***
Дениз судорожно писала на помятой и вырванной из блокнота странице, иногда нервно оглядываясь. Её слегка вьющиеся пепельно-русые волосы падали на лицо, и ей приходилось постоянно убирать их назад. Только краткое письмо было окончено, как она подскочила, выбежала из книжного магазина и на всех парах направилась к знакомой лавке, лишь подле неё сбавляя скорость. Неподалёку крутились мальчишки, все как один с нагрудными знаками. Они невесело расхаживали по улице, отбивая ритм подошвой туфель. Буаселье заметила сидящего на ступенях мальчика, грустно опустившего голову. Она подозвала его тихим свистом и опустилась на корточки, чтобы видеть его карие глаза. — Не мог бы ты передать это мадам Брилль? Ты заходил с сестрой в её лавку, — указала на зелёную деревянную дверь. — Я заплачу тебе. Просто отдай письмо и тут же возвращайся, хорошо? Ребёнок кивнул, поджав губы и взяв письмо. Он устремился в лавку, собрав все силы, потянул на себя ручку и вбежал внутрь, хлопнув дверью. Дениз спряталась за углом дома и стала наблюдать за прикрытыми ставнями. Казалось, весь дом погрузился во мрак. Слёзы на лице быстро заструились, сердце забилось от скорби. Она лбом упёрлась в каменную кладку и сжала зубы. Хлопнула дверь. Мальчуган вернулся и теперь бегом направился к Буаселье, отчего его короткая курточка поднималась вверх. Дениз опустилась, вытянула купюры и сунула их в кармашек. — Отдай сестре, — прошептала Дениз, а мальчишка, кивнув, исчез за поворотом. Она поднялась и стала ждать, когда ставни раскроются. Вскоре показалось женское лицо, ставшее за пару часов старее на десяток лет. Буаселье вздрогнула, заметив, как знакомые глаза ищут её, и побежала назад. Дениз знала, она вряд ли в скором времени вернётся сюда. И вернётся ли вообще? Мадам Брилль опустилась на стул, стоящий у окна. Её пальцы сжимали короткое послание, написанное дрожащим от страха почерком: «Я наговорила ужасных вещей. Думаю, вы это поняли, иначе меня бы попросту не отпустили. Но я не считала, не считаю и никогда не буду так считать. Спасибо за всю вашу доброту и дружбу, я вас и Амера никогда не забуду. Офицер сказал, что их повезут на вокзал, где идут поезда дальнего следования. Наверное, их отправят завтра с Северного. Более я ничего не могла узнать. Простите меня!»Глава вторая. «Амер и мадам Брилль»
23 октября 2020 г. в 15:36
Дениз проработала в том ресторане всего день, а на следующий, отдав форму, выбежала через «чёрный» выход и устремилась вниз по улице. Денег катастрофически не хватало, а практически все заведения стали закрываться в протест оккупации. Буаселье с какой-то извращённой жалостью взглянула на всё ещё открытый кинотеатр, чья яркая вывеска говорила о премьере нового немецкого фильма — «Jud Süß». С нарисованного большого постера как будто свисала громадная голова мужчины-еврея, его глаза смотрели исподлобья, проникая в самое нутро.
Дениз попятилась, развернулась и пошла в совершенно другом направлении, в потребности скрыться. Она прошмыгнула в узкую улочку, рассмотрела заколоченные окна, или наоборот, раскрытые нараспашку, и чуть ли не побежала вперёд. Её мысли сбивались, путались и прыгали вокруг. Вспомнилось детство. Беззаботное, яркое и жизнерадостное, с колкими речами бабушки и грустью об исчезнувших родителях. Бабушка Алор, к сожалению, скончалась в начале оккупации; к счастью, от старости. Родители Дениз, когда та была маленькой, отправились за океан, а позже пришло короткое письмо, сообщающее об их смерти.
Дениз остановилась, услышав шум, и мысли тут же испарились. Она метнулась за угол, заметив двух немецких солдат, ведущих под руки молодого парня. Тот особо не сопротивлялся, только отчаянно кричал о свободе и смерти нацистским оккупантам и пособникам режима Виши.
Буаселье напряглась, сжала руки на груди и представила на мгновение большие глаза обритого налысо парня. Глубоко посаженные, тёмные, выражающие бесконечную боль, смешанную с бунтарским началом и жаждой свободы.
«Словно раскалённые угли!» — всплыло в её голове, но тут же потухло и позабылось.
— Наверное, слишком громко читал «Юманите» или ещё чего хуже, — прошипела женщина своей то ли внучке, то ли дочери, но выглядела та молодо и нелепо.
Дениз отшатнулась, натянула шарф до подбородка и вышла на площадь, стараясь не оглядываться и не обращать на немногочисленных прохожих внимание. Обстановка становилась тяжелее, ситуация хуже, темнее и страшнее. Пьяные немцы для Дениз не казались такими же страшными, как те, что разгуливали днём. Хмельные солдаты Deutsches Reich были неуправляемы и действовали согласно своим физическим желаниям, а трезвые солдаты были управляемы и действовали согласно извращённым приказам командования.
Дениз замерла, когда вновь подняла глаза. Все заведения, работавшие на её памяти до позднего вечера, были наглухо закрыты. Все до единого, не считая публичных домов, расположенных на верхних или подвальных этажах.
Она заметила девушку, перебегавшую дорогу. Лёгкое пальто, плотные чулки со стрелками, чёрная юбка до колена, миловидные коричневые сапожки и красная помада на губах. Дениз нахмурилась. Прошёл уже год, а она до сих пор не может определиться, кем ей нужно быть на время оккупации. В её до наивного светлой голове не проскальзывала и мысли о том, что солдаты в зелёной или чёрной форме здесь навсегда.
Буаселье отрицательно покачала головой и ринулась обратно, чтобы выйти на площадь и направиться в центр. Там заведения по-прежнему были открыты, магазины, хоть и не все, работали, а значит, можно было найти заработок. Она свернула по новому указателю на немецком языке, осмотрелась и продолжила путь. Спустилась в метро, и под натиском толпы запрыгнула в вагон. Дениз встала с краю от дверей, вжавшись в угол.
Неподалёку стояли две женщины средних лет. На морщинистых шеях были повязаны платки, волосы слегка завиты и собраны в причёски. Буаселье замечталась о красивых заколках и миловидных причёсках, и поэтому успела выцепить только несколько фраз:
— Карточную систему введут, будем в очереди ещё в булочную стоять!
— Закрой ты рот.
Дениз проводила их взглядом, когда те вышли на станции и засеменили к выходу. В вагон протиснулись немецкие солдаты, и она как ошпаренная отлетела от выхода. Дениз прижалась к дверям, отвернулась и поджала сухие губы. В вагоне становилось душно, под толстым свитером сделалось неимоверно жарко, по виску медленно и мучительно прошлась капля пота. Поезд остановился, и Дениз выбежала наружу и безумно обрадовалась, когда оказалась на поверхности. Однако тут же опечалилась, увидела вдалеке Башню, пронизанную флагами Германского Рейха, и снующих солдат. Их было до безумия много. Их мирные лица, даже улыбки показывались везде, куда только падал взгляд.
Дениз зашла в первую открытую лавку, протиснулась сквозь очередь к мужчине в фартуке, старательно натиравшему витрину. Она неловко прокашлялась, поздоровалась и стала спрашивать о работе. Тёмные брови сдвинулись. Мужчина поднял ладонь и указал на прикрепленный знак – ярко-жёлтую звезду на груди. Буасалье замолчала, затем раскрыла рот и закрыла его снова, словно рыба, выброшенная на берег.
— Да, я читала, — с усилием ответила она. — Но мне нужна работа. Поверьте, я совершенно безразлично отношусь к этому… мне просто нужна работа.
— Нас наверняка скоро депортируют, — он поставил руки в бока, — меня уж точно. Обратитесь лучше к моему другу, хоть он тоже и еврей. У него есть лавка, они ещё работают. Кажется, им нужен был помощник. Если его депортируют, там будет жить его мать. Его зовут Амер. Сейчас покажу, как пройти.
Дениз с широкой улыбкой поблагодарила хозяина и помчалась по верному направлению. Она с особым настроем перешагнула деревянный порог и огляделась. Лавка находилась в глуши домов, скрытая от посторонних глаз и назойливых парижан. Это было место для «своих», и Буаселье обрадовалась такой тишине.
Здесь продавали, казалось, всё, что душе угодно. На улице была выставлена телега с овощами и фруктами, внутри теснились крупы и приправы, под лестницей, ведущей в жилую квартиру, лежали книги и журналы на продажу. Дениз заметила куклы и вещи, вплоть до маленьких сумочек. Она обрадовалась, когда увидела холсты для рисования, перьевые ручки, чернила и стопку блокнотов. Дениз окончательно убедилась, что хочет работать здесь.
Скрипнула дверь. Показалось светлое вытянутое лицо мужчины лет тридцати пяти. У него был небольшой красноватый шрам под подбородком, редкая щетина и длинные густые ресницы. Он вытирал руки о белое полотенце, а заметив посетителя, отложил его и вышел из-за прилавка.
— Добрый день, — приятно улыбнулся он.
Буаселье увидела на его белой рубашке прикреплённый значок. Такой же, как и у того мужчины. Она покраснела, потому ни слова не произнесла, а рассматривала его ужасающий знак отличия. Хозяин лавки это понял, потупил взгляд и спросил:
— Могу ли я вам чем-то помочь?
— Простите меня, — тут же выпалила Дениз, — просто ваш друг обратил внимание на эту ужасную вещь, и я теперь не могу её не замечать. Вы Амер, не так ли?
Он кивнул, стушевавшись.
— Я Дениз. Мне нужна работа.
Амер почесал для начала затылок, осмотрелся по сторонам, будто ища верный ответ, и согласился. Он пообещал небольшое жалование и маленький пакет продуктов. Дениз принялась его благодарить и с усердием сжала ладонь, когда появилась мать Амера. Худая, маленького роста женщина, она смотрелась горделиво и даже помпезно в этой лавке с приглушённым светом. Её чёрное платье скрывало худые ноги, но демонстрировало прелестные чёрные туфли. Всё было бы идеально, если бы не ужасная жёлтая звезда. Буаселье ощутила приятный и томный аромат парфюма, смешанного с запахом корицы. Женщина только спустилась из кухни, где отведала замечательных пирожных, запила их кофе и выкурила сигарету так, будто была потомственной парижанкой, а не еврейкой, перебравшейся из Германии беременной девчонкой.
«Мадам Брилль!» — восклицала теперь Дениз каждый раз, когда ей требовалась помощь.
Буаселье часто поднималась в её комнатку или забегала в кухню, где хозяйка без слов отдавала ей львиную долю еды, поскольку далеко не все продукты продавались и съедались. Амер с удовольствием наблюдал за тем, как Дениз на раз-два распродавала домохозяйкам пособия по обустройству быта, которые лежали на полках уже пару лет. Дениз часто смеялась, общаясь с мадам Брилль по выходным, когда приходила просто поболтать, но всё равно вставала за прилавок, стоило покупателю потревожить колокольчик. За пару месяцев они втроём стали друзьями, а Дениз позабыла об ужасных шестиконечных значках.
Дениз пришла в среду пораньше, потому что обещала достать одной тётушке редкую книгу да свежих овощей. Когда всё было собрано, она протёрла полки, деревянный прилавок, кассу и с удовлетворением втянула утренний запах дворов Парижа. К полудню он станет не таким приятным – заработают многочисленные заводы, теперь экспортирующие автомобили, танки и топливо в Германию на нужды и амбиции Третьего Рейха.
Колокольчик устало звякнул к вечеру. Дениз живо спустилась от мадам Брилль, с которой вела откровенный разговор о «женском счастье». Она поведала историю своей молодости — бурной, живой и практически счастливой. Даниэлла, так звали мадам Брилль, жила под Лейпцигом со своим строгим отцом и молчаливой матерью. У них были аптека и статус, пока Даниэлла не влюбилась в сорванца из соседнего дома. Он не часто молился, пропускал уроки, сбегая для того, чтобы покормить уток в пруду, много читал философии и любил наблюдать за проезжающими на велосипедах людьми, укрывшись на самой дальней скамейке в парке. Мадам Брилль опустила его имя, и Буаселье кротко кивнула, подумав, что женщине и без того тяжело вспоминать жизненный путь.
Мадам Брилль с упоением рассказывала, как они тайком держались за руки, смотрели друг на друга через подзорную трубу и целовались в парке на тех самых укромных скамейках. Она была до одури в него влюблена. Отец Даниэллы, увидев столь неожиданную для него пару, разозлился так же сильно, как и его дочь была влюблена в юнца. Её ждал арест, надзор и порицание. А потом парень выкрал её сразу же после окончания школы. Она сошла с ума от радости и только успела перекинуть через подоконник сумку, когда отец ворвался в комнату, а она сиганула вниз. Мальчишка схватил её за руку, и так они убежали в закат, весело и счастливо смеясь. Через три месяца скитаний она забеременела, жутко испугалась и испугала своего суженного. Так в полном одиночестве она оказалась сначала в Берлине, потому что было стыдно возвращаться домой, а потом села на поезд до Парижа – незнакомка в красном платке слишком соблазнительно описала Елисейские поля.
Теперь спустя столько лет она смотрела на фотографию Амера, на которой держала его маленького на руках, и читала скудные письма от давно умершей матери. Её возлюбленный сначала с повинной вернулся домой на пару дней, а после скрылся в Берлине, потом в Бельгии, и где-то совсем потерялся. Мадам Брилль до сих пор молилась за него.
Буаселье с живой улыбкой оказалась на первом этаже, но тут же потеряла её и схватилась за деревянные перила. Это были люди в чёрной форме, с блестящими глазами и бледными щеками. Они осмотрели лавку, наткнулись на Дениз и почтительно поприветствовали её, но вскоре переменились в лице и потребовали хозяев.
Дениз со слезами на глазах повернулась к только что вошедшему Амеру. Он вытирал руки белым полотенцем, и сердце Дениз болезненно кольнуло. Спустилась и мадам Брилль, насторожившись вязкой тишине и острому корявому французскому, тут же сменившемуся на немецкий.
— Вас депортируют в качестве рабочей силы, — произнёс один из солдат, — пройдёмте.
— Нет-нет, — прошептала Дениз, спускаясь с последней ступени и подходя к Амеру, что понуро прошёл вперёд. — Почему вы делаете это? — без страха выдала она на немецком, чуть ли не прикрывая мужчину грудью.
— Дениз, уйди, — прошипел Амер, отодвигая её в сторону и доставая уже собранный чемодан из-под лестницы, отчего Буаселье пришла в ужас. — Мама, я тебя люблю, — он повернулся к женщине и успел её только обнять.
Они вытянули его на улицу, и стоило Дениз услышать тихий всхлип женщины, как она рванула за солдатами, уводившими Амера к машине. Мадам Брилль успела лишь вскрикнуть «Дениз!», когда та уже выбежала, срывая колокольчик.
Она схватилась за руки Амера и стала тянуть его назад.
— Куда его депортируют? В качестве какой рабочей силы? Вы права не имеете без согласия!.. — закричала она на всю улицу так громко и сильно, что люди стали закрывать ставни на окнах с грохотом.
Один из солдат оттащил Дениз от Амера, прервав гневную речь, и стал волочить её к машине. Бедная мадам Брилль схватилась от страха за голову и принялась кричать в ответ на чистом немецком, однако солдаты с лязгом закрыли двери автомобиля, в котором, как в клетке, билась Дениз, и тронулись с места.
— Ну и чего ты добилась? — прошипел Амер, смотря на Буаселье. — Неразумная, глупая девчонка!.. Они бы и так меня забрали, а теперь и тебя заберут. Приплетут, что ты тут с евреями якшаешься. Ты хотя бы знаешь, что с такими делают?
— Они не имеют права!.. — совсем тихо воскликнула она, и слёзы стали сочиться из её глаз. — Что они с тобой сделают?
— Отправят в трудовой лагерь, — Амер опустил голову и уставился на кожаный чемодан, который он старательно собирал несколько недель, беря только нужные вещи, но теперь он чувствовал, что они ему не понадобятся.
Дениз провела руками по лицу, размазывая влагу по щекам и подбородку. Она вцепилась взглядом за проплывающие мимо дома, людей, мирно и свободно гулявших по улицам. Её взору открылся кинотеатр с яркой вывеской, толпа немецких офицеров и рядовых солдат. Они жизнеобещающе улыбались, в шутку ударяли друг друга по плечам и указывали на парижанок. Буаселье повернулась к посеревшему от безвыходности лицу Амера и сжала до побеления кулаки.
Машина вскоре остановилась. Первый солдат приказал Амеру подняться, и тот беспрепятственно вышел, взяв чемодан. Второй грубо вытянул Дениз, с её губ снова слетело: «Куда вы его?», но уже намного слабее. Ей не ответили, и повели его в другом направлении. Амер успел только прикрыть на секунду глаза, будто кивая Буаселье. Она на протяжении минуты, пока её вели по лестнице в участок жандармерии, рисовала их в памяти. Большие, карие и светлые, с широкими зрачками, с ярко-жёлтыми вкраплениями, но это всё совершенно было неважно по сравнению с тем, что они были самыми отчаявшимися глазами, какие она только видела.
Дениз усадили на стул, сильно сжали плечо и приказали ждать. Её колени стало потряхивать, руки посинели от накатившего холода и тряслись без устали, отчего Дениз пришлось сжать ткань длинной юбки, дабы хоть как-то это скрыть. Она упёрлась глазами в перьевую ручку и чернила, лежащие рядом. Совсем новые и не раскрытые. Подобные она продавала еврейскому мальчишке. Тот рассказывал, что пишет стихи.
— Как вас зовут? — прозвучал грубый и безучастный голос прежде, чем дверь кабинета закрылась.
Дениз подняла испуганный взгляд, проследила за тем, как мужчина в зелёной форме сел за стол, пододвинул стул и взял ту самую ручку, убирая коробку с чернилами в ящик. Офицер посмотрел в её глаза, и Буаселье вспомнила взгляд Амера.
— Как вас зовут? — медленней спросил он, наклоняясь вперёд.
— Дениз. Дениз Буаселье, — быстро ответила она, снова следя за огрубевшими руками, которые открывали чистую папку, брали бланк и вносили туда новые данные.
— Давно занимаетесь подпольной деятельностью? — задал вопрос он, не смотря на неё.
— Что? Я не занимаюсь подпольной деятельностью! — воскликнула она сначала на французском, но затем перешла на немецкий: — Я просто… просто немного испугалась. Не удержалась и повысила тон. Немного.
Пустые и жестокие глаза смотрели на неё с одним лишь желанием – поскорее избавиться, но меньше всего немецкому офицеру хотелось отправлять хорошенькую француженку в камеру или на виселицу, где от неё не будет никакой пользы. У главного командования были совершенно иные цели: Франция должна была стать аграрным центром.
— Вы работали у евреев? — ручка больше не писала, и Дениз приняла это за прогресс.
«Если совру, с лёгкостью докажет обратное, если только мадам Брилль не сожгла все записи о моём пребывании», — судорожно подумала она, ногтями впиваясь в ладони.
— Да, это было безрассудно с моей стороны. Но послушайте, я сирота, мне не у кого взять ни хлеба, ни овощей. Я давно не ела мясо – цены на него запредельные, а евреи хорошо платят. До этого у меня была работа в книжном магазине, но им пришлось меня уволить. Вы же знаете, как у французов сейчас всё плохо.
Ручка перестала двигаться вовсе. Глаза офицера сверкнули, и она впилась ногтями в ладони до крови.
— Мы надеемся на улучшения, которые произойдут с нами во время… вашего пребывания, — с языка чуть не слетело запретное слово. — Я бы хотела, чтобы мне не приходилось работать с евреями. Думаю, общими силами мы можем этого добиться.
— Безусловно, — будто пропел мужчина, немного улыбнувшись. — Так вы испугались солдат, Дениз?
— Да, поймите… — она всхлипнула, — они были не разговорчивы, а вы же знаете, как мы французы любим «потрещать». Я испугалась. Испугалась, — прошептала последнее слово и опустила подбородок, исподлобья наблюдая за ручкой.
Мужчина развернул бланк к Дениз, и сердце той застучало. Она неуверенно подняла взгляд, когда офицер положил ручку и произнёс: «Напишите свой адрес, Дениз». Она замерла, и он повторил. Тогда она с усилием разжала ладонь, взялась за перьевую ручку и принялась выводить буквы под строгим надзором. Она заполнила бланк, выпрямилась и передала его немцу. Тот пробежался глазами и вдруг ткнул в место для фотографии.
— Если вы станете бояться снова, вы окажетесь в камере, а ваша фотография будет прикреплена к этому бланку. Если закричите от страха вновь… — его палец словно раздавил пустующее окно. — Всего доброго, Дениз.
Она со скрипом поднялась со стула, кивнула и собиралась уйти, когда с её языка сорвалось:
— С какого вокзала отвозят евреев? Моим подругам немного волнительно. Парочка из них хотели поехать на выходных к родственникам. Они так же пугливы, как и я, — невинно пожала плечами.
— Думаю, этих неприятных встреч можно избежать, если ваши подруги не направляются по маршрутам дальнего следования, — усмехнулся мужчина, а Дениз попрощалась и выбежала из отделения.