***
— Послушайте, из-за двадцать четвёртого мая всё изменилось. Нужно теперь подготовить гораздо больше документов. К тому же, я не могу гарантировать того, что вас не развернут на границе. Мы даже не до конца понимаем, кто там сидит: французы, американцы, англичане или русские. Прошёл всего день. Мы так же, как и вы сходим с ума! — искренне сопереживал Михаэль, размахивая руками, будто он итальянец. Он сменил Дениз спустя пару часов, потому что в здание французской общины, расположившееся рядом с разрушенным Французским собором, постоянно поступали звонки от растерянных французов. Кто-то приходил лично и пытался договориться за близкого друга или за себя или за какую-то тётушку, жившую в доме напротив. Но договариваться было не о чем – никто не понимал, как теперь выстраивать свою жизнь. Те, кто раздумывал уехать, уже паковали чемоданы и теперь надеялись уехать как можно скорее. Те, кто уехал, облегчённо вздыхали. Те, кто остался, восклицали, что не переживут ещё одно потрясение. Дениз спряталась за стопкой бумаг и надеялась, что так избавится от шума и гама, но бумаг и беспорядка становилось всё больше. Когда зазвонил телефон, она, не раздумывая, подняла трубку, успела пожалеть и удивиться, потому что на том конце провода был Александр. — Maman, это правда, что французы теперь захватят нас? — He! Кто сказал тебе эту чушь? — Jonas. Так это враньё? — Конечно же, это враньё. Они просто подписали договор о том, кто и где диктует правила. — Эти американцы и англичане на пару с русскими считают, что Германия – это лёгкая добыча! — буквально закричал мужчина, стоявший рядом с Дениз. — Вы же завтра уезжаете, — смущённо ответила Буаселье. — Я прожил здесь сорок лет своей жизни, а мне уже пятьдесят три! —Александр, — серьёзным тоном сказала Дениз в трубку, — Jonas говорит полную ерунду. Не сей панику. Послушай лучше дедушку. — Дедушка сказал, что он устал от политики и пошёл поливать розы. — Тогда у меня вопрос: почему ты ещё не помогаешь ему? — Потому что я позвонил тебе. — Александр. — Хорошо, maman, до вечера! Люблю! — Люблю! Дениз улыбнулась, повесив трубку. Звонкий и самый родной голос сына мог заставить её почувствовать себя лучше даже тогда, когда вокруг, казалось, сгустилась тьма. В самые плохие и в самые хорошие дни он был рядом. Он единственный, кто никогда не упрекал, тот, кто никогда не предавал и не предаст. Александр сам приходил целовать её на ночь, стоило ей задержаться на несколько минут. Когда Дениз уставала, он спрашивал, чем может помочь, и справлялся со всеми доверенными делами. Конечно же, Дениз не показывала и части того, что происходило в её жизни, желая сохранить Александру то детство, что было у неё – тёплое и безоблачное, несмотря на боль из-за отсутствия родителей. Она могла представить, что он чувствовал, но не знала, как ему помочь. Александр о Бернхарде спросил всего раз, когда у одного из мальчишек вернулся отец. Это было год назад. Он пришёл домой с невыносимо печальным лицом, встал напротив полки с фотографиями и стоял так, пока Дениз не вошла в комнату. В тот момент ей сделалось плохо, и она с трудом подавила плач. Она крепко обняла сына, но ничего не сказала, потому что просто не знала, как подобрать слова. Сообщить шестилетнему ребёнку о том, что уже пять лет нет никакой информации о его отце? И что пошёл уже шестой год? Дениз видела, как он косился на почтовый ящик, когда Манфред забирал почту. — Не верится, что на сегодня мы закончили, — потягиваясь, сказал Михаэль и погасил настольную лампу. За окном уже стемнело. Дениз поднялась из-за стола, взглянула на кипу документов и тяжело вздохнула. Остальные члены общины уже стекались к выходу, говоря друг другу, что не помнят ни одного дня жизни без потрясений. — Завтра суббота! — радостно воскликнул Михаэль, смотря на календарь и натягивая пиджак. — Мы не можем позволить себе отдыхать, когда людям нужна помощь, — сказала Дениз, беря плащ и сумочку. — Живёшь здесь шесть лет и за эти шесть лет ты не так и не поняла, что немцы не выйдут работать в выходной. В моём доме даже пекарня закрыта, а ателье закрывается ровно в пять часов каждый день. Я попросил их оставить костюм на пороге, но они говорят, что у них есть рабочие часы, и плевать, что я тоже работаю до пяти, — он развёл руками, когда Дениз закачала головой. — Я заберу твой костюм, — тихо рассмеялась она. — Но ты не прав, мы работаем с французами. Они спустились по лестнице, и их шаги эхом раздались по опустевшему зданию. — Они живут здесь практически всю свою жизнь. Они немцы, — возразил Михаэль и открыл Дениз дверь. — Я хочу оставаться француженкой, поэтому буду не против выйти завтра, — сказала та, поднимая воротник. — Спорим, никто не придёт? — он протянул ей руку. Дениз вложила свою, и Михаэль довольно закивал. Они направились к автобусной остановке, возле которой собралась небольшая очередь. После очередей за едой во Франции Дениз не могла их терпеть, поэтому приходила или первая, или последняя. — Кстати, как твоё свидание? — спросила она, пытаясь найти в сумочке деньги. — Свидание? — замялся Михаэль, его бледные щёки покраснели. — С той девушкой из Ка-Де-Ве. — А, ты об этом «свидании», — он прыснул от смеха и убрал упавшие тёмные пряди назад. — Её встретила моя мама, сказала, что я умён и холост. Ей понравилось моё пальто, и я предложил выпить кофе, чтобы мама успокоилась. — Ну и как всё прошло? — в темноте она никак не могла найти деньги, поэтому всё копошилась в сумке. — Она сказала, что не слышала о психологии и что вкладываться в нефть разумнее, чем в науку, — сказал Михаэль и поджал пухлые губы. Дениз подняла глаза и с сожалением уставилась на него. — Не отчаивайся и не думай, что каждая девушка считает так. — Ты так не считаешь. — Я так не считаю, потому что именно ты показал мне важность твоего дела и твоих трудов. Ты отличный специалист и учёный. Уверена, что лет через десять ты здесь всем покажешь, — она приободряющее похлопала его по плечу и вернулась к поискам. —Verdammt! Михаэль не смог сдержать улыбки и вытянул из кармана сложенные купюры. — Держи и не ругайся. — Брось, они где-то здесь, — она снова уткнулась в сумку. Михаэль продвинул Дениз ближе к очереди, забрал сумочку, застегнул замок, вручил ей деньги и вернул вещи. Буаселье покачала головой. — Я заберу твой костюм. Подъехал автобус, и все заспешили внутрь. — Передай Александру, что я готов послушать о луке и стрелах. — Спасибо, — печально улыбнулась она ему в ответ и прошла в автобус. Дениз заняла место у окна и взглянула на Михаэля, не двигавшегося с места. Он был красив, на год моложе её, умён, обходителен и хорошо воспитан. Его зелёные глаза с теплотой и нежностью смотрели на Дениз, а рука всегда была готова оказаться рядом, если вдруг она оступилась. Он обожал проводить время с Александром, водил его на выставки и каким-то чудом всегда умел его чем-то заинтересовать. Михаэль не был грубым, не манипулировал, не играл, не заставлял Дениз плакать. Но сейчас ей почему-то захотелось разрыдаться во весь голос. Автобус тронулся, и она помахала Михаэлю. Он махнул в ответ и прошёл ещё несколько шагов следом, отчего Дениз рассмеялась и покачала головой. Вскоре остановка и Михаэль скрылись из виду, а она взглянула на свои дрожащие руки и тихо шмыгнула носом. Как бы ей хотелось, чтобы он сказал, что свидание с той девушкой прошло отлично, что он влюблён. Она бы искренне за него порадовалась.***
Дениз сидела на заднем дворе, когда послышался стук входной двери. Она поднялась, зашла в дом и остановилась, широко распахнутыми глазами смотря на Александра. Он, заметив мать, виновато склонил голову. Его брюки были порваны, колени разодраны, кровь ещё немного сочилась из ран, он был весь в земле. Короткий рукав рубашки был оторван, воротник выглядел так, словно его разодрали собаки. Светлые волосы Александра были выпачканы и больше походили на гнездо, в них торчала трава и солома. Дениз прикрыла губы руками, когда заметила запёкшуюся струйку крови под носом и разбитую скулу. — Я подрался с Йонасом. Он плохо говорил о Франции, обо мне и тебе. Дениз подбежала к сыну и принялась осматривать его, проверяя, не сломаны ли кости. — Что болит? — Колени и лицо, но всё остальное в порядке, — ответил Александр, наконец подняв глаза. — Господи, ты же весь в крови! Идём в ванную. Я донесу тебя. Она собиралась взять его на руки, но Александр отрицательно покачал головой и зашагал сам, прихрамывая. Из спальни показался Манфред, его лицо быстро побелело. Он заспешил к внуку. — Что случилось? — спросил Манфред, уставившись на Дениз. — Он выбрал не самый лучший способ показать человеку, что тот не прав. — Я не мог слушать это! — закричал Александр, остановившись посреди лестницы и повернувшись к ним. — И я могу постоять за себя. Мне уже семь! — Тебе всего семь! — возразила Дениз, нахмурившись. — Драться – плохо, Александр. Ты мог прийти ко мне. — Жаловаться маме? — он приподнял брови, и Дениз узнала в нём Бернхарда. — Сказать мне не значит жаловаться! — она попыталась подойти к нему, но он поднялся на несколько ступеней выше. — Я бы пошла к его родителям. — Они и так все плохо говорят о тебе! Зачем тебе это слушать? — Александр! — воскликнул Манфред и взял внука за руку. — Идём в душ и обработаем твои раны. Мы справимся, Дениз, иди. Они поднялись наверх, дверь хлопнула. Дениз уселась на лестницу и уткнулась лицом в ладони. Её плечи задрожали от плача. За шесть лет жизни здесь она подружилась только с Михаэлем и завела знакомство с парочкой французов из общины, в школе она была белой вороной, поэтому к ней никто не подходил и на пушечный выстрел. На улице она чувствовала себя чужой, даже если знала улицы наизусть. Её акцент был всё так же заметен, а репутация шла впереди неё. Француженка в Германии с ребёнком и без мужа, который был офицером СС. В такие моменты она злилась на Нойманна. Неизвестность была гораздо хуже, потому что никто в их доме не мог спокойно заснуть. Бернхард стал слоном в посудной лавке. Когда-то он исполнял эту роль только в её квартире в Париже, а теперь и в этом доме. Дениз выпрямилась, глубоко вздохнула и поднялась. Она поправила любимое голубое платье, доходившее ей почти до щиколоток, и спустилась в кухню. Часы уже пробили шесть вечера – пора было приниматься за ужин. Когда она нарезала картофель, послышались шаги. Манфред, держа Александра за руку, вошёл в кухню. Тот виновато жался позади, но глаза не опускал. Дениз отложила нож, присела и вытянула руки. — Прости, — прошептал Александр, обнимая её. — Всё хорошо, — сказала она в ответ, улыбаясь и поглаживая его по голове. — Никого не слушай. Люди всегда сплетничали и будут сплетничать. Считай, что это такой жанр, который нам лучше обходить стороной. Он закивал и поцеловал Дениз в щёку, а потом вдруг отстранился. Его глаза стали такими серьёзными, что Дениз вмиг напряглась всем нутром, ощущая неладное. В эти секунды она вспомнила все сожалеющие взгляды Бернхарда и готова была закричать от страха, ведь за ними всегда шло что-то ужасное. Она уже протянула ладонь, чтобы вцепиться в сына и выпытать у него всё, но он заговорил первым: — Простите меня. Я кое-что не рассказал вам, — он посмотрел на Манфреда. — Вчера в ящике я нашёл письмо. — Но я проверяю почту утром,— сказал тот, усаживаясь на стул. — Я всегда проверяю её первым, дедушка, — признался Александр. — Что за письмо ты нашёл? — спросила Дениз, положив ладони на его узкие плечи. Александр медлил. На мальчишечьем ещё детском лице было видно, что в его голове шла настоящая борьба. Он сжал кулаки, заморгал, стараясь не расплакаться, и быстро сказал: «Письмо от отца». Дениз подумала, что ослышалась. Она посмотрела на подскочившего Манфреда и вновь взглянула на сына. — От Бернхарда? На конверте было написано Бернхард Нойманн? — спросила Дениз, придвигаясь к Александру. — Да. Оно лежит у меня в комнате, я сейчас принесу. Он вырвался из цепкой хватки и помчался в свою комнату. Дениз так и не сумела подняться, а Манфред сесть. Они молчали эту минуту, и в ожидании их сердца бешено колотились. Только Александр забежал обратно, как Дениз схватила конверт и прочитала вслух: «Бернхард Нойманн. Манфреду Нойманну». Не раздумывая, она протянула письмо потерянному Манфреду. Он с трудом стоял, ноги от волнения и шока одеревенели, теперь ему казалось, что он вовсе забыл, как двигаться. Трясущимися руками Манфред достал лист и развернул его. Карие глаза забегали по строчкам, Дениз следила за ним, словно во взгляде могла что-то прочесть. — Он пишет, что прибывает завтра в десять утра в Thüringen. — Бернхард? — переспросила она, не веря, что никто из них не ошибся. Манфред закивал. — Его нужно встретить, — сказал он, приходя в себя. — Если я сяду на поезд сейчас, то приеду туда ночью. Как раз будет время. — Я поеду. Вы только недавно от простуды оправились. Александр уставился на мать. Её решительный тон всегда пугал его, сейчас в особенности. Пряча письмо, он считал, что поможет ей, что даст отсрочку. Но, видя её взгляд, он понял, что совершил глупость из-за собственного страха. Он взял Дениз за руку. — Ты будешь плакать?— спросил он тихо. — Нет! — воскликнула она.— Нет, что ты. Конечно, нет. Обещаю. Почему я должна плакать? — она пыталась улыбнуться, но вышло криво. Он покачала головой, но ладонь не выпустил. — Я поеду туда, сниму номер и встречу его. Вы оставайтесь вдвоём. — Тогда нужно сейчас же позвонить на вокзал! — спохватился Манфред и помчался к телефону. Дениз, поцеловав Александра в лоб, побежала наверх. Она достала с верхней полки чемодан и принялась складывать необходимые вещи. Манфред уже повесил трубку и выбежал на улицу. Видна была лишь его тень, устремившаяся к соседям – у них была машина, сам Манфред давно не садился за руль. Дениз, переодевшись и вцепившись в ручку чемодана, застала сына сидящим на софе в коридоре с письмом в руках. Его глаза блестели, и этот блеск говорил о том, что в его руках было что-то неимоверно важное, что-то, что перевернёт его жизнь. Дениз подошла к Александру, опустилась перед ним на колени и убрала волосы за уши. — Всё будет хорошо, — сказала она ему. — Мне жаль, что я спрятал письмо, — шёпотом произнёс Александр, шмыгнув носом. — Всё в порядке, — большим пальцем она провела по его покрасневшей щеке. — Я понимаю, почему ты это сделал. — Вдруг у него уже есть семья? — спросил он, облизав губы. — Я видел такое. — Каков бы ни был исход, я всегда с тобой, — она поцеловала его в лоб и прижала к себе. — Но знай, когда он уезжал, ему было очень жаль. Он не хотел оставлять тебя. Он тебя любил и любит. Я в этом уверена. Даже, если будет так, как ты сказал, он не перестанет любить тебя. Слышишь? Он кивнул и обнял её крепче. Вбежал запыхавшийся Манфред, послышался шум двигателя. — Поезд отходит через сорок минут. — Всё хорошо, — сказала Дениз Александру, — как только я доеду, я позвоню вам. И как только встречу его, тоже позвоню. Я не буду тебе врать и скажу как есть. — Правда? Ответ дался ей с трудом. — Да.***
Дениз поднялась по лестнице, прошла через собравшуюся толпу пассажиров и вышла на перрон. Здесь тоже собралось много народу, и многие были встречающими. На руках у матерей плакали и смеялись дети; ворчали старики,расхаживавшие по платформе, дети-подростки молчаливо стояли рядом с родственниками или следили за младшими. Дениз протиснулась вперёд и остановилась под раскинувшимся деревом. Дул июньский ветер, и листья, шелестя, наклонялись к железнодорожным путям. Парочка листьев слетели и, кружась, легли на собаку, раскрывшую пасть от жары. Собака потрясла головой, облизалась и снова высунула язык. Загудел поезд, повалил дым и пар. Колёса застучали о рельсы, и желудок Дениз скрутился. Её затошнило, она выдохнула и поняла, что зуб на зуб от волнения не попадет. Тогда она сжала кулаки, напряглась что есть сил, но тело никак не расслаблялось. Язык прилип к нёбу, в горле всё пересохло. Когда встречающие стали протискиваться к прибывающему составу, Дениз не нашла сил сдвинуться с места. Она сделала шаг и поняла, что не может идти. Не спав ночь, она много раз рисовала себе сцену их встречи, упрашивала себя не волноваться, но оказалось, что это было невозможно. Массивные колёса заскрипели о пути, и поезд остановился. Двери вагонов открывались – спускались первые пассажиры. Лоб Дениз разгладился, тошнота усилилась. Дениз облокотилась о дерево, но глазами, не переставая, бегала от одного лица к другому. Их было так много, и ей почудилось, что они все слились в одно. Она видела, как кто-то находил своего отца, брата или сына. Они обнимались, целовались, дети рвались к родным рукам, слёз никто не сдерживал. Что бы ни произошло, все они были чьими-то близкими, их кто-то ждал. Бернхарда не было. Вот опустела левая часть платформы, а он всё не показывался. Дениз испугалась, что пропустила его. Она поднялась на носки, задрала голову и прикрыла ладонью глаза от палящего солнца. Её сердце колотилось, а губы приняли красноватый оттенок, потому что она без конца их кусала. Но вскоре Дениз не поверила своим глазам, когда в самом конце состава увидела Бернхарда. Он медленно шёл один, не поднимая глаз. Светлые волосы были растрёпаны, они давно отросли, как и борода. Она поняла, что никогда не видела его с бородой или хотя бы с щетиной. В руках у него был чёрный худенький чемодан и пиджак. Дениз опустила ладонь, её плечи сникли. Кто-то толкнул её, но она даже не заметила. Она поняла — он не надеялся, что его встретят. Все торопились убраться с вокзала, желая вернуться к прежней жизни. Хотя бы попытаться. Но Бернхард не желал пытаться и не думал надеяться. Он не заметил её, и Дениз подумала, что так и не сможет позвать его. На секунду в её голове промелькнула мысль: она не позовёт его, и на этом всё будет кончено, она свободна, больше нет никакого слона. — Бернхард! — вскричала она, даже не поняв, что её голос прорезался. Он замер, оглянулся, но не смог никого разглядеть из-за яркого солнца. Дениз, сжав кулаки, прорвалась сквозь толпу, буквально расталкивая всех, и схватила его за запястье, когда он уже собирался уйти. — Вижу, ты растерял всю расторопность, — сказала Дениз и постаралась улыбнуться, но не смогла. — Дениз? — не веря, спросил он. Бернхард придвинулся к ней, загораживая от света. Дениз вскинула голову, позабыв, насколько он выше неё. — Ты ожидал увидеть кого-то ещё? — ей хотелось язвить, будто ей было всё ещё двадцать. — Я никого не ждал, — ответил он растерянно, не уловив сарказма. — Что ты здесь делаешь? Отец рассказал тебе о письме? — Что значит, рассказал? — она нахмурилась. — Ты бываешь в Германии? Откуда ты узнала? Дениз заморгала, подумала несколько мгновений и осознала, почему он смутился. Она вспомнила о своём обещании ему. Он посчитал, что она не сдержит его? — Бернхард, я и Александр живём в доме твоего отца, в твоём доме, уже шесть лет. Я уехала практически через год после того, как ты отбыл в Африку, — ответила Дениз. Ей показалось, что он упадёт в обморок прямо здесь. Его кожа вмиг сделалась белой как снег, щёки болезненно покраснели, и она поняла, что он искренне считал, что она оказалась здесь чудом, что они живут во Франции. Её руки схватили его, чтобы поддержать. Бернхард огляделся. — Александр остался с твоим отцом. Я посчитала, что вам двоим нужно подготовиться. — Ему уже семь. Она кивнула и заметила на его лице замешательство. — Я… прости за мой вид. Я не думал, что меня кто-то встретит, тем более, что это будешь ты. Бернхард смотрел в её глаза, кажется, не моргая. Он не мог поверить, что она стоит перед ним. Совсем другая, но он видел в ней отголоски той Дениз в цветастом платье с короткими волосами и с ненавидящим взглядом. Ему до безумия хотелось прижать её к себе, но оставалось только крепко сжать зубы и думать о прикосновениях её пальцев. — Всё нормально, — она пожала плечами. — Думаю, можно уже пойти? Я сняла номер в гостинице здесь недалеко. Там ты можешь отдохнуть. Она убрала руки, и он болезненно выдохнул. Они вышли из вокзала и направились вверх по улице. Бернхард шёл слегка позади, чтобы не смущать Дениз своим вцепившимся взглядом. Отель был небольшой, но новый, с широкими окнами и массивными часами под крышей. Дениз получила ключи, поблагодарила, и они направились на второй этаж. Номер был одноместным, двуспальная кровать стояла посередине комнаты, в углу – два кресла, столик и зеркало во весь рост. Бернхард поставил чемодан рядом с чемоданом Дениз и обернулся, когда она не зашла в номер. — Я пойду позвоню Манфреду и Александру, а ты пока прими душ или отдохни. Если приду через час?.. — Да, хорошо, — он сглотнул. — Хорошо. Я пойду, — добавила она и вышла. Стоило Дениз закрыть дверь, как она бегом направилась вниз. Только она добралась до тенистых заросших кустов на заднем дворе, как её вырвало. Шатаясь, она села на лавочку и достала платок из сумки. Земля ходила ходуном. Дениз глубоко дышала, чтобы прийти в себя, но грудь всё равно часто вздымалась, на коже блестели капли пота. Она оправилась только через десять минут. С трудом поднялась, вернулась к стойке и попросила стакан воды. Позвонить можно было из отеля, но Дениз решила, что ей нужно прогуляться. Когда она сняла трубку, положила монеты и услышала голос Манфреда, стало легче. Она прижалась лбом к стеклянной перегородке и заговорила: — Он не думал, что его кто-то встретит. Сейчас он в номере. — Он в порядке? — Если вы спрашиваете о том, все ли конечности на месте? Да, на месте. Ни царапинки. — Твоя прямолинейность мне всегда симпатизировала, — усмехнулся он. — А ты? В порядке? Она помолчала. Врать Манфреду было обычным делом. Дениз научилась о нём заботиться. — Да. Александр рядом? — В гостиной. Уверена, что хочешь говорить с ним сейчас? — Он не зря спрятал письмо, так что я обязана с ним поговорить, — ответила она тихо. Манфред позвал Александра. Дениз услышала громкий топот в трубке и улыбнулась. Шебуршание — и вот послышался его звонкий голос на том конце провода. — Мама, я скучаю! — воскликнул он, и Дениз представила, как он по привычке обхватил трубку двумя руками и сел на пол. — Я тоже. Очень сильно. Думаю, ночью мы сядем в поезд, но ничего не обещаю. Максимум завтра в обед будем дома. Александр помолчал, раздумывая над вопросом, и Дениз догадалась, что сейчас он спросит. — Он был один? — Один. Он один. И думал, что ты тоже приехал. Ей хотелось расплакаться. Она поспешила убрать трубку, всхлипнула и вернулась. — Я же сказала, что всё будет хорошо, — Дениз улыбнулась сквозь слёзы. — Скоро мы будем дома. — Я вас жду. — Я люблю тебя, сынок. До завтра. Дениз повесила трубку, не в силах больше сдерживать слёзы. Она отошла от таксофона, сняла очки, зашла за угол и расплакалась. На воскресном посещении церкви пастор часто говорил, что Бог преподносит те испытания, которые мы в силах выдержать. Когда мы просим у Бога терпения, он не наделяет нас терпением – он даёт нам испытания, в которых мы должны проявить его. Дениз подумала, что её терпение разбивается каждый раз, когда она видит страдания сына, а сейчас она должна была выстоять, считая, что это невозможно. Александру нужны и отец, и мать, а она не в силах даже себя собрать. Плача вдали от кипящей жизнью улицы, Дениз представила, как сбегает: садится в машину или в автобус, доезжает до вокзала, а там, куда глаза глядят, может, и во Францию. Или сесть на корабль до Америки? Её пробирала дрожь, мелькали расплывчатые и выдуманные образы родителей. Повторить их судьбу из страха – самый лёгкий путь, но он не правильный, и Дениз это отчётливо поняла. Она сжала кулаки, ногтями впиваясь в кожу. Перебороть себя. Улыбаться, когда тошно, и распрямить плечи, словно ты никогда не разбивался на тысячу осколков – вот так ей говорила бабушка. Дениз вытерла слёзы, поправила платье, убрала выбившиеся пряди за уши и вышла из-за угла как ни в чём не бывало. Она прошла мимо телефонных автоматов, поймав пару взглядов мужчин, и направилась обратно в отель. На стойке ей сказали, что Бернхард ушёл и оставил записку. На небольшом свёрнутом листке было написано: «Я в цирюльне через дорогу. Не уходи никуда. Пожалуйста». Дениз положила записку в сумочку и перешла дорогу. В окне она увидела сидящего в кресле постриженного и побритого Нойманна. Он придирчиво рассматривал себя в отражении. Она повернулась спиной, стоило Бернхарду подняться. Вскоре зазвенел колокольчик, и он вышел. — Помолодел, — сказала она, снимая очки, чтобы лучше разглядеть его. Дениз смотрела на него и думала о том, что его глаза будто опустились, а уголки губ стали сильно выступать, отчего казалось, что Бернхард угрюм и несчастен. Его кожа была загорелой и грубой, видимо, он много времени проводил на солнце. Морщины изрезали его лоб, кожа под глазами немного обвисла, там тоже виднелись морщины. Дениз поняла, что она наконец выросла, а он – постарел, и дело было не в его внешности, коже или энергии. Она чувствовала, как он устал. Буаселье опустила взгляд на его губы и заметила побелевший шрам, тонкой линией проходивший вниз по подбородку. Её это возмутило. Кругом то и дело были мужчины, оставшиеся без ног или рук, а то и всего сразу, порой шрамы раскраивали их лица, но Нойманн отделался небольшим порезом, больше подходящем под «украшение». — У них всё хорошо? — спросил он. — Да. Конечно, у них всё хорошо. Александр сказал, что ждёт нас. Почему ты?.. — Мне показалось, что ты плакала. Лоб Дениз разгладился, она нахмурилась и возмущённым тоном спросила: «С чего это мне плакать?» — Я не забыл твоё лицо, когда ты расстроена и, тем более, когда ты плачешь, — он придвинулся, и Дениз вздёрнула подбородок, чтобы смотреть в его глаза. — Ведь ты часто плакала из-за меня. — В этом мире не меняются две вещи: солнце встаёт на востоке и мои слёзы проливаются из-за тебя. Идём, я хочу есть, — буркнула она и надела очки. — Ты стала наглее, — усмехнулся он, когда они поспешили вверх по улице. — И тебе идут эти очки. — Уверенней, вообще-то, — поправила она. — Спасибо. Это Александр выбирал. — У него хороший вкус. — Весь в мать. Бернхард улыбнулся. Они вошли в ближайшее кафе. За круглыми столиками, с накрытыми поверх белыми и светло-голубыми скатертями, сидели неспешно обедающие посетители. Мужчина, одетый в молочного цвета костюм, расположился у окна с сигаретой, рядом с ним сидела женщина в лёгком красном платье, её накрашенные яркие губы раскрывались всякий раз, стоило собеседнику отпустить шутку. В кафе вкусно пахло едой, слышался громкий детский смех, звон бокалов и приборов. Их посадили за дальний столик у окна. Дениз с удовольствием прикрыла глаза, когда подул ветер, доносивший сладкий запах цветов. Она, безусловно, любила природу и раньше, но во время войны с трудом можно было заметить красоту полей, раскинутого голубого неба и восходящего солнца. Во время войны вместо неба Дениз высматривала самолёты, а поля, словно тела раненых, были изрезаны траншеями и воронками, вместо запаха цветов и свежего утра – крови, железа и гари. — Kartoffelsuppe, пожалуйста, — сказала Дениз, когда подошёл официант. — С клёцками или гренками? Дениз удивлённо взглянула на официанта. — Мы из Берлина, там всегда подают с клёцками. Так что давайте разнообразим, — улыбнулся Бернхард, заметив её замешательство. — Мне Böfflamot с луковым соусом. Вот только если бы ещё обучить кухарку прилично готовить соусы! Официант рассмеялся, записывая блюдо в маленький блокнот. Дениз прищурилась, пытаясь понять, что происходит. — Ещё мне schorle, — сказала она. — А мне светлого пива на ваш вкус. Официант улыбнулся и, забрав меню, поспешил перейти к другому столику. Дениз, откинувшись на спинку стула, сложила руки на груди и уставилась на Нойманна. — Откуда цитата? — Томас Манн. Дениз закатила глаза и покачала головой, всем видом показывая, что удивлять Нойманн её не станет – всё было на своих местах. — А ты теперь ешь картофель? — У меня есть выбор? — она усмехнулась. — Манфред говорил, что картофельный суп едят только с клёцками. — Мой отец консервативный затворник. Он тебе не то, что рецепт супа не изменит, он цвет носков никогда не поменяет. Это чистая правда, кстати, — Бернхард улыбнулся, но сделался в миг печальным и взял вилку, чтобы не смотреть на Дениз. — Он в порядке, — ответила она на не озвученный вопрос. — Всё не так, как ты думаешь. Ей не хотелось говорить с ним на эти серьёзные и ужасно мучительные темы, но иначе было нельзя. — А ты знаешь, как я думаю? — тихо спросил он, не поднимая глаз. — Терзаешь себя за то, что не писал ему. Возможно, стоило, — Дениз придвинулась, положила руки на стол. — Но уже не сейчас. Мы не знали: жив ли ты, так что больше нет никакой разницы в том, писал ты ему или нет. Бернхард наконец взглянул на неё. Она уже видела эти глаза. Её сердце сжалось, и она обрадовалась, когда официант поставил напитки и корзинку с хлебом. — У тебя есть фотографии Александра с собой? Она закивала и вытянула из сумочки конверт. Бернхард неуверенно посмотрел на Дениз, прежде чем раскрыть его и вытащить семь фотографий. Каждый год его жизни был запечатлён на них. — Неподалёку открылся фотосалон, мы сделали несколько новых, так что дома в альбоме их больше. Бернхард рассматривал каждую, но не мог удержаться и поэтому сначала взял в руки фото, где Александру четыре, но тут же хватался за ту, где ему уже семь. Он увидел в конверте ещё одну фотографию и нахмурился, когда узнал себя. Приложив своё фото к фото Александра, Нойманн не смог сдержать улыбку. Дениз покраснела, уголки её губ поднялись. — Il ressemble à son père. Я помню такие цитаты, — сказала она, и в голове всплыло смутно запомнившееся лицо старой акушерки, которая произнесла эти слова. Нойманн несмело протянул руку, чтобы дотянуться до Дениз, но официант поставил вкусно пахнущие блюда на стол. Бернхард с досадой посмотрел на мясо в тарелке. Момент был упущен. Они расправились с едой в тишине. Оплатив заказ и оставив чаевые, Бернхард поспешил выйти за Дениз, уже стоявшей на улице. Она, надев очки, смотрела на видневшиеся очертания вокзала вдалеке. Нойманн встал рядом, вспоминая, как ещё несколько часов назад он сидел в поезде и представить не мог, что на перроне будет стоять она. Находясь в заключении и после на строительстве домов, он мечтал о том, что когда-то сойдёт с поезда, который наконец привезёт его в Берлин, в толпе встречающих разглядит Дениз, рядом – подросшего Александр и отца, державшего внука за руку. Никогда Бернхард не думал, что мечты исполнятся. Казалось, этот атавизм остался далеко в прошлом. — Что ему нравится? — спросил он. Дениз задумалась. — Сейчас? Ничего, — она усмехнулась. — Полгода он занимался на пианино и иногда рисовал, но сейчас предпочитает варварские занятия. — Играет на треугольнике и рисует натюрморты? — И чем же тебе не угодили треугольник и натюрморты? — возмущённо спросила Дениз. — Он теперь ходит с луком и стрелами, играет в лесу и дерётся. — Он подрался? — его брови поднялись. — Да. Не поделили что-то, — ответила она и пошла вперёд, надеясь, что Бернхард не полезет с расспросами. — Что не поделили? Я подрался в первый раз лет в одиннадцать. Не помню, из-за чего это было, правда. Он сильно пострадал? — Ну, видишь, дети должны быть прогрессивнее родителей, — сказала она и закатила глаза, заметив, как Нойманн смотрит на неё. —Терпеть не могу этот твой взгляд. Я сама была не рада, но и сделать ничего не могу. Идея рассказать мне ему не понравилась. — Ещё бы. Я бы тоже не жаловался. — Les corbeaux ne font pas d'agasses, — вздохнула она. — Я немного утратил навыки французского – твой набор слов я понимаю с трудом. — Как и я Томаса Манна, — съязвила Дениз. — Раз ты придерживаешься такой же позиции, тебе придётся поговорить с ним. Думаю, вам о многом нужно поговорить. Бернхард помолчал. Его щёки покраснели. Когда семь лет назад Дениз сказала, что беременна, он воспринял этот факт спокойнее, чем то, что ему придётся говорить с собственным сыном. — Вон там магазин игрушек. Я как раз хотела что-то купить, пойдём. Они перешли дорогу и оказались в маленьком магазине. На полках лежали ярко раскрашенные деревянные игрушки, приятного пахло свежим деревом и маслом пихты. Дениз остановилась рядом с мальчишками – их словно приковало к узкому стенду с самолётами. Бомбардировки заставили её взглянуть на самолёты иначе. Теперь они представлялись ей не железными птицами, взмывшими в воздух, а вестниками смерти. — Думаю, ему понравится, если вы соберёте его вместе, — пожала плечами она, подходя к коробке с деталями для самолёта. — Что думаешь? Дениз посмотрела на Нойманна и смутилась. Он был так близко, что она смогла почувствовать лёгкий запах одеколона, мыла, сигарет и отчего-то мяты, как будто они всё ещё были в Париже. Её живот потянуло, когда она поняла, что не забыла его запах. Дениз покрылась холодным потом. Настолько ей было непривычно и дико стоять рядом с Бернхардом в магазине игрушек и выбирать подарок для сына. Она осторожно обернулась через плечо, удостоверившись в том, что на нём обыкновенный костюм, а не военная униформа. В горле образовался ком. — Я выйду, тут душно. Решай сам, — торопливо сказала Дениз и поспешила выйти из магазина. Она опустилась на лавочку, приложив ладонь к животу. Казалось, что сердце пульсировало где-то там, а не в груди. Бернхард смотрел на неё в окно, держа в руках коробку с самолётом, прекрасно понимая, почему ей стало дурно. Он болезненно ухмыльнулся, ругая себя за то, что хотел коснуться её в кафе. Теперь ей незачем было терпеть его, а он не мог ею управлять.***
Дениз вздрогнула, когда дверь номера закрылась. Бернхард снял пиджак и повесил его в шкаф. Вешалки ударились друг о друга, застучали дверцы. Нойманн прошёл к комоду, поставил на него бутылку воды и аккуратно положил набор для сборки деревянной модели самолёта. Все звуки для Дениз были до ужаса громкими, её голова слегка кружилась. Она открыла окно и достала из сумочки пачку сигарет. Когда затрещал огонь, Бернхард обернулся и удивлённо взглянул на неё. — Куришь, значит? Дениз выпустила дым в окно и посмотрела на Бернхарда. — Когда сильно нервничаю. — Боишься остаться наедине со мной? — Всегда боялась, — сказала она и отвела взгляд к окну. — Что за самолёт? — Не хочу, чтобы ты задавала вопросы ради того, чтобы увести беседу. Я купил билеты на завтра, в десять утра отходит поезд. Он сел в кресло и устало потёр загоревший лоб. — Я не знаю, как с ним разговаривать. С чего начать? — Если бы я знала, — она повернулась и приложилась спиной к подоконнику, чтобы смотреть на Нойманна. — Скажи, что скучал, что хотел его увидеть. Он сказал мне сегодня, что ждёт нас. Именно нас. Он помолчал, его лицо оставалось таким же задумчивым и печальным. — Что ты ему рассказывала обо мне? Дениз помолчала, затянулась, выпустила дым, вспоминая непродолжительные разговоры с Александром об отце. — Я была краткой. Ты офицер немецкой армии, пропал без вести, но если бы ты мог, ты бы обязательно сообщил нам, где ты. Он не раз видел твои фотографии, так что узнает. — А о том, какой я?.. — Человек, ты имеешь в виду? Дениз уловила в его взгляде промелькнувшую боль. — Я бы сказала, что человек ты так себе, но ради него сделаешь всё. Манфред занимался этой частью, как ты понимаешь. Про пианино ему рассказывал, про школу и Академию,— она пожала плечами. — Он знает насчёт тебя и меня? Дениз посмотрела на Бернхарда так, словно была готова растерзать его. — Он знает, что я из Парижа, а ты из Берлина. Больше ему ничего знать не нужно. Он никогда ни о чём другом не узнает. Познакомились и познакомились. Спросит – скажи на улице, не соврёшь. — Дениз… — Нет, — ответила она, и Нойманн замолчал, будто она отрезала ему язык. — Мы никогда не будем говорить при нём о том, что было. — Хорошо. — Пообещай мне. Дениз выпрямилась и сделала несколько шагов к нему. Бернхард поднялся, подошёл к ней практически вплотную и взял пачку. Она была пустой. — Пообещай мне, что никто и никогда не узнает о том, что было во Франции, — сказала она снова. — Обещаю, — ответил он, забрал из её пальцев сигарету и затянулся. — Мой отец тоже не знает? Она покачала головой и собиралась вернуть сигарету, но Бернхард вернулся в кресло и положил ногу на ногу. Дениз закатила глаза и села напротив, захватив бутылку воды. — Кем ты работаешь? Она усмехнулась и наполнила стакан. — Тебе не составит труда отгадать. — Не может быть, — Бернхард с трудом подавил улыбку. — Bonjour, mes enfants! — нарочито театрально и громко произнёс он. — Chapeau bas, — она в ответ захлопала. — Милый шрам. Аккуратный такой. Как получил? Нойманн усмехнулся и выпустил дым в противоположную сторону от Дениз. Та смотрела на него так, словно не ощущала натянутости между ними, словно нет той стены из толстого стекла. Бернхард коснулся пальцем шрама, но мгновенно убрал руку, будто обжёгся. — Вариантов немного, знаешь ли. Осколок. Вроде как русский, но на нём не написано было, а так бы я тебя обрадовал, — он затянулся, смотря на неё, и вновь отвернулся, чтобы выдохнуть. Дениз сложила руки на груди, покачав головой. — Получить два раза от французов унизительно, соглашусь, — ответила она. — Три, — он приложил ладонь к сердцу. — Дешёвый приём, — она прыснула от смеха. — Как и твой. Он смял окурок в пепельнице, налил воды в стакан и осушил его. Дениз внимательно следила за каждым его действием, пытаясь разглядеть тремор, другие шрамы и следы. Но больше ничего не было. Она знала о возвращавшихся домой мужчинах после войны: кто-то из них кончал самоубийством, а кто-то жил как ни в чём не бывало. Дениз видела вернувшегося солдата с травмой головы. Отбыв на войну вполне спокойным работящим человеком, он вернулся пьяницей с неконтролируемой агрессией. Его жена, не выдержав, собрала троих детей и уехала. Порой Дениз видела его в магазине, и ей было его жаль. Когда она смотрела на него, в душе просыпалось то человеческое сострадание к самым обездоленным, убогими и несчастным. Было в этом что-то извращённое, поскольку вместе с жалостью Дениз ощущала презрение и отвращение. — Он правда хочет тебя увидеть. Не разочаруй его, пожалуйста, — произнесла она. — Мне бы не хотелось разочаровывать вас обоих. — Вряд ли меня можно чем-то удивить и тем более разочаровать, — она искренне улыбнулась. Дениз не сразу заметила, что его взгляд был устремлён на кольцо на пальце. Бернхард поднял глаза и напрягся всем телом. Его горло прожгло, сердце, как молот, било в груди. — Я ношу его с того момента, как приехала в Германию. Не дождавшись ответа, Дениз выпила воды, поднялась и стала искать в сумочке вторую пачку сигарет. Бернхард тихо выдохнул и поднялся следом. Он подошёл к ней, взяв зажигалку. Буаселье достала сигарету и хотела закурить, но Нойманн забрал её и кончиками пальцев дотронулся до щёки. Она была горячей и гладкой. Дениз замерла, смотря в его голубые глаза, которые теперь будто выцвели. В дверь постучали, и Дениз склонилась к его ладони. Та полностью накрыла её щёку, но она отстранилась и отвернулась к окну. Нойманн разочарованно открыл дверь и поблагодарил за то, что ему принесли забытые документы. Дениз уже курила. Бернхард не видел её красных глаз и слёз, стекавших по щекам. Позже они молча легли спать, но никто из них не смог заснуть.