***
Педали медленно крутились под ногами. Дениз, крепко вцепившись в руль, решительно скатилась вниз по дороге. С ребяческим восторгом преодолев крутой спуск, повернула направо и с неудовольствием отметила вид голых деревьев, выстроившихся в стройную аллею. Буаселье прижалась поближе к обочине, услышав двигатель за спиной. Чёрный автомобиль промчался, подняв сухие скрюченные листья в воздух так же, как и полы юбки и её пальто. Нового пальто, ко всему прочему. Его торжественно вручила Эмма. Шапка Лаис была велика и сползала на лоб, но зато прекрасно согревала уши. Только разноцветный шарф Дениз, купленный бабушкой еще года четыре назад, был инородным среди всех этих серых вещей, не считая тёмно-коричневых ботинок. Болезнь окончательно отступила и позволила окрепнуть всего неделю назад, поэтому, расправившись с запасами от Эммы и Лаис, Дениз без промедления направилась прочь из Парижа, прихватив тканевый рюкзак. Она с уверенностью неслась вперёд, закрыв рот шарфом. Благо, светило солнце и хотя бы немного спасало от холодного ветра. Окна нескольких домов были заколочены, но в остальном все жили так же, как и раньше, только не было слышно и видно скота. Всех лошадей в принудительном порядке отдали немцам, из скотины оставалось по одной корове, да несколько куриц лениво бунтовали у калиток. Но фермеры, имевшие средства не только для оплаты аренды, но и для посева, продавали продукты горожанам. Дениз остановилась недалеко от въезда, слезла с велосипеда и покатила его рядом, ощущая, как с ног спадает напряжение. Она прошла вниз, по пути встречаясь с несколькими солдатами, со смехом разговаривавшими друг с другом. Те оглядели её, а один потребовал опустить шарф. Она беспрекословно это сделала и поспешила скрыться. Дениз увидела у одного небольшого дома расставленные пустые ящики, в которых раньше, судя по всему, лежали продукты на продажу. Она оставила велосипед и проследовала к двери. Ей не открыли, но зато послышался женский голос на заднем дворе. Дениз проследовала туда и заметила женщину, складывавшую в тканевый мешок тёмно-коричневую мелкую картошку. — Простите! — воскликнула она, подходя ближе. — Вы не продаёте овощи и яйца? Женщина выпрямилась и, вытерев руки о фартук, подошла к Буаселье, улыбаясь и стараясь быть вежливой. Вежливость было трудно сохранить и в мирное время, а в такое – практически невозможно. Все в округе сделались одинаково подозрительными, ворчливыми и грубыми, так что вежливыми остались только те, кто хотел что-то продать. — Картошка была плоха, а если и было что хорошее, так и распродала уже. Осталось только это недоразумение, — указала на мешок. — Яиц пока нет, да и овощей тоже. Но оставляла немного крупы, ещё есть хлеб и маленький кусок мяса. Пока всё. — Я бы купила хлеб и мясо, — радостно просияла Дениз, — да и картошки. Знаете, чего не начнёшь есть сейчас. В Париже её нет вовсе. А хлеб какой? Просто в последнее время ничего лучше опилок я не ела, — усмехнулась она, вызывая у женщины полный сочувствия взгляд. Она провела её в дом. Всё такой же холодный, как и квартира в Париже. Тепло доносилось только из гостиной – слышалось потрескивание огня. Дениз уловила едва различимые звуки: кто-то отчаянно пытался разучить новую мелодию на фортепиано. Дениз улыбнулась и покачала головой, вспоминая, как в детстве многочисленные учителя и бабушка пытались научить её хоть чему-то. Вдруг раздался резкий скрип стула, а затем каблучки застучали по деревянному полу. — Добрый день, — без стеснения поприветствовала девчушка лет одиннадцати в жёлтом вязанном платье. — Вы маму ждёте? Дениз поприветствовала в ответ и согласно кивнула. Цвет волос девочки был тёмно-шоколадным, кудри красиво лежали на плечах. Она шла в контрасте с матерью, которая работала в поле не покладая рук. Видимо, дочери такая работа претила, что достаточно странно – дети, выросшие не в городских условиях, с малолетства приучены к земле и тяжёлой работе. — У нас практически ничего не осталось. Половину забрали немцы, половину распродали. Грустно всё это, — она пожала плечами, и Буаселье не могла с ней поспорить. — В соседнем доме кое-кто живёт, — шёпотом сказала девочка и махнула в конец коридора, указывая на окно. Они с Дениз отодвинули лёгкий, практически прозрачный белый тюль и уставились на внушительных размеров дом, с аккуратной, но высохшей лужайкой и автомобилем, припаркованным возле ворот. Девочка коснулась волос Буаселье, обратив её внимание на себя. — Немец. Его подселили в их семью. Он живёт на втором этаже и vulgairement разъезжает на этой машине, — покачала головой и изобразила, по всей видимости, того немца, вцепившегося в руль и важно смотрящего на дорогу. — Не думаю, что «vulgairement» может употребляться в этом контексте, но слово точное, — улыбнулась Дениз, пока маленькие худые пальцы всё также перебирали её волосы. — Он никого не обижает? — Маму просят принести продукты. Но она ничего не рассказывает, и они, — кивнула на дом, — не охотно с нами общаются. Они вообще ни с кем не общаются. — Ингрид! — раздался взволнованный голос матери, появившейся с тканевым рюкзаком, что дала Дениз. — Простите, она болтушка. Заниматься, Ингрид! — Зачем? — обиженно воскликнула она, топнув ногой. — Мне надоело фортепиано, я давно не виделась с Лукой. Нужно немедленно это исправить, — гордо сказала девчонка и, обежав мать, схватила пальто и вылетела на улицу, хлопнув дверью. Буаселье в радостном удивлении смотрела на только что исчезнувшую Ингрид и пыталась не восхититься ею вслух. Ей до безумия нравились характерные и горделивые девчушки, бегающие от родителей, когда те запрещают им целоваться с мальчишкой из соседней квартиры или же заставляют до посинения сидеть за учебниками. Дениз же всегда себя останавливала, одёргивала и отходила на пару шагов назад, не могла проявить свой характер. Особенно ярко это стало проявляться после отъезда Ноэ, ведь он всегда задавал особый тон её жизни. — Простите. Иногда она невыносима, — покачала головой женщина и подала Дениз рюкзак. — Ближе к весне ситуация исправится, так что приезжайте. Она благодарно кивнула и, водрузив потяжелевший рюкзак, вновь принялась крутить педали. По дороге вновь пропустила ту самую чёрную машину, которую vulgairement водил немец, и, не торопясь, вернулась в Париж. Картошка оказалась действительно плохой, однако несколько штук были вполне сносными. Мясо получилось вкусное и сочное, а хлеб особенно запечатлелся в памяти её желудка. Поэтому через месяц она снова вернулась к хозяйке, встретилась с Ингрид, чей правый глаз неестественно дёргался, пугая Дениз. Но та громко расхохоталась и сказала, что репетирует со своим другом пьесу собственного сочинения, которую они собрались ставить на заднем дворе. Ингрид жалобно просила парижанку остаться в первом ряду, сделав её самым важным и безжалостным критиком всего Парижа, имевшего желание свергнуть со сцены такую замечательную актрису как Ингрид, (та нарядилась как Ludmilla Pitoëff в пьесе «Святая Иоанна», поразив всех своим образом). По итогу пьесы Дениз пришла к заключению, что Ингрид любила больше красоваться, чем играть, но зато прекрасно притягивала публику, состоящую из трёх друзей примерно одного возраста, и матери, с сиянием в глазах наблюдавшей за дочерью. В тот вечер Дениз уехала поздно вечером и аккуратно, стесняясь, спросила о работе, заметив, что продажи вновь пошли. Она много раз за день слышала звонки велосипедов и приветствия на французском. Хозяйка дома, Marilyn, немного поразмыслила, прежде чем согласиться – теперь Буаселье стала её помощницей. Работать за еду Дениз ещё не приходилось, однако, услышав о мясе раз в два месяца, тут же согласилась и рассыпалась в благодарностях. С этого момента она принималась вставать в пять утра, резво крутила педали, и уезжала из дома Марилин и Ингрид ровно в шесть вечера, опять крутя педали, правда уже медленней. Она знала практически всех приезжающих из Парижа, слушала их недовольства и со всем соглашалась, расстроено наблюдая за исхудавшими девушками и уставшими от происходящего стариками. Ингрид, как стала замечать Буаселье, стала прибиваться к ним с Марилин, поэтому под её ногтями всё чаще оказывалась грязь и крупные локоны собирались в высокий хвост. Мать девочки благодарила Дениз, поскольку та всегда охотно поддерживала диалог с её дочерью. Они не заметили, как с реки сошла совсем тонкая корка льда и вода вновь шумно и быстро забежала. Ингрид, когда их вместе с Буаселье отправляли забирать улов у местного рыбака, с очарованием бежала по камням, иногда пуская кораблик. Дениз с удовольствием отмечала изменившуюся вокруг неё обстановку. Она вновь неплохо ела, болезни и хвори отступили, на щеках даже появился румянец, правда уставала всё так же много и сваливалась в крепкий сон быстрее, чем раньше. Но вдалеке замерцала надежда. В один из вечеров, когда она вернулась домой, в коридоре, недалеко от порога, лежал белый свёрнутый напополам лист бумаги. Дениз с большим удивлением прочла написанное и сожгла послание так же, как и прочитанные листовки. Её щёки тогда стали пунцовыми, даже волосы взвились от злости и негодования. В ту ночь она тяжело заснула и опоздала на тридцать минут. Весь последующий день тоже был испорчен. Буаселье побоялась, что, вернувшись домой, застанет там Нойманна, написавшего ей всего строчку. Правда, противную и грубую.«Я уже искал тебя на виселице. Всё никак не могу застать дома».
— Сволочь, — прошипела Дениз, тяжело вздыхая и наблюдая за чёрным Мерседесом, спускающимся с крутого склона. На улице становилось теплее. Зима медленно отступала, но по-прежнему крепко держалась за ещё замёршую землю, носы и не закрытые перчатками пальцы. Однако люди всё же высыпали на улицу и принялись прогуливаться больше обыкновенного. Дениз в Париже проводила всего несколько часов, никуда не выходя. Теперь она вставала раньше, возвращалась ещё позже и устало валилась с ног, радуясь, что сегодня не встретила голубые глаза. Ей этого не хотелось, потому что внутри затаился страх. Её начинало медленно, но верно смущать её эмоциональное состояние. Она не хотела заключать сделку с совестью только лишь потому, что желала получить хоть от кого-то тепла. — Дениз! Тебе нравится? — спросила Ингрид, шустро спускаясь по лестнице и демонстрируя сплетённый браслет. — Я отрезала проволоку от мотка в сарае и распустила все украшения у кукол. Буаселье принялась рассматривать браслет – обыкновенную жёсткую проволоку, на которую были нанизаны многочисленные яркие бусинки, выполненные в разном наперебой стиле. Однако Дениз очень даже понравилось, и она с улыбкой кивнула. — Это тебе, — смущённо произнесла девчонка, вызвав восторг. — Спасибо большое, Ингрид! Это самый прекрасный подарок, — она опустилась перед ней и убрала выбивающиеся кудри. — Ты молодец, удивительным человеком будешь. — Я рада, что ты с нами, — хихикнула она и побежала обратно. Дениз с улыбкой смотрела ей вслед, слыша, как за спиной прогудел двигатель автомобиля, проезжавшего примерно в одно и то же время ежедневно. Она надела подаренное украшение и немедля откликнулась на просьбу Марилин, активно раскладывавшей овощи в сарае. Их каждодневная рутина была практически всегда одинаковой, зависела только от погодных условий. Дождь был самым ужасным. Тогда земля замерзала, в результате чего обработать её было просто невозможно, так ещё и бедные отростки гибли. Сама природа выказывала своё недовольство и обрушивала гнев на всех без разбору. Ругала за простую истину – человек есть единственное создание, рубящее сук, на котором сидит. Как обычно под вечер Дениз выкатила велосипед на дорогу и принялась прощаться с Ингрид. Она каждый раз выглядела раздосадованной и сетовала, что новая подруга уезжает домой. В мыслях ей хотелось допоздна читать с Дениз у кровати, как когда-то это делал отец, ушедший защищать Францию. Он не вернулся, и Ингрид стала искать повсюду человека, похожего на отца. Такой оказалась Буаселье. Слово из неё было вытянуть трудно, зато на лице с необыкновенной точностью отражались все эмоции, заменяя слова. Но самое большое сходство было в том, что Марилин вновь тихо и мило смеялась, за что Ингрид как могла, так и благодарила нового друга. — Хочешь, я договорюсь с мамой? Останешься у нас ночевать? — резко и напористо спросила девчонка, на что получила улыбку. — Ладно, тогда поезжай, а то не успеешь до комендантского часа. — А это кто? — удивлённо спросила Дениз, уже взобравшаяся на велосипед, но теперь наблюдающая за входящим в дом мужчиной. — Он приходит, когда ты уезжаешь. Видимо, или ты поздно, или он рано, — пожала плечами Ингрид. — Мама разговаривает с ним «по-взрослому», поэтому я ухожу наверх или играю в гостиной. — Хорошо, — она, уже нахмурившись, смотрела в кухонное небольшое окно, которое теперь плотно зашторили. — Спокойной ночи, Ингрид. До завтра. — Спокойной ночи, mademoiselle Boisselier! — грустно воскликнула вслед она и театрально помахала на прощание рукой, забежала в дом, захлопнула дверь и мигом поднялась по скрипучей лестнице.***
Работа на ферме не была увлекательной, но желудок больше не визжал от отсутствия еды. Конечно же, довоенное количество и качество еды Дениз не получала, но с огромным удовольствием довольствовалась и тем, что имела. В очереди ей больше не нужно было стоять – полученной еды от Марилин вполне хватало. Да и видеть каждый день новые лица доставляло немалое удовольствие. Кто-то был особенно приветлив. Когда по обочинам распустились цветы, мужчины стали захватывать их по пути и преподносить смущённой донельзя Дениз. Ингрид в такие моменты смеялась, когда молодые и не только кавалеры, завсегдатаи, дарили цветы Буаселье и, набрав сумку продуктов, уезжали, постоянно оглядываясь. Ингрид перепадало больше. Она с удовольствием вплетала маленькие бутоны в волосы. — Жених! Жених! — хохоча, воскликнула Ингрид, сбегая по лестнице и размахивая красной шелковой лентой. — Жених приехал! Дениз, закатив глаза, сняла фартук и поспешила выйти на улицу, чтобы продать дедушке в круглых чёрных очках овощи и мясо, которое он обыкновенно приобретал. Ингрид всё это время, наблюдая, без устали смеялась, видя, как pépé с удовольствием и удовлетворением преподносил аккуратно собранный букетик. Позже она поставила его в прозрачную вазу и рассматривала застрявшего там жучка, пока Дениз накрывала на стол. — А я буду твоей подружкой невесты? — спросила Ингрид, с серьёзным видом рассматривая лепестки. Дениз рассмеялась, покачав головой. Она расставила тарелки и поставила горячую кастрюлю на деревянную подставку, которую, по словами Ингрид, сделал её отец. — Кто хотел бы жениться на мне, — усмехнулась она в ответ и принялась наливать суп. — Попробуй сейчас найти кого-то стоящего, хотя я вряд ли из-за этого переживаю. Спешить некуда, да и не за кого, — пожала плечами. — Но если чудо всё-таки произойдёт, ты обязательно будешь подружкой невесты. После короткого обеда Дениз поспешила убраться в сарае, потому что совсем скоро нужно было поехать домой. Сегодня Марилин попросила уехать её пораньше. Дениз связала это с тем мужчиной, которого видела накануне. По всей видимости, то ли Ингрид рассказала, то ли сама хозяйка заметила её любопытный взгляд. Разговор «по-взрослому» зародил в голове Буаселье мысль, что Марилин не просто продавала овощи и мясо городским французам, но и помогала разрастающемуся, но пока не окрепшему Сопротивлению. Это было опрометчиво и опасно, особенно при том обстоятельстве, что за невысоким жёлтым забором жил офицер. Однако Дениз, не посвящённая в данное мероприятие, решилась и дальше оставаться в стороне. — Дениз! — послышался тревожный крик Марилин. Она от страха уронила ведро и, на ходу снимая перчатки, ринулась на голос. Встревоженная Марилин, с испугом на лице, мчалась к Буаселье, сжав в руках фартук. Её кудрявые светлые волосы завились ещё больше от бега, волнения и лёгкого ветра. Щёки покраснели, а сам цвет лица оставался белым. — Дениз, немецкий офицер, который живёт у наших соседей, немедленно попросил принести продуктов. Такого раньше не было, чтобы так внезапно… Дениз, — она бросилась к ней и обхватила её ладони, — ты же знаешь немецкий, ты сможешь поговорить с ним. Я боюсь, у него есть подозрения на мой счёт. Буаселье изменилась в лице, ощущая, как ладони начали потеть. Она посмотрела в кухонное окно, в котором показалось мужское гладковыбритое лицо, но вскоре гость исчез. Глаза встретились с большими круглыми глазами Ингрид, что испуганно смотрела на мать и на нового друга. Дениз не могла её разочаровать. Она кивнула, и Марилин, облегчённо выдохнув, помчалась в дом. — Что случилось? — закружилась вокруг Ингрид. — Иди наверх, запрись, — слегка постучала по спине Ингрид и проследила за тем, чтобы она поднялась. На кухне Дениз слышала тихие неспокойные голоса. Волнение начало бушевать в каждой комнате, захватывать их и заставлять холодный пот стекать по вискам. Буаселье видела очертания того мужчины – широкие плечи, невысокий, одетый в кожаную коричневую куртку, широкие к низу брюки и кепи, лежавшей на столе. Его голос был грубоват, но обрывки слов, долетавшие до ушей Дениз, были надрывными. Марилин появилась в проёме, держа мешок с продуктами. Она ничего не сказала, только кивнула и с тяжестью закрыла дверь. Дениз поспешно прошла во двор, обогнула два автомобиля, один из которых раньше никогда не видела, и заставила себя позвонить в звонок. На пороге появилась женщина лет пятидесяти, в чёрном длинном плотном платье. Её сжатые в полоску губы еле раскрылись в приветствии, когда она пропускала Дениз в дом. Внутри было не так много света. Только догоравшие свечи освещали пустой длинный коридор и босые ступни, видневшиеся в конце него. Явно девичьи, грязные. Видимо, мадемуазель любила ходить босиком повсюду. Но ноги быстро испарились, стоило раздаться голосу в столовой, ярко освещённой – там работало электричество. Дениз посмотрела на напольные часы. Семь вечера. Она давно должна была уже выдвигаться в Париж. — Они выпили, — с отвращением начала, видимо, хозяйка дома, — и попросили привести кого-то из семьи фермеров. Это странное желание, потому что до этого оно у него не возникало. Видимо, хочет немного поиздеваться, покрасоваться перед вторым. Он тоже офицер. — Я бы не советовала вам так выражаться при них. Кто-то прекрасно говорит по-французски, — покачала головой Дениз, шёпотом произнеся это. — Возьмите продукты. Женщина, кивнув, удалилась на кухню с мешком, а Буаселье, выдохнув, прошла в столовую. Большой овальный стол, накрытый белой скатертью, был заставленным блюдами и полупустыми или вовсе пустыми бутылками, на нём лежали ножи, вилки и стаканы, а на краю чёрные кожаные перчатки и фуражка. Дениз остановилась недалеко от белых высоких дверей, выпрямилась по струнке и без смятения взглянула на сидевшего за столом офицера. Второго она не видела, зато из распахнутой веранды лился запах табака, доносилась еле слышная музыка. Оркестр. Без слов. Буаселье с перепугу не смогла различить скрипку, звуки которой обыкновенно успокаивали. — Bonsoir! — воскликнул мужчина, отставляя бокал и откидываясь на спинку стула. — La France nous a envoyé la beauté! — рассмеялся, показывая зубы. — Вы говорите по-немецки? Дениз согласно кивнула, вызвав восторг на раскрасневшемся от алкоголя и еды лице. Офицер допил вино и вновь принял ту же позу, принимаясь осматривать Дениз с ног до головы. Как и в городе, Буаселье не наряжалась. О шёлковых чулках она давно позабыла, но платья надевала. Длинные, плотные или мешковатые, делая вид, что пояс забыла надеть случайно. На ногах были то ботинки, то нескладные затёршиеся туфли. Дениз знала, что бошам такие, как она, не нравились. Они любили подкрашенных девушек, с ангельским личиком и приоткрытыми коленками. Офицер предложил ей вина, но, словно опомнившись, ахнул и встал, дабы представиться. Он подошёл к Дениз, осторожно взял её руку и мягко поцеловал тыльную сторону ладони. Дениз замерла, смотря на него безразлично. — Ансельм фон Бегнар. А вы? Он развернулся и вскоре вновь оказался за столом. Она посмотрела на его погоны, отличающиеся от погон Нойманна – с теми же серебряными нитями, но из фиолетовой плотной ткани. — Дениз, — ответила она, но, увидев вопросительный взгляд, вынужденно продолжила: — Буаселье. — Я рад с вами познакомиться! Так будете или нет? — наполнил свой бокал. — Ce vin casse la tête! Вы, французы, умеете делать вино, не так ли, Дениз? Мы похвастаться этим не можем, — он улыбнулся, совершенно обыкновенно и даже расслабленно, будто находился в компании друзей. — Я не пью. — Что ж, видимо, не все французы любят свои вина. Но, Дениз, вы не против, если мы без спешки поговорим? Это чистая формальность! — его глаза блеснули, и она согласно моргнула. — Вот и славно! Ничего, если к нам присоединится мой друг? А вы, милая Дениз, закройте дверь, пожалуйста. Мои соседи любопытны. И, не дожидаясь ответа, позвал второго офицера. Дениз развернулась на ватных ногах и с огромным усилием плотно закрыла дверь, ощущая на спине взгляд. Она повернулась ровно в тот момент, когда у стола оказался «господин штурмбаннфюрер». Бернхард, с трудом взглянув на Дениз холодно и безразлично, отодвинул стул и сел. Его руки ловко взяли бутылку, наполнили бокал, и вскоре губы ощутили вкус выдержанного в дубовых бочонках вина. Глаза были опущены, он медлил. Дениз почувствовала, как в позвоночнике забилось сердце. — Они едва ли понимают по-немецки, — сказала наконец она, всё ещё стоя у дверей. — Девчонка понимает всё, что я говорю, пускай и считает, что я не замечаю. Правда, она у них не разговаривает, только пишет без конца. Как-то я обнаружил её блокнот. Знаете, как она меня записала? — тихо рассмеялся. — Букашка. По-детски, не правда ли? Но обидно, чёрт возьми! — И что же ты? Вспылил? — спросил Нойманн. — Её мать сгладила углы, — отпил и отодвинул бокал подальше. — Дениз, не хотите ли присесть, ведь, знаете, в ногах правды нет. Ансельм носком сапога отодвинул стул, ножки которого со скрежетом прошлись по полу. Буаселье не слышала под собой ног, поэтому стул казался ей вполне неплохим вариантом, однако сделать шаг оказалось непросто. Она словно приросла к полу, всеми корнями пускаясь в него и дверную ручку. Стул снова заскрипел. Нойманн сдвинул его так, чтобы тот обращался не к Бегнару, а находился ровно по середине. — Садитесь, Дениз, — прозвучало это скорее как угроза, поэтому она подчинилась, стараясь не смотреть на Бернхарда, расположившегося по левую руку. — Сколько вы работаете у мадам Lambert? — Пару месяцев. — И как она вам? Хорошо платит? — Милая женщина, — приподняла плечи, дабы пожать ими, но не смогла с этим справиться и опустила их. — Я работаю у неё за еду. — Ходят слухи, что мадам Lambert помогает некоторым продуктами, не беря плату. Это правда? Дениз ответила несколькими кивками. — Так слухи не врут! И, правда, милая женщина. Оказывать помощь в столь нелёгкое время для Франции – поступок достойный уважения. Я прав, Нойманн? — выставил корпус вперёд, натянув улыбку. Бернхард кивнул, заставив своего напарника рассмеяться. Дениз метнула взгляд сначала на одного мужчину, затем на другого и сжалась в комок, всеми силами удерживая себя, чтобы не смять ткань платья. — Простите, mademoiselle Boisselier, господин штурмбаннфюрер не всегда разговорчив. У него достаточно переменчивое настроение и стальные нервы, чему мы всем составом завидуем, — его грудь приподнималась от смеха. — Ко всему прочему, с дамами он бывает крайне не галантным. Его развод тому подтверждение. Ансельм вновь хохотнул, но тут же принял серьёзный вид и направил напряжённый взгляд на Дениз, отчего она подумала, что прекратила дышать. Нойманн короткими ногтями стал нервно водить по коже большого пальца, из-за чего на ней выступили продолговатые и глубокие царапины. Но напряжение на секунду спало, потому что Бегнар спросил: — Курите? Это немецкие, правда. Французские терпеть не могу. Он достал сигарету из позолоченного портсигара, зажал её между зубами и ожиданием подал Нойманну знак, наклонившись вперёд. Тот щёлкнул знакомой Дениз зажигалкой. Дым разошёлся клубом по комнате. Ансельм показал Дениз портсигар, но она покачала головой. Крышка с шумом захлопнулась. — Дениз, вы не устали? Наверное, работать на ферме очень тяжело? — его желтоватое в свете лицо выдало печальный вид, полный сочувствия. — Я начинаю привыкать, — достаточно сухо ответила она. — Да, — покачал головой, выпуская дым. — Человека та ещё скотина – ко всему привыкнет. Стул по левую руку тихо скрипнул. Это будто заставило Бегнара проснуться. Его погоны возвысились над столом, пальцы, до этого стряхивавшие пепел, замерли. Всё его внимание было приковано к малейшему телодвижению Буаселье, и именно по этой причине он вытянул ладонь. — Дайте мне вашу руку, mademoiselle Boisselier. — Ансельм, — неловко хохотнул Бернхард, сжавший зубы затем так сильно, что вся челюсть грозила треснуть. — Mademoiselle Boisselier? Фон Бегнар давил на неё своим взглядом с необычайной силой, заставив глаза Дениз покраснеть и увлажниться. Она шумно сглотнула. Подняла руку и вложила её в тёплую, сухую ладонь Ансельма, на что тот приподнял уголки губ. Буаселье оцепенела в ожидании чего-то ужасного, готовилась к боли, но он только коснулся запястья подушечками пальцев. — Ваш пульс не изменился с того момента, как вы вошли. Неужели вы настолько боитесь? Только вот чего?.. — он обратился к Нойманну, чьи вены на висках вздулись. Дениз была оглушена этими словами. Его напускная и казавшаяся, ей на первый взгляд, глупая вежливость, заставляла чувствовать омерзение, однако теперь оно испарилось, открывая голый, липкий страх. — Из покупателей кто-то привлёк ваше внимание? Кто-то показался вам… странным? Он всё так же держал её руку. — Нет, — тихо произнесла Дениз, ощущая, как грубые пальцы сжались. — Но слухи же верны? — Я ничего такого не видела, — покачала головой. — Такого? Чего такого вы не видели, Дениз? — он сжал пальцы сильнее. — Дениз? — Не надо, — прошипел Бернхард, а когда увидел удивлённые глаза, изменил тон: — не думаю, что mademoiselle Boisselier понимает хоть что-то из того, на что ты намекаешь. Она напугана, и её сумасшедший пульс говорит об этом, ведь ты напускаешь страха одной только своей рожей, Ансельм. Тот рассмеялся и, отпустив руку Дениз, расселся на стуле, беря бутылку и наполняя бокал. Дениз следила за его действиями, пытаясь понять, вернулся он в прежнее состояние или нет. Он снова принялся хмелеть, посматривая на Нойманна. Тот улыбался в ответ, но по-прежнему держал пальцы под столом, царапая кожу. — Зато ты у нас красавчик, господин штурмбаннфюрер, — подмигнул Бегнар. — Проводи девушку, а то мои соседи думают, что мы её задушили или, по крайней мере, задушим в ближайшие пять минут. Бернхард подскочил с места, схватил перчатки, надел их, чтобы скрыть кровавые покраснения на коже. Буаселье поднялась со второго раза, радуясь, что Ансельм был увлечён этикеткой самодельного вина. Нойманн, видя состояние Дениз, подхватил её под руку и вывел в коридор, захлопывая дверь. На лестнице стояла хозяйка, а выше, на самом этаже, та самая босая девчонка. Бернхард, схватив плащ, подтолкнул растерянную Дениз на улицу. Они живо спустились по лестнице и по дорожке из мелких камней направились к дому. — Во сколько я смогу забрать её дочь? Она еле дышала, истерика подступала к горлу, ноги потряхивало, и сердце всё так же стучало в районе позвоночника. Нойманн насильно остановил Дениз, крепко обхватив запястья. — Дыши. Всё в порядке. Её грудь высоко поднималась и опускалась. Бернхард молился про себя, чтобы каменный забор скрыл их от всех любопытных глаз. Он без отрыва смотрел в побелевшее лицо, напоминавшее больше цвет мрамора. Проявившиеся вены так сильно вздулись от волнения, что грозились лопнуть. Глаза Дениз сильно покраснели, слёзы готовились политься, но она с усилием сдерживала их. — Во сколько я могу забрать девочку? — К пяти утра. — Я доверяю вам, слышите? — она схватила его за воротник кителя. — Доверяю. Отступила на несколько шагов и, не оборачиваясь, помчалась к дому. На пороге кухни стояла Марилин, крепко обхватив косяк двери пальцами. Она с надеждой смотрела на только что вошедшую Дениз, не шевелясь. Та молча подняла глаза наверх, где располагалась комната Ингрид. Того мужчины, француза, уже давно не было. Впрочем, так же как и многочисленных листовок, записей и вырванных страниц. — Нужно собрать еды и вещей. Отведу её ранним утром к соседям, которым вы доверяете. Вернусь обратно. На этом всё. Марилин кратко кивнула, а Дениз восхитилась её выдержкой.