В ночь перед салютом

      Дениз сидела на кухне, неторопливо поедая кашу, когда раздался звонок в дверь. Она взглянула в окно, прошла по тёмному коридору, приподнялась на носочках и посмотрела в глазок. За дверью стоял невысокого роста мужчина с густыми седыми волосами, его руки крепко сжимали чёрный врачебный чемоданчик.       — Дениз, это доктор André, ваш… знакомый говорил обо мне.       «Знакомый? Вот выдумал», — подумала Дениз, распахивая дверь.       — Доброе утро, Дениз. Вижу вам уже лучше, что не может не радовать, — он добродушно улыбнулся, и она расслабилась. — Мне нужно осмотреть вас и поставить укол, как обычно. Я делал это, пока вы спали, а сегодня ваш знакомый зашёл ко мне и сообщил, что вы очнулись и полны сил.       — Его зовут Бернхард, — прочистив горло, сказала Дениз. — Он не мой знакомый.       — А кто тогда? — он искренне удивился и посмотрел на неё, сняв ботинки. — Хотя знать мне это не обязательно, да и я имя знать его не хотел.       — Почему?       — Мне немцы разонравились, так что чего их запоминать, — пожал плечами и прошёл в спальню. — Как ваши ощущения?       Она прошла вслед за ним, неловко остановилась в проёме и наблюдала за быстрыми и отточенными движениями. Доктора всегда магически притягивали. Из множества ампул, склянок и порошков они могли без труда найти нужное и излечить пациента, ну или хотя бы пытались. Доктор André казался ей добрым и честным человеком, но утверждать это было нельзя, она за год поняла о людях если не всё, то многое. На войне каждый пребывал в борьбе между своим естеством и рациональным, так что верить людям было нельзя – они готовы съесть друг друга, только бы выжить и сохранить естество, чтобы пробудить рациональное.       — Кажется, ещё есть температура и ноги потряхивает, но уже лучше, — ответила она, обнимая себя руками. — Зачем вы здесь?       — Так присядьте, для чего себя мучить, — он указал на кровать. — Как зачем? Вы болеете, а мне платят за ваше чудодейственное излечение. Вот и живу на болезнях людей.       Дениз уселась на кровать и с любопытством изучила содержимое чемоданчика. Врачей она не особо любила. В детстве ей ставили ужасные прививки, от которых голова шла кругом и сердце молотком стучало в груди, в подростковом возрасте врачи лечили ей сыпь, да лечили так, что она развилась ещё больше. Ко всему прочему, больничный запах ассоциировался с запахом смерти: после больницы привезли мёртвую соседку-старушку, которая жила на этаж ниже. Буаселье помнила её скромные похороны, на которые её для чего-то заставила пойти Алор, переодев из белой рубашки в тёмно-фиолетовую и нацепив неудобную юбку из органзы.       — Вы его в форме не видели? — её тон звучал вызывающе, и доктор усмехнулся. — Я имела в виду, не противно ли вам?       — Я же не его лечу, тем более вы француженка и мне хорошо платят. Забудьте о моральных терзаниях и дайте мне вас осмотреть, mademoiselle.       Он внимательно прослушал её лёгкие, измерил температуру и под солнечным светом осмотрел всё ещё красное горло. Дениз испуганно взглянула на толстую иглу, но доктор только рассмеялся и сказал, что все дети и взрослые боятся иглы, даже он сам. Укол и правда был болезненным, и Дениз ощутила, как лекарство со жгучей яростью распространялось внутри. Она даже взмокла и без сил откинулась на подушки.       — Я приду завтра в это же время. Вам должно стать лучше через пару часов, а сейчас стоит поспать, и не забудьте поесть. До свидания, Дениз.       Вскоре дверь за ним захлопнулась, и она осталась в тишине. Её веки слипались, сердце гулко стучало в шее, и было до ужаса страшно провалиться в сон и увидеть Маттео. Дениз больше не могла этого выносить.       Боясь уснуть, она ворочалась и каталась по кровати, вставала, ополаскивала лицо, потом возвращалась на кухню, так и доела кашу. Её ноги походили на болтающиеся разваренные макароны, поэтому приходилось держаться за стены и двери. Дениз зашла в гостиную, где спал Нойманн. В комнате было свежо и пусто. На столе лежал только кожаный блокнот, ручки и карандаши. Она уселась в кресло и положила руки на прохладные, обитые кожей ручки. Пальцы сами потянулись к оставленному блокноту. Внутри – записи на французском и немецком, в основном бытовые. Имя хозяйки квартиры, адрес дома, магазины, различные фамилии с телефонными номерами. Дениз откинула книжку обратно и провела пальцами по столу, опустилась к ящикам и дёрнула один маленький, на который раньше не обращала внимания. Он был с вырезанной птицей и коричневой деревянной ручкой, сделанной из того же материала, что и стол. Здесь был другой блокнот, тоже кожаный, но затёртый. Буаселье покрутила его в руках, прежде чем открыть. Она замерла, смотря на своё улыбчивое лицо на фотографии.       Теперь её влекло к исписанным страницам, потому что они были глубоко личными. Душа Бернхарда Нойманна была у неё в руках, и она могла наконец понять его. Но имела ли она на это право? Читать его дневники, лезть в его стол? Была бы она довольна, зная, что он влез в её сокровенные секреты и рылся в них ради своей же выгоды? И зачем он взял её фотографию?       Дениз вложила фотографию обратно, вернула блокнот и закрыла ящик, о котором она не скоро сможет позабыть. Она поднялась, задвинула стул и прильнула к окну, рассматривая длинную, уходившую вверх улицу со сновавшими прохожими. Приложившись к холодному стеклу лбом, чтобы остыть, принялась искать птиц, но они все куда-то запропастились. Дениз вдруг осознала, что давно не смотрела на Париж как на красивый и манящий город мечты. Тем более, что зимний Париж был особенным. Иногда холодным и неприятным, но больше тёплым и бесснежным с ветрами и лужами. Несмотря на противную зимнюю погоду, Париж оставался кукольным домиком, а весной на его лужайке расцветали удивительно прекрасные яблони со свежими ярко пахнущими лепестками. Для Дениз он навсегда останется кукольным домиком, в котором она могла стать актрисой, а, может быть, просто счастливым человеком.       Дениз была рада родиться в Париже. В подростковом возрасте она, казалось, ощущала себя выше других, но Алор упрекала её за такие мысли. Та любила Париж по-своему. Ей нравилось давать экскурсии Дениз или зевакам, туристам. Она собирала маленькую толпу вокруг себя и могла часами рассказывать о мозаиках в открытых подъездах, о кованых воротах и бывших конюшнях. Алор обожала Поля, а Башню считала необычным уродцем, но от этого влюблялась в неё с каждым годом больше, говоря, что всё экстраординарное и отталкивающее зачастую становится самым прекрасным. Дениз благодарила бабушку за рассказы и любовь, но после её смерти и Париж вдруг померк, словно с её любовью ушёл и настоящий город. В кукольном домике погасили свет, а крыша стала протекать, и никто не хотел браться за починку.       Она протёрла след ото лба на стекле рукавом платья и вернулась в спальню. Бороться со сном уже было невозможно, и Буаселье, только коснувшись подушки, задремала. К счастью, вместо кошмарного сна ей виделся только белый лист без всякого изъяна, и только где-то позади был слышен звонкий смех. Она понимала, что это смех Маттео, но во сне думать об этом было необязательно.       Её тяжёлые зудящие веки открылись к вечеру. В горле было сухо, руки потряхивало, а ноги тянуло болью. Дениз поднялась на кровати и взглянула на часы. Было уже семь, она пропустила обед, лучше ей не стало.       «Может, этот доктор всё-таки травит меня?» — подумала она, с трудом поднимаясь с постели.       Ей понравилось есть в полном одиночестве. Присутствие Нойманна, пусть и отдалённое, не всегда приносило комфорт. Она боялась рядом с ним прожевать кусок – это было странное и неподдающееся понимаю ощущение, которое подавить становилось ужасно трудно. Он приносил ей еду, но Дениз всякий раз вспоминала, как другие голодали. Поэтому она и в этот раз оставила тарелку.       «Может быть, дело не в нём? Во мне самой?» — мысли терзали нутро, выскребая оттуда всё хорошее, что было.       Он не пришёл ни в восемь, ни в девять. Дениз проверила замки, прошлась по квартире, заглянув в каждый забытый угол, полила цветы, рассмотрела спешащих парижан домой, разглядела патрульных и закрыла ставни, когда пробило девять. Она сидела на диване в гостиной в кромешной темноте, не зная, где лежат свечи. Дениз не видела ничего, и от этого понимания страх тошнотой подкатывал к нёбу. Она поднялась и осторожно направилась на кухню, но поскользнулась у порога и распласталась на полу, ощущая кожей холодный гладкий пол. Выругавшись, встала на ноги и, опираясь о стены, стала искать свечи. Зажигалку она взяла из ящика Нойманна. Дениз, наткнувшись на продолговатую свечу с фитилём, выдохнула и зажгла её. Она с трудом повернулась, ожидая, что увидит за спиной стоящего Маттео с пулей во лбу или с верёвкой на шее. Но никого не было. Буаселье бегом вернулась в гостиную – там было больше места, – и стала ждать. Свеча покорно стояла рядом, растекаясь каплями воска на тумбу. Нойманн всё не приходил, а свеча уже догорала, и Дениз, испугавшись, что останется без света, потушила её. Опять наступила темнота. Буаселье легла на диване, обнимая себя руками. Она не видела часов и порой считала про себя, постоянно сбивалась, но даже по её корявым подсчётам уже было больше десяти вечера.       В темноте мерещился Маттео и кусок его отрезанного уха. Приходилось проверять платье. Она отчётливо слышала свой крик, отскакивавший от стен наводящего ужас подвала. Она помнила смрад крови и мочи, закрепившийся за полом. Помнила и удушающий запах, когда к её шее приставили нож, и кислород застрял между носом и губами. Дениз зажала рот ладонью, потому что её дыхание сбилось. От страха она судорожно начала зажигать свечку, схватив ту с тумбы. Она держала её как факел перед собой, будто пытаясь отогнать ужасающих и хладнокровных тварей, вылезших из тьмы. Но никого не было.       Дениз оставила свечу, внушая себе иллюзию безопасности, и затушила её, когда ключ в замке провернулся. Бернхард тихо пробрался в квартиру, закрыл дверь и стал стягивать пальто. Он бросил его в коридоре, судя по звуку. Дениз боялась пошевелиться. Раздался грохот, тихое ругательство – он снял сапоги. Стоило ему войти в гостиную, как Буаселье учуяла запах алкоголя и сигарет, смешанных с парфюмом.       — Я думала, ты не придёшь.       — Боже! — вскрикнул Нойманн, прижимаясь к стене.       Дениз зажгла свечу, освещая комнату.       — Ты хотя бы понимаешь, что у меня заряженное оружие? — возмущённо спросил он. — Почему ты не спишь? Врач приходил?       Он вытащил пистолет из кобуры и положил его на стол. Расстегнул китель и повесил его на спинку стула. Бернхард достал пару свечей из шкафа и поставил их в подсвечник, с недовольством покосившись на прилипший к тумбе воск. Дениз села на диван, давая Нойманну опуститься рядом. Он отклонился на спинку и простонал от усталости, расстёгивая верхние пуговицы мятой рубашки.       — Врач приходил, поставил укол. Я спала днём, больше не хочу. Сегодня какой-то праздник? — она театрально принюхалась и поёжилась.       — Да, твой. Я нашёл тебе комнату. Съезжай, как поправишься. Она просторная, а из соседей одни старики и голуби на крыше, — его голос охрип из-за выпитого шнапса и выкуренной пачки сигарет.       Она удивлённо повернулась к нему, обняв колени руками. Неужели она ослышалась? Бернхард уставился в потолок. Его лицо не выражало никаких эмоций, разве что необъяснимую печаль, которую Дениз видела уже больше года. Ей показалось, что в скудном жёлтом свете свечей Нойманн был необычайно бледен.       — Я решил, что это лучший выход из ситуации. Ты просто съедешь, и все будут счастливы, — пожал плечами, усмехаясь.       Дениз сузила глаза, одним своим видом спрашивая «Сам-то в это веришь?», но прикусила язык, уставившись на свои сжатые в кулак ладони. Она решилась ответить спустя пару минут, за что поругала себя и постаралась показаться уверенней, чем была на самом деле:       — Спасибо за предложение. Я его принимаю, — она закивала, наконец смотря в его потемневшие глаза. — Если у тебя есть возможность и желание платить за комнату, то прошу. Когда вы наконец исчезнете, я буду рассказывать всем, какой галантный и добрый немец мне достался. Не забудь шоколадку дать.       — Отлично, mademoiselle Boisselier! — он хлопнул себя по коленям. — Кажется, теперь точно всё.       Она поднялась с дивана, но Нойманн схватил её за запястье и потянул на себя, измученно простонав. Дениз опустилась на его колени, вцепившись в рубашку. Он провёл своей большой и тёплой ладонью по её волосам, убирая выбившиеся пряди. Она замерла, вспоминая утренний скомканный поцелуй, который, казалось, был так давно. Бернхард уткнулся лицом в её грудь, втягивая запах. Он провёл кончиком носа по ключицам, поднялся к шее и опустился. Дениз забил жар, её ноги болезненно потянули. Она поджала пальцы на ногах, чтобы унять дрожь, и была благодарна тьме, покрывшей город – её покрасневших щёк никто не увидит.       — Ну, почему ты такая? Я веду себя с тобой, как мальчишка – это не может продолжаться вечность, — шёпотом произнёс он, целуя прохладную кожу. — Скажи ты хоть раз, что хочешь остаться со мной.       Она ухватилась только за «это не может продолжаться вечность», в глубине души надеясь, что весь этот кошмар и ужас скоро кончатся. Не будет его, его формы из шёлка и шерсти, не будет страдающих людей и напрасных смертей, кончится горе. Когда-нибудь этот ад закончится, но он будет жить в них всех, Дениз была в этом уверена.       Она молчала, трясущейся рукой касаясь его мягких волос и зарываясь в них пальцами. Нойманн встрепенулся и промычал что-то бессвязное от удовольствия, закрывая глаза. Он приник к ней, как требовавший ласки ребёнок. Она обхватила его голову руками и стала поглаживать, пока сухие губы соскальзывали вниз по ложбинке. Его ладони легли на бёдра и смело, но медленно подняли ткань платья.       — Я сделаю всё, что попросишь. Только скажи, пожалуйста.       Он исступлённо целовал и гладил её руки, то возвращаясь к груди, то сминая бедра. Он касался её шеи, придерживая затылок, осторожно опуская на собранную стопку постели. Дениз положила руки на его лицо, в темноте казавшееся заострённым, и провела тыльной стороной по щекам, ощущая колкую щетину. Закрыв глаза, он льнул к её пальцам и целовал их. Бернхард дотянулся до пуговиц на платье и начал расстёгивать одну за другой, смотря на покрасневшее лицо Дениз, не знавшей, куда себя деть. Он распахнул его и припал к животу, ощущая пульсацию.       Дениз схватила его за запястье и потянула на себя. В её глазах стояли слёзы. Нойманн поцеловал её. Его губы целовали быстро, напирая. Она еле поспевала за ним, сжимая ткань рубашки в кулаке всё сильнее и сильнее, и лёгкий треск ткани прорезал уши. Дениз безумно хотелось затушить свечи, чтобы наконец не видеть и не чувствовать себя.       Бернхард, с трудом отстраняясь, приподнялся и, будто услышав её мысли, затушил фитиль пальцами. Он вернулся к ней, обхватывая тонкую кожу на шее губами и упругую грудь ладонью. Она вздохнула, выгибаясь, сгорая от стыда и ужаса ещё сильнее. Слёзы лились по её щекам, и она спешно утирала их ладонью, сжав зубы.       — Скажи, пожалуйста, Дениз. Я всё сделаю, только скажи.       Её трясущиеся ноги обхватили его бёдра. Чувства захлестнули Бернхарда с головой, и он в первый раз в жизни пожалел, что выпил. Он поклялся себе, что сделает всё для того, чтобы понравиться ей, чтобы ощутить её желание. Нойманн оторвался от шеи, спускаясь к раскрытой груди и животу. Поднимая глаза, он ждал.       — Я не уйду, — с трудом произнесла она, словно наглотавшись спичек.       Он благодарил её, покрывая кожу поцелуями.

***

      — Свежий номер «Journal des Débats»! Конфликт в Тихом океане! Япония завоёвывает позиции! Было разрушено двадцать блокпостов в Ленинграде! Официальные пресс-релизы из Берлина, Москвы и Хельсинки! — во всё горло кричал мальчишка лет тринадцати, чья шапка еле прикрывала торчащие уши. — Свежий номер «Journal des Débats»!       Дениз обогнула мальчишку, когда тот стал совать ей газету. Он состроил гримасу, но расстраивался недолго, перемахнул через дорогу и стал кричать там, всучив какому-то разодетому щеглу лет двадцати пяти «Дебаты». Буаселье заметила немецкого солдата неподалёку, видимо, тот надзирал за проданными выпусками. Но газета продавалась неохотно, и мальчишка багровел. Дениз поджала губы. Она уже нащупала в кармане монеты, когда солдат безучастно огляделся и пошёл вверх по улице, а маленький газетчик, обернувшись, выдохнул, но кричать не перестал.       Она, опустив глаза на носы ботинок, поспешила убраться с оживлённой улицы и втиснулась в толпу не менее оживлённого рынка Les Halles. Сюда стекались все, кому было что продать и купить. Вторых было не так много, зато первые предлагали самый разнообразный товар. В начале стояли прилавки с барахлом – от лески и верёвки до постельного белья, потом шли книги и мебель, а в самом конце недобросовестные парижане и немцы покупали серебро и золотые кольца по дешёвке, кто-то продавал фамильные ценности почти даром. Дениз слышала, что можно было найти оригиналы картин наравне с экспонатами Лувра.       Продвинулась вперёд, чтобы рассмотреть распластанную на земле книгу. По всей видимости, её кто-то сшиб, а замерзающий мужчина за прилавком и не заметил пропажи. Дениз подняла безымянный томик и положила обратно на груду книг, продавец, улыбаясь, поблагодарил. Она вспомнила, что давно ничего не читала и стала рассматривать обложки. Большая часть из предложенного была дома, в деревянном шкафу Алор, так что, не найдя ничего, Дениз пошла дальше.       Люди редко что-то покупали. Многие приходили развеяться, перекинуться ничего незначащими фразами и пойти себе дальше. Дениз пришла сюда за тем же, тем более, после двухнедельного постельного режима ей хотелось вырваться. Впереди стоял неприметный прилавок с фотоальбомами, книгами, с серебряными канделябрами, платьями и свитерами. Дениз сняла перчатки и взяла коричневый кожаный альбом. Он был пустым и, кажется, совсем новым.       — Моя мать и отец когда-то держали фотогалерею, им нравилось собирать снимки, так что альбомов у нас много, — сказала молодая девушка, обращаясь к Дениз. — Вы берите-берите, они новые совсем. Я их просто видеть не могу, так что отдам недорого.       — Да у меня и фотографий не осталось, — пожала плечами, рассматривая потёртости.       — Когда альбом покупаешь, фотографии сразу появляются! — она улыбнулась. — Возьмите. Моя мама делала отличные снимки и покупала отличные альбомы. Я ещё и в бумагу его вам оберну!       Дениз прикусила губу, нащупав деньги в кармане. Нойманн пододвинул их сам, надеясь, что она купит что-то путное. Она отказывалась, но потом поняла, что, если возьмёт эти деньги, сможет выйти на улицу дальше лавочки и аллеи.       — Хорошо, давайте, — она натужно улыбнулась и протянула выбранный альбом.       Светлые волосы девушки, спрятанные под воротник, выбились и покрылись кристалликами льда. Её румяные щёки пятном выступали на белом, как полотно, лице, аккуратный вздёрнутый нос покрылся красными от мороза точками. Она посмотрела на Дениз своими большими зелёными глазами, улыбнулась и передала альбом. Дениз подумала, что она была красива. Они поблагодарили друг друга, и Буаселье, прижав альбом к себе, пошла дальше. Драгоценности, возле которых крутилось больше всего народа, включая немцев, её не интересовали, и вскоре она вышла к бакалее и булочной. Хлеб здесь был дороже, но гораздо вкуснее, однако далеко не все могли позволить его себе. Здесь редко кто проходил, потому что только сумасшедший мог хотеть потравить душу запахом, исходившим из приоткрытого окна булочной.       Вдруг внимание Дениз привлекла сбившаяся в кучу толпа. В центре кружился мальчишка лет десяти, эффектно жонглируя цветными деревянными шариками. Дети улыбались, а очарованные матери радовались счастливым лицам. У мальчишки были помощники – они крутились рядом, отплясывая незамысловатые движения, заигрывали с публикой и громыхали тарелками. Один из них растянулся на льду и захохотал, и все подхватили за ним. Дениз улыбнулась этому спрятанному кусочку простого веселья. Но её глаза схватились за другого мальчика. Он сновал в толпе, вытягивая из карманов зазевавшихся парижан мелочь или купюры. Буаселье, моргая, уставилась на него, а потом так сильно разозлилась, что угрожающе двинулась к нему. Мальчишка, заметив её, попятился и помчался стремглав, когда Дениз уже практически схватила его за капюшон потёртой куртки. Она пустилась за ним, как охотник за зайцем, не выпуская из рук альбома. Они вбежали в переулки и пустились по вылитым помоям и лужам растаявшего снега, отодвигая полотна развешенного белья. Мальчишка что-то проворчал, оглянувшись и увидев, что Дениз ещё бежит, и резко свернул, но и она тоже была не промах. Она схватилась за кирпичный угол дома, не давая себе упасть, и побежала вновь.       — Ну-ка, стой, паршивец! — вскричала та, вытягивая руку.       На её счастье, мальчишка споткнулся и рухнул на мостовую. Дениз схватила его за капюшон, он забарахтался, стал мычать и вскидывать ногами, пытаясь отделаться от неё. Но она держала крепко, и мальчишка, угомонившись, обречённо уставился в карие глаза.       — Ты чего у своих воруешь, а? — она потрясла его.       — А что мне, у немцев по карманам шарить? Чтобы меня на столбе вздёрнули? — закричал он, возмущённо смотря на Дениз. — Они сами виноваты, что за своими кошельками уследить не могут! И вообще, нашлась тут моралистка!       — Сколько тебе нужно? Я куплю тебе еды!       — Да отпусти ты меня! — взвизгнул он и оттолкнул её, удивлённо смотря на тяжело дышащую Дениз. — Ты совсем дура что ли? Ни у кого денег нет, а ты ими разбрасываешься!       — Не надо воровать у своих же, им тоже нечего есть. Я тебе их дам, — она вытащила из кармана смятые купюры.       Он как заворожённый уставился на деньги, сглотнул и с усилием посмотрел на Дениз, та надеялась, что мальчишка согласится. Но он только фыркнул.       — Я сказал, что не нужны мне твои деньги, ты глухая? Проваливай! — он вытащил из кармана складной нож, и морщинке на лице Дениз разгладились.       Она попятилась и вскоре торопливым шагом возвращалась обратно на площадь. Выступление воришек уже закончилось, они волшебным образом испарились, а какой-то мужчина обыскивал свои карманы, видимо, не найдя кошелька. Дениз пронеслась мимо него. Она смеялась сама над собой. Как же глупо это выглядело.       «Нашлась героиня, покормить его решила, идиотка! На деньги немца, который у них еду отнял, до чего же дура!» — кричал голос в её голове.

***

      Дениз сидела за письменным столом и приклеивала в фотоальбом открытки с изображениями Парижа. Немцы любили открытки, они охотно собирали их или отсылали на родину. Нойманн хлопнул входной дверью и вслушался в тишину. Он тихо выдохнул, когда Дениз зашуршала страницами.       — Здравствуй, — сказал он, входя в гостиную.       — Я думала, ты придёшь позже, — она покосилась на часы. — Ужин на столе. Возможно, тебе не понравится, но лучше промолчи.       — Обидишься?       — Женщина всегда обижается, когда плохо отзываются о её стряпне. Я думала, что женатый человек в курсе, — она пожала плечами и разгладила приклеенную открытку.       — Я в разводе уже пять лет, Дениз, — цокнул языком и прошёл в ванную. — Вижу, занимаешься делом? Купила на рынке?       Она стала кусать губы, подписывая дату внизу. До весны оставалось не так много времени. Алор говорила, что с весной всегда грядут приятные перемены. Может быть, на линии огня тоже будут хорошие новости? Например, кто-то наконец скинет немцев с насиженных позиций? Но Дениз знала, что для Франции ещё время не пришло.       Бернхард вернулся уже с закатанными рукавами, без кителя и в домашней обуви. Дениз оторвалась от альбома и кивнула. Он подошёл практически вплотную, вставая позади неё. Воздух застрял в лёгких, и Дениз напряглась, ощущая его запах. Нойманн пах всегда одинаково: французскими сигаретами, обычным мылом из лавки напротив, отдалённым приятным ароматом парфюма и мятного чая. Он опустил одну руку на подлокотник, а вторую – на плечо Дениз. Она встрепенулась, по коленкам прошла дрожь.       — Альбом? Уверена, что это хорошее решение?       — Собирать почтовые открытки не такая уж и плохая идея, — пожала плечами.       — Красивая, — ткнул в снимок вечерней Башни. — Может, сходишь в фотоателье? Тебе уже двадцать один, нужно запомнить себя такой, несмотря ни на что.       Дениз кивнула. Он коснулся её волос, вернулся к плечам и невесомо погладил их. Она взглянула на его длинные пальцы, и Нойманн положил их на её покрасневшую щёку.       — Я думал о тебе весь день, — пальцы дотянулись до виска.       Она сжалась, когда он отодвинул стул и опустился перед ней на колени. Его покрасневшие усталые глаза смотрели на неё. Дениз приоткрыла губы, чтобы хоть что-то сказать, но Бернхард положил голову на её колени и выдохнул. Она оставалась неподвижна.       — Я знаю, что ты слушаешь радио, — тихо сказал он.       Буаселье напряглась.       — Никаких изменений, вы по-прежнему продвигаетесь вперёд, — её голос дрогнул, и она отругала себя.       — Ты поняла о чём я.       Да, прекрасно поняла. Она слушала радио «противников Германского Рейха». Чаще всего она проводила свои дни именно так. Ставила приёмник у стола, убавляя громкость, и слушала новости. Они шли с самых разных краёв. Советский Союз уже не оборонял Москву, он вёл немцев прочь от неё. Немцы перестали брать один клочок земли за другим, в этот раз им давали отпор. Но в то же время никто ещё не знал, когда война закончится.       — Если так и продолжится, меня отправят на фронт.       Они больше не выигрывают, догадалась Дениз. Им нужны ещё люди, ещё пушечное мясо для осуществления политически грандиозных планов мелкого, мерзкого проходимца. Она сжала кулаки. Злость вновь начала переполнять её.       — Ты уедешь в пригород, там тебя никто не знает. Я дам тебе денег, подпишу все документы. У тебя будет шанс начать всё по-новому, только будь осторожна. Не связывайся ни с кем. Оберг останется здесь, твоё дело наверняка у него на карандаше.       Слово «шанс» в её голове прозвучало впечатляюще смехотворно, не считая, конечно, «по-новому». Никакого шанса начать по-новому у неё, конечно же, не было. У неё будет шанс только продолжить эту жизнь после окончания войны, если не угодит на виселицу.       — Хорошо, — выдавила она. — Куда тебя могут отправить?       — Не ясно. Могут и в Советы. Я не знаю, Дениз, — он уткнулся в её колени. — Они все рвутся воевать, но уже разочаровываются, хотя и не признают этого. Говорят, что были бы они на передовой, давно бы оттеснили русских и англичан.       Буаселье нахмурилась и посмотрела на макушку Нойманна.       — А ты?       Она боялась услышать его ответ, напряглась всем телом.       — Меня учили другому. Я думал, что буду защищать отца и мать, жену, когда был женат, — горько усмехнулся. — Мать умерла, когда я поступил в Академию. Брак был неважным, отец меня ненавидит.       — Бернхард…       — О, нет-нет, я тебе уже говорил, — он рассмеялся и поднялся. — Я и так перегнул. Пойду попробую твою, как ты там сказала? Стряпню?       Он загремел тарелками. Дениз потёрла лицо ладонями и закрыла альбом. Она была безумно удивлена – он был так откровенен с ней. Впервые за всё время их знакомства она узнала о нём что-то значащее. Бернхард Нойманн тоже был человеком – эта мысль её удивляла. Как человек, которого она когда-то встретила в начищенной и отглаженной форме захватчика, мог так же, как и она любить, страдать и переживать?

***

      — Дениз, проснись.       Он с силой тряс её плечо, пытаясь разбудить. Дениз недовольно промычала что-то бессвязное, повернулась и с силой разлепила глаза. Нойманн стоял перед ней в форме, но вместо привычного кителя в цвете нового зелёного теперь был чёрный мундир.       — Ты своим видом мне весь день уже испортил, — прошипела она, потирая глаза.       — Меня не будет до завтрашнего утра. Пожалуйста, посиди сегодня дома.       Он вышел в коридор, и Дениз подскочила за ним, пробуждаясь. Она обняла себя руками от холода и двинулась к Нойманну, который осматривал себя в зеркале. Он выглядел устрашающе: глаза, обычно живые, теперь походили на те стеклянные, что были осенью сорокового.       — Почему?       — Я не уезжаю никуда, если ты об этом. Знаю, что вчера напугал тебя. Но пока забудь, это другое.       — Я спрашиваю, почему именно сегодня я должна сидеть дома? — сложила руки на груди.       Он закатил глаза и повернулся к ней.       — Потому, что на улице может быть не спокойно.       — Из-за чего?       Бернхард направился в гостиную, и Дениз ринулась за ним, громко стуча босыми ногами.       — Ты ходишь, как слон, — скривившись, заметил Нойманн, роясь в ящике.       — Ты тоже, знаешь ли, не порхаешь. Так почему я должна сидеть дома и почему на улице может быть не спокойно? Это Сопротивление? — её душа начала трепетать, она ощущала, что должна действовать.       — Дениз, — он с шумом задвинул ящик и угрюмо посмотрел на неё, — не смей никуда выходить. Я не буду забирать ключи только ради твоей безопасности, но прошу остаться дома.       Нойманн в два шага преодолел расстояние между ними и обхватил её лицо руками. Дениз оставалась неподвижна, пытаясь сфокусировать на его лице.       — Я не смогу сидеть просто так, если будет происходить что-то действительно важное. Почему ты говоришь мне не ходить? Я не могу закрыться здесь, я не боюсь! Если ты говоришь о том, что студенты и рабочие хотят выйти, то я должна!..       Он сильно тряхнул её, и Буаселье замолчала.       — Поверь мне, я меньше всего хотел бы тебе об этом напоминать, но твои друзья погибли. Все до одного. У тебя есть все шансы пойти за ними, поэтому ты должна сидеть здесь. Послушай меня хоть раз! — вскричал он.       — А как же мы тогда избавимся от вас? — шёпотом произнесла Дениз, чувствуя, как глаза начинает щипать.       Нойманн начинал краснеть от злости, но его тон не повышался. Буаселье похвалила его за выдержку – два года знакомства с ней, видимо, пошли ему на пользу.       — Ты никуда не пойдёшь. Кто-то другой пойдёт за тебя.       Он отстранился и поспешил вернуться в коридор, взглянув на часы. Дениз ринулась за ним.       — Нет другой Дениз Буаселье!       — Ох, это точно. Такая närrin уж действительно в одном экземпляре! — усмехнулся Нойманн, натягивая сапоги.       — Никто за меня не выйдет!       — И что ты там будешь делать? У тебя есть оружие? Или ты плакатом отбиваться собралась? Сиди дома, я тебе умоляю.       Он взял пальто, но Дениз схватилась за рукав.       — Уже два года прошло, а ты так ничего и не поняла.       — И чего же я не поняла?       — Что для тебя уже всё кончено. Останься дома.       Он хлопнул дверью. Оглушённая Дениз застыла. Она смотрела на потёртую ручку, ощущая, как в груди зарождался страх. Голова вдруг закружилась, и перед глазами замельтешили сгустки-кляксы, как после яркого солнца. Она обхватила дверной косяк и уселась на пол, боясь упасть в обморок. Конечности болезненно затянуло. Дениз оперлась о стену и стала медленно выдыхать. Она была уверена в том, что для неё ничего не кончилось.       Дениз вышла на улицу к обеду. Людей было немного. Она двинулась за ними в центр, повязав шарф на рот, оставив только глаза. Погода была скверной: пронзительный, ледяной ветер раздувал полы пальто, на глазах появились слёзы. Вскоре заморосил дождь, смешанный со снегом.       К центру действительно стекались парижане. Они срывали развешенные немцами пропагандистские плакаты и вывески, переделанные на немецкий лад. Кто-то добрался до часов и переводил стрелки обратно. Немецкие солдаты не действовали, стоя неподалёку от толпы. Они осматривались, держа оружие наготове и ожидая приказа. Дениз юркнула на тротуар и забралась на ступени магазина вместе с остальными. Рядом стояла девчушка лет четырнадцати. Она осматривалась, держа мать за руку.       — Может, домой? — спросила она, подняв свои не большие, но выразительные глаза.       — Нужно найти твоего отца. Он где-то здесь.       Дениз вгляделась в толпу. Неравнодушные парижане, уставшие от германской оккупации, шагали стройной колонной вперёд, держа на черенках плакаты. В основном это были молодые лица – студенты технических вузов, которым повезло продолжить обучение. Женщин тоже было немало, они кричали не тише мужчин, порой держа на руках детей. Мама с дочкой спустились по лестнице и стали пробираться сквозь толпу, видимо, заметив отца. Буаселье проследовала за всеми. Они двигались к Елисейским полям. Немецкие солдаты выжидали.       На своём пути некоторые протестующие принялись забрасывать кафе, рестораны и магазины камнями, когда замечали сидящих там немецких солдат или офицеров. Дениз испуганно отшатнулась, когда залитое кровью лицо официантки появилось в разбитом окне. Солдаты всё ещё наблюдали, крепко сжав оружие. Волнение усиливалось. Женщины с детьми стали исчезать, в толпе появился ропот – плакатов недостаточно. Буаселье углядела у мужчины складной нож в руке. Она испугалась, ведь показать немцу с автоматом нож всё равно, что пустить себе пулю в лоб. Дениз в порыве коснулась его плеча. Он обернулся. Его суровое лицо было испещрено следами от оспы, тёмные брови он сдвинул от негодования, карие глаза впились в Дениз.       — Уберите нож, пожалуйста, — неуверенно сказала она, пытаясь угнаться за ним. — Они же увидят его и начнут стрелять.       — А ты думала, что бумажками махать будем?       Он оттолкнул её и быстрым шагом прорвался вглубь толпы. Дениз замерла, но её быстро пронесли вперёд. Она вскрикнула, хватаясь за какого-то студента. Он подхватил её под руку, придерживая. Так вместе они дошли до Елисейских полей. Буаселье с печалью смотрела ему вслед, когда он смешался с толпой, пытаясь найти кого-то. Ей нужна была поддержка, ей нужно было объяснение. Она была одна, озиралась по сторонам и не понимала, что предпринять дальше. А толпа скандировала громче: «Против немецкой оккупации!» Вечерние краски сгущались, людей становилось больше. Промёрзшие и голые Поля заполнялись недовольной молодёжью, солдаты подступали ближе.       Дениз стала пробираться назад, расталкивая ничего не замечающих людей. Становилось холоднее. Лица солдат, одетых в объёмные пальто, казались одинаковыми. Они были обезличенными, похожими друг на друга, со стеклянными глазами, смотревшими поверх голов. Буаселье услышала плач. Она в панике обернулась и бросилась на разрывавший уши детский крик. На сырой земле сидела девочка. Ей было около трёх. Она рыдала навзрыд. Дениз подхватила её на руки и попыталась успокоить, но девочка плакала сильнее, вцепившись в продрогшую Буаселье.       — Где её мать? Вы видели маму этой девочки? Чья девочка? В сером пальтишке! Чей ребёнок? Девочка!       Она оставалась на месте, надеясь, что мать прибежит, но никто не появлялся. Девочка плакала сильнее, начиная дёргать торчавшие из-под шапки волосы Дениз.       — Ну, же, тише-тише, сейчас твоя мама придёт, — пыталась успокоить её Дениз, но та всё не унималась. — Где же она?       Алор в самые грустные вечера вспоминала, как маленькая Дениз бесперебойно плакала у неё на руках, когда её родители навсегда покинули сначала эту страну, а потом и мир. Буаселье вздрогнула, всматриваясь в покрасневшие от аллергии щёки, припухшие глаза и маленькие ручки. Она прижала девочку к себе, и та уняла плач. Дениз качала её, спрашивая у каждого, кого могла выцепить, о девочке. Никто не знал.       В толпе раздался вскрик. Буаселье замерла. Из-за всхлипов и собственного голоса, бесперебойно просившего отыскать мать несчастной девочки, она пропустила выстрел. Второй был таким чётким, что внутри всё похолодело. В её памяти возникло окровавленной лицо Маттео без уха, оглушающий выстрел, его смерть. Все кричали. Смешались друг с другом. Девочка на руках завизжала от страха. Дениз не сразу поняла, что произошло. Все побросали плакаты, ринулись кто куда. Она очнулась, когда стрелять стали совсем близко, а девочка забила ножками. Буаселье побежала к домам. Весной здесь распускались пушистые листья деревьев, за которыми можно было с лёгкостью скрыться, но сейчас торчали мёртвые серые палки, и немцы стреляли по людям, как по мишеням.       Дениз оказалась на земле. Кто-то их сшиб. Рядом лежал окровавленный парень. Буаселье схватила девочку и перекатилась с дорожки на землю, чтобы их не затоптали.       — Ты как? — обеспокоено спросила она, осматривая плачущую девочку. — Всё хорошо, пошли. Всё хорошо, я тебя отсюда вытащу. Тебя уж точно.       Она подскочила, схватила ребёнка и стала прорываться вперёд. Выстрелы становились частыми. Крики усиливались, стало пахнуть порохом и металлом. Люди бежали, пытаясь спастись. Её голова кружилась, всё в округе прыгало. Она прижимала девочку к груди, а та всё плакала. Дениз влетела в подъезд, как и многие другие. Они кинулись вверх по лестнице, заколотили по дверям. Дениз вжалась в угол и осела на пол. Лёгкие горели, она не могла даже глотать. Девочка сидела на её коленях и с интересом рассматривала вбегающих людей.       — Да откройте вы! Они же нас убьют! — взревел парень, ногами колотя по двери.       Дом сотрясали мольбы и стуки. Наверху двери распахнулись, и Дениз проползла до лестницы, подхватили девочку и поспешила к первой же квартире. Она ввалилась в коридор, за ней человек пять. Дверь закрылась, и Буаселье увидела смелое лицо старушки. Из гостиной показалась девочка-подросток с заплетёнными косичками.       — Проходите, проходите!       Дениз сняла обувь и прошла в гостиную, опустила на кресло ребёнка и уселась на пол рядом, стягивая шапку. Она коснулась волос – те были мокрыми от пота. Кто-то остался в коридоре, кто-то сел рядом с Дениз.       — Она ваша? — спросила старушка, подав стакан воды.       — Нет, она сидела на земле одна. Я не знаю, где её мать.       — Какой кошмар. Тебе что-то нужно, кроха?       Девочка коснулась руки Дениз, и та удивилась, но слегка сжала маленькие холодные пальчики. Высокий студент поглядывал в окно из-за стены. На улице по-прежнему царила паника, все разбегались в разные стороны, солдаты хватали юношей, женщин с детьми, пожилых и подростков. Дениз слышала их крики, немецкий гомон и выстрелы. Она взглянула на безучастное лицо девчонки и тихо спросила:       — Как тебя зовут?       — Кристин, — шёпотом ответила она, перебирая полы грязного пальто. — А тебя?       — Дениз. Как зовут твою маму? Где ты видела её в последний раз?       — Эмма. Мы стояли возле магазина, а потом я потеряла её.       Дениз вспомнила открытое, миловидное лицо Эммы, которая с радостью вручила ей пальто и новую шапку. Она спасла ей жизнь, когда привела в свою тёплую комнату в борделе, когда дала лекарства и новую одежду. Дениз знала, что была обязана ей жизнью, но вместо этого привела её на смерть. Её глаза защипало от слёз, она сжала кулаки и выдавила улыбку, чтобы не пугать Кристин.       — Мы её найдём. Я пойду искать её чуть позже, а ты посидишь здесь. Простите, вы не против, если она посидит здесь? Я найду её мать.       — Да, конечно. Бедное дитя. Ты хочешь есть, солнышко?       Кристин покачала головой и уткнулась носом в мягкий бархатный подлокотник широкого кресла. Студент возле окна занервничал. Дениз обратила на него внимание, когда он прорвался в квартиру первым и сразу ринулся к окну. У него на руках была кровь, но ран на нём не было.       — Молодой человек, может, вы хотите воды или чего-то ещё? — спросила старушка, но тот только покачал головой, не отрывая глаз от окна.       — Проклятые немцы, — прошипел он.       — Вы вышли на протест с плакатами. Они уже больше года здесь, а вы серьёзно подумали, что это как-то поможет? — раздался голос той девочки-подростка.       Она стояла у входа в гостиную, опираясь о дверной косяк, сложив руки на груди. Её косички растрепались, щёки покраснели, а глаза потемнели. Они недовольно сверкали. Студент сощурился и наконец отвёл глаза от окна.       — Сегодня приехали шишки из Берлина. Теперь даже Виши ничего не значат, они полностью забрали контроль. Мы хотели показать им, что они ничего не смогут удержать, что мы не подчиняемся им.       — Не подчиняемся? Вы, наверное, в другом Париже живёте, — фыркнула она.       — Не лезь не в своё дело, если не понимаешь о чём говоришь. Мои друзья уже погибли, сопротивляясь этим свиньям.       Он двинулся на неё, и Дениз подскочила.       — Хватит. Они помогли нам. Простите нас, — она кивнула старушке.       Студент замолчал и уселся возле окна. Он порой поднимался, чтобы оценить обстановку, и говорил вслух, кажется, сам с собой. Дениз помогла Кристин снять верхнюю одежду и обувь, укрыла её пледом и слегка покачала, постукивая ладонью по плечику. Она довольно быстро провалилась в сон. Уже давно стемнело, комендантский час пробьёт через два часа. Дениз осмотрела улицу – мёртвых и раненых увозили или уносили на себе, солдаты осматривали всех, стрельба и крики стихли. Она вышла из квартиры, спустилась по лестнице, огибая сидевших на ступенях испуганных парижан, и открыла дверь подъезда. Горели огни фонарных столбов, ветер потеплел. Он поднял растрёпанные волосы Дениз вверх, и она поспешила убрать их под воротник пальто. Кто-то стонал на асфальте, закрыв голову руками, кто-то со всех ног бежал прочь. Вдалеке расхаживали хладнокровные солдаты, поднимавшие с земли плакаты. Они ломали их, рвали и бросали в разгорающийся костёр.       — Эмма! — голос Дениз сорвался, она прокашлялась и сделала несколько несмелых шагов.       Она была растеряна и опустошена. Зачем же она пошла сюда? Для неё всё действительно кончено – так говорила ей одна часть, вторая утверждала, что она пошла сюда помочь этой девочке. Кто бы ещё взял её на руки? Может быть, она бы умерла?       — Эмма!       Дениз двинулась к толпе раненных французов, тащивших друг друга. Девушка с красным крестом на руке перевязывала бледному студенту кровоточащее плечо, вторая медсестра трясла потерявшую сознание женщину.       — Никто не искал дочь? Кристин. Дочь, никто не искал дочь? Её зовут Кристин! Эмма? Эмма!       Она блуждала в окрестностях Елисейских полей, которым, казалось, не было конца. Потемневшее вечернее небо окрасилось в красный из-за разросшихся языков пламени. Парижан оставалось всё меньше, солдаты расчищали территорию граблями, убирая мусор. Они выглядели спокойными, словно выполняли самую обычную работу.       — Ты чего здесь ошиваешься? — её схватили цепкие грубые пальцы.       — Я ищу свою сестру, — ответила Дениз дрожащим голосом. — Эмма. Её зовут Эмма.       — Ищи быстрее, — прошипел солдат и двинулся вперёд, отталкивая Дениз.       Она выдохнула и поплелась вперёд, ноги опухли, и стенки ботинок больно давили на пальцы. Буаселье по-прежнему звала Эмму, вглядываясь в каждого проходящего. Она цеплялась за их рукава, всматривалась в их траурные и обезумевшие от ужаса и горя лица, вскрикивала имя Кристин. Все качали головами и шли прочь.       Вдруг она, споткнувшись, полетела на землю. Колени затянуло, ладони горели от боли, над её головой сгустилась темнота, и Дениз побоялась, что потеряет сознание. Она села, ослабила шарф и взглянула вперёд. Распластавшись среди голых деревьев, лежал молодой парень, его чёрные кудри закрывали большую часть невыразительного, смуглого лица.       — Маттео?       Она подползла к нему и убрала волосы. Это был не он. Карие погасшие глаза уставились в небо, возле носа была засохшая кровь. Дениз коснулась шеи, пытаясь найти пульс. Кожа была холодной, пульсации под пальцами не было. Она опустила глаза и уставилась на огромное пятно крови на груди. Дениз испуганно отстранилась, падая на землю.       — Кристин! — раздался голос вдалеке.       Буаселье обернулась, подскочила. Она бежала прочь от погибшего парня, пытаясь забыть его безжизненные глаза хотя бы на миг. Это был второй взгляд в жизни, который она запомнит навсегда. Первым был взгляд Амера.       — Кристин!       Дениз замерла. Женщина в расстёгнутом пальто обречённо оглядывалась по сторонам. Она зажимала рот рукой, сдерживая рыдания, чтобы продолжать кричать. Её хрупкие, узкие плечи дрожали от ветра и страха, всё и без того бледное лицо было залито горькими слезами.       — Эмма? — наконец подала голос Буаселье.       Женщина обернулась, и в её голубых глазах промелькнула надежда.       — Ваша дочь Кристин, ей на вид года три, в сером пальто…       — Что с ней? — она будто обезумевшая подлетела к Дениз. — Где она?       — С ней всё хорошо, пойдёмте.       Дениз взяла её холодную, но живую руку и ощутила, как слёзы облегчения подступили к горлу.

***

      Сначала её долго рвало, потом бил озноб, и в конце концов мокрая, не имеющая сил обтереться полотенцем, она лежала на диване. С отросших длинных волос капала вода, на полу образовалась лужа. Тело Дениз дрожало от холода, потому что кроме полотенца на ней ничего не было. Она закрыла глаза, пытаясь забыть всё, что произошло, но образы то и дело возникали один за другим. Огонь в воображении разгорался с каждой секундой всё сильнее и ярче, крики и слёзы становились громче. Она закрыла уши и закричала так сильно, как могла, и замолчала. Уставилась на заметную царапину на крышке пианино.       Дениз поднялась, шатаясь дошла до него и провела по царапине пальцем. Когда пианино отца продавали, бабушка возненавидела грузчиков за то, что они оставили длинную волнообразную полосу на крышке, новый хозяин долго ворчал. Дениз истерично рассмеялась.       Хлопнула входная дверь. Зашелестело пальто, забренчал ремень. Нойманн расстегнул парадный мундир и отбросил его на стул, а затем прошёл в гостиную. Дениз не могла остановить смех, из глаз уже брызнули слёзы. Бернхард нахмурился и протянул ей ладонь.       — Я же просил тебя никуда не ходить.       Она до боли прикусила губу, пытаясь остановить смех.       — Дениз? Ты ранена? — он оставался на месте, боясь сделать шаг.       — Хочу домой, — прошептала она, остановив смех. — К бабушке. Хочу прийти со школы, а там пахнет только что испечённым хлебом, и чтобы она говорила постоянно, что мне нужно лучше учиться. Я её не слушала. — Покачала головой. — Ненавидела сидеть и учить эту математику. Мне хотелось на сцене играть и с мальчишками бегать. Дурная Дениз – вот как она меня называла. Была права.       — Ты не сможешь всю оставшуюся жизнь винить себя за то, чего не совершала, — он двинулся к ней.       Бернхард осторожно опустил свои ладони на её холодные, покрывшиеся гусиной кожей плечи. Дениз вздрогнула, но головы не подняла. Нойманн медленно притягивал её к своей груди, а она не сопротивлялась, превращаясь в податливую, сговорчивую, покладистую и не гордую Дениз. Он прижался щекой к её мокрым волосам, руками крепко обнимая упругое тело, слыша его приятный, пряный аромат.       — Хочу домой, — жалобно прошептала она вновь.       Бернхард принялся гладить её по волосам, приговаривая тихим, вкрадчивым голосом: «Это буду я».