До осени 1940 года
— Как всё прошло? — раздался звонкий голос, а юноша резко приземлился на бетонное ограждение. Дениз оглядела Ноэ, закатив глаза и недовольно вздохнув. Тот нахмурился и принялся рассматривать свои запачканные штаны, пыльные носы туфель и небрежно закатанные рукава белой рубашки, смявшейся из-за коричневых подтяжек. В руках у него был серый шерстяной пиджак, воротник которого топорщился вверх. — Не понимаю, что не так с носками, — с удивлением начал Ноэ, но был прерван громким заливистым смехом. Они, иногда сцепляясь мизинцами, шли по аллее, рассматривая больше свою обувь, нежели себя или кого-то в округе. Дениз часто краснела, но больше всего от души смеялась, когда Ноэ начинал пританцовывать или шутить. — Ты так и не сказала! — воскликнул он, останавливаясь и предотвращая пути отступления. — Что насчёт родителей? — Бабушка делала повторный запрос, но ей было отказано. Говорят, документы утеряны полицейскими. Мне кажется, это полная чушь! Они даже не извинились! Как они могут быть такими?.. — расстроенно ответила она, начиная перебирать ткань блузки, потому что в глазах заискрились слёзы. — Дениз, — Ноэ метнулся к ней, взял покрасневшее от обиды лицо в ладони и притянул к себе, — мне очень жаль, правда. Я бы отдал половину себя за то, чтобы ты нашла родителей или хотя бы узнала причину их смерти. — Прекрати, — она усмехнулась, но сделала это по-доброму, положив свои ладони поверх ладоней Ноэ. — Бабушка говорит – всё к лучшему, потому что их и так уже не вернёшь. Если я ещё начну узнавать причину их смерти, сделаю хуже для себя, — вздох. — Я всегда с тобой – не забывай, — произнёс он и мягко коснулся своими губами губ Дениз. Она с улыбкой ответила на поцелуй, приподнимаясь на носочки и обвивая шею парня руками. — Вы чего тут устроили?! — раздался крик женщины, с полным порицанием смотревшей на влюблённую парочку школьников, целовавшихся посреди парка. Ребята мигом разорвали поцелуй и, схватившись за руки, рванули вперёд, разгоняя голубей в разные стороны. Дениз хохотала, схватившись за тёплые пальцы так крепко, как только могла. Она с удовольствием отметила, что её кремовая юбка, сшитая на заказ у соседки со второго этажа, была лучшим вложением за последние два месяца. Ноэ, невзирая на то, что «угроза» в виде недовольной старушки уже давно миновала, нёсся вперёд, ощущая, как его грудь наполняется животрепещущим счастьем. Дениз остановилась первая, схватившись за сердце, пытаясь восстановить дыхание. Она тихо хихикала, прикрыв тыльной стороной ладони губы, смотря на завивающиеся тёмные волосы Ноэ. Редкие веснушки на его лице по-особенному заиграли в лучах солнца, из-за которого он стал щуриться. Прохожие странно смотрели на подростков, а те, вновь взявшись за руки, проследовали в глубину парка. Ноэ скатился по траве к пруду, лёг на спину и, закрыв глаза, расставил руки в стороны, раскрываясь зною. Дениз опустилась рядом, разглаживая юбку и стараясь эффектно положить одну ногу на другую. Она следила за безмятежно проплывающей уткой, когда вдруг заговорил Ноэ: — Irgendwie ghostet mich Matteo. — Was? И прекрати, пожалуйста, говорить со мной на немецком. Моя бабушка и так сходит с ума, мне ещё только не хватало твоего давления с твоим идеальным произношением, — побурчав, ответила Дениз, хмурясь. — Я сделаю тебе скидку, schönheit, — улыбнулся он, подмигнул и перевернулся на живот, становясь серьёзным. — Маттео совсем перестал со мной разговаривать. — Из-за отца? — спросила Дениз, пододвигаясь ближе. Он кивнул и принялся щипать короткую ярко-зелёную траву, небрежно отбрасывая её. — Ты так думаешь или же он дал понять, что это так? В конце концов, вы дружите уже много лет, вряд ли он станет… — Разве не очевидно? — вспыхнул Ноэ, подскочил и подошёл ближе к воде, крепче сжимая остатки травы в кулаке, отчего его ногти стали зелёными. — Он считает моего отца… дьяволом! Маттео как-то сказал, что мы сбежали из Германии только потому, что боимся преследования. Но это не так! — громко крикнул он, краснея с головы до пят и смотря в упор на Дениз. — Мой отец получил ранение на этой поганой войне, он еле выжил. Мы не бежали, чёрт возьми! От чего? Blödsinn in höchster Potenz! Не нужно было ему рассказывать! Он покачал головой, расстроенно вздохнул, провёл по лицу рукой и отвернулся, усаживаясь на влажные от воды камни. Дениз поспешила оказаться рядом, положив руки на поникшие плечи. Ноэ приподнял подбородок, чтобы внимательнее разглядеть короткие волосы, цвет которых на солнце казался светлее обычного. Он схватил двумя пальцами прядку и оттянул её и, ощутив гладкость, заулыбался. — Твой отец хороший человек, — произнесла Дениз, — а Маттео вспыльчив, он редко думает рационально. Если хочешь, я поговорю с ним. — Рационально думать! А как часто ты рационально думаешь? — усмехнулся Ноэ, проводя по щеке Дениз пальцами, а потом он словно обжёгся и поспешил сложить руки на груди. Она слегка ударила его по коленке и закатила глаза. — Я сам поговорю с ним. У меня есть план по возвращению нашей дружбы, — пожал плечами. — Если он захочет выслушать меня, я буду рад, а если нет, то пусть катится со своим пацифизмом к чёрту. Я не порицаю своего отца. Это был его выбор, и ни я, ни Маттео не вправе осуждать. Тем более, война давно позади.***
— Я обязательно приду сразу, как только бабушка перестанет терпеть меня! — воскликнула Дениз и вышла из книжного, находившегося недалеко от её дома. — Спасибо! Дениз, набрав в руки книг, чуть ли не вприпрыжку направилась домой, по пути вспоминая мягкие губы Ноэ и его тёплые объятия, сокрытые от посторонних глаз. Ноэ ребёнком привезли во Францию из Германии, и Буаселье, в смущении закусив губу, подошла к нему первой, протягивая упавший карандаш. С того момента они стали дружить, присоединив позже грубоватого, но доброго в душе Маттео. С девочками Дениз дружила плохо, доходило иногда до драк, хоть и не страшных, но громких и с разодранными коленками. Возвращаться домой после было особенно стыдно, но Алор лишь качала головой и торопилась облегчить страдания внучки. Дениз заметила бабушку недалеко от дома, воодушевлённо говорившую с мужчиной среднего роста, с седыми волосами и круглыми очками, чья заострённая оправа блестела на свету. Дениз нахмурилась и поспешила подойти к ним. — Добрый вечер! — она постаралась быть милой, поэтому кроме любезностей позволила себе улыбку, хотя с незнакомыми дружелюбной была редко и боялась их больше огня. — Ох, Denise! Ты наконец-то вернулась, — радостно воскликнула Алор, а затем обратилась к мужчине: — Будем ждать вас завтра в три! Спасибо большое! Они обменялись просиявшими лицами и разошлись. Алор, находясь в приподнятом настроении, поцеловала внучку в щёку и потянула её к дому. Дениз, ничего не понимая, всё таращилась на неё, посматривая вслед тому странному незнакомцу в расшитом жёлтыми нитками жилете. — Кто это? Твой кавалер? — спросила Дениз, когда они уже принялись подниматься по лестнице. — Насчёт кавалеров мы поговорим позже. С этим мужчиной мы столкнулись в очереди и разговорились. Представь себе, он наконец заберёт наше пианино! За хорошую цену! — от радости она заулыбалась, но удивлённо посмотрела на внучку, когда рука той исчезла. Они остановились и теперь смотрели друг на друга. Дениз поникла, поджала губы и опустила подбородок, теперь пытаясь свыкнуться с мыслью, что семейную реликвию заберёт мужчина в странном жилете. — Мы не можем отдать пианино, grand-mère! Это мамино пианино! — недовольно возразила Дениз, удерживая себя от того, чтобы топнуть каблучком. — Grand-mère? — она с удивлением на лице поставила руки в боки. — Ma chère, это пианино твоего отца, а не матери. Я же рассказывала, что он преподавал в свободное время у таких неумёх, — Алор придирчиво осмотрела Дениз с головы до ног. — Твоя мать была одной из них, — на пухлых губах появилась улыбка. — Мне, наверное, стоило научиться, уделить больше внимания… — вновь загрустив, произнесла Дениз. — Дорогая моя, в этом ты безнадёжна, — пожала плечами и продолжила подниматься. — Бабушка! Дениз побежала вслед за ней, краснея от негодования. Они прошли в квартиру, заполненную от потолка до пола закатным светом. Алор рассмеялась, когда внучка принялась доказывать ей, что игра на пианино давалась ей туго из-за ворчливых учителей. — Зато теперь я смогу оплатить твои занятия, — добавила Алор, лукаво улыбаясь. Дениз с радостным визгом принялась обнимать её, делаясь самым, как ей казалось, счастливым человеком в мире. Она грезила о дополнительных занятиях в театре полгода, но все преподаватели ставили высокий ценник, поэтому вечно приходилось откладывать свою мечту на полку. Однако теперь театральная сцена и занавес показались ей куда ближе, чем ещё пару дней назад. Она стала заниматься вечерами, чтобы показать перед будущим преподавателем всю силу своего таланта, отчего слёз стало куда больше. Алор с удивлением наблюдала за внучкой, когда та часами могла то молчать, то без устали говорить или же вовсе рыдать навзрыд. — Эти проклятые буквы не поддаются! Может быть, мне стоит отрезать себе язык, раз даже без запинки не могу прочитать это стихотворение! — закричала Дениз, отбрасывая книгу. — Возможно, язык отрезать не стоит, но укоротить вполне себе правильное решение, — усмехнулась Алор, садясь на софу. — Дениз, дай себе право на ошибку. Ты только учишься, но даже сейчас у тебя отлично получается. После индивидуальных занятий твои навыки улучшатся, и ты с лёгкостью поступишь! Тебе только семнадцать, вздохни немного. Она и правда с облегчением вздохнула, уселась в ногах Алор и, опустив плечи, посмотрела на пустое пространство, где ещё пару дней назад стояло пианино. Его еле дотащили до небольшого угловатого грузовичка, отчего новый владелец в панике наблюдал за рабочими, с которых стекло уже тридцать три пота. Но, невзирая на все старания и трепет, инструмент повредили на самом видном месте – на подставке для нот образовалась длинная царапина, похожая на волну. Дениз расстроилась, кажется, больше всех, но виду не подала и, только нахмурившись, провожала пианино отца в новый дом, надеясь, что там ему будет лучше.***
Буаселье бесцельно считала пальцы на левой руке, прекрасно зная, что их пять, но рассматривать их было ещё тем развлечением. Длинная, тонкая, с неровным указательным пальцем пятерня была явно лучше, чем шум вокруг. Но вскоре Дениз случайно зацепилась взглядом за две знакомые фигуры, как-то чересчур враждебно стоявших друг напротив друга. Дениз рванула вниз по лестнице и практически бегом направилась к Маттео и Ноэ. Первый уже толкнул в грудь второго. Только Дениз прокричала «Не надо!», как началась драка. Ноэ набросился на бывшего друга, сбив его с ног. Тот промычал от боли, но тут же принялся отбиваться от ударов. Маттео повалил Ноэ на землю, поднимая пыль, и, не задумываясь, стал бить. Дениз ринулась разнимать их, а возникшая толпа учеников стала сужаться. Дениз грубо схватили за воротник свитера и вернули обратно. Это была сестра Маттео, что теперь смотрела на Буаселье очень недружелюбно, пускай и когда-то встречала с широкой улыбкой. — Отпусти, — прошипела Дениз, обхватив запястье девушки пальцами. — Семья Ноэ уезжает, поэтому тебе больше незачем лезть, всё равно ничего не светит, — она пожала плечами, глупо и надменно улыбаясь. Буаселье, не рассчитав силу, оттолкнула её от разгоравшейся злости, а та, если бы не подруги, рухнула бы на асфальт. Поднялся крик. Кто-то схватил Дениз за волосы и принялся с болью тянуть на себя. Не раздумывая, она вцепилась в густую шевелюру в ответ. Громкость увеличилась. Практически все вокруг стали ругаться, обвиняя друг друга во всех смертных грехах. Глаза Дениз заслезились, когда она получила от кого-то крепкий удар по коленям. Но, к великому счастью, её буквально выдрали из рук одноклассницы, которая с безумным взглядом смотрела на толпу. Ноэ, весь в крови и пыли, схватил подругу в охапку и поспешил скрыться, потому что преподаватели высыпали во двор и зашлись криком. Ребята резво перепрыгнули через невысокий забор и ринулись в прохладу тени, возникшую из-за многочисленных раскидистых платанов, чьи острые по форме листья в лучах солнца отбрасывали красивые тени на асфальт и траву. Ноэ оттеснил Дениз вглубь, грубо сбросил её ладонь и, поставив руки на бёдра, стал расхаживать взад-вперёд. Грудь его тяжёло поднималась, глаза нервно бегали, вены на висках вздулись, и запёкшаяся кровь стала тёмной. — Ты уезжаешь? — решилась спросить она, и голос предательски дрогнул, словно был натянутой струной, готовой порваться. Ноэ остановился, провёл по подбородку ладонью и опустил глаза, как провинившийся ребёнок. Дениз ощутила едкие слёзы и поспешила смахнуть их со щёк. Она отвернулась, прижалась лбом к жёсткой коре дерева, ощущая, как внутри закипает злость, и горечь проходит по венам. — Как давно ты знал? — спросила она, поворачиваясь к нему. — Отцу месяц назад предложили вернуться в Германию, дали время на обдумывание, — начал Ноэ, в ответ получая усмешку. — Дениз, там он был офицером, а здесь мостит улицы! — замолчал на несколько секунд, а после прибавил: — Я не хочу уезжать, правда. Он стоял в нескольких шагах от неё и боялся подойти, поэтому не двигался с места. Меньше всего ему хотелось, чтобы Дениз приближалась, ибо тогда он примется рыдать в три ручья. Он уже невыносимо скучал по ней, и это разрывало сердце. — Я люблю тебя. Das wird mir unvergeßlich bleiben. Дениз развернулась, с каждой секундой понимая, что слёзы неминуемо хлынут ливнем по лицу. Она сжала кулаки и ринулась прочь, не разбирая ни дороги, ни своих чувств. Ей больше всего на свете хотелось перестать чувствовать боль. Она молилась про себя, чтобы ничего подобного с ней никогда больше не произошло. Через неделю раздался скромный и неуверенный звонок в дверь. Дениз, не раздумывая, вышла к Ноэ. Он держал дистанцию вплоть до самого окончания прощальной речи и уже в слезах бросился обнимать Буаселье. Она приподнялась на носках, крепко впиваясь в плечи и утыкаясь влажным от плача носом в шею. Они долго провожали друг друга, зарекаясь не прощаться и писать письма. Дениз долго хранила его образ в памяти, радовалась любым посланиям и сама писала без остановки, забывая поесть и откладывая многочисленные пьесы. Под конец тридцать восьмого года их тесная связь прервалась – он перестал отвечать. Дениз не знала, что в сентябре тридцать девятого Ноэ надел форму солдата Германского Рейха и подошвой военных сапог оказался в Польше. В тот же год она со скорбным удивлением смотрела на солдат, отправлявшихся на войну. Их лица были светлыми, иногда морщинистыми, а иногда до ужаса молодыми. Все они горели желанием защитить Францию от беспощадного немецкого кулака, который угрожал теперь всему миру. Повсюду звучало имя «Первого солдата Франции» – Joseph Darnand, который позже, к огромному сожалению, примкнул к коллаборационистам. Всё в округе громыхало, уровень патриотизма зашкаливал на всех возможных датчиках. Страна искренне верила, что угроза от бошей потухнет так же, как и двадцать один год назад. Дениз растерянно уставилась в толпу и каким-то чудом вытянула оттуда знакомое веснушчатое лицо. Ей захотелось радостно вскричать его имя, но в горле пересохло. Она смотрела на возмужавшего мальчишку из соседнего дома. Вместо лёгкой рубашки и брюк из жёсткого хлопка на нём была военная форма, сидящая как влитая. Дениз вспомнила, как ещё прошлым летом они весело и без устали крутили педали велосипеда, собирая со всех улиц и тихих жилых парижских домов собак. Они громко, но шутливо и даже радостно лаяли, не отставая ни на метр. С трепетом она вспоминала тот день. Счастливый день из детства, казавшегося теперь таким далёким. В конце жаркого мая 1940 года Дениз увидела глаза его сестры, полные страха и паники, когда та в дрожавших ладонях держала тонкую пожелтевшую бумагу. На похоронах ей отдали его велосипед. Дениз тогда впервые поняла, что война совсем рядом. Она шла по пятам, цеплялась за блузки, брюки, локоны, за коричневые или чёрные шнурки, оправу очков. Приближалась к судьбам детей, отбирала игрушки, еду, смех и родителей. Мужчины стали исчезать – защитников Франции с каждым месяцем становилось всё больше и больше. Количество тонких пожелтевших бумаг тоже. Буаселье услышала в толпе ропот, что всё сгущался на площади Бастилии. Остановила велосипед, слезла и прошла ближе к центру. Повсюду распространялся «белый шум» из громкоговорителей. Все ждали, ощущая напряжение. Был слышен тихий плач детей, грубые речи мужчин, сетование женщин. Дениз вцепилась в мягкие ручки велосипеда, с замиранием сердца вспоминая смуглое от солнца лицо. Вдруг всё замолчало, когда раздался голос Петена: «Я обратился к противнику с просьбой прекратить военные действия. Вчера правительство назначило полномочных представителей, которые должны будут получить условия противника. Я принял это решение с твердым сердцем воина, потому что военная обстановка заставила нас пойти на это. С тринадцатого июня просьба о перемирии стала неизбежной. Удар поразил нас. Французский народ не отрицает нанесенного ему удара. Все народы знали подъемы и падения. В том, как они реагируют, проявляется их слабость или величие. Мы должны извлечь урок из сражения, которое нами проиграно. Я был с вами в славные дни. Как глава правительства я останусь с вами и в тяжелые дни. Помогайте мне. Борьба еще продолжается. Борьба за Францию, за землю ее сыновей». Дениз отшатнулась, ничего не понимая. Стоило маршалу замолчать – поднялся гул. Недовольный, наполненный злостью и разочарованием. Все заговорили наперебой, пытаясь осознать сказанное. Буаселье еле вырвалась из толпы, закинула ногу на велосипед и помчалась к дому, отчаянно крутя педалями. Дома ждала бабушка. В последнее время ей становилось всё хуже, доктор без охоты осматривал её, ожидая скорой кончины. Дениз не верила и злилась. Последнее заставило её устроиться в книжный магазин, чтобы лекарства не казались тяжелыми для кошелька, что из-за многочисленных курсов и так прохудился. Поступление в театральное училище было так близко, так привлекательно, что младшая Буаселье даже не задумывалась о том, что в ближайшее время немцы уже гордо войдут в Париж и поселятся в домах, отелях, примутся заменять таблички на французском языке, водрузят флаг, который кроваво-алым цветом станет развеваться в небе из-за высоты Башни. Через две недели ей отказали – ни драмы, ни комедии Париж не увидит, пока мерзкие боши будут рыскать повсюду, насиловать, грабить и уничтожать. Алор старалась подбадривать внучку, а та скудно улыбалась и делала вид, что её это не тронуло. Работа в книжном магазине кипела, ибо все отчего-то решили напасть на книги. В основном на дешёвые романы с хорошим концом. Читали многие, лишений ещё не ощущая. Обстановка была спокойной, особенно в жилых районах. Но и в центре люди по-прежнему прогуливались по бульварам, сидели на улице в кафе или брали стулья, чтобы спастись от жары в тени. Жизнь казалась прежней. В первые два месяца немцы перевели повсюду стрелки часов, развесили флаги, установили строгий комендантский час и расклеили листовки. Повсюду, на каждом столбе, заборе и двери. Дениз, нахмурившись, читала вслух, но шёпотом: «Проявите доверие к немецким солдатам, гражданское население не пострадает. Все законы Франции остаются неизменными». Обыкновенно на таких плакатах изображался немецкий солдат, державший на руках ребёнка, добродушно улыбаясь. Но были листовки и ужаснее, их Дениз не читала вслух даже шёпотом: «Остерегайтесь поганой жидовской тирании». Улицы заполонили солдаты немецкой армии. В жару они снимали свои кители, рубашки и без стыда сидели около фонтанов, смотря на проходивших девушек и женщин, подмигивали им, заигрывая. Буаселье со смущением пропускала их болтовню и вскоре надела юбку подлиннее, невзирая на зной. Порой ей казалось странным, что француженки отвечали взаимностью – улыбками, краткими сладкими речами или мягким взглядом, но и она привыкла и поняла их. Мужчины ушли, погибли, не вернулись, были ранены или пропали без вести – на плечи женского населения свалилась непосильная ноша. Нужно теперь кормить не только себя, но и детей. Некоторые офицеры сначала были особенно щедры, ведь им необходимо было завести постоянную женщину. Теперь те могли кормить своих детей. Дениз с тяжестью в груди отработала последний месяц лета в книжном магазине, бережно закрыла его и поспешила домой, пожалев, что в последнее время стала забывать о велосипеде. Теперь смотреть на него стало невыносимо, а ездить – тем более. Буаселье проскочила мимо немецких солдат, патрулировавших улицы. Их лица она уже запомнила, могла различать настроение по взгляду и сжатой руке, в которой крепко засело оружие. Она поднялась по лестнице и остановилась около двери, не решаясь пройти внутрь. У порога стояло молоко. Его обыкновенно приносила соседка из квартиры напротив и добродушно оставляла его, чтобы Алор лишний раз не поднималась с постели. Та его забирала. Всегда забирала.