В ночь перед салютом

      Дениз катала деревянную машинку по полу, стараясь успокоить Александра, плач которого, казалось, слышал весь дом. Она поцеловала его в горячий лоб и прижала к себе. Он замолчал, но недолго, и стоило Дениз подняться, снова расплакался. Покачивая сына, она молилась про себя, чтобы проклятые зубы поскорее прорезались. Алекс слегка стучал ладошками по её щекам и недовольно дрыгал ногами. Он смотрел в круглое большое окно, из которого открывался вид на пустовавший в будний день рынок и на заколоченные еврейские лавки. Покрасневшие круглые, залитые слезами щёки заставляли сердце Дениз сжиматься. Она всеми силами старалась облегчить боль Александра, но в дни, подобные этому, было неимоверно трудно.       — Хочешь, покружимся? — она повернулась вокруг себя, и Александр смолк.       Дениз тихо выдохнула и закружилась снова, но он заплакал с новой силой, запрокинув голову. Её натянутые нервы были готовы порваться в любой момент, ей хотелось плакать вместе с ним. Буаселье вдруг вспомнила, как Нойманн, беря Александра на руки, успокаивал его в тот же миг. Дениз прикрыла глаза, когда в дверь заколотили. Это наверняка дочь хозяина, подумала Дениз и открыла. Перед ней и правда стояла невысокая, с зализанными волосами Жюли, на её разгневанном лице с выраженными скулами и пухлыми губами было написано одно: «Когда твой ребёнок замолчит?»       — Прости, Жюли, — виновато начала Дениз, — у него режутся зубы.       — Я занимаюсь, у меня завтра экзамен, а твой ребёнок мешает мне! — воскликнула она.       — Жюли, он скоро успокоится, я обещаю, — сказала она, и Александр закапризничал сильнее.       На симпатичном лице Жюли промелькнуло отвращение.       — Думаешь, раз мой отец болен, он не сможет тебя выселить? — она сложила руки на груди.       Дениз до боли сжала старый косяк двери. Ей хотелось высказать всё, что накопилось за последние полгода, но она лишь прикусила язык. Хозяин комнаты был и правда плох, судя по тому, что он больше не спускался из квартиры, которую они с дочерью занимали на последнем этаже, а значит, скоро наследницей станет Жюли. Она была мелочной, придирчивой и никогда не желала, как говорят, входить в положение. Такими практически всегда были домовладельцы, иначе они бы разорились.       — Я успокою его, — уверила Дениз и собиралась закрыть дверь, когда тонкая, но сильная нога Жюли протиснулась вперёд.       — Мой отец слишком добр к тебе, я такой не буду, — тихо сказала она и поспешила по лестнице наверх.       Дениз замерла. Александр, будто почувствовав состояние матери, посмотрел на неё внимательными большими глазами, что так и не изменили цвет, перестал плакать и прижался к тёплой шее. Дениз всхлипнула и быстро вытерла слёзы, когда дверь напротив отворилась. Ольга, одетая в полушубок, вышла из квартиры. Её зоркий, даже строгий взгляд пал на Дениз, и та ощутила себя маленькой девочкой.              — Ты чего себя в обиду даёшь? — громко спросила она. — Я считала, что не все французы скряги! — крикнула Ольга, подойдя ближе к лестнице. — Ты ей отвечай. Чего она не знает что ли, что с детьми сложно бывает?       — А нечего было заводить! — раздался тонкий голос, и Дениз простонала от досады.       — Ну, это не тебе решать, moujingue, — шикнула Ольга и подняла голову, чтобы разглядеть Жюли.       — Marmaille, — передразнила Жюли и скрылась, когда полная решительности Ольга уже стала подниматься по лестнице.       — Я бы ей все волосы выдернула, — шикнула она и вернулась к Дениз. — А у тебя языка нет?       — Что я ей скажу? У него зубы режутся, он плачет, а ей это зачем? Ей главное, чтобы я не мешала, а то выселит.       — Не выселит! Ты деньги платишь, значит, не выселит. Меня же не выселила, — пожала плечами Ольга и вытянула из кармана перчатки.       Подмигнув Александру, она сбежала вниз по лестнице, ничего больше не сказав. Дениз с ней практически не говорила, только здоровалась. Ольгу все сторонились. Она была русской, лет ей было чуть больше тридцати. Поговаривали, что она сидела за воровство, поэтому даже одна рабочая во всём доме плита пустовала, когда Ольга была на кухне. Дениз Олю не боялась, да и красть у неё было нечего, так что порой они готовили вдвоём в полной тишине. Ольга всегда бросала сигарету, когда появлялась Дениз, держа на руках Александра, и уступала рабочую конфорку. Так и повелось – они обе никому не нравились.       Александр вскоре и правда успокоился, устроившись на кровати с машинкой в руках. Дениз лежала рядом, прикрыв глаза. Её голова раскалывалась от усталости. Алекс уже умел переворачиваться, поэтому Дениз постоянно следила за тем, чтобы он не упал или не навредил себе. Когда они играли, он норовил попрыгать у неё на руках, а когда она читала вслух, без конца теребил страницы. Он рос активным и смелым, всегда протягивая к новому свои пухленькие ручки. Тем временем, пока Александр рос, деньги заканчивались. Но Дениз не могла выйти на работу, ей не с кем было его оставить. В такие моменты она отчаивалась и брала спрятанное под прикроватной тумбой свидетельство о браке.       Совсем скоро Рождество. Она помнила о обещании, данному Нойманну, но каждый раз, думая об этом, закрывала лицо ладонями. Вместе со свидетельством были спрятаны и фотографии: она, прижимая Александра и улыбаясь, смотрит в камеру, рядом сидит Бернхард, приподняв уголки губ. Теперь его лицо казалось чужим. По ночам, обнимая подушку, она смотрела на кроватку, в которой мирно сопел сын, и видела в нём его. В такие моменты становилось труднее дышать, грудь сдавливало. Он и правда уехал, и она понятия не имеет, что с ним. Может быть, его убили? Всё думала она, представляя истекающего кровью Нойманна, и слёзы начинали душить Дениз. Она подскакивала с кровати, когда мысли о Бернхарде занимали весь сон, и начинала ходить у окна, приоткрыв ставни, чтобы взглянуть на снежные шапки домов – единственный источник света. Они поблёскивали в непролазной темноте. Порой она видела огоньки от зажжённых сигарет, быстро скрывающихся в подворотнях. Ночью было хуже всего, в пустом городе она ярче воображала мёртвого Нойманна. Как-то раз, вспоминая его взгляд, нежный, жадный и пытливый, она ударила себя. Щека горела, но это не помогло избавиться от наваждения.       — Дениз!       Кто-то колотил в дверь, и сквозь пелену сна ей показалось, что это был он. Но, разлепив веки и увидев встревоженный взгляд Александра, она поднялась, подхватив его на руки. Это была Ольга, её широкие от страха зелёные глаза беспокойно уставились на заспанную Дениз.       — Горим! — воскликнула она, и Буаселье тут же проснулась. — На улицу иди!       Дениз взглянула на задымлённую лестницу и прокашлялась. Она закрыла голову Алекса рукой и ринулась на улицу вслед за Ольгой. Жители дома, коих было немного, выбегали из подъезда, громко кашляя и прикрывая рот ладонью. Дениз посмотрела на окно своей квартиры, и её бросило в пот. Она взглянула на сына и поцеловала его в лоб.       — Подержи, я сейчас! Мама сейчас вернётся! — воскликнула она, отдавая хныкающего Александра Ольге.       Та даже не успела опомниться, только вскрикнула вслед на русском: «Куда, дура!» Дениз взлетела вверх по лестнице, уткнувшись носом в рукав кофты. Она толкнула дверь в квартиру, пуская клубы серого дыма. Кашляя, Дениз бросилась к тумбе, с трудом отодвинула её и засунула в карман конверт с синим бланком и фотографиями, и дрожащими руками вытащила кольцо из ящика. Чертыхаясь и падая, она практически проползла три этажа и выпала наружу. Сильные руки подхватили её и опустились в снег. Она слышала гулкий плач Александра, но могла только тихо звать его по имени. Сознание помутнело, а кашель драл ей горло.       — Что за глупое создание? — кружила над ней Ольга, говоря на русском.       Дениз пришла в себя уже в своей кровати, по-прежнему чувствуя ужасный въедливый запах гари. Ольга, сидя за столом у маленькой печи, подмигивала Александру, а тот, расположившись у неё на коленях, громко смеялся. Дениз не сдержала улыбки, но она пропала, когда увидела на столе конверт и коробку с кольцом.       — Что произошло? — спросила она, приподнимаясь на локтях.       Ольга обернулась, а Александр, заметив, что мама снова с ним, потянул к ней руки. Буаселье села на кровати, а Ольга передала ей малыша. Дениз поцеловала Александра в лоб и приподняла свитер. Стоило ей только расстегнуть бюстгальтер, как Александр припал к соску. Его щёки были красными от тепла печки, маленькие пальцы мяли приятную плотную ткань свитера.       — Да эта старуха не уследила за своими кастрюлями и чуть дом не спалила! — воскликнула Ольга, усаживаясь на стул. — La grande faucheuse! А ты тоже хороша! Выбежала за конвертиком и украшениями!       Дениз с облегчением поняла, что Ольга не видела содержимого конверта.       — Там документы и помолвочное кольцо.       — Нужны будут тебе эти документы, когда сгоришь, — покачала головой. — А чего кольцо-то не носишь? Разлюбила?       — Непривычно, — тихо ответила Дениз.       С того дня они переговаривались не только на кухне, но и в квартире Дениз, расположившись за небольшим круглым столом. Ольга была не болтлива и немного резка, особенно когда речь заходила о соседях, но Буаселье было с ней легко. Оля смеялась, когда Дениз пыталась сказать что-то на русском, но спустя месяц Буаселье вполне уверенно могла произнести «Здравствуйте, а не хотите ли вы чаю?» и прочие фразы, которые Ольга вспоминала ради шутки. Никто из них не рассказывал о своём прошлом, и Дениз за это ещё больше полюбила проводить вечера с Олей, как она просила её называть.       — Ну, как он на нашего Шурку-то похож! — воскликнула Ольга, держа улыбающегося Александра. — Шурка. Ну, Шурка!       Дениз рассмеялась, зашивая протёртые чулки. За окном падал снег, было так холодно, что только огонь печки спасал. Они сидели втроём у неё: Дениз штопала вещи, Ольга игралась с Александром, то и дело улыбаясь ему. Буаселье поглядывала на них с удовольствием – дети могли растопить даже сердце Оли, которая прошла через боль, предательства и тюрьму.       — Я хочу работу найти, — сказала Дениз, зубами отрывая нитку. — Если я буду тебе платить, посидишь с Александром?       — Я? — её тонкие русые брови поднялись. — Мамка твоя дурная, — сказала она на русском. — Нянька из меня никудышная, придумала тоже. Ну, и куда ты собралась?       — На заводе места есть.       Дениз даже не закончила, когда Оля зацокала и покачала головой, во всём её взгляде читалось осуждение, а затем она добавила: «Бестолковая ты, как валенок». За что бы ни взялась Ольга, у неё всё выходило на отлично. Она часто приносила недорогие детские вещи в неплохом состоянии, однажды явилась с маленькой шубкой, в которой Александр был похож на медвежонка. Оля всегда знала во сколько прийти, чтобы очередь за продуктами была короче. Спокойно спорила с торговцами на рынке, не чуралась и драк. Как-то раз, не сумев пройти мимо вопиющей, по её словам, несправедливости, полезла на торговца, когда тот обвешивал людей. Она стянула с него шапку, переполошила всех в округе и сказала, что грех обманывать в такое время. Дениз смотрела на это, вытаращив глаза и прикрыв ладонью рот.       — Ну и сколько же тебе перепадёт? На сто граммов хлеба больше получать будешь? Ты хоть знаешь, какие там условия?       — У меня деньги заканчиваются, — Дениз сгорбилась и завязала узелок. — Он растёт, ему одежда нужна, еда. Нам на двоих не хватит карточек.       — Да ты себя видела? Ветка в парке и то крепче будет! — она показала пальцем на окно. — Какой тебе завод? Ты упадёшь в первую же смену, а нам потом с Шуркой тебя домой тащить? Придумай что получше.       Дениз взяла сына за руку и пожала её, а он расхохотался. Она обожала его смех, поэтому смешила Александра каждый раз, когда представлялась возможность. Улыбающаяся Оля посмотрела на эту сцену, и сердце её сжалось. Она помолчала, а потом, не выдержав, сказала:       — Есть тут одна работёнка. Ты мне Régnier так хорошо читала, а одна богатенькая девчонка готовится поступать в театральный. Отец ей ищет учителя.       — В театральный? Разве они не закрылись с началом оккупации? — Дениз встрепенулась.       — Я откуда знаю? Раз ищет – значит, открылись.       — Я хотела поступать туда, — она печально усмехнулась.       Теперь даже мечта о театральном была для Дениз такой далёкой и чужой, словно кто-то подсадил её в голову Буаселье внезапно, а, поняв, что она там не прижилась, безразлично пожал плечами и не стал забирать, оставив в качестве напоминания.       — Тем более! Моя подруга работает ассистенткой у её отца, она тебя порекомендует. Правда, рассказывала, что он mégoteur, зато работа не пыльная. Я посижу с Шуркой, но только пару часов раз в неделю, не больше. Мне себя тоже кормить нужно.       На этом и было решено. Дениз, как сумасшедшая, готовилась к встрече с будущей ученицей: повторяла по сто раз упражнения, которые помнила наизусть, рассматривала себя в зеркале, чтобы не забыть об осанке. Приложив ладонь к мягкому животу, который после родов восстанавливался дольше, чем хотелось бы, она заметно поникла. Дениз вдруг поняла, что сильно изменилась. Её открытое детское лицо превратилось в серьёзное взрослое – в таких лицах было что-то неуловимо печальное. Только карие глаза остались прежними и светились, когда рядом оказывался Александр. Он рос упрямым, любопытным и подвижным. Однажды, когда они стояли в очереди за продуктами, он стал гладить плечо симпатичной девушки, и стоило ей улыбнуться, засмущался и рассмеялся. Дениз с удивлением смотрела на него и всё говорила: «Какой сердцеед растёт».       Он хныкал, когда ей пришлось уйти в назначенный день. Дениз расцеловала сына в полные щёки, покрасневшие и шелувшиеся от аллергии, и с трудом закрыла за собой дверь. Спустившись на этаж ниже, она остановилась и посмотрела на квартиру. Оля уверила, что всё будет в порядке, тем более, они неплохо ладили до этого, но Дениз впервые оставила сына в чужих руках. Она вышла, но задержалась у подъезда. Посмотрела на окно их квартиры, в нём стояла Оля, держа успокоившегося Александра на руках. Она помахала Дениз и погнала её прочь, а Буаселье, помахав в ответ и набравшись смелости, наконец ушла.       Дом находился в центре, издалека виднелась Башня, и Дениз невольно залюбовалась её видом в холодных тонах зимнего неба. Дениз, поднявшись по невысоким ступеням, постучала, взявшись за золотую ручку. Дверь открыла женщина средних лет, она была просто одета, и Дениз подумала, что это прислуга. Ей помогли раздеться и пригласили в гостиную. На броской фиолетового цвета софе сидела девушка лет восемнадцати. Увидев Дениз, она поднялась и пожала ей руку. Девушка явно стеснялась, её плечи были напряжены, а спина сгорблена, голубые глаза смущённо смотрели на Буаселье.       — Вы пришли вовремя, — раздался бас позади Дениз. — Очень рад вас видеть, mademoiselle Boisselier. Мне сказали, что вы прошли вступительные испытания, но из-за треклятой войны всё сорвалось. Я сожалею.       Дениз выдавила печальную улыбку, вспыхнув внутри от негодования. Оля соврала о вступительных, поражённо подумала она. Перед ней был хозяин дома и отец ученицы – полноватый, невысокого роста мужчина в рубашке и обыкновенных брюках. Короткие седые волосы, голубые глаза и акцент выдали в нём англичанина, но Дениз промолчала.       — Это моя дочь. Катрин, — он показал на по-прежнему молчавшую девчонку. — Она хочет быть актрисой и всё тут, а вас мне порекомендовали как хорошего учителя.       — Я сделаю всё, что в моих силах.       — Все предыдущие учителя были мужчинами, и мне совершенно они не нравились, — он помог Дениз усесться в кресло. — Понимаете?       — Papa! — воскликнула Катрин.       — Вы можете не переживать, мы постараемся, да? — Дениз взглянула на покрасневшую Катрин и бодро улыбнулась.       С этого дня начались их уроки. Катрин была милой и умной девушкой, они с Дениз быстро поладили, но она становилась невероятно зажатой, стоило отцу появиться в дверях. Буаселье подозревала, что Катрин скрывала от отца всё и даже больше. В частности роман с кем-то, судя по письмам, которые она прятала в подушке. Поэтому Буаселье, решив, что так продолжаться больше не может, пообещала бдительному отцу, что они пойдут в театр, а сама привела её в киноклуб и выставила на сцену. Перед показом Катрин читала самые различные стихи перед разношёрстной публикой: студентами, рабочими, художниками и артистами. Но стоило фильму начаться, они тут же возвращались обратно – собравшиеся говорили о борьбе с оккупантами. Дениз научила Катрин держаться на сцене, вне зависимости от ситуации, поработала с её осанкой и клонящейся влево головой. Занимаясь с Катрин, она ощутила, что начинает жить. Дни занятий были одними из лучших. Так прошло два месяца, зима только укрепилась, Рождество уже прошло, а Александр начинал расти с каждым днём всё быстрее. Однажды, вернувшись после урока, Дениз застала его плачущего на руках у Оли.       — Что случилось? — спросила Дениз, стянув шапку.       Она взяла сына на руки, и он заплакал сильнее. Сердце Дениз рухнуло, когда она поняла, каким горячим он был. На её глазах выступили слёзы, и Ольга взяла её лицо в ладони.       — Так, соберись. Ты знаешь какого-то врача?       Александр плакал громче, надрывнее, срывая голос и хрипя. Дениз прижала его к груди и принялась укачивать, от него буквально исходил жар. Она посмотрела в покрасневшие голубые глаза сына, и ей вдруг вспомнился Нойманн. Его болезненный, пронзительный взгляд, взмокшее лицо и тихие стоны от давящих ощущений в спине.       — Д-да, знаю, — судорожно закивала она.       Ольга помогла ей одеть не успокаивающегося Александра, и они втроём вышли из квартиры. Любопытная Жюли только открыла рот, когда Оля гаркнула на неё, и демонстративно поднялась к себе. На улице было холодно, дул порывистый ветер. Ольга забежала за угол и громко засвистела, положив мизинцы в рот. Она подозвала мужчину с телегой, запряжённой чёрной уставшей лошадью. Так они и доехали до дома доктора Andre´. Температура у Александра, казалось, только повышалась, он жался к матери и плакал. Всё его лицо было красным и потным. Дениз, согревая его, молилась.       Она возненавидела себя, деньги, Францию и войну.       Доктор Andre´ непонимающе уставился на залитую слезами Дениз и взъерошенную Ольгу. Но, услышав детский плач, издававшийся из маленького свёртка тёплых одеял, немедля пропустил их в квартиру. Жена доктора выбежала в коридор в домашнем халате и охнула, приложив руки к груди. Она узнала Дениз, которую презирала, но детей она никогда не винила.       — А вы куда? — спросила она у Ольги.       — Я Шуркина тётка, — отмахнулась Оля и прошла вслед за Дениз.       Та уже раздевала хрипевшего Александра. Его плач не был похож на плач ребёнка, он был страшным и пронзительным. Губы Дениз дрожали, она старалась сдерживать рыдания, когда подняла сына на руки, чтобы доктор Andre´ осмотрел его. Малыш плакал, всё его лицо и тело было жутко горячим, белые полоски-зубы мелькали под жёлтым светом лампы. Дениз углядела красное горло и всхлипнула.       — Ему нужны уколы, но они у меня закончились, — размеренно, но печально сказала доктор Andre´, а Дениз начала задыхаться от паники. — Так, спокойно. Аптекарская ещё работает. Успеем. Дениз, где Бернхард?       — В Африке, — дрожа, ответила она. — Он уехал, — сказала Дениз и заплакала.       — Нет-нет, не плакать, — он придвинулся и обхватил взмокшую, растрёпанную голову Дениз руками. — Он оставил вам талон на лекарства? Оставил же? Мой давно просрочен.       Дениз обернулась, посмотрела на Ольгу, державшую её сумку. Оля тут же передала её Буаселье и забрала Александра. Дениз судорожно рыскала по сумке, потом высыпала содержимое на пол и водила пальцами по документам. Разглядывая и переворачивая бумажки, она была готова умереть прямо здесь. Упасть замертво, если проклятая бумажка не найдётся. Слёзы падали на пол, Дениз плохо видела, и доктор Andre´ стал искать вместе с ней. Александр плакал. Дениз хотела закрыть уши руками и закричать. Она застучала по полу от нахлынувшей безнадёжности. Александр заплакал сильнее. Но Дениз вдруг наткнулась на серый талон. Маленький, похожий на карточки для еды. Она поползла к нему на четвереньках и схватила, боясь, что кто-то заберёт.       — Я сбегаю. Дайте мне талон, — вызвалась Оля и передала Александра Дениз.       — У меня деньги дома остались. Те, что взяла — потратила на дорогу, — протянула Дениз, всхлипывая.       — Брось, сейчас что-то придумаем. Я мигом.       Ольга выбежала, хлопнув дверью. Александр стих на несколько минут, а Дениз, закрыв глаза, сидела на кушетке, прижав его к себе. Она прикладывалась к его носу, проверяя, дышит он или нет. Доктор Andre´ не издавал ни звука. Буаселье показалось, что Оли не было вечность, поэтому она даже не поверила, когда та ворвалась в кабинет со склянками в руках. Александр заплакал, и Дениз подскочила, бросившись к Оле. Доктор Andre´ немедля приготовил укол. Когда всё было сделано, он приказал ждать, а сам вышел. Его красные глаза напугали её.       Дениз уселась на пол, взяв сына за маленькую горячую ручку. Оля сидела на кушетке, распахнув дублёнку и стянув платок. Дениз только сейчас поняла, как Оля отличалась от неё. Крепкая, бойкая, румяная, невзирая на голод и царившую повсюду смерть. У неё было красивое круглое лицо с грубоватыми чертами, а глубоко посаженные глаза, стоило Оле уставиться на кого-то, заставляли цепенеть. Но она нравилась Дениз. Она взяла Олю за холодную, грубую такую же, как у неё самой, руку и приложилась головой к кушетке. Александр хныкал, пугливо озираясь в незнакомом месте.       — Спи, младенец мой прекрасный, баюшки-баю, — тихо и нежно запела Оля на русском.       Дениз привычно проводила пальцем между бровей Александра. Он смотрел на неё воспалёнными, до боли похожими глазами Нойманна. Они у него то и дело закрывались. Александр давно не спал, ему хотелось отдохнуть. Дениз целовала его в щёки, подбирая слёзы.       — Как ты заплатила? — шёпотом спросила Дениз, когда Александр засопел.       — Да серёжки отдала, — махнула рукой Оля, словно это был сущий пустяк.       — Оля, как же!.. — выпрямилась Дениз. — Я тебе отдам всё. Сколько они стоили?       — Не дури, — Ольга легко постучала по её плечу. — Увижусь с братом – ещё подарит.       Дениз посмотрела на хмурившегося во сне Александра. Она коснулась горячего потного лба губами, стараясь не заплакать. Так прошло пару часов. Доктор Andre´ сделал ещё один укол, и Александр зарыдал снова. Он плакал с надрывом, прося помощи и говоря, что ему больно и плохо. Дениз отчаянно прижимала его к груди, надеясь, что скоро всё закончится и будет хорошо. Укачивая сына, она вспоминала день родов, а боль вспомнить не смогла. Самой сильной болью оказалась не та, когда рожаешь или не можешь встать после ещё двое суток, а когда ребёнок болеет и плачет от беспомощности.       Температура спала к утру. Оля читала толстенный том о сердечных заболеваниях, говоря, что сюда стоит внести её расставание с русским красавцем, карточным шулером, а доктор Andre´ тихо храпел в кресле, потому что его жена возмущённо выгнала его из спальни, сказав, что устала от его работы. Дениз же, взяв ручку и листок, написала Нойманну письмо. Она никогда не отправит его, но эмоции так сильно кипели в ней, что она не сдержалась и написала всё, что думала.       Они пробыли в квартире доктора до полудня, когда Александр начал вяло улыбаться и привычной хваткой браться за волосы Дениз. Доктор Andre´ протащил с кухни немного еды, и Оля назвала его джентльменом, а тот тихо рассмеялся и отказался от денег, когда Буаселье пообещала принести их позже. Она, не веря, что всё это позади, плелась домой. Ольга держала Александра, и Дениз подивилась её силам, потому что своих у неё практически не осталось.

***

      Дениз поняла, что больше не останется в Париже, когда зашла в дом Катрин и застала её плачущую рядом с разгневанным отцом. Мебель была перевёрнута, милейшая ваза, стоявшая на камине, теперь отсутствовала, а зеркало в золотистой раме лежало разбитым. Буаселье шокировано огляделась, замерев у порога гостиной. Отец Катрин долго извинялся, но сказал, что сейчас им не до уроков. Дениз в последний раз взглянула на талантливую, скромную Катрин, которую она обманула, и поспешно вышла, спотыкаясь о разбросанные вещи.       Когда Буаселье вернулась, Оля подмывала Александра в тазу с горячей водой, от которой шёл пар. Голубоглазый Алекс, завёрнутый в пелёнку, уставился на Дениз и поприветствовал её радостной улыбкой. Оля улыбнулась тоже, но вот она не смогла.       — А что за знакомая меня порекомендовала? Она же ведь соврала.       — Ну, тебе же работа была нужна, верно? — Ольга развернула мокрую пелёнку, подняла Александра и, положив его на одеяло, тут же в него завернула. — Как ещё к этим богатеем устроишься, да, Шурка?       — Их обокрали. Это ведь ты, да? — тихо спросила Дениз, сжавшись и прикусив указательный палец.       Она надеялась, что Ольга разозлится, уйдёт, хлопнув дверью, потому что никто не смеет её обвинять. Но Ольга молчала и улыбалась Александру, одевая его. Она не сказала, что честного человека, отсидевшего за свои грехи, никто обвинять не смеет, и что вообще она такого не ожидала. Оля просто молчала, и Дениз бесшумно заплакала.       — Дура ты, — усмехнулась Оля. — Я ничего тебе не сказала, хотя все знают, чей он сын. Я тебе помогла, потому что ты хорошая, но маленькая ещё, глупая донельзя. Кто тебе ещё поможет? — она взяла Александра на руки. — А ты из-за богачей расстраиваешься? Или прикипела к дочурке богатея, потому что пару раз в кино сводила и спинку правильно держать научила?       — Ты меня использовала, — всхлипнула Дениз.       — Использовала! Посмотрите на неё. Я тебе не мужик, чтобы использовать. Все в плюсе остались. Ты денег подзаработала и стенать наконец прекратила о театральном своём.       Дениз тихо рассмеялась, но до того печально, что даже строгая Оля вздохнула.       — Ну, ладно тебе. Я тебя поняла, и ты меня пойми. Человек ведь существо, не изменяющее своей натуре, — сказала Ольга, кладя Александра в кроватку.       Оля прижала Дениз к груди, как когда-то прижимала родную сестру. Она закрыла глаза, приложившись щекой к мягким волосам Буаселье, чьи плечи подрагивали. Ольга впервые за многие годы ощутила вину. Настоящую, а не ту, которую она признавала на леонском суде. Дениз ей понравилась, но отказаться от выгодного дела она не могла. Когда Буаселье рассказывала обо всех вазах, картинах и коврах, Ольга с грустью поняла, что Дениз, сама того не зная, выдала всё, что нужно. Большие карие глаза светились впервые за всё то время, что они были знакомы, и Ольга как до последнего оттягивала ограбление. Но случилось то, что случилось. Оля не могла исправить себя, поэтому в её комнате уже стоял собранный чемодан.       — Прости меня, — тяжёло вздохнула Ольга.       Дениз кивнула. Ей нечего было сказать, но в душе образовалась ещё одна дыра. Теперь ей казалось, что там столько дыр, что ни одну из них уже никогда нельзя будет заткнуть. Она злилась на себя, злилась на людей, то приходивших в её жизнь, то стремительно исчезающих. Дениз думала, что Нойманн никогда не уйдёт, но и он исчез, она ничего о нём больше не знает. В кроватке закряхтел Александр, и Дениз улыбнулась.       На следующий день Буаселье нашла на полу у двери записку с вырисованными аккуратными буквами: «Желаю вам счастья. Я считала и считаю тебя другом». Дениз убрала её в альбом и закрыла чемодан. Александр, кажется, удивлённо смотрел на маму, не понимая, зачем его укутали и зачем им чемодан. Буаселье отодвинула кроватку, вспоминая искренне довольного Нойманна, и взяла на руки хныкавшего Александра. Дениз отдала ключи Жюли, чьё высокомерное лицо так и гнало прочь от этого дома, не ставшего тёплым и родным.       Дениз решилась уехать, когда потеплело. Пронзительные ветра затихли, на улицах снова стали появляться люди. Весна маленькими шагами кралась к Парижу. Дениз оставила письмо и немного денег доктору Andre´, поблагодарив за доброту и исправное лечение. Она практически заставила себя прийти на могилу к бабушке, с трудом дотащив плачущего Александра – их знакомство было не таким, как Дениз представляла в своих мечтах, но когда солнце проступило сквозь тучи, она улыбнулась, мелькнула мысль, что бабушка её всё же поняла. Дениз попросила у неё прощения. Это всё, что она могла сделать.       Париж померк. Он больше не заинтересовывал, не звал рассмотреть улицы и парки, не одаривал запахами из открытых кафе, не бренчал звонками велосипедов, не кричал о свежем выпуске газет, не слушал назойливых советов дедушек, собравшихся за столиком в еврейском квартале. Теперь всё было разрушено. Не было больше тех кафе, не было еврейского квартала, газеты прятались по углам, как крысы, потому что немецкие солдаты их травили, оставив только упитанных и белых для опытов. Больше не было ничего из того, что Дениз знала. На руках то смеялся, то плакал Александр, ставший для неё целым миром. Тяжёлый, требующий много времени, сил и внимания, но он заменил ей Париж. Не стал им, совсем нет, потому что тем домом из детства не станет никто: ни сын, ни муж, ни красивая лужайка, ни широкие поля или пустыня с кактусами, ни особняк из белого кирпича, ни скромная квартирка с симпатичным видом. Дом из детства – это то место, где можно было сбежать от бабушки, а можно было выплакаться ей, где можно было танцевать и хватать горячие пироги, смотреть в окно, махать друзьям, а на утро идти с ними в школу. Это то место, где ты был. Просто был, но в этом слове заключается так много родного и знакомого. Дом из детства никто не заменит.       Дениз посмотрела на свой обычный четырёхэтажный дом с разбитыми от бомбёжки в июне сорокового года стёклами. Она постояла всего ничего. Александр захныкал, завертелся, и они пошли к вокзалу.       На Северном вокзале было немного людей и всего два поезда, пыхтевших на перроне, обволакивающих воздух чернотой. Дениз прошла к кассе. Возле неё стояла немка в чёрной форме. Она крепко держала маленький чемодан и о чём-то спорила с билетёром. Александр прижался к плечу Дениз, а та уже желала поскорее сесть, не чувствуя рук.       — Я понимаю по-немецки, — сказала Дениз, привлекая немку.       Та повернулась, оглядела Буаселье и ответила:       — А я думала, что понимаю по-французски. Мне нужно добраться до Lorraine, а он говорит, что сделать это невозможно. Он издевается?       Дениз взглянула на испуганное лицо престарелого билетёра и покачала головой.       — Совсем нет, — обратилась Дениз к девушке, а потом повернулась к билетёру. — Почему нельзя купить билет? Мне он тоже нужен.       — С сорокового нет хода для пассажиров, теперь в Metz voyageurs fret seulement ходят и те тепловозы.       — Что? О чём он говорит? Он сказал что-то о пассажирах? — вмешалась немка.       — Только грузовые ходят, — растерянно пожала плечами Дениз и покачала проснувшегося Александра.       — Ещё бы, — усмехнулась немка. — Скажи, пусть на грузовой посадит. Мне кровь из носу надо быть в Metz, а все машины заняты. Заняты для меня, конечно же, — пробурчала она и подошла к кассе. — Говори.       Дениз поджала губы, но снова обратилась к билетёру:       — Вы можете посадить нас в грузовой? Мне не на чем доехать. Не пешком же идти, — она приподняла Александра. — Девушка тоже поедет, — Дениз оглядела немку.       — Выдумали, — покачал головой билетёр. — Вы тогда не со мной говорите, а с машинистом. Вон поезд на вторых путях стоит. Идите быстрее, он уедет скоро.       Они втроём помчались на второй путь, решив не переходить по лестнице, а пойти прямо по рельсам. Немка, вдруг с жалостью взглянув на Дениз, подхватила её чемодан. Буаселье уложила хнычущего Александра на плечо и слегка постучала по спине. Его голубые глаза дотошно осматривали пассажиров, а цепкие пальцы хватались за торчавшие из-под берета волосы Дениз.       — Можно мы в каком-нибудь вагоне поедем? — вскричала Буаселье, пытаясь перебить стук колёс и пронзительный гудок. — Очень надо в Metz, вы поймите, — затараторила она, когда машинист, обтирая руки грязной тряпкой, двинулся к головному вагону. — Ну, мы первые что ли?       — Она тоже поедет? — спросил он, отойдя от немки на приличное расстояние.       — Я заплачу. Насчёт неё не знаю. Но мне очень надо доехать. Я же вижу, у вас там уже сидят, — Дениз ткнула на вагон в середине состава, где с большими сумками расположилась семья.       — Двадцать, — сказал машинист, засовывая тряпку в карман. — Одно яйцо три франка стоит, сами понимаете. Это я вам ещё скинул цену, потому что с ребёнком.       — Заплачу-заплачу, — закивала Дениз, перекладывая Александра на другое плечо. — В этот же вагон?       — В этот же садитесь. Ты её знаешь? — он кивнул на немку, озиравшуюся по сторонам.       — Возле кассы увиделись. Она вроде нормальная, — шёпотом ответила Дениз.       — Ладно, идите. Вы только не бойтесь – трясти будет сильно, Сопротивленцы полдороги разрушили.       Дениз кивнула и поспешила к вагону. Немка закинула чемоданы, взобралась, тихо выругавшись, потому что на чулках пошла стрелка, и заняла дальний свободный угол. Дениз помогли залезть внутрь, взяв плачущего Александра. Глава семейства, с которым они теперь проведут много часов, захлопнул тяжёлую дверь вагона и уселся на расстеленном одеяле. Рядом – его младшая дочь. У неё был больной вид, она сразу же примостилась на коленях у отца и закрыла глаза.       Буаселье устроилась в противоположном от немки углу за коробками, набитыми соломой и какими-то деталями. Александр, стоило Дениз раскрыть грудь, жадно ухватился за сосок. Дениз прижала сына к себе и закрыла глаза, уткнувшись лбом в деревянную стенку. В вагоне было прохладно, несло сыростью. Противный запах так и бил в нос, и Дениз приложила ладонь к лицу. Александр вскоре заснул, примостившись у груди, а Дениз накрыла его своим пальто.       Сквозь полусон она слышала тихие голоса: худая, практически иссохшая мать рассказывала старшей дочери о каких-то полях, яблоках, скрипучих лестницах и плетённых корзинах, наверное, вспоминая детство; их отец поглаживал младшую по спутанным, прилипшим к вискам волосам, не произнеся ни слова за всю поездку. Немка, обнявшая себя руками от холода, уставилась на маленькую дыру в полу, из которой пробивался ветер и свет. Свет бежал по рельсам и гравию, то уносясь далеко вперёд, то оставаясь позади. Вагоны громыхали, натыкаясь на наспех приделанные рельсы взамен уничтоженных диверсиями Сопротивленцев. Но колёса всё равно методично отстукивали свою привычную успокаивающую песню – ничего не могло сбить их с пути.       Дениз потёрла глаза, пощупала Александра и с досадой поняла, что он мокрый. Держа его одной рукой, другой она открыла чемодан и вытянула сухие пелёнки. Положив его на крышку чемодана, стала наскоро стягивать с Алекса одежду. Она сняла пальто, завернув в него сына, чтобы не потерять тепло. Немка поднялась, подошла к Дениз и опустилась на колени.       — Я подержу. У меня сын. Взрослый, правда, — сухо сказала она и приподняла Александра.       — Спасибо, — тихо поблагодарила Дениз и поспешила убрать испорченные вещи.       — Сколько тебе?       — Двадцать два.       — Я думала, лет семнадцать.       Дениз переодела Александра и, увидев его довольную улыбку, невольно улыбнулась сама и подняла глаза, заметив приподнятые уголки губ немки. Она была обычной женщиной, с тоскливыми, уставшими глазами, собранными светлыми волосами, постаревшим от жизни симпатичным лицом, и только форма отличала её от Дениз и той матери, прижавшей к себе дочь.       — Ну, вот. Какой мальчик, — тепло и даже как-то тоскливо сказала она и передала Александра Дениз.       — Спасибо.       Немка вернулась на своё место. Через час семья сошла, и в вагоне стало пусто, но немка принялась расхаживать, чтобы согреться. Дениз порой смотрела на неё, вспоминая Нойманна. Она взглянула на опять уснувшего Александра, чей нос смешно торчал из-под пальто. Буаселье потёрлась о маленькую ладонь, прикрыв глаза. Ей захотелось расплакаться. Он оставил её в тёмном поезде, который уносился прочь от дома. Он оставил её.       «Не отдавай меня им».       В Metz её ждали собаки, колючая проволока, солдаты с оружием и придирчивый допрос. Дениз до тошноты не хотелось выходить из этого пропахшего сыростью и грязью вагона, только не туда, где ей станут задавать мерзкие, пытливые вопросы, выкручивавшие руки и ноги. Она принялась биться затылком о стену, потом выпрямилась и с большим трудом подавила истерику.       — Да, здесь трудно сидеть, — сказала немка. — Тебе плохо?       — Нет, — Дениз села обратно.       — Зачем тебе в Metz?       — К мужу, — выдавила она, смотря на Александра.       Больше они не говорили. Поезд остановился посреди по-зимнему облезшего леса. Дверь вагона открылась. Вечерний морозный воздух неприятно кольнул лёгкие Дениз. Она спустилась на землю с помощью машиниста, заплатила ему так же, как и немка, и двинулась вперёд. Поезд неспешно поехал дальше, оставляя в ночном небе клубы пара. Александр был невероятно тяжёлым для практически не евшей Дениз. Она еле переставляла промёрзшие ноги, под которыми шумела насыпь и нерастаявший снег.       Немка вскоре забрала её чемодан, и Дениз смогла переложить Александра на другую руку. Так, пробираясь сквозь тьму и холод оканчивающейся зимы, они дошли до вокзала. Слышался лай собак и голоса солдат. Немка прошла вперёд, бросив: «Держись рядом». Когда на них направили приглушённый свет жёлтого дорожного фонаря, Дениз испуганно застыла, закрывая голову Александра.       — Анна Бертольд, — сказала немка, — я должна была прибыть вчера. Она со мной. Выключи ты свой фонарь.       Они прошли на холодный, пустующий вокзал. Анна бросилась к телефону, оставив Дениз на лавочке. Буаселье слышала только доносящиеся «Да, поняла, документы со мной». Дениз поспешила покормить проснувшегося Александра. Он повертелся в руках у матери, поел и заснул. Дениз посмеялась, когда недовольное круглое лицо уткнулось ей в грудь. Заметив свет в кабинете, Буаселье прошла туда. Анна что-то наскоро записала на листке и посмотрела на вошедшую Дениз:       — Муж тебя встретит-то? — спросила Анна.       — Мне нужно попасть в Берлин. Как это можно сделать?       — Это ещё для чего? — помолчав несколько секунд, спросила Анна.       — К мужу.       — Он в Mertz, ты же сама сказала.       — Он в Африке, — ответила Дениз и вытянула из кармана синий бланк.       Анна раскрыла свидетельство, пробежалась по подписям и опустилась на стул. Ей стоило немало усилий поднять глаза и посмотреть на Буаселье, инстинктивно защищавшую сына, обняв его руками. Губы Анны дрогнули, но она только сглотнула, прочистив горло.       — Бернхард Нойманн? Твой муж? — зная ответ, спросила она.       — Да. Вы знаете его? — лицо Дениз вытянулось.       — Нет. Мой брат в его батальоне, — Анна пошарила руками по столу, что-то ища, хотя искать было нечего. — Исаак погиб. Ты знаешь его?       — Да.       Дениз побледнела. Она подхватила Александра крепче, а сама с трудом держалась на ногах. Её колени дрожали, живот скрутило, в ушах раздался звон. Она постаралась вздохнуть, но поняла, что ещё даже не выдохнула.       — Как мне добраться до Берлина?       — Ты же знаешь, что обратно не вернёшься?