***
*Спустя все те же 4 месяца после падения власти Намджуна. Ульсан*
У ворот столпился люд, военный оркестр звучал из-за толстых каменных стен. Вдалеке, где горизонт рассекается степью и небом, показываются один за другим силуэты: повозки, люди, лошади. На серебряном вороном коне восседает нынешний Правитель, тот, кому власть передали не по крови и не кровавым путем, тот, чье сердце сковано из золота, душа соткана из облаков, а внешность дарована богами, тот, кто сумел покорить чистотой помыслов и силой воли, доблестью и честью придворных, воевод, слуг, народ простой, главного советника и самого Чон Хосока. Чон Чонгук облачен в простую броню, как и все, кто идут, едут рядом. Он вернулся с китайской границы с победой, но голова его явно заполнена уж очень далекими мыслями — они уносятся к тем, кто покинул в боях землю родную, а может уводят к семьям бойцов, их овдовевшим жёнам, осиротевшим детям, а может, всё поглощается болью от собственных шрамов и ранений… Город встречает Императора с почестями, с военным маршем, который не только воспевает стратега, но и чтит память тех, кто в земле лежать остался. Уставшие и изнуренные дорогой вояки радуются, глазами сверкают, в объятьях матерей сжимают, плачут от счастья, кто землю родную целует, кто куртизанку знакомую с завоеваниями встречает — войско домой вернулось, оно по улицам рекой растекается, провожая Гука в белоснежный мраморный дворец. Место это построено по просьбе прабабушки Хосока, она тогда влюбилась в слугу заморского, и настолько любовь их была сильна и горяча, что это место до сих пор ею теплится. Слуга тот архитектором был и спроектировал дворец в стиле своей Родины, а когда Император узнал о похождениях жены — велел казнить несчастного. Императрица долго горевала, чуть рассудка не лишилась, и тогда, перед самой её смертью повелела выстроить дворец по проекту любимого. Так и возвысились стены из мрамора, мозаичные вставки, высокие потолки, особая система водных коммуникаций, купальни из драгоценных самородков, сад с диковинными растениями да беседки невиданной архитектуры. Само здание — произведение искусства, изысканное и статное, величественное и такое… одинокое. Оно создавалось влюбленными, чья любовь была порочна — а сколько слез и смертей незаслуженных видели эти ковры, стены? Чонгук окидывает взглядом залы и медленной походкой бредет к себе в покои. Здесь, словно в зимнем дворце — все застыло, еще давно. В таком месте состаришься — не заметишь, поэтому Чон и расширяет границы, и уходит в боя, и не сидится ему на месте. Теплая вода размягчает закостеневшие литые мышцы, эфирные масла смывают запахи крови, пота и других прелестей кочевых путешествий, а цветы и пряности — придают мягкость сознанию. Серьезный и грозный Правитель расслабляется, превращаясь обратно в двадцатиоднолетнего юношу с кроличьей улыбкой, хотя, когда он последний раз улыбался? Впрочем, надолго задерживаться и отмокать нельзя, его кое-кто заждался. Служанки по повелению заносят чистую одежду с запахом свежести — других отдушек парень не терпит, потому и ароматы омег его привлекают не сильно, а во время течек гаремных особей — он и вовсе к ним не суется. Брюнет надевает накидку, халат и мягкой поступью направляется на второй этаж, в самую светлую комнату. Дверь приоткрыта, видно опять задремала. По помещению носится легкий ветерок, ведь балкончик открыт, полупрозрачные шторы развеваются, кидая узорчатые тени на пол. Чонгук проходит на веранду и встречается с блестящими от слез глазами. В кресле сидит женщина лет сорока — сорока пяти, она поднимается на дрожащих ногах, но не успевает сделать и шаг, как её хрупкое тельце подхватывает альфа, сжимая в крепких мужских объятьях. — Матушка… — На выдохе произносит Чон и прикрывает глаза. — Гуки~, сынок. — Женщина плачет, утыкаясь лицом в его грудь. — Не плачьте, матушка, я наконец-то дома. — Парень все-таки отстраняется, всматриваясь в родные черты лица, про себя подмечая новые морщины. — Ты повзрослел. — Куда же еще старше? — Ты всегда будешь для меня маленьким мальчиком — непоседой. Ну вот, он вспомнил как улыбаться, глаза так и искрятся любовью. — А где же отец? — В твое отсутствие он занимался новобранцами, сейчас они вышли на трехдневную охоту, хотел у ворот тебя встретить, но ты раньше вернулся. Вернулся, ах, какое счастье! — И вновь мать Повелителя пустила слезы, а альфа их лишь рукой огрубевшей смахивает. — Не плачьте, матушка, что же Вы, вот он я — живой и здоровый. Но долго семейная идиллия не длилась, ее прервал пришедший советник с очередным доносом и выяснением дальнейших действий, посему Гуку пришлось удалиться из покоев матушки и перейти в переговорную. Такое вот занятое расписание у государей — только вернулся, а уже заседание. — Мы рады приветствовать Вас в мире и здравии! — Раздалось хоровое трио. — Благодарю. — Что же Вы намерены делать после возвращения с оглушительной победой? — Поинтересовался один из министров, склонившись в глубоком поклоне. — Расширяться в Китайскую империю нам пока нет смысла, нет возможностей, не тот уровень. Сейчас нам необходимы земли, новые рабочие руки, воины, ресурсы. Но поскольку наши бойцы только вернулись из затяжной битвы — нужна легкая добыча. Что думает на этот счет советник? — Могу предположить, что Вы говорите о Кёнджу. Не спорю, это хорошее место для воплощения ваших планов — низкая обороноспособность, богатый край, бедственное положение, отсутствие преемника престола. — Но чем-то ты явно обеспокоен. — Да, Ваше Величество, какой бы слабой не была армия, наши люди все еще истощены, нельзя просто двинуться на Кёнджу войною. — Я и не собирался. Я планирую организовать разведывательную вылазку через неделю, а в мое отсутствие назначаю главным моего отца. — Да, Ваше Превосходительство! — Советник садится на колени, складывая руки в специальном жесте, потом поворачивается к залу и просит зачитать указ Императора писцу. А Чон сидит на месте, душа его трепещет, и нет, совершенно не из-за разведки, не из-за грядущей бойни — а из-за чего-то неведомого, чует его нутро сладостно неладное.***
Брюнет метается по кровати, он весь в холодном поту, глаза плотно сжаты, руки мнут простыни. У него в голове один единственный голос бьется: «Найди свою настоящую мать… Найди свою настоящую мать…»***
Рано с утра, не уведомляя о своем отбытии Кима и Пака, Господин Мин с целой делегацией охраны и небольшой частью армии выезжает в Кёнджу для расставления всех точек над И. В долгом пути, занимавшем три дня, новоиспеченный король не смыкал глаз. Воображение подкидывало самые нелицеприятные картинки прошлого, надуманного будущего, где ужасные образы смешивались воедино. Даже если юноша хотел поспать/отдохнуть, в горле вечно что-то першило, дышать мешало — пыльца. Пыльца — это страхи, которые он испытал за годы заточения, это его желания, отчаяние, тревога и успокоение, все его чувства и эмоции — скромные, не такие значительные, но в то же время не заслуживающие того, чтобы к ним относились свысока. Здесь же жили самые невероятные фантазии, которые рождались в воображении из-за унижения, преследовавшего Принца с тех пор, как он оказался во власти этого тщедушного мира, и людское сочувствие, давившее своей тяжестью. И еще — душная волглая атмосфера тревоги, которую испытывали за парня друзья и рисуемые герои. Все это долго томилось в ожидании порыва ветра. Наконец знакомый аромат, живописные пейзажи, которые любил паренек рисовать, когда сбегал из дворца с учителем будучи еще ребенком... Дворцовая площадь вызвала табун мурашек, что сменился потом режущим, рвущим и горьким приступом тошноты — стоило только представить, как на этом самом месте располагали виселицу. Это последняя картинка, которую видел Ян в своей жизни — старый дворец, пару безучастных лиц, ухмылка Императора. Юн вцепился ногтями себе в ладошку, пытаясь физической болью перебороть напускное наваждение. — Прибыл его Высочество наследный принц, повелитель Пхеньяна — Господин Мин Юнги! — Протрубили по ту сторону дверей, ведущих в отцовы покои. Бамбуковые створки со вставками из рисовой бумаги распахиваются, пропуская гостя внутрь. На золотом троне со вставными драгоценными камнями восседал растрепанный, измятый Хеджон. Волосы не до конца собраны в пучке, седые пряди мокрой соломой облизывают неприятное лицо, взгляд безумный, белки чуть с желтизной, разбавляемой кровавыми капиллярами, пояс Повелителя застегнут лишь на половину, ногти не обработаны, искусаны, толстая морщина пролегла меж его бровей, давая место для скатывания капелькам пота. — Ты не ответил на письмо, как ты посмел без предупреждения явиться во Дворец, словно к себе домой, щенок! — Почти визгляво рассвирепел импеа. На подобную выходку безумного Короля министры лишь сжались в свои змеиные комочки и расступились. — Вы сами пригласили меня приехать сюда, отец. — Унимая дрожь в теле, твердо сказал Мин. — Ты же читать сам не можешь, тебе должны были правильно объявить мое письмо, Отребье, ты выбрал ужасных слуг. — И что же Вы там написали? — Чтобы ты немедля объединил Кёнджу и Пхеньян, выслал сюда свою армию, провизию и слуг! А ты приехал сюда сам! — Хеджон стукнул кулаком по креслу. — Что ж… — Теперь внутри юноши играла злость, подпитываемая ликованьем. Правильно написал учитель, пора показать кто ты такой. — В таком случае ты явно просчитался, — Юнги начал подходить к трону, медленно поднимаясь по ступенькам вместе со своей охраной, — ты явно запустил обучение своего сына, даже перепроверять выполнение своих приказов не стал. Я читать все официальные письма научился еще в десятилетнем возрасте. Неожиданно, не правда ли? — Мин все продолжал надвигаться на опешившего и дерганного Императора. — Я сюда приехал для выяснения условия сделки, а не для выполнения приказов незнакомого человека, возомнившего себя всемогущим. — Да как ты смеешь?! Ты мой сын! — Сын? — Истерический смешок. — Вы ни разу не называли меня по имени за все мои семнадцать лет, так что впредь и я вас отцом не считаю. Я правитель Пхеньяна, и если у вас есть что мне предложить взамен моего покровительства, тогда я может быть подумаю. — Ты… — Злобно зашипел Мин старший. — Если мнишь себя Повелителем, то должен понимать, что Ульсан уничтожит здесь все, начиная от земель и заканчивая мной! — Земля восстановится, все возродится вновь, а касаемо Вас… — Блондин опускает руки по обе стороны от Императора, облокачиваясь на них, и скалится. — Если правитель Чон не уничтожит Вас, это сделаю я. Испепелю, изничтожу, перетру в песок, пока каждый грамм крови не будет оплачен, пока чаша моей ненависти к Вам не будет уравновешена, так что молитесь на легкую смерть, ведь от меня ее Вы не дождетесь. Бегите, прячьтесь и проклинайте мое имя. В это время дворцовая охрана начала доставать из ножен оружие, однако люди Юнги быстро тех обезвредили. Омега качнул головой вбок, развернулся и с гордо поднятой головой направился к выходу, скомандовав своим. Император весь потом изошелся, он и подумать не мог, что его глупый, специально необразованный сын, однажды даст отпор, да еще и такой, ни министры, ни оставшаяся охрана не стали вмешиваться либо останавливать Короля Пхеньяна, лишь с опаской на него озирались, склонив головы. Мин уже сел в свой паланкин, как ощутил пленящий и успокаивающий, совершенно не характерный для здешних мест аромат, он за ним потянулся, отодвинул в сторону ткань, и только краем глаза ему удалось ухватиться за два убегающих образа — они были замотаны в холщовую ткань, ни рук, ни ног не видно, и только с того, кто дальше находился на повороте слетел капюшон, из-под которого показалась черная макушка — это все, что омега заметил, перед тем как эти двое скрылись за стеной дворца.***
Чонгук как и планировал совершил вылазку через неделю подготовок. Всего семь человек: он и приближенные бойцы, между них был и лучший друг — Чой — рыжий альфа двадцати лет, учился всему и воевал вместе с Чоном, так и подружились. По прибытии в город, пятеро бойцов отправились патрулировать стены дворца, а вот двое решили пробраться внутрь и посмотреть, что из себя представляет этот Император Мин. Гук и Чой поспешно накинули неприметные одежды, перемахнули через стены, миновав охрану, и когда уже планировали взобраться на второй этаж для подслушки, глаза Чона резко застопорились на удивительной фигуре — хрупкий блондин с алебастровой кожей, глаз цепкий, серьезный, а улыбка вымученная, походка тяжелая, словно на плечах тот несет каменные валуны. Но несмотря на это, парень вызвал серьезное замешательство сердца в грудной клетке альфы, что-то там ухнуло, что-то скрутило, что-то пленило. Такой миниатюрный, точно омега, но запаха привычного им — нет, кроме одного… Озон, аромат грозы и дождя, но это странно, ведь дождя не было и туч не видно. Гук замер на одном месте, наблюдая как этот юноша порхает над землей, изяществом покоряя, и только обеспокоенный Чой успел того за рукав одернуть, иначе бы это произведение искусства точно его заметило, как и дворцовая стража. Они пустились наутек, но перед черными глазами все еще стоит образ этого блондина. Кто он? — Это был Мин Юнги. — С чего ты решил? — Я помогал советнику найти на него информацию и видел портреты, — запыхавшись, отвечал друг. — И это был Мин Юнги — человек, убивший опытнейшего воина — тирана Ким Намджуна? Да он же еще совсем ребенок. — Недоумевал юноша. — Что знаю, то и сказал. — Обиженно пробурчал рыжий. Теперь у Чона разгорелся другой интерес, нет, не к земле, не к потаенному сну, что говорил с ним на протяжении уже как месяца, а к этому уникуму. Или он того не стоит? Жду, когда опять наступит вечер, Взглянет с неба томная луна. И наступит час желанной встречи, Нам с тобою будет не до сна. Снова утону в глазах прекрасных, И теплом согреюсь милых рук. Растворюсь в твоих объятьях страстных, И волшебным станет мир вокруг. Пусть скорей по кругу стрелки мчатся, Слаще ожиданья муки нет. Мне б скорей с тобою повстречаться, На тебе сошелся клином свет.