Парень медленно раскрывает глаза, но не потому, что он выспался, не потому, что топот назойливых служанок разбудил, а потому что низ живота скручивает, как водную воронку вниз ниспадающего водопада, тело простреливает резкой болью.
Юнги понять ничего не может, одубевшие мышцы чувствуют под собой нечто очень холодное и твердое, спину обдувает, аж конечности немного посинели.
«Нет, все-таки надо открыть глаза…» — но удается выполнить такую задумку только с четвертого раза.
Взгляд помутнено замечает расплывчатые очертания дубовой решетки, грубого и тяжелого дерева, голова оказывается лежащей на подушке из циновки, а оставшаяся часть тела на холодном, промозглом полу из досок… где-то запекшиеся капли и следы крови, где-то они более свежие, вон как переливаются.
Первая волна паники накатывала, вторая волна приносила нотку истерики, четвертая и пятая немного вразумления и мысль о том, что пора бы встать, попытаться осмотреться, но девятый вал накатил слишком неожиданно — туловище отказывалось повиноваться хозяину, и, кроме сокрушительных мук, оно ничего не чувствовало, но самое интересное — Юнги не чувствовал пальцев на ногах и руках, ведь в холщовом тряпье валяться на полу, когда за окном зима, — не самая лучшая идея, а, как известно, темницы (других вариантов о своем местоположении у Принца больше не было) не отапливаются.
Посмотрев на онемевшие с голубым отливом пальцы, он кое-как подобрал под себя изуродованные ноги, замечая большую лужу крови под тазом, но не придав этому значения, устало ударился затылком о балки позади себя.
Ссутулившаяся фигура в кровоподтеках, синяках и смертью в глазах — разбито и подавлено выглядел Мин. Он умирал каждый день в этом дворце, от каждого слова «матушки», от каждой встречи с Императором, но сейчас чувствовал себя по-настоящему убитым.
Убитым не только физически — эти-то повреждения затянутся, но и морально — вот тут рубцы никогда не оставят в покое, по-любому раны будут бередить и расковыривать вновь и вновь, и даже если на это не найдется смельчаков, то самобичевание выполнит свою роль.
Он — омега.
Наследный принц — омега.
Мин Юнги, которого и так ненавидели все 17 лет его жизни, — омега.
Парень выдаёт кривую улыбку, обнажая чуть окровавленные зубы и десна. Из надтреснутой кожи опять сочится кровь, но это не страшно… теперь не страшно — ведь сейчас ему просто хочется провалиться под землю, спускаясь в самые пучины Ада, ведь даже там не так тяжело, как здесь; он жалеет, что все покушения на его жизнь были провальными, он просто хочет чтобы его убили, или он убьется сам.
Раньше он мог войти в историю, как нелюбимый сын Императора, что пострадал от рук грешников, не вступив даже на престол, а сейчас… сейчас он сын, опозоривший королевский род своей омежьей кровью, ведь первенец от Повелителя должен всегда быть альфой…
«Что же теперь будет?»
А зачем думать, зачем бороться?
Со стороны посмотри — перед вами совершенно юный молодой человек, у которого вся жизнь впереди, а внутрь заглянешь — там многовековая грусть и пустота, и в нее вплетен столетний старик с проседью на волосах и бороде, немощный, что уже глаза от усталости открыть не может.
Один вопрос крутится в белобрысой головушке — почему его не убили сразу в тронном зале, почему он еще дышит?
Ответ на вопрос приходит спустя пару часов, но обо всем по порядку.
Ветер, завывающий снаружи и пугающий пургой округу, напевал грустную песню одиночества, а далекий и протяжный вой пса её дополнял. Внутри камеры пахло сыростью, прогнившими досками, смрадом от нечистот, мхом и металлическим привкусом крови — романтика.
Из-за отсутствия окон было невозможно понять время суток, но об этом Юнги и не задумывался.
Он лишь отсчитывал, сколько раз капля с крыши упала ему на палец, сколько раз паук перебирался из одного угла паутины в другой, сколько раз у сторожа по ту сторону стены падала монетка во время его игры с товарищем.
Спустя н-количество времени в камеру вошли двое охранников, без лишних слов вздернули «пленника» на ноги и повели в направлении комнаты… покоев отца.
Делегация остановилась за дверьми, что позволило Юнги на короткий миг (до прихода глашатая) подслушать внутренний диалог.
— Его надо убить! Давно пора…
— Господин, прошу Вас, если устранить Наследного принца сразу же после того, как Вы забрали его с праздника прямо у всех перед глазами — это вызовет большое недовольство и еще больше подозрений. К тому же, нам еле-еле удалось всю ситуацию объяснить гостям из других провинций, сказав, что Принц себя неважно чувствовал, а Вы, как заботливый отец, решили действовать незамедлительно, и празднество пришлось прервать. — Прозвучал боголепный голос старшего советника.
— Но сын-омега еще хуже… не сын он мне!
— Ваше Превосходительство, но и из этого можно вынести свою пользу.
— Какую же?
— Он омега, глупый, почти не образованный, неспособный перечить, идеальный образец для… заключения брака. Насколько я знаю, Вы сейчас находитесь в напряжённом военном положении с Ульсаном, а также ведёте переговоры с Пхеньяном для объединения сил и ресурсов для обороны. Так не думаете ли Вы, что брак с Правителем второго будет хорошим гарантом политико-экономических отношений, а связь будет укреплена с помощью детей? — Можно было даже в интонации уловить насмешку в голосе, небось улыбается своим гнусным мыслишкам.
«Ублюдок! Старый мерзкий ублюдок!» — Вопит все нутро Юнги, его глаза в ужасе распахиваются, да как он смеет, нет, его отец, конечно, тот еще подонок, но чтобы сына использовать как свиноматку и раба, даже для него чересчур!
— Ким Намджун расчётливый правитель, у него гарем с наложницами и наложниками больше, чем у кого бы то ни было.
— Так и подарите в качестве игрушки своего сына.
— Как ты выразился? — Протрубил Император.
— Ах, Великий Государь, простите своего глупого раба, если я оскорбил Наследного принца своими речами.
«Еще как оскорбил, мразь!» — Подумал Юнги, слегка прирыкнув.
— Хм… — Послышался третий голос, и, ох, он принадлежал Госпоже Императрице. — А это не такая уж и плохая идея. И от позора избавимся, и власть Вы свою укрепите. К тому же, я уверена, в его гареме навряд ли найдется отпрыск императорских кровей, так что сделка будет весьма успешной. — Тихий, монотонный, гипнотизирующий говор всегда был ее отличительной чертой, и именно он заставлял всех слушаться.
В это время над ухом громко прокричали: «Пожаловал Господин наследный принц!», и тут же распахнулись двери, пропуская внутрь все тех же стражников и изрядно потрепанного Мина. Его с силой толкают вперед, но не окрепшее и изможденное тело мешком с костями валится на колени, едва не поцеловавшись лицом с полом.
— Решено! — Все присутствующие обратили внимание на говорившего Императора. — Пишите письмо в Пхеньян.
— Вы не посмеете! — Кричал надрывным, молящим, нечеловеческим голосом Юнги, находясь уже на пике истерики. За сегодня у него достаточно низко рухнул мир, он уже достаточно разочаровался в людях, в самом себе… его тело, его душа просто не выдерживают, он, как струна натянутая, что находится в пробирке под напряжением, и все с натугом смотрят — порвется или нет?
— Я? Я не посмею?! Щенок, ты меня еще благодарить должен! — Хеджон спускается по ступенькам вниз, подходя к сыну и хватая того за подбородок. — Молись, чтобы ты понравился Ким Намджуну, хорошенько запомни это имя, ты еще не раз будешь его проклинать. — Шепот змеи обволакивает пленника. — А если он от тебя откажется, я самолично вышвырну тебя в помойную яму и буду закидывать камнями, переламывая все кости день за днем. Уводите и приведите его в порядок, от него воняет не только омегой, но и смердящим воздухом.
Юношу волочат по полу, оставляя кровавые следы, а он кусается, сыпет оскорблениями, но режется о стальной взгляд Матушки, Отца, советника и пары тройки офицеров.
***
Парень сидит в небольшой комнатушке и задыхается от беспомощности, от жалости к самому себе.
Недавно заходил лекарь, после того, как он обработал раны и наложил даже несколько швов на надреберном участке кожи, служанки принесли кувшин с чистой водой и новую одежду, более… как бы сказать… вульгарную. Такую одежду носили наложницы, но никак не Наследники престола.
— Вы шутите? Я это не надену! — Проорал парень, швыряя ткань в захлопнувшиеся двери.
Разъяренный, уставший, со сквозящей дырой вместо сердца, юноша смотрит немигающим взглядом в окно, где виднеется белоснежное покрывало из снега… ему самому хочется стать одной из беззаботных снежинок, и плевать, что у них жизнь коротка — она легка и прекрасна…
Вдруг слышится шуршание, потом кряхтение, и в помещение вваливается самый родной, самый дорогой человек в жизни омеги — его Учитель.
Ян Чжиун, тихонько прикрывая раздвижную дверь и наспех закрываясь ширмой, с беспокойной улыбкой и печалью в глазах кидается на Принца. Он крепко стискивает в своих старческих объятьях паренька, что еле ногами шевелит… Профессор как никто другой знает этого молодого человека, он сознание терять будет — но все равно будет клясться, что с ним все хорошо… Но так же он знает, что Юн очень ранимый и добрый — это еще с детства в нем было, чему Ян удивлялся — он был цветком, прекрасным зимним чистым цветком, что прорастал в гнилой запрудье меж сорняков и крапивы — и так же он знал, что Мину как никогда требовалась поддержка и опора.
— Учитель… — Бормочет отчаявшийся омега, утыкаясь в чужое дряхлое плечо и пряча в нем свои слезы.
— О, дорогой… Я как узнал о случившемся, так мигом принялся разыскивать тебя, но меня не пускали. Во дворце лишь пара человек знает о том, что ты омега, и то им запрещено об этом распространяться под страхом смертной казни.
— Что же мне теперь делать?
— Единственное, что мне удалось разузнать, так то, что тебя планируют по-тихому вверить в руки Ким Намджуна, но народу не сообщат о том, кто ты есть, мол тебя отправляют в Пхеньян для «накапливания опыта в управлении и налаживания контактов», но… — Старец удрученно выдохнул, продолжая поглаживать парнишку по спине. — Сынок, я должен рассказать о том, что знаю и слышал. Говорят, Намджун не просто суровый правитель, он очень жестокий человек, он намного хуже, чем твой отец или мать. Прошу, просто постарайся выжить там. Я скажу то, что никогда не говорил прежде, наплюй на гордость, если понадобится, беги, беги от него, если предоставится возможность, и прячься. Этого человека невозможно победить, не в твоей ситуации. — Учитель схватил омегу за плечи, со страхом и беспокойством вглядываясь в его глаза. — Я буду писать тебе… Прости, что ничего больше сделать не смогу.
Мин опешил от такой реакции своего вечно улыбчивого, задумчивого наставника — если и он его боится, то что же его реально ждет?
Юнги лишь вытер слезы рукавом рубахи и выдал:
— Раньше у меня были какие-то ориентиры в жизни, я о чем-то мечтал, за что-то боролся, на моем пути были определены враги, а сейчас… сейчас словно все рухнуло в пучину в одночасье. Я запутался, я не знаю, что делать.
— Я не говорю с тобой сейчас как с Наследным принцем, я говорю с тобой, как с собственно воспитанным сыном. Береги себя, мой мальчик, но всегда помни, где твой дом. Дом — это не мама с папой, дом — это там, где тебя ждут, где ты нужен, а нужен ты здесь, тебя ждут поля, реки, горы, озера, птицы, воздух, народ! Помни, всегда помни, кто ты есть, ты — Наследный принц Кёнджу, ты будущий Император, и когда настанет время, Вы обязательно им станете. Для меня Вы всегда были, есть и будете моим Императором, моим Повелителем! Через что бы не пришлось вам пройти, вы всегда останетесь тем самым добродушным, справедливым Господином с горящими глазами. Помните, кто вы есть.
В комнату кто-то постучал, прерывая такую душевную беседу.
— Мне пора, мой мальчик. — Чжиун приобнял на прощание своего ученика, кто знает, когда им суждено будет увидеться вновь? — Сюда идут, но помни мои слова.
— Учитель… — Но это уже прозвучало в пустоту, Ян ушел так же быстро и тихо, как и зашел, а на смену ему явились новые служанки с похлебкой и фруктами.
***
Треск уличных фонарей, сонливые и пугающие завывания ветра за окном — Юнги все никак не может уснуть, а ведь уже где-то середина ночи.
Меланхолию прерывает одинокий удар в гонг и последовавший за ним крик: «Госпожа Императрица мертва!» — и еще один удар.
***
Мы хотим, чтобы все осталось, как было. Мы миримся с болью, потому что боимся перемен, боимся, что все рассыпется… Мы оба заслуживаем лучшей участи, чем оставаться вместе только из страха саморазрушения.
