В ночь перед салютом

      Они сидели в полной тишине, мрачно опустив головы. Дениз иногда посматривала в окно, украдкой переводила взгляд на Марилин, лицо которой было чернее тучи. Дениз думалось, что всё происходящее – это одно большое недоразумение. Подобная ситуация просто не могла случиться с ней, ведь ещё два года назад она беззаботно крутила педали велосипеда, готовилась к карьере актрисы, влюблялась в прохожих парней, лица которых к вечеру забывала, и громко пела, спускаясь по лестнице. Сейчас же ей приходилось с траурным видом ожидать прихода немцев. Она, благо, не застала одну из первых, ужасных воин, но всегда считала, что люди слишком разумны, чтобы развязать ещё одну такую же. Однако, как оказалось, люди потеряли благоразумие, оставив в душе ненависть и вознося её на пьедестал.       «Может быть, внутри каждого из нас есть свой Hitler», — подумала Буаселье, прежде чем услышала звуки мотора.       Сквозь тонкий тюль были видны две подъезжающие к дому машины: Мерседес и небольшой грузовик, в котором, покачиваясь от неровной дороги, сидели солдаты. Всё замерло. Тормоза заскрипели. Послышался топот сапог, дверь рывком раскрылась. Марилин подскочила, и её тут же схватили грубые руки солдата.       — Durchsuchen! — заревел командный голос, который Дениз не сразу узнала.       Он появился через несколько секунд позже. Облачённый в идеально выглаженную форму, с кожаными перчатками на руках, начищенными до блеска сапогами и прямой спиной. Дениз подумалось, что Нойманн собрался на парад. Но его глаза вряд ли излучали радость от происходящего. Они смотрели на Буаселье, и та, стоило солдату отойти, увидела в них болезненную красноту.       Солдаты поднимались по лестнице все вместе. Та стонала, болезненно прогинаясь, и издавала жуткий скрип. Топот был громкий, безудержный. Он был везде: в ванной комнате, в спальне, в детской, забрался даже на чердак и разогнал птиц с крыши. Немцы стали рыскать по полкам, шкафам, тумбочкам. Они проверяли каждый угол, каждую пылинку.       Марилин не дышала. Она стояла рядом с солдатом, чьи жёсткие руки сковали её плечи. В голове судорожно перебирались мысли. Прошлой ночью она всё убрала, сожгла и вынесла, но не учла одну важную деталь. Мужчина в коричневой кожаной куртке сидел в крови в камере с глубокой ночи.       Бернхард поднялся вслед за солдатами по лестнице. Внимательно обвёл глазами каждого, осмотрел разбросанные вещи. Его глаза уткнулись в одного из солдат. Тот, найдя сервиз, принялся рассматривать чашки, а одну и вовсе положил себе в карман. Бернхард рывком схватил солдата за воротник и протащил парня по полу, так и не подняв его с колен. Нойманн кивнул на карман, в котором лежала чашка. Солдат дрожащими руками вытянул её, поставил на комод и по приказу поднялся.       Снизу послышался крик. Бернхард быстро спустился, выбежал из дома и понял, что визг раздался с заднего двора. Он устремился туда и увидел, как в сарае на полу лежала Дениз, смотрящая на солдата с огромными от страха глазами. Тот направил на неё дуло автомата, приказывая достать все продукты и деньги.       — Ничего больше не осталось! — истерично закричала она снова, а солдат замахнулся на неё прикладом.       Бернхард схватил его за руку, останавливая. Тот удивлённо взглянул на него, опуская оружие. Нойманн отослал его обратно в дом, и тот поспешил скрыться, прихватив с собой мешок с продуктами, а другому солдату вручая уже мёртвую курицу. Бернхард помог Буаселье подняться и с сожалением посмотрел на её разодранные коленки, на которых уже красовались свежие подтеки крови.       — Тебе надо было уйти, — прошипел он, хватая её за локоть.       — Вы ведёте себя, как скоты, — в ответ произнесла она и оттолкнула Нойманна.       — Господин штурмбаннфюрер! — раздался крик солдата, вскоре появившегося рядом и заставившего Бернхарда отойти от Дениз на шаг назад. — У меня приказ забрать её с собой, — кивнул на Дениз.       — Что? — в ужасном удивлении спросил Бернхард. — Чей?       — Фон Бегнара, — смущённо ответил солдат, ощущая, как живот начинает скручиваться от напирающего взгляда.       — Она не поедет, — покачал головой и встал так, чтобы Буаселье оказалась за его спиной.       — Это приказ оберштурмбанфюрера фон Бегнара. Простите, но его приказ!.. — промямлил солдат прежде, чем его перебили.       — Здесь командую я, а значит, подчиняться вы должны мне.       — Я вынужден уточнить у него, — нахмурившись, попятился солдат и вскоре скрылся в доме, чтобы позвонить в отделение.       Нойманн обернулся к Дениз, обхватил её за плечи и повёл к выходу из сарая, из которого открывался вид на темнеющий лес. Буаселье задрожала, повернулась к Бернхарду, вцепилась в его воротник так сильно, как только могла. Глаза наполнились слезами. Она была готова взвыть.       — Беги, Дениз. Я потом тебя найду, — он попытался отстранить её от себя, но она никак не отпускала. — Дениз, я прошу тебя бежать. Он не станет искать тебя, я не допущу этого.       — Надо забрать Ингрид! — всхлипнула она. — Её надо вывезти! В Шартр!..       — Послушай, — приблизился к ней снова, ладонями обнимая заплаканное лицо, — единственное, что от тебя требуется – убежать. Взять себя в руки и убежать. Я найду тебя, обещаю. После этого ты вывезешь девчонку. Поняла? — встряхнул её.       — Я…       — Беги, я сказал! — заорал Нойманн, отталкивая Дениз.       Та попятилась, развернулась и помчалась по, как казалось ей, бесконечному полю, заросшему сорняковой травой и залитому белым светом сбившихся облаков. Впереди открывался огромный густой лес, набитый хвойными деревьями. Она неслась к нему так быстро, что это, казалось, являлось единственной целью её жизни. Дениз бежала изо всех сил, ярко чувствуя, как за спиной по-прежнему находилась смерть.

***

      Нойманн глазами проследил за закрывающейся дверью камеры, в которую поместили Марилин. Солдат неловко потряс ключами и положил их в правый карман, поднял глаза и поприветствовал штурмбаннфюрера. Бернхард потупил взгляд и направился к кабинету Ансельма, позвавшего его сразу же после того, как он вернулся в отделение жандармерии.       Сейчас здесь практически не осталось ни одного француза, только на дежурстве была парочка, всех подсидели немцы. Коридор был длинным, тёмным, с расставленными лавками и стульями, на которых боязливо жались арестованные или вызванные на допрос местные жители.       Бернхард, постучав, вошёл, снял фуражку и подошёл ближе к столу, пока фон Бегнар активно что-то записывал. Нойманн, нахмурившись, оглядел кабинет: практически пустой стол, на котором стоял чёрный кожаный портфель, открытый сейф, зашторенные занавески и перевёрнутый стул. Всё выглядело так, будто хозяин кабинета вот-вот собирается отсюда исчезнуть, что не могло не удивить Нойманна.       — Девку свою где спрятал? — спросил Ансельм, заставив Бернхарда окаменеть.       Ансельм поднял глаза, оглядел Бернхарда и рассмеялся. Нойманн ответил неловким смехом, однако подражание не вышло, и он прокашлялся, не отводя взгляда. Фон Бегнар наконец остановился, покачал головой и развалился на стуле.       — Неужели так сильно понравилась? — усмехнулся, достал сигарету и, зажав её между зубами, махнул Бернхарду.       — Я свою где-то потерял.       Ансельм вскинул бровями, но достал зажигалку из кармана пальто и закурил. Он вопросительно посмотрел на Бернхарда, по-прежнему ожидая ответа.       — Самое приличное, что было, — легко пожал плечами тот.       — И правда, — согласно закивал, — здесь я с тобой соглашусь. В Париже есть неплохой бордель, там девки ничего такие, не расторопные правда. Но здесь уж дело вкуса – твой унтерштурмфюрер любитель к ним захаживать.       — Твоя жена в порядке? Я слышал, кто-то из солдат и даже офицеров жалуется на положение своих семей. У кого-то проблемы с жильём, у кого-то даже с едой, — спокойно и размеренно говорил Нойманн, понимая, что буквально вонзает раскалённое лезвие в гнойную рану.       — Она не писала в этом месяце, — нервно стряхнул пепел, смотря сначала на бумаги, а после на Бернхарда. — Но в прошлом письме рассказывала о твоей бывшей жёнушке. У неё милая дочурка, и муж работает…       — Я знаю. Мы виделись перед кампанией.       Нойманн вспомнил, как светловолосая миловидная женщина, держа на руках ребёнка, помахала ему с другого конца улицы и поспешила подойти. Ему было до ужаса неудобно, сердцу в груди стало тесно, оно начало бешено биться. Брак, основанный на юношеской влюблённости, оказался не прочным и болезненным. Соседи часто слышали брань, гул летящих на пол ваз и тумбочек. Решение о разводе принял Бернхард так же, как и удар – со всех сторон от родственников посыпались обвинения. Через год она вышла замуж. Ему было тяжело видеть её, и он отказался от разговора, сославшись на подготовку перед отъездом.       — Вот оно как! Удивляешь меня, — ухмыльнулся и выпустил дым. — Так что делать будем, Нойманн?       — Она не была в курсе, ты же это знаешь, — прищурился.       — Может быть и не была, но догадывалась. Она видела всё, так что это доказывает её вину, — стряхнул пепел и развёл руками в сторону. — Давно ты с ней спишь?       Кивнул в ответ, сжимая кулаки за спиной. Бернхард стойко принимал удар от противников: его руки, держащие оружие, никогда не дрожали, глаза, не моргая, видели цель и практически всегда её поражали. Он не боялся идти в атаку, прикрывать старшего по званию грудью, однако сейчас его стойкость пошатнулась. Нойманн чувствовал, что начинает вновь терять контроль над собой.       — Чего же сразу не сказал, когда увидел? Думаешь, я совсем слепой идиот?       — Никак нет. Мне не хотелось мешать ходу допроса из-за своего физического влечения, — витиевато ответил Нойманн, из-за чего, конечно же, вызвал усмешку.       — Допроса? Бернхард, это был не допрос, а формальная беседа. Если бы это был допрос, я бы использовал другие методы. Ты же знаешь какие?       — Наслышан.       — Но я не Клаус, потому что у меня совершенно нет таланта и рвения, — покачал головой. — Знаешь, Бернхард, я думаю, твой дядюшка вряд ли будет доволен, когда услышит об этой ситуации. На твоё счастье, у меня просто не найдётся времени сказать ему, — притворно улыбнулся, — меня отправляют к границам Советов.       — Что? А как же Nichtangriffspakt? — без тени притворства он удивился так сильно, что обескуражил Ансельма.       — Бернхард, ты же ведь хороший военный, а не человек.       Фон Бегнар поднялся, запечатал конверт, который тщательно подписывал, бросил его перед Нойманном и стал складывать остальные бумаги в портфель. Нойманн с позволения взял его в руки и взглянул на Бегнара, прочитав перед этим «Hans Oberg».       — Побудешь немного моим почтальоном? Я рассчитываю на твою честность и преданность – не вскрывай, будь добр. И, кстати, надеюсь, что никто не узнает о нашем приближении к русским, особенно среди французов.       — Безусловно. Я передам, можешь не беспокоиться, — кивнул он, отходя на несколько шагов назад, чтобы дать Ансельму пройти.       — Насчёт девки твоей, — надевая пальто, начал он, — если вдруг мой давний знакомый погибнет во французском тылу, я знаю, к кому прийти. И, Нойманн, найди девчонку той женщины – она должна быть повешена до полудня. Это мой личный приказ.       Дверь за спиной хлопнула, и он выдохнул. Бернхард внимательно проследил, как Ансельм садится в автомобиль, как трогается с места и как скрывается за густо зелёными деревьями.       В кабинет постучались. Нойманн чуть ли не рыком послал солдата к чёрту, открыл конверт и наскоро развернул бумагу. Глаза бросались от одной строчки к другой, порой возвращались и судорожно перечитывали написанное.       — Скотина, — прошипел Нойманн, положил письмо в карман, рывком открыл дверь и зашагал к камере, возле которой началась беготня. — Что происходит?       — Господин штурмбаннфюрер, женщина мертва, — опустив подбородок, ответил солдат и указал на приоткрытую дверь.       Ему хватило лужи крови на каменном полу; он увидел лежащее бездыханное тело, раскрытые глаза, словно смотрящие в потрескавшийся потолок и торчащую из горла заколку для волос с острым наконечником. Бернхард, прорычав ругательства, вернулся снова в кабинет, хлопнув дверью. Прислонился к ней, сжал кулаки и пытался дышать. Он закрыл глаза и попытался представить себе улыбающуюся Дениз. Она никогда ему, конечно же, не улыбалась и вряд ли улыбнётся, однако память его сохранила слегка приподнятые уголки губ, светящиеся глаза.       Это случилось через неделю после оккупации. В тот день он увидел её, совершенно потерянную, похожую на загнанного зверька. Дениз, водрузив сумки с покупками, торопясь, шла домой. Нойманн стоял через дорогу и видел взгляды прибывших немцев в Париж, не видевших ни разу прекрасную столицу и девушек вот уже долгое время. Их глаза, полные пристального внимания, не поддавались с его стороны порицанию. Он прекрасно понимал их рвение и желание овладеть женским телом, однако в этот раз его кожа побледнела, щёки покраснели.       Дениз была слишком юна для него, неопытна и наивна, но когда его же солдаты стали кричать ей вслед непристойные вещи, он заткнул их. Те потупили взгляд и принялись говорить каждый о своём. Бернхард поспешил за ней. Он перешёл дорогу, по пути закурил и старался сыграть роль прохожего. У лестницы, ведущей к дому, она обронила все фрукты. К ней тут же подлетел паренёк на несколько лет младше и стал собирать расплясавшиеся во все стороны апельсины. Дениз улыбнулась, и Нойманн ощутил, как внутри всё заходило ходуном. Чувство было знакомым и вполне объяснимым. То же самое произошло с ним практически двенадцать лет назад. Когда Бернхард встретил её спустя несколько месяцев, он поблагодарил судьбу.       Нойманн оторвался от двери и принялся выискивать на столе бланки для пропуска. Он пытался найти их в сейфе, в немногочисленных ящиках, просмотрел подоконник, шкаф, однако так ничего и не нашёл. Явившийся солдат, видя состояние Нойманна, лишь робко ответил, что все бланки были уничтожены и будут привезены новым начальником завтра.       Бернхард со спокойным видом вышел из кабинета, попрощался с солдатами и порекомендовал Исааку отправиться домой на велосипеде, стоявшем возле дома арестованной. Исаак, конечно, утвердительно кивнул, несколько раз моргнув.       Для него столь странное поведение Нойманна не было в новинку, однако он довольствовался тем, что имел, ибо другие водители жаловались на расточительность офицеров и их непотребное отношение, постоянных женщин, лепечущих без конца на чуждом французском.       Нойманн повернул по направлению к лесу, выехал на дорогу и помчался вперёд, пытаясь подумать, с какой же стороны побежала Дениз. Он хлопнул дверью машины, бросил на переднее сиденье фуражку и помчался в глубину пока ещё осветлённого леса, однако тучи неимоверно быстро сгущались.       — Дениз! — закричал он, осматриваясь.       Кричал он ещё долго, пытаясь найти среди высоких деревьев, сломанных веток, упавших листьев и скачущих туда-сюда зайцев Дениз. Она скрылась от него так хорошо, что волнение начало одолевать его. Дорога была близка, солнечный свет всё так же пробивался через дрожащие на ветру листья – Нойманн успокаивал себя этим. В детстве отец с большой опаской доверял его матери, даже по прошествии времени с трагедии. Однажды она оставила его недалеко от дома, в лесу, и вернулась к себе в комнату, закрылась и принялась ждать. Бернхард не сдвинулся с места, надеясь, что мать вернётся. Он знал, что неподалёку есть дорога и был уверен в точном пути до дома, но он искренне ждал, когда мама придёт за ним. Этого не произошло. Вечером отец увидел его расстроенные глаза.       Нойманн достал пистолет и выстрелил в воздух. Птицы испуганно и недовольно закричав, стали разлетаться в разные стороны, но главным звуком всё же оставался треск ломающихся веток от быстрого бега. Бернхард рванул с места, крича имя Дениз. Он заметил её в тени высоких деревьев.       — Дениз, стой!       Она снова предстала испуганным зверьком, остановленным, к несчастью, силками. Буаслье рухнула на землю с визгом. Нойманн, убрав оружие в кобуру, прокатился коленями по земле и оказался рядом с ней, положив одну ладонь на её щёку, а вторую на ногу.       — Я сейчас сниму их! Слышишь?       Но она и не думала его слушать – боль застилала всё перед глазами. Вокруг Дениз всё кружилось и дребезжало. Горячая кровь стекала по ноге, попадая в обувь, отчего чулки насквозь промокли. Бернхард сломал ветку, на которой была закреплена проволока, и теперь пытался подлезть к затянутому узлу.       — Дениз, будет больно, — предупредил он и стал оттягивать сначала верхнюю часть, а затем нижнюю.       Самодельные колючки, из-за которых силки оказались орудием пыток, стали медленно отниматься от кровоточащей щиколотки. Прорезался крик. Дениз впилась зубами в рукав платья и закричала. Слёзы брызнули с двойной силой, тело стало трясти, чёрные точки перед глазами замелькали так быстро, что Буаселье, от страха потерять сознание, впилась ногтями в землю, готовая взрыть её, лишь бы боль остановилась.       Бернхард с отвращением отбросил снятую проволоку. Он поднял глаза и, увидев бледное донельзя лицо, принялся слегка бить Дениз по щекам. Та пошатнулась, но сознание не потеряла. Нойманн прижал её к себе, с волнением в груди ощущая, как дрожащие пальцы сжимают его плечи.       — Ты в безопасности, — прошептал он, утыкаясь во влажную шею.       Дениз отрицательно покачала головой, примыкая к мужской груди сильнее, чувствуя, как по щекам стекают горячие слёзы. Бернхард, услышав тихий шорох, поднял глаза и увидел паренька лет тринадцати, застывшего от страха. Он держал ножик. Небольшой, кривоватый, да и в маленьких руках он держался нелепо.       «Так вот чьи были силки», — понял Нойманн, не шевелясь и предостерегая от лишних движений Буаселье.       Мальчишка попятился, по-прежнему смотря на офицера, а когда понял, что угрозы нет или она ещё не наступила, рванул со всех ног. Дениз приподнялась на локтях, отрываясь от Нойманна, и потерянно обернулась. Тот, не подавая виду, снял с себя китель, ножом распорол рубашку на рукаве и обвязал белоснежным куском тут же покрывшуюся кровью рану.       — Зачем побежала?       — Ваш голос показался незнакомым из-за французского, потом прозвучал выстрел… Я пуглива до ужаса, — она посмотрела на свою ногу с такой ненавистью, словно хотела отнять её.       — Как кролик, который должен был попасться сюда, — указал глазами на ловушку, — или любое другое несчастливое животное.       — О господин штурмбаннфюрер! Так вы проявляете сострадание к несчастным созданиям? Может быть, вы ещё и гуманист? — ухмыльнулась она, но вскоре вскрикнула от резкой боли, потому что Нойманн рывком затянул узел на ноге.       — Твой язык великоват для твоего рта, — вскинул бровями и поднялся на ноги, застёгивая китель на все пуговицы.       Дениз не смогла сдержать злобного взгляда, сжав кулаки. Она, психуя, поднялась на ноги и, поразмыслив несколько секунд, направилась, как ей казалось, к дороге. Нойманн, усмехаясь, проследовал за ней, остановил и, осторожно развернув, направил в противоположную сторону. Его руки ловко обхватили девичью талию, а потом и вовсе подняли Дениз на руки. Она покраснела с головы до пят и с возмущением отвернулась.       Возле автомобиля Бернхард наконец отпустил Буаселье, а та, поправив юбку, огляделась. Нойманн раскрыл багажник и стал перекладывать вещи из него в салон, на что Дениз нахмурилась и обняла себя руками.       — Нужно забрать Ингрид. Я могу это сделать? — всё ещё наблюдая, спросила она.       — В одиночку нет. Придётся доехать до Парижа на машине, я выпишу вам пропуск. Ансельм уничтожил все бланки, так что сейчас это сделать невозможно, — захлопнул дверь багажника. — Опережу возмущения и грозные высказывания о твоей самостоятельности: солдаты не выпустят тебя, с девчонкой уж точно. Она поедет в багажнике, ты сядешь назад и сыграешь молчаливую, счастливую парижанку. Причесаться только придётся.       Дениз возмущённо распахнула губы, выпрямилась, поразив его вновь ненавистным взглядом. Язык ей сдержать было сложно, она всё-таки заговорила:       — Меньше всего я бы хотела тревожить…       Бернхард, закатив глаза и тяжело вздохнув, вытянул из внутреннего кармана раскрытый конверт и протянул его Дениз. Она, не понимая, открыла его, достала аккуратно сложенную хрустящую бумагу и прочла шёпотом, перепрыгивая со строчки на строчку: «Ваш племянник безответствен и позорит не только себя, но и армию. И вас, безусловно. За эти два дня я понял, что он эмоционально нестабилен, в частности из-за французской девки. Она из Сопротивления. Он её укрывает и защищает. Думаю, к ужасу, я вынужден объявить вам о его пособничестве французам и, как бы прискорбно это не звучало, о моральном разложении. Считаю, что Бернхард должен быть снят с должности, а его дело в обязательном порядке отправлено на досмотр».       — Возможно, у него есть второй экземпляр или он просто издевается, — прошипел Нойманн, закуривая. — Но не факт, что он только на бумаге издевается, поэтому придётся поехать со мной.       — Сожгите это, — протянула письмо.       — А надо ли? Можешь отправить получателю, его имя на конверте.       — Можете считать, что это в качестве оплаты долга за моё дело, — гордо заявила она и вытянула ладонь, чтобы получить зажигалку.       Дениз подожгла край конверта и с упоением наблюдала, как огонь захватывает бумагу, медленно и всецело её поглощая. Конверт упал на дорогу, и она до самых угольков следила за огнём, вскоре исчезнувшем так же, как и доказательства вины Нойманна. Тот, отбросив бычок, открыл дверь.       — Но я должна забрать свой велосипед! — воскликнула она, подходя к Нойманну.       — Я уже о нём позаботился. Садись быстрее.       Дениз, широко распахнув глаза, посмотрела на него и, на несколько мгновений растерявшись, всё же уселась на заднее сиденье. Нога больно тянула, кровь по-прежнему неспешно просачивалась в лёгкие ботинки, и Дениз подумала, что вскоре будет шлёпать в них будто в воде.       Бернхард остановился вдалеке от нужного дома, заехав за объёмные и разросшиеся сочно-зелёные кусты. Дениз вспомнила, как здесь, обыкновенно, играли мальчишки, принося тканевый самодельный мяч. Она, прихрамывая, побежала на задний двор дома, арендованного когда-то большой семьёй. Сейчас здесь жили муж с женой, а их трое сыновей погибли ещё год назад.       Дениз, молча, по указанию хозяйки, пробежала в подвал и, схватив огорошенную, но молчащую Ингрид, и понеслась к машине.       — Как мама? — спросила наконец она, крепко сжимая потную ладонь Дениз.       — Они забрали её, — прошептала Буаселье в ответ. — Я вывезу тебя в Париж, а потом в Шартр. У бабушки с дедушкой ты будешь в безопасности. Но, Ингрид, тебе придётся поехать в багажнике поначалу, потом сядешь в салон. Хорошо? Ты мне доверяешь?       Грудь Дениз быстро поднималась от усиленной ходьбы, поэтому, когда Ингрид замедлила шаг, всё вокруг заходило ходуном. Солдаты с оружием наперевес расхаживали буквально за их спинами, поэтому Дениз прижала девочку к себе, поглаживая по голове, стараясь закрыть ее лицо.       — Ингрид, с тобой всё будет в порядке. Ты же знаешь, что я не дам тебя в обиду.       Она только кивнула. Буаселье, схватив Ингрид за руку крепче, наконец подвела к машине и раскрыла багажник. Нахмурившись, она пыталась разглядеть водителя, удачно спрятавшегося за сиденьем. Дениз, поцеловав её в лоб, осторожно усадила внутрь, закрыла дверь и села в автомобиль. Нойманн, многозначительно взглянув на Дениз, тронулся с места.       На выезде, чего раньше не бывало, стояли немецкие солдаты, с оружием, нацеленные никого не пропускать. Они перегородили путь автомобилю. Бернхард, посмотрев на Буаселье в зеркало заднего вида, достал из кармана свои документы и раскрыл окно.       — Добрый день, господин штурмбаннфюрер, — поприветствовал солдат и отрицательно покачал головой, указывая на документы. — Ансельм фон Бегнар предупреждал, что вы будете уезжать, и не один, — улыбнулся.       Нойманн сжал зубы, но улыбнулся в ответ.       — Извините, но не могли бы вы открыть багажник? И ещё документы mademoiselle, пожалуйста. Нам приказано досмотреть всех выезжающих и въезжающих, — солдат стушевался.       Дениз вцепилась в кожаную обивку сиденья, прежде чем достать удостоверение. Нойманн недовольно и нервно передал его, всем своим выражением показывая, что если солдат задержит их ещё на несколько минут, голова его окажется на земле без тела.       — Mademoiselle плохо себя чувствует. Мы направляемся в больницу, рядовой, поэтому, если ей станет хуже, вина ляжет на ваши плечи. У меня хорошая память на лица, так что молитесь, чтобы я не узнал вашего имени. Так открывать багажник будете прямо сейчас или когда я прикажу?       Солдат сглотнул, смотря на Нойманна. Его глаза нервно забегали, и Буаселье подумала, что Нойманн был чересчур убедителен, чтобы солдат отважился приказать досмотреть машину. Но напряжение было так высоко, что она ощутила, как на лбу появилась испарина.       — Всего доброго, господин штурмбаннфюрер, — кивнул и скомандовал всем отойти.       Они проехали ещё минут пятнадцать, прежде чем остановиться. Бернхард откинулся на сиденье, снимая фуражку и поворачиваясь к Дениз. Она заметила на его лбу красную отметину, которая через несколько секунд стала бледнеть. Дениз вышла и, торопясь, раскрыла дверь багажника. Оттуда, кряхтя, вылезла Ингрид, обняла Буаселье и обернулась на водителя.       — Дениз?.. Он же немец! Почему мы поехали на его машине? — закричала она и ринулась вперёд.       Бернхард вышел, но Дениз остановила его жестом и, крича, направилась за Ингрид, преодолевая боль. Внезапно она остановилась и со слезами на глазах обернулась, сжимая кулаки. Буаселье утянула её на обочину, опустилась на землю, потому что нога начинала ныть, и обняла плечи ребёнка.       — Он шпион, Ингрид. Неужели ты думаешь, что я бы посадила тебя в машину боша? — убрала выбивающиеся тёмные волосы девочки и провела по её прохладным щекам ладонями. — Я доверяю ему. Этот человек, — взглянула на Бернхарда, — поможет тебе уехать.       — А мама? — шёпотом спросила Ингрид.       Дениз ничего не сказала и прижала её к себе, когда слёзы уже полились по щекам. Она была готова зарыдать, но понимала, что ничем хорошим это не закончится. Тогда заплачет Ингрид, и их дуэт будет невыносим.       Буаселье усадила Ингрид на заднее сиденье и подошла к Нойманну. Он небрежно расстегнул китель, повернулся к Ингрид и приветливо ей улыбнулся, но получил в ответ только смятение.       — Что будет с её матерью?       — Покончила с собой.       Дениз отвернулась, чтобы Ингрид не видела её реакции – глаза снова были на мокром месте. Нойманн подошёл ближе и собирался положить руку на сгорбленную спину, но одёрнул себя.       — Благо виселица не грозит, — прошипела Дениз.       Остаток пути они ехали в тишине. Ингрид, расслабившись, откинулась на спинке и приникла к Буаселье. Нойманн аккуратно вёл машину, посматривая порой в зеркало заднего вида. Дениз открыла окно, отчего ветер поднимал её растрёпанные тонкие пряди, не попавшие в хвост. Бернхард подумал, что это было одно из самых прекрасных и завораживающих зрелищ в его жизни.       Буаселье помялась возле автомобиля и попросила выйти Ингрид. Теперь они обе осматривались, ожидая, когда же Нойманн вынесет долгожданный пропуск. Ингрид рассматривала дворы Парижа и мечтательно заглядывала в окна. В столице она практически не бывала, мать не любила поездки, а после объявления войны это стало просто невозможным. Теперь Ингрид с упоением представляла себя идущей по улицам вместе с матерью. В её мечтах они улыбались. Больше ей ничего не нужно было. Она пугливо отошла на несколько шагов назад, когда Нойманн приблизился к Дениз, держа конверт. Ингрид остановилась у велосипеда и теперь краем глаза наблюдала.       — Здесь пропуск в Шартр и обратно. На обратный путь бессрочный, — тихо заметил он и боязливо заглянул в её глаза. — Ингрид твоя сестра, документы потеряли, отец ваш погиб, мать отроду не видели. Досматривать будут, так что по дороге ничего ни у кого не бери, ни с кем не заговаривай. Пожалуйста, останавливайся передохнуть. Часов шесть езды только. Уверена, что сможешь? Как твоя нога?       — Спасибо, — кивнула. — Болит немного, но в целом достаточно неплохо. Мне нужно привезти Ингрид к её родным – это самое важное сейчас.       — Держи, — он вытянул из кармана бинты и небольшую стеклянную банку, — если кто-то из штаба себя поранит, ему нечем будет залечить рану, так что думай об этом с удовольствием, когда будешь обрабатывать.       Дениз, усмехнувшись, кивнула и положила всё в тканевый рюкзак, в котором уже находилась еда и некоторые вещи Ингрид.       — На обратный путь пропуск без ограничений, — повторил он шёпотом, явно погрустнев и опустив подбородок.       Буаселье кивнула, развернулась и собиралась уйти, однако Нойманн схватил её за руку, рванул к себе и губами прижался к щеке. Он прикрыл на мгновение глаза и, не дожидаясь, когда Дениз нанесёт удар, оторвался и попятился. Она даже не взглянула в его глаза, развернулась и скорым шагом направилась к Ингрид. Та посмотрела сначала на подругу, затем на немца, а потом вовсе отвернулась и уселась на багажник. Буаселье тронулась с места.