В ночь перед салютом

      Размеренный стук колёс, дождь, бьющий о стекло, и тёплый Александр, прильнувший к груди, заставили Дениз проспать всю дорогу. Поезд неторопливо подъезжал к Берлину. Германия встречала сыростью, серостью и холодом.       Дениз промокла до нитки, как только вышла из грузовика. Когда она оказалась на набитом людьми вокзале, ей даже не верилось, что она просто может сесть на поезд и доехать до Берлина. Дрожащими от холода и усталости руками Дениз отдала рейхсмарки, врученные ей Нойманном перед отъездом, и чуть не заплакала, увидев в руках билет.       В вагоне она не могла привыкнуть к немецкой речи. Теперь её было так много. Она была громкой, пронзительной, она резала уши. От неё внутри всё сдавливало. Куривший неподалёку молодой парень в форме Вермахта порой посматривал на Дениз. Видимо, он ехал домой в отпуск. Левая часть его лица была обожжена, из-за чего кожа походила на скомканную ткань. Солдат без конца курил в открытое окно, принося в вагон горький запах табака и холод немецкого марта.       Дениз старалась ни с кем не говорить. В Париже её немецкий был отличным, но в Германии акцент было не спрятать. Пренебрежительный взгляд билетёра она никогда не забудет. Теперь Дениз лишилась и голоса.       Они сошли на станции поздно вечером. Дождь кончился, оставив ветер, тяжёлые облака и чёрное-чёрное небо. Александр затих. Казалось, он не понимал, почему они приехали сюда. Дениз двинулась за потоком к выходу. Солдаты были везде. Угрожающе мелькала форма. У вокзала стояла грузовая машина, в ней размещали раненых. Некоторые могли двигаться самостоятельно, кто-то лежал на носилках. От них пахло кровью, грязью и усталостью. Дениз не сумела отвести взгляд от ослепшего солдата, чья рука с трудом держалась на повязке, пропитанной кровью. Солдата погрузили в машину, а Дениз пошла дальше.       Она увидела небольшой синий автобус с белой крышей и выстроившуюся очередь. Дениз подбежала в конец и привстала на носочки, чтобы разглядеть прикреплённую за стеклом дощечку. Вытащив из кармана листок с адресом, она пробежалась по списку и облегчённо вздохнула – Heiligensee был в списке. Дениз знала об этом городке лишь то, что он был неподалёку от Берлина, как и сказал Бернхард. В автобусе уже не было мест, поэтому бо́льшую часть дороги пришлось ехать стоя. Александр вымотался и грузом обвис на руках Дениз. Мышцы так затекли, что она уже не ощущала его веса.       — Вы просили, — обратилась старушка к Дениз и показала ей на остановку, когда автобус затормозил.       Буаселье, поблагодарив, поспешила выйти. Вместе с ней вышла ещё парочка человек. Вокруг стояла темнота, прорезаемая звёздами и светом из окон домов, стоявших неподалёку. Дениз, перехватив проснувшегося Александра покрепче, пошла за женщиной, тащившей пустые стеклянные бутылки и холщовый мешок. Вскоре они вышли к домам, и Дениз подходила к каждому, пытаясь рассмотреть адрес. Александр заплакал. Тогда она уселась на лавку и стала покачивать его, озираясь по сторонам. Было так непривычно тихо. В Париже всегда громко, даже ночью. Конечно же, комендантский час всё изменил, но Дениз помнила скандалы соседей, репетиции оперной певицы перед концертом, жившей в доме напротив, и паренька, работающего до поздней ночи. Он приезжал на велосипеде и обязательно гремел звоночком. Здесь же на многие километры простиралась тишина. Александр обхватил Дениз руками, уткнулся ей в шею, а она расплылась в улыбке.       — Спасибо, — прошептала она, вдыхая запах молока, исходивший от сына.       Они пошли дальше и чуть ли не вслепую нашли нужную улицу. Дениз ускорилась, но вскоре забоялась, замедлилась и вовсе остановилась, увидев табличку, совпадающую с адресом на помятом листке. Она сунула его в карман и провела по деревянному невысокому забору. На первом этаже двухэтажного белокаменного дома горел жёлтый свет, отбрасывавший тени на голые кусты и дорожку из мелких камней. Александр обернулся и показал на дом. Дениз поцеловала его пальчики и открыла калитку.       Дениз старалась не дрожать, хотя холод и волнение били по плечам. Ей пришлось прикусить губу, потому что от волнения застучали зубы. Она убрала выбившиеся пряди за уши и поднялась на крыльцо, украшенное двумя белыми колоннами. Александр задвигался, размахивая руками, и что-то залопотал. Дениз заметила в окне движение и позвонила в звонок. В эти несколько мгновений, пока приближались шаги, она думала, что сорвётся с места и побежит обратно. Только Дениз попятилась, как дверь открылась.       — Здравствуйте, — удивлённо произнёс высокий седоволосый мужчина и посмотрел на улыбающегося Александра. Дениз побагровела и не поняла отчего: то ли от усталости и холода, то ли от смущения и страха. Она раскрыла рот, но не смогла вымолвить ни слова, поэтому прокашлялась и постаралась выдавить улыбку.       — Здравствуйте. Простите. Мы… — она запнулась.— Мы не можем найти дом моей тёти. Мы так устали, едем уже третий день. Можно мы посидим в коридоре десять минут, погреемся?       Дениз заметила секундное замешательство, но мужчина быстро закивал.       — Да-да, конечно. Проходите.       Он впустил их внутрь, и теплота обволокла Дениз. Она с усилием заставила себя пройти вперёд, поставить чемодан и усесться на бархатную софу. Александр внимательно смотрел на мужчину, улыбался ему и издавал звуки, похожие на бормотание.       — Откуда же вы едете третий день? — спросил он. — Хотите снять пальто?       Буаселье осмотрела своё влажное пальто и, поджав губы, взглянула на грязные ботинки и покраснела сильнее. Ей стало так стыдно. Хотелось выбежать за дверь и умчаться. Умчаться прочь и поскорее, в безопасное место. Но, на удивление, здесь Дениз чувствовала себя комфортно. Дом был просторным, с высокими потолками, его тёпло-жёлтый свет создавал уют, как будто обнимая. Из гостиной доносилась приглушённая классическая музыка. Дениз усмехнулась про себя, подумав, что не имеет ни малейшего представления об авторе, а вот Нойманн с его снобизмом наверняка бы тут же назвал имя Баха, Моцарта или кого-то ещё.       — Из Франции, — ответила она сорванным голосом. — Нет, мы скоро пойдём.       — Из Франции? Хотя я должен был догадаться, у вас милый акцент, — его седые брови приподнялись. — Я не видел никого из Франции уже лет десять, да и сам там давно не был.       Дениз кивнула, опустив взгляд.       — Вы уверены, что не хотите пройти? Вы выглядите устало, простите.       — Мы ехали в кузове грузовика, потом на поезде и на автобусе. Дорога была и правда длинной, — она вздохнула. — Я могу зайти в уборную?       — Да, конечно. Давайте, я помогу вам, — он потянулся к её пальто. — Как вас зовут?       Снимая одежду, она задержала взгляд на его карих глазах и подумала, что Бернхард унаследовал голубые глаза от матери. Дениз оставила ботинки и влезла в предложенные тапочки.       — Дениз, — тихо ответила она и подхватила сына, потянувшегося к длинному зонту в подставке. — Это Александр.       — Очень приятно познакомиться, — на его морщинистом лице расцвела улыбка. — Меня зовут Манфред. Манфред Нойманн.       — И нам тоже приятно, — смущённо ответила Дениз.       Манфред проводил их до ванной. Дениз закрылась, положила кряхтящего Александра на белый комод и, помыв наконец руки и умывшись, быстро запеленала его в последнюю чистую пелёнку. Дениз села на пол, приложив руку к груди. Сердце глухо стучало, словно молот. Она была готова расплакаться, но сдержалась. Поднялась, снова умылась и подержала ладони под краном, отогревая промёрзшие руки. Александр болтал ногами и пускал слюни, засунув кулачок в рот. Дениз рассмеялась. Пробыв в ванной ещё немного, она вышла, взяв сына на руки.       Дениз оставила чемодан в коридоре и направилась в гостиную. Манфред расставлял чашки рядом с испускающим пар чайником. Дениз неуверенно зашла, и полы под её ногами заскрипели. Гостиная была маленькой. Горел камин, у него стояли два больших тёмно-бирюзовых кресла, в одном из которых лежала книга.       Дениз остановилась у высокого книжного шкафа из красного дерева. На одной из полок стояли фотографии, и она не могла их не заметить. Александр потянулся к ним, увидев знакомое лицо, но Дениз отпрянула. На первой фотографии стояла красивая женщина с короткими волосами, серьёзным, пронзительным взглядом и прямой осанкой. Дениз сразу поняла, что это мать Бернхарда, их сходство было очевидным. На второй был сам Бернхард, но гораздо моложе, чем его знала Дениз. На фото ему было около семнадцати. Такой же высокий, широкоплечий, он стоял около дома, облокотившись о забор. Его светлые волосы, как перья, поднялись вверх от ветра, горящие глаза смотрели в камеру. Он улыбался.       — Вы так добры. Мы скоро пойдём, — повторила Дениз, усаживаясь за круглый столик у окна.       — Согрейтесь. А из какого вы города?       — Париж.       — Вот как, — его взгляд потускнел. — Я был там, будучи ребёнком, и после свадьбы. Замечательный город. Мой отец любил ваш кофе. Говорил, что вкуснее он не пил.       Дениз отхлебнула из чашки и с удивлением обнаружила яркий вкус трав – это был настоящий чай, а ведь он давно исчез с полок магазинов. Она отпила снова, поняв, что уже сутки у неё во рту не было ни крошки. Александр протянул ручку к чашке, но Дениз отодвинула её и поцеловала сына в лоб. Тот закапризничал и запрыгал у неё на коленях.       — Простите. Он любопытный.       — Мой младший сын тоже был любопытным в детстве. Хватался за всё, что видел. Набивал себе шишек, вечно приходил с порезами и ссадинами. Как-то он опрокинул кастрюлю с кипящей водой. Я думал, что умру прямо там, но всё обошлось, он отскочил назад.       Манфред тихо рассмеялся, и его лицо просияло. Он предался воспоминаниям и, казалось, ушёл куда-то далеко, где ему было хорошо и спокойно, где было много любви. Но быстро пришёл в себя, и Дениз стало больно, когда его улыбка сползла, а лицо посерело.       — Где он сейчас?       Дениз не знала, что у Бернхарда были братья. Она обняла хнычущего Александра, тот по-прежнему тянулся к чашке.       — Мой брат сказал, что он отбыл служить в Африку. Бернхард не приезжал домой уже семь лет и шесть из них мне не писал, — руки Манфреда еле заметно затряслись, и он поспешил поставить чашку.       Дениз не могла поверить, что Бернхард не писал отцу шесть лет. Она, лишённая родительской заботы и любви, и мечтать не могла о добром отце и чуткой матери. Порой она даже представляла, как пишет им письма, находясь вдали от дома. Прямо как сейчас.       — Мне жаль, — выдавила она.       Он печально улыбнулся ей, и Дениз ощутила вину. Бернхард говорил, что его отец хороший человек, но по пути сюда она не могла и представить, что станет испытывать сожаление. Перед ней сидел обыкновенный мужчина, чей сын считал, что отец его ненавидит, но всё было совершенно иначе. Манфред ждал Бернхарда и желал прочесть хотя бы строчку от него. В глазах не было ни капли злости, высокомерия или презрения. Его глаза были не пустыми, они были полны боли. Дениз знала этот взгляд, а ведь когда-то, смотря в глаза Нойманна, она видела ту же самую отрешённость.       — Простите, — вырвалось у неё, и слёзы полились по щекам.       — Что? — Манфред растерялся.       — Простите, я вас обманула, — она зажала рот ладонью и громко всхлипнула.       — В чём же вы меня обманули?..       — Нет у меня здесь никакой тёти. Я приехала к вам, — она прижала Александра, сдерживая слёзы, стекавшие по горячим щекам.       — Ко мне? Что это значит? — он нахмурился, и Дениз узнала в нём Бернхарда.       — Ваш младший сын, Бернхард… — она не успела закончить, потому что Манфред подался вперёд.       — Что с ним? Откуда вы его знаете? — его глаза тревожно забегали по заплаканному лицу Дениз.       — Бернхард мой муж. Это его сын. Он сказал, что будет лучше, если я уеду из Франции. К вам, — сдавленно произнесла она, продолжая плакать.       Лоб Манфреда разгладился, лицо вытянулось. Он откинулся на спинку стула, не веря в то, что видит и слышит. Карий внимательный взгляд опустился на расстроенного и уставшего Александра. Тот задрыгал ногами, заплакал, и Дениз посадила его на руки.       — Когда вы в последний раз видели Бернхарда? — его голос дрожал.       — Практически год назад. Я не знаю, что с ним.       Манфред посмотрел на хнычущего Александра. Он удивился, когда обнаружил разительное сходство с Бернхардом. Такой же светленький, с серьёзными голубыми глазами и вздёрнутым носом, словно он был всезнайкой с рождения. Манфред плохо понимал, что происходит, он еле сдерживал слёзы. Перед ним сидела совсем чужая девушка, француженка, которая вдруг сказала, что теперь у него есть внук. Ещё несколько минут назад он считал, что у него никого не осталось. Не было даже соседей напротив. Но в один миг всё изменилось. Его губы вот-вот расплылись бы в улыбке, но слёзы подкатили к горлу, и Манфред лишь сумел спросить: «Могу ли я подержать его?»       Дениз замялась. Она взглянула на Александра, затем на Манфреда, и с тревогой протянула сына дедушке. Убедившись, что он крепко держит его, вытащила из сумочки синий бланк и фотографии. Дениз придвинула их увлечённому Манфреду. Он улыбался Александру, осторожно поглаживая большим пальцем его шелушащиеся щёки. Трепетно поцеловав внука в висок, Манфред взглянул на фотографии. Дениз заметила, как вновь задрожали его руки, и как нежность во взгляде исчезла, и боль заполнила всё.       — Сколько вам? — спросил он, с трудом оторвав взгляд от снимков.       — Двадцать два.       — Вы очень молоды, — удивлённо ответил Манфред. — Как вы познакомились с Бернхардом?       Дениз покраснела. Что она должна была ему сказать? Правду? О том, что его сын – это оккупант, который умело играл с ней? Или что она всегда уверенно вступала в эту игру? Лёгкие Дениз будто сжались, когда она вспомнила их первую встречу. До этого момента она никогда не воспроизводила её в памяти, поэтому казалось, что её просто не было, словно они с Нойманном были знакомы всю жизнь.       — Он помог мне, — сдавленно произнесла она. — Он часто мне помогал.       — Я не питаю иллюзий насчёт своего сына, так что говорите правду.       В этот момент Александр закапризничал, и Дениз поспешила забрать его. Она поднялась, следом поднялся и Манфред.       — Вы можете занять спальню Бернхарда. Думаю, это будет вполне логично, — он пожал плечами, посматривая то на Дениз, то на раскрасневшегося и плачущего от усталости Александра. — Кроватка есть, но она на чердаке, а там не проведено электричество, так что смогу достать только завтра.       — Ничего. Спасибо вам большое, — поблагодарила она, прижимая сына. — Мы правда не обременяем вас?       Манфред искренне улыбнулся.       — Не думаю, что жена моего сына и мой внук могут меня обременять.       Они поднялись по скрипучей лестнице и прошли в конец коридора к невысокому, но широкому окну. Рядом была приоткрыта светло-голубая, практически белая дверь. Манфред зажёг свет. Комната была просторной, посередине стояли стеклянные двери в коричневых рамах – они вели на балкон. Рядом была по-солдатски заправленная кровать с простым бельём, дубовый массивный шкаф давно покрылся пылью, на комоде лежали фотографии без рамок. Дениз заметила ещё одну дверь и обрадовалась — та вела в ванную комнату.       Манфред опустил чемодан на пол, и Дениз испуганно оглянулась, забыв на секунду, что не одна находится в спальне.       — Будьте как дома.       — Спасибо, — тихо сказала она, приподнимая сонного Александра.       — Отдыхайте. Если что, я сплю внизу.       Он уже переступил порог, когда Дениз сказала:       — Бернхард переживал о вас. Возможно, мне не стоит этого говорить, но, я считаю, вам нужно это услышать. Услышать то, что он любит вас.       Дениз смотрела в его печальные карие глаза и надеялась, что это хоть немного сделает его жизнь лучше. Она не сказала правды, но и не солгала, считая, что так облегчит жизнь им троим. Манфред кивнул, поджав губы, и удалился.

***

      Дениз резво крутила педали велосипеда – злость и негодование съедали её изнутри. Она повернула на размытую дождём дорогу, съехала на примятую траву и помчалась изо всех сил к дому. Впереди уже виднелся деревянный забор светло-коричневого цвета, покосившаяся калитка, которую давно пора было починить, и распустившиеся цветы, пышные кусты зелени и склонившиеся над тропинкой из гравия деревья-старожилы. Проехав по грязи, Дениз прокатила велосипед и оставила его недалеко от забора, а сама торопливым шагом помчалась вперёд. Она распахнула дверь, хлопнула ею, скинула резиновые сапоги с налипшей грязью и направилась в гостиную.       — Она уволила меня! — воскликнула Дениз, только переступив порог. — Манфред? Что-то случилось? Где Александр?       Её тон тут же изменился, злость схлынула, оставив место тревоге, когда в гостиной она увидела белого как снег Манфреда, держащего в руках газету. Дениз вернулась в коридор, пробежала в кухню, позвав сына. Манфред поспешил к ней.       — Он играет на заднем дворе, я только оттуда.       Дениз ринулась в сад и облегчённо вздохнула, когда увидела Александра, сидевшего в окружении деревянных игрушек, когда-то принадлежавших его отцу. Манфред поспешил взять внука на руки, когда тот неуверенно поднялся, раскачиваясь на пухлых ножках.       — Мама! — весело прокричал Александр, улыбаясь и показывая появившиеся молочные зубы.       — Вы меня напугали, — тихо сказала Дениз, забирая сына и целуя его в лоб. — Что произошло?       — Прости, Дениз, я не специально. Мы играли, потом я устал и взял газету. Но не смог читать её рядом с ним, — ответил он, потирая взмокшие ладони о брюки.       — О чём вы?       Её сердце рухнуло вниз. Она посмотрела на Александра, вцепившегося в её выбившиеся из-под косынки волосы, затем перевела взгляд на свежий выпуск в руках Манфреда и протянула ладонь.       — Давай, я заберу его.       Дениз передала Александра Манфреду, схватила газету, развернула её, но глаз не опускала, боясь прочесть хотя бы строчку. Манфред натянуто улыбался внуку, который то и дело крутился, чтобы рассмотреть пролетающую чёрную бабочку. Александр вытягивал пальцы, пытаясь добраться до неё, но бабочка всё ускользала.       — Это?.. Я не понимаю. Это шутка? Зачем им печатать такое? — она ткнула в маленькую строчку в левом углу.       — Все и так знают. Не напечатают они, напечатает кто-то другой. Это стало известно ещё с утра. Дениз…       — Вот почему она меня уволила, — на выдохе произнесла она и подняла глаза, на которых уже блестели слёзы. — Если бы я только знала, я бы сама не пошла! Не мыла бы эти чёртовы полы и не драила её ванную, — её губы задрожали.       — Тебе нельзя пока что показываться из дома.       — Почему? — искренне удивилась Дениз, вновь перечитав новость. — Они и так шепчутся, пусть шепчутся громче. Мне теперь плевать.       — Дениз, — с нажимом сказал Манфред, и она узнала тон Бернхарда, — ты не во Франции. Люди могут обозлиться, могут попытаться отомстить. Сейчас все, как с ума посходили, ты же знаешь.       — Моя страна свободна! Я хочу этим гордиться! — воскликнула она, прижав газету к груди. — Наконец-то это всё кончилось.       Дениз взглянула на Манфреда, чьё лицо приняло сочувствующий вид. Она нахмурилась, а потом сникла, когда опомнилась. На секунду ей показалось, что один из последних жарких августовских дней сорок четвёртого года стал внезапно холодным и тусклым.       — Но не для меня, — сказала она тише. — Конечно. Я совсем забыла. Ещё и уволили. Эта старуха рассчитала меня с таким видом, как будто она королева, а я щенок, который ей в тапки нагадил.       Манфред с трудом сдержал усмешку. Дениз нравилась ему из-за колкого языка. За этот год, что они жили вместе, она не переставала удивлять его остротами и непринуждённостью. Но такой Дениз была редко. Многим острым словечкам она была обязана бабушке — та никогда не лезла за словом в карман.       — Мы не пропадём, — сказал Манфред, подмигивая Александру.       — Не пропадём, — повторила Дениз, уставившись на клумбу с розами. — Вы не против, если я отойду ненадолго? Он обедал? — она погладила сына по светлым тонким волосам.       — Он как раз поел перед твоим приходом. Иди, конечно.       Тогда она кивнула, подхватила газету и, зайдя в дом, услышала: «Ты можешь гордиться своей страной». Но разочарование было сильнее гордости. Поднимаясь в спальню, Дениз представляла себе радостные лица, яркое солнце, восторженные крики и переполненные улицы, свободные от зловещей тишины, солдат с оружием, жёлтых звёзд на груди, немецких указателей и возведённых виселиц. Закрывая дверь, она представляла, как смотрит на радостную толпу с балкона родного дома. Садясь за туалетный столик, Дениз воображала, как летит навстречу ликующим людям, как все обнимают её и как все плачут от радости.       Стягивая косынку, она заплакала от боли. Не было ни криков победы, ни шума разрушенных немецких постов. Никто не переводил часы обратно, не выходил из подвалов, в которых прятался годами. За её окном было тихо. Всё так же мертвецки тихо. Из всей страницы Дениз оставила маленький обрывок. Она смотрела на эту заметку, сдерживая рвущиеся наружу рыдания. Все её страдания уместились в одну строчку – «Немецкие войска покинули Париж».       Позже, в октябре, сидя в подвале и прижимая плачущего навзрыд Александра, Дениз молилась про себя – ей было не до освобождения Франции. С сорок третьего они оказывались в этом подвале не раз. Завывание бомбардировщиков было слышно за много километров, и при малейшем приближении тело Дениз сковывало от страха. Она, забившись в угол освещённого одной лампочкой подвала, накрывала собой сына и шептала ему, что всё будет хорошо. Рядом сидел Манфред. Он надеялся, что внук не будет помнить эти ужасные часы, проведённые в подвале под страхом бомбардировки.       Смотря на безжизненный взгляд и шевелящиеся в молитве сухие губы Дениз, Манфред корил лишь себя. В своей голове он возвращался в прошлое и выискивал совершённые ошибки. Вопросов, начинавшихся с «если бы» было так много, что в конце концов Манфред запутался в них и не понимал, что привело к этому ужасу. Его пассивность? Его слепота? Честолюбие? Бесконечные страдания? Мягкость характера? Он давно не представлял Бернхарда, потому что боялся увидеть его залитое кровью лицо. Проверяя каждый день почтовый ящик, он дрожащими руками вытаскивал почту и с трудом перебирал письма и ненавидел их все. Он просматривал их тщательно, думая, что между конвертами затесался похоронный лист. Но его не было. Манфред никогда не ждал утра, потому что не хотел слышать звонок велосипеда почтальона. Письма могли принести плохую весть.       У жизни теперь было новое расписание: во-первых, следовало проверить, не прислали ли похоронку, во-вторых, рассчитать запас еды и денег, оценить, какие книги можно сжечь, потому что дрова теперь кончались быстрее; в-третьих, расчистить землю в саду от листьев, чтобы зимой, если не будет воды, топить снег; и последнее — перетаскать еду и тёплые вещи с одеялами в подвал, чтобы там можно было спать.       С пятого декабря они втроём практически не выходили из подвала. Александр не хотел засыпать. Он бросал мячик Манфреду и громко смеялся, когда тот уворачивался. Дениз лежала на соломенной постели, укрываясь одеялом. Она дрожала от страха, живот её скручивало до потемнения в глазах, но нельзя было и всхлипнуть – Александр совсем недавно успокоился, а он чутко чувствовал состояние матери и плакал теперь вместе с ней. Дениз подскочила и закрыла ему уши, когда услышала дьявольский рокот. Она молилась так отчаянно и сильно, что, казалось, уже стёрла нёбо и язык.       Сейчас Дениз ненавидела всех: немцев, американцев, англичан, русских, французов, японцев и всех остальных. Ей было всё равно, кто враг, потому что враги теперь окружали её, где бы она ни оказывалась. Во Франции – немцы и итальянцы, в Германии – русские, американцы и англичане.       Ковёр бомбардировок стих только весной сорок пятого. Дениз, оставив приболевшего Манфреда с Александром, со страхом поехала в центр Берлина за лекарствами, в их округе не работала ни одна аптека. Дениз потрясённо ходила между сваленными кирпичами, оконными рамами, разломанными стульями, разбитыми в крошку лампами. Завалы разгружали сообща, выстроившись в длинную колонну. То и дело раздавались крики ужаса – находили тела. Стоял запах извести и железа. Дениз видела разрушенные дома в Париже и взрытые бомбами поля, но сложенные кварталы – нет. Она спрашивала прохожих об аптекарской лавке, но все только пожимали плечами или молчали. Увидев военного с повязкой красного креста на руке, она ринулась к нему, перешагивая через обломки домов. Парень с взмокшим лбом перевязывал кровоточащую рану старика, тихо стонущего на земле. Дениз присела рядом и попросила у него жаропонижающее.       — У меня всё давно кончилось, — буркнул он, приподнимая дряхлую руку и завязывая тугой узел. — В конце той улицы осталась аптекарская, но там тоже всё, по-моему, закончилось.       Поблагодарив, Дениз поспешила в указанном направлении, по пути смотря на разрушенные дома. Перебрасывая кирпичи и обломки, люди даже не говорили друг с другом. Их движения были похожи на волнообразный танец безысходности. Жаропонижающего порошка было мало, но это единственное, что осталось. Поискав ещё пару часов, Дениз села на автобус. Он был забит, все стояли и сидели друг на друге: лишившись крова, люди уезжали к родственникам и знакомым. Рядом всё не умолкала девчонка лет трёх. Она была такой же худой и бледной, как её мать, чьё лицо выражало полное безразличие. Тогда Дениз достала из кармана конфету, которую она припасла для Александра, но девочка плакала так сильно, и так сильно она что-то просила, что Дениз решила — ей будет нужнее. Девочка смолкла, увидев конфету, а потом жадно её развернула и надкусила. Мать даже не взглянула на дочь, только прижала маленький свёрток уцелевших вещей.       Вскоре Дениз вышла с другими пассажирами и вызвалась донести совсем маленького ребёнка в одеяле. Его мать тащила чемоданы, холщовый рюкзак и его, пытаясь удержать всё разом. Её исхудавшее и усталое лицо с трудом выражало благодарность. Дениз проводила их до маленького домика из кирпича и поспешила к своему. Но она остановилась, заметив военный автомобиль возле их дома. Такие она видела из окна автобуса – русские и американцы были на подходе к Берлину. Дениз не задумывалась о грядущих переменах, она жалела о том, что достала слишком мало жаропонижающего.       Входная дверь была распахнута. Дениз заторопилась и чуть ли не бегом устремилась к дому. Она заметила сломанные ветки яблони и сжалась от страха. Когда она залетела внутрь, в коридоре стояли два солдата, с ними Манфред и Александр на его руках. По вискам Манфреда стекал пот, он с трудом держал внука, опираясь о перила. Ему стало плохо пару дней назад: напали жар, кашель и слабость, этим утром он не смог встать с постели.       — Это его дочь? — спросил усатый солдат среднего роста на русском, поглядывая то на Манфреда, то на Дениз.       — Вы его дочь? — выдал на немецком высокий, светловолосый парень лет двадцати пяти.       — Да не похоже, — раздался третий голос из гостиной.       На Дениз смотрел третий солдат. Он был того же роста, что и первый, только взгляд его был злым и пронизывающем, он глядел исподлобья, держа в руках рамку с фотографией. Дениз сжала зубы, увидев, как солдаты один за другим рассматривали фото из Парижа, где Александр был ещё совсем маленьким, а Бернхард отчаявшимся и ненавидящим себя.       — Где её муж?       Первый был похож на командира. Дениз поняла это по спокойному выражению лица. Он достал из кобуры оружие и прошёл к Манфреду. Дениз двинулась вперёд, сжав лёгкую ткань платья на груди.       — Он на фронте! — воскликнула она, обращаясь к переводчику. — Его здесь нет. Здесь только я, мой сын и отец моего мужа. Он болен, еле стоит. Прошу вас! — её голос сорвался.       — Говорит, что на фронте, — пожал плечами переводчик, снимая пилотку.       — Спроси, какие войска. Я пройдусь, — сказал командир и проследовал на второй этаж.       Манфред с трудом опустил руку, пропуская его наверх. Дениз покачала головой, смотря на него.       — SS oder Wehrmacht?       — Вермахт, — быстро ответил Манфред, даже не посмотрев на Дениз.       Она сглотнула, перевела взгляд на третьего. Он стоял, опершись о косяк двери, положив руки в карманы широких грубых армейский штанов. Его карие глаза всё изучали убранство дома, придирчиво, с нарочитым высокомерием.       — Где воюет?— спросил он, кивнув переводчику.       — Это так важно? Ты есть хотел. Вместо этого я буду допрашивать женщину и больного старика с ребёнком? — вздохнул парень, повернувшись к сослуживцу.       — Тебе не понятно что ли? Спроси, где служит.       — Где служит ваш муж? — переводчик повернулся к Дениз.       Она только открыла рот, когда Манфред вновь опередил её:       — Он арестован Gestapo и разжалован, так что мы не знаем, где он служит.       Дениз показалось, что её оглушили. Она, не моргая, уставилась на Манфреда. Он с трудом стоял на ногах, поэтому опустил Александра, и тот побежал к матери. Но у Дениз не нашлось сил поднять его на руки. Она схватилась за столик, отчего тот пошатнулся и стеклянная ваза, в которой уже давно не было цветов, рухнула и разбилась. Послышались шаги – командир спустился по лестнице, держа наготове оружие. Дениз подхватила Александра и прижала его к себе, отвернувшись от подоспевшего командира.       — Она не знала. У меня есть письмо, могу показать, — мрачно добавил Манфред, усаживаясь на стул.       Переводчик посмотрел на обездвиженную Дениз, хныкающего Александра и неловко взглянул на командира – ему стало неудобно, словно он подсмотрел за сценой, которую не должен был видеть.       — Он разжалован и арестован, они не знают, где он служит. Его жена не знала, — повторил переводчик, сминая в руках пилотку. — Давайте уже попросим еды и уйдём, нам ещё до своих ехать.       — Какой ты у нас… щепетильный, Костя, — усмехнулся третий, постучав по его плечам. — Ну, проси её, раз прикипел.       — С чего это я прикипел? Я человеком пытаюсь быть. Для неё это горе.       — Человеком? — он усмехнулся. — А они людьми были, когда деревни наши сжигали вместе с людьми? Когда расстреливали детей? Когда пытали солдат наших? Когда жён и матерей насиловали? Для меня вот горе, что моего дома больше нет. И матери моей нет, и братьев нет, и жены нет. А на её горе мне плевать, пусть её муженёк хоть трижды сдохнет.       — Горе у каждого своё. Я тоже без семьи остался, если ты помнишь.       — Так, отставить. Будете мне тут разводить, — прервал их командир, убирая пистолет в кобуру. — Ты, Алексей, не распыляйся больно. Успокойся. Давай, Костя, скажи ей чего-нибудь приготовить.       — У вас есть еда?       Дениз отмерла, взглянула на переводчика и на автомат, висящий на его плече, а затем подошла к Манфреду. Она помогла ему подняться и передала плачущего Александра.       — Идите, я справлюсь, — сказала она тихо и смиренно.       — Дениз…       — Идите, — надавила она и проследила, как они заходят в спальню Манфреда.       Дениз на мгновение прикрыла глаза, пытаясь собраться с духом, затем повернулась к солдатам и показала на кухню. Переводчик проследовал первым, за ним Дениз, после уже остальные. Алексей всё так же осматривался, разглядывая посуду и раскрывая ящики. Дениз старалась не обращать на него внимания, она смотрела только на переводчика. Его открытое, доброе лицо было таким же грустным, как и у остальных, но почему-то он внушал ей доверие.       — У нас суп из овощей, хлеб и варёная картошка. Мяса давно нет.       Костя кивнул, прошёл к раковине и помыл руки. Командир уже уселся за стол и, не отрываясь, следил за каждым движением Дениз, оставаясь начеку.       — Чего говорит? — спросил Алексей, опускаясь на стул.       — Мяса нет.       — Прячет, небось. Жалко ей для унтерменшей? — громко хохотнул Алексей и вплотную придвинулся к Дениз, когда та расставляла тарелки.       Она отпрянула, как от огня, но промолчала и принялась раскладывать приборы. Из шкафа она достала самые лучшие, тарелки тоже были из отдельного ящика – она была намерена угодить, надеясь, что Александр так и просидит в спальне с Манфредом.       — Ещё не остыли, — сказала Дениз, разливая суп и ставя картошку на середину стола.— Хлеб печёт отец мужа, мука не такая, как везде, он её у друга покупает, так что вкусный.       — Вы же ведь не из Германии? — спросил переводчик, заставив Дениз замереть. — Вы с акцентом говорите.       Поразмыслив, Дениз только кивнула.       — Приятного аппетита, — сказала она и уже собиралась уйти, когда голос командира её остановил.       — Hinsetzen.       Она посмотрела на переводчика, затем на командира и села напротив него, на другой конец стола. Уставившись глазами на потрескавшуюся кожу рук, Дениз трясла ногой, слушая размеренный стук ложек о тарелки. Ей казалось, что она сжимает зубы, чтобы не расплакаться, но слёз не было, только глаза резало.       Дениз подняла голову, когда услышала резкий, противный звук: Алексей бросил ложку в пустую тарелку и потянулся к картошке. Константин украдкой взглянул на Дениз и продолжил есть. Командир уже расправился со своей порцией и поднялся. Дениз подскочила, чтобы забрать тарелку, но мужчина поставил её к раковине.       — Dankeschön, — сказал он, лицо его не выражало никаких эмоций. — Спроси, где она была сегодня, — обратился он к Косте, подошёл к открытому окну и вытащил из портсигара самокрутку.       Костя перевёл на немецкий, и Дениз нахмурилась.       — Недалеко от центра Берлина.       — Тогда спроси, каково ей быть под американцем, — хохотнул Алексей, вытирая руки о полотенце.       — Чего она тебе плохого сделала? — спросил Костя.       — Неужели ты не понимаешь? Это какую тварь надо было допустить до руководства страны, а? Ты сам подумай, ты же в институте учился, не то что я — на заводе с утра до вечера у станка!..       — Что ты всё заладил у станка, в институте! Какая разница? Какая сейчас разница между мной и тобой? Я так же без всего остался, как и ты, но я человеком быть хочу. Что мне с женщины спрос держать? Это она оружие в руки брала?       — А, может, и брала? Ты откуда знаешь? Может, не оружие, может, она чем другим занималась? Ты со мной с сорок второго, а идиотом круглым так и остался. Даже не идиотом, а нюней! Она тебя пристрелит, ты и пикнуть не успеешь! — Алексей стукнул по столу. — Чего ты так раскудахтался? Это она тебя раненым через лес тащила, пока танки их наступали?       — Да, я не знаю, что она делала. Может, она нам и наврала с три короба, но я, прежде всего, человек, а человек должен проявлять милосердие. Меня этому сначала мама учила, а потом школа. Меня страна этому научила. Я за неё и воюю, прежде всего. Не за булку с маслом!       — А я что ли за булку с маслом? Ты на что намекаешь, щенок?       Они оба подскочили. Дениз уже вжалась в угол, когда командир ринулся разнимать их. Он схватил сначала одного, затем второго за шкирку, растащил и усадил обратно. Его карие глаза зло засверкали и уставились на Дениз.       — Я ничего не поняла, — прошептала она, качая головой.       — Спроси у неё про въезд, — сквозь зубы процедил командир.       — В какой части Берлина вы были? — виновато спросил Константин, повернувшись к Дениз.       — Тут минут тридцать езды, так что здесь же, в Западной.       — Въезд по документам?       — Да, как обычно. Только постов больше стало. Я больше ничего не знаю, я ездила за лекарством. Отец моего мужа болен. Я правда ничего не знаю, — надорвавшимся голосом ответила Дениз, сжав руки на груди. — Простите, пожалуйста. Я соберу вам еды в дорогу. Простите.       — Не надо. У вас ребёнок, его кормите.       Они поднялись, перебросившись парой слов. Заскрипели стулья, и Дениз ощутила, как её сердце начало биться быстрее. Константин составил тарелки там же, где же и командир, кивнул, поджав губы, и вышел из кухни последний. Дениз, не дыша, помчалась за ними, чуть не споткнувшись. Когда они вышли из дома, она с трудом смогла вдохнуть прохладного весеннего воздуха. Дениз сощурилась из-за полуденного солнца, пытаясь рассмотреть округу. Она заметила внимательный взгляд соседей, те пугливо, высунувшись из окна, следили за развернувшейся сценой.       — Что с яблоней делать будем? — спросил командир, обращаясь к Алексею.       — А что с ней делать? У них ещё три таких, так что станется, — он прикрыл глаза от солнца и презрительно осмотрел Дениз.       — Кость, спроси, кто яблони сажал.       Костя нахмурился, но спросил.       — Отец моего мужа, — растерянно ответила Дениз, оставаясь на крыльце.       — Не ты сажал, Алексей, а почему-то ты её сломал.       — Ну, давайте с двух сторон меня!.. Что вы все вдруг о человечности заговорили, когда ещё два дня назад немцев вон там стреляли? — он показал в направлении восточной границы. — Чёрт с этой яблоней, сломал и сломал! Я, может, злюсь на весь мир теперь! И никто меня в этом не упрекнёт!       — На, бери, — командир снял с плеча Кости автомат и протянул его Алексею.       — Зачем это?       — Иди, убей мальчишку.       Лоб Кости разгладился. Он ринулся к командиру с дрожащим «Товарищ капитан».       — Вы чего такого говорите-то? Я немец что ли? — возмутился Алексей и отошёл назад.       — Так у тебя оправдание будет, тебя никто не упрекнёт. Ты же на весь мир зол. Иди, убей его, — спокойно заявил командир.       — Сравнили тоже! — воскликнул Алексей.       — Вот именно, что не сравниваю. Ты яблоню сажал? Ты за ней ухаживал? Ты её растил? Нет, — он отдал автомат Косте. — Ты мне говоришь, что не немец. А чем лучше? Они тоже за страну свою воюют, за то, во что верят. И яблони они ломали, и детей убивали, и всё о чём ты говорил делали, и хуже ещё. Может, чтобы нам победить, не надо такими быть?       Алексей помолчал. Сжав кулаки, он уставился на командира покрасневшими глазами и наконец ответил:       — А я, товарищ капитан, не знаю, каким надо быть. Понимаете? Раньше думал, что знал, а сейчас – нет. Извиняться на ихнем я не буду. Переведёте.       Он посмотрел на Дениз снова, задержав взгляд всего на несколько секунд, и отошёл к калитке. Костя вздохнул, надел пилотку обратно, оправился, повернулся к Дениз и сказал на немецком: «Он извиняется за сломанную яблоню. Спасибо за еду». Вскоре они скрылись за поворотом, за ними проскочила такая же машина, и Дениз с удивлением заметила, что их теперь было много, а в округе ходили солдаты в точно такой же форме.       — Mère! — раздался вскрик позади.       Дениз обернулась и бросилась навстречу выбежавшему Александру. Он споткнулся о ковёр и чуть не столкнулся носом с полом, но Буаселье ловко подхватила его и прижала к груди. Она целовала его тёплые щёки и лоб, гладила по мягким светлым волосам и вытирала засохшие слёзы.       — Je vais te protéger, — повторяла она, обнимая сына.       — Они ушли?       — Да. Ушли. Больше никто не придёт.       — Ты плакала? — маленькими пальчиками он подхватил её скатывающуюся слезу.       — Il pleure d'un œil et rit de l'autre, — сказала она, строя улыбку. — Где дедушка?       Александр повернулся и показал на спальню. Он прижался к матери и прошептал на французском: «Я тебя люблю». Она поцеловала его в ответ и позвала Манфреда. Когда они вошли, он лежал на кровати и громко кашлял. Дениз посадила Александра на стул, а сама села у кровати, взяв горячую ладонь Манфреда в свои.       — Они ушли. Всё хорошо.       — Прости, я не смог вас защитить.       — Прекратите. Вы достаточно нас защитили. Я хочу и могу позаботиться о вас.       — Если я умру, деньги… — начал он охрипшем и слабым голосом, но Дениз прервала его.       — Нет. Вы от меня не избавитесь. Вы от меня не уйдёте. Даже не смейте думать о таком. Вы поправитесь, и всё будет хорошо, — она улыбнулась ему дрожащими губами. — Мы вас на ноги быстро поставим, правда, Александр?       — Дедушка будет здоровым.       Манфред улыбнулся, смотря на внука, но его улыбка быстро потускнела.       — Прости, что не сказал насчёт Бернхарда. Я не смог. Думаю, он бы сам мне запретил говорить о таком тебе.       Дениз потупила взгляд. Она не успела подумать об этом, но с того момента, когда правда вскрылась, на её плечи, казалось, взвалили огромный камень. Ей с трудом удавалось дышать, несмотря на то что окна были распахнуты настежь.       — Где это письмо? — спросила она неуверенно.       — В столе, в кабинете.       — Посиди с дедушкой, я сейчас приду, — сказала она Александру, погладив его по голове.       — Ты уверена, что хочешь прочесть?       — Что мне остаётся.       Дениз медленно поднялась по скрипучей лестнице, распахнула двери кабинета и осторожно, словно намеревалась что-то украсть, зашла внутрь. Здесь было много книг, но некоторые полки уже пустовали – что-то пошло в печку вместо дров. Стоял лёгких запах пыли от большого количества бумаг, фотографий, в углу было собрано не менее дюжины карт Германии за разные года и столетия. Дениз была здесь раньше, но никогда не заходила одна. До этого момента кабинет казался ей просторным, в нём всегда было много света, но сейчас солнце светило с другой стороны, а кабинет казался у́же.       Она открыла ящик и сразу же наткнулась на потрёпанный конверт, было заметно, что его не раз брали в руки. Письмо было свёрнуто аккуратно, но заломы повредили бумагу – Манфред читал его каждый вечер.       «Я не стану… вести себя abweichendem».       — Putain de menteur, — прошипела она, влажными, дрожащими руками разворачивая письмо.