысли или эмоции. Он смеётся над его глупостью? Пытается понять и помочь? В тревоге думает, в какой дурдом его лучше сдать? Мышцы ноги начали непроизвольно сокращаться, выдавая его нервы. Если сейчас отец ничего не скажет, то Ди не выдержит и уйдёт, как и его последняя надежда быть понятым.       Глэм еле сдерживал улыбку, его худшие опасения все же не оправдались.       — Наверное, ты сейчас думаешь, что это бред и что никто из твоей семьи не способен на убийство. Но у меня есть веские основания предполагать, что это не так, —экстраординарные заявления требуют экстраординарных доказательств, и Ди на одном дыхании пытался передать их.       — Ди, я знаю, что мой отец был способен на многое, хоть и не знаю достоверно насколько. И глупо было бы отрицать, что Лидия не переняла парочку его замашек, — Глэм прервал своего сына. Он был почти уверен, что в таком стрессовом состоянии Ди мог поведать ему о Густаве то, о чём он предпочёл бы благополучно не знать.       — Так ты мне веришь? — Ди не смог сдержать облегчения и надежды в своём голосе.       —Верю. Я знаю, что ты не стал бы делать таких выводов, не проверив все как следует, — он улыбнулся искренне, что было действительной редкостью. Но сдержаться при виде такого уязвимого и наивного сына было просто невозможно.       —Это было сделано цианидом. Я всё проверил, ошибки быть не может, — зачем-то добавил Ди. Без этого дополнения его обвинения смотрелись беспочвенно.       — Интересный выбор, — задумчиво проговорил Глэм скорее для себя. И уже более бодрым тоном добавил, — Как ты догадался, что это именно цианид?       — Лидия описала состояние Густава перед смертью, и это идеально вписывается в симптомы отравления цианидом. И уж точно никак не походит на какой-нибудь сердечный приступ или инсульт.       — Понятно, — Глэм начал задумчиво перебирать бумаги на столе.       — И что мы будем делать? — нервно поинтересовался парень после тягучего молчания.       — А что ты предлагаешь? — удивлённо спросил Глэм. Он точно не планировал никаких дальнейших действий.       — Как что? Начать расследование, обратиться в полицию, нужно добиться наказания для Лидии. Нужно же сделать хоть что-то, мы не можем просто сидеть сложа руки, — на одном дыхании заговорил Ди, с каждой секундой распаляясь всё больше и больше.       — Пожалуйста, успокойся.       — Не собираюсь я успокаиваться! Я не могу. Как ты можешь этого не понимать? — в уголках глаз неприятно защипало.       — Я могу понять, очень даже. Прошу, не забывай, что в этом году погибла моя мать, — Глэм говорил холодным тоном, не терпящим пререканий.       Ди хотел возразить что-то, но не смог. Осознание свалилось на его неокрепшую психику словно лавина, не давая словам вырваться за пределы горла, где они так и остались липким комом.       Как мог он требовать наказания для Лидии? Ведь Густав, по сути, сделал тоже самое, если не хуже. И в тот момент, когда Ди узнал об этом, даже не удосужился возмутиться или осудить. Но ведь это совсем другое. Энтузиазм Ди стремительно падал, как и желание делать что-либо. А ведь правда, у отца было намного больше оснований организовывать расследование против Густава, чем у него против Лидии.       — То есть ты знал, что она…       —Не знал и желаю оставаться в сладком неведении, — отрезал отец.       Ди сидел и почти физически ощущал едкую смесь разочарования, беспомощности и обиды.       — Я, пожалуй, пойду, — слова звучали как-то вымучено и бесцветно.       — Хорошо, Ди. Если захочешь поговорить об этом, я всегда готов.        Ди молча кивнул головой. На большее не хватило сил, все ресурсы на себя перетянули не самые радостные мысли.       В комнате на парня накатило всепоглощающее чувство беспомощности. Казалось, что во всем виноваты стены с потолком, выжимая последние капли надежды. Имело ли смысл бороться и пытаться что-то доказать? Если даже папа не заинтересован в расследовании смерти Густава. Даже?       Парень опустился на пол, всё это было слишком… слишком выматывающим. Глаза сами собой поднялись к потолку. Интересно, есть ли вероятность, что то, во что верил Густав, является правдой? Если это так, то его Бог довольно жесток. Хотя, каков человек — таково и его божество.       В голову пришла абсолютно абсурдная мысль. Боги ведь любят делать показательные чудеса? Может и в этом случае можно сделать что-нибудь? Глубокий вдох. Выдох. Слушайте, если вы сможете сделать что-нибудь, например, оживить Густава или подать от него знак, то я не только уверую в ваше могущество, но и открою секту новое течение религии. Хорошо? Как по мне очень выгодная сделка, ведь я свои обещания держу. А сейчас я торжественно клянусь посвятить вам всю свою жизнь.       Ди смотрел на потолок, потолок смотрел на Ди. Не выдержав такого давления, парень отвёл глаза. Он проиграл в гляделки, он проиграл жизнь Густава. Что могли противопоставить обычные человеческие глаза против поистине каменного спокойствия бетона?       От этих мыслей, от абсурдности всей ситуации к горлу подкатил истеричный смешок. И ещё один. Ди смог остановиться только когда воротник футболки намок от слёз, а живот болел от смеха.

***

      Что ж, отец, думаю эта смерть достойна такого человека как ты. Подумать только, твоя золотая девочка оказалась волком в овечьей шкуре. Звучит как отличный сюжет для оперы. Возможно, я даже подумаю над её написанием. Это была бы прекрасная дань твоему воспитанию.        Глэм задумчиво посмотрел на карандаш в своих руках. На его лице играла улыбка, что-то на грани злорадства и истинного счастья.