***
Пхеньян Юнги встречает свинцовыми тучами и действительно проливным дождем. Ткань паланкина промокает, но Мина это не тревожит, он еще раз осознает как сильно продвинулся вперед, ведь всего 4 с небольшим месяца назад, он точно так же ехал рабом сюда, но въезжал в город не в расшитой золотом шелковой «карете», а в ободранной повозке с кусками дряхлых старых шкур, разбросанных по днищу, с пробитой головой и скулящей душонкой. Повелителя встретили подзатыльниками… От кого? Конечно же от испереживавшихся Кима и Пака. Друзья себе места не находили, узнав куда и с какой приблизительно целью уехал омега. Он отправился в самое настоящее логово, западню, где ему грозило не только раскрытие самой глобальной тайны, но и смертельная опасность. — Нет, ты вот скажи, посоветоваться никак не мог? Взять с собой кого-то из нас? Нет, я, конечно, понимаю — ты такой сильный, независимый альфач, но, а дальше, дальше-то что могло произойти? Ты не подумал? А как же мы? — Изворчался весь Чимка. — Он дело говорит… Вот знаешь, когда дерево цветет, оно дает красоту и радость людям, дает плоды природе, а позже становится для чего-то удобрением и дарит ростки будущему. Но, если дерево заболело, оно ничего дать не может, само грустит и загибается, понимая, что умирает без выполненного перед небесами долгом… — Философски закончил Тэ. Оба омеги устремили максимально непонимающий взгляд на альфу. — Это ты вообще к чему сказанул? — Фыркнул Пак. — Да так, просто вспомнилось из одного учения. — … Не хочу с тобой больше разговаривать. Впрочем, все-таки, как ты поговорил с кхм... С отцом? — Иронически прокашлявшись на слове «отец», спросил Чим. — Да никак, как планировал. Если человек болен, в какие одежды его не наряжай — здоровее выглядеть он не будет, нужно начать с лечения — вырезать опухоль, что разрастается в нем и сжирает изнутри. — … Я понять не могу, ты от него заразился, — пальчиком ткнул Пак на обиженно скуксившегося альфу. — Или сегодня день странных метафор и сравнений, а я все пропускаю? — Говорю, я оставил Кёнджу. Посмотрим, что там будет дальше. Судя по состоянию Хеджона — долго он еще не продержится, случись что, я объявлюсь там, как наследник, а вот если к тому времени Ульсан поторопится и приберет территорию к рукам — то… Может это даже и к лучшему, вдруг они смогут точно так же, как и я поднять все там с колен. — Задумчиво грустно заключил Юнги. — Кстати об этом. Теперь же, когда мы разгребли все внутренние проблемы, я решил заняться внешними, и кое-что узнал очень интересное. Правителем Ульсана является же Король Чон? — Ну да, всё верно… — Только раньше там правил Чон Хосок, а теперь Чон Чонгук. Это молодой человек, ему 21 год, хорош в письменности, каллиграфии, счёте, не раз бывал на войнах и изначально… — Но омегу перебил Мин. — Изначально являлся обычным рядовым, выслужившимся до начальника армии за свои доблестные успехи. — Ты знал о нем? — Голос подал из угла Ким. — Я не знал, что власть перешла ему, но я им восхищался. В таком раннем возрасте добиться столь значимого статуса, хах, а теперь он и вовсе — Король. — Насколько я знаю, трон перешел к нему по завещанию, а значит, у Хосока не было детей или родственников, а Чонгук тот еще душка — раз доверие такого уровня смог заполучить. — Мда уж, тогда… — Юн поднимается на ноги, подходит к распахнутому окну и, расставив руки в стороны, громко произносит. — Прощай Кёнджу! — Эй, ты чего? — Да ничего, с таким полководцем и Королем армия Ульсана сотрет мою Родину просто в порошок. Пак лишь грустно окинул ссутулившуюся фигуру друга, он еще не до конца понял чувств омеги насчет родного места — он хочет его спасти, хочет мести, убийств или вознесения? Честно говоря, Мин и сам не может в себе разобраться… Его думы шмаляет из одной крайности в другую, пририсовывая флешбеки, раздирая сердце на куски и растаскивая по боевому полю. Он не хочет уступать, проигрывать, но и спасать Кёнджу уже опасно для самого Пхеньяна, ведь он только-только пошел на поправку.***
«Найди её…» Грозный женский шепот. «Найди свою настоящую мать…» Змеиное шипение обволакивает тело Повелителя, склизким языком охлаждая нутро и вызывая мурашки. «Найди её… И все ответы получишь…» Туловище мечется по кровати, простыни все сбиты, голова сильно закинута назад, Гук пытается проснуться, вынырнуть из этого кошмара, который мучает его уже каждую практически ночь, но не может. Он прерывисто дышит: «Где, где мне ее искать?» — Пытается задать вопрос. И тогда, из гущи темноты выплывает красная, бордово-кровавая змея с янтарными узкими вертикальными зрачками: «Кёнджу…» — прилетает мгновенный ответ, но за ним же следует сильнейший укус от этой гадюки прямо в плечо. Брюнет распахивает глаза, подпрыгивая на кровати, хватается за место мнимого укуса и пытается восстановить сбившееся дыхание. По лбу стекает холодный пот. Раньше, ему этот сон снился лишь раз в два месяца, потом чуть чаще. Но последнюю неделю — каждый день… И только сейчас, он смог получить ответ на свой вопрос.***
Раннее утро наступило в Ульсане, восходящее солнце простиралось над землей. Чонгук велел подать все кушанья в летний домик с открытой верандой и позвать туда родителей. Их ждет очень серьезный, неприятный, но долгожданный разговор. Первым проснулся отец, который как закалённый вояка привык вставать с утренними пташками. При встрече он похлопал сына по плечу, дружелюбно улыбаясь, и сообщил, что скоро спустится и его жена. Незаметно время пролетело, пока альфа подливал папе подостывший чай и разговаривал на тему нового обмундирования для низших чинов, в помещение вошла миниатюрная женщина, с морщинками вокруг глаз, что явно показывали, как сильно и часто любит их обладательница улыбаться. Чон поднялся с мягкой подушечки, слегка поклонился матери и обнял ее в ответ. — Ты давно с нами не завтракал, сынок. — Верно подмечено! — Расхохотался отец. — А ты, старый гуляка, еще реже за семейным столом появляешься. Мне кажется, ты женился не на мне, а на новобранцах. — Заворчала шутливо мадам. — Но мальчишек же надо обучать уму разуму! Кто, если не я? — И чего ты себя как возомнил. — Протянула женщина, выкладывая на тарелку мужа кусочки мяса, забота такая — женская. Эх, хотелось бы и Гуку посмеяться с вот таких вот обыденных перепалок родителей, да только он по другому поводу к ним присоединился трапезничать. — Матушка, — начал альфа, скрывая улыбку и делая максимально серьезный взгляд. — Мне нужно у вас кое-что спросить. — Конечно, сынок. — Обеспокоенная омега положила приборы на стол и стала всматриваться в образ насупившегося сына. — Мне нужно знать, где сейчас… моя мама? Мужчина в годах успел поперхнуться напитком, а «матушка» сделалась еще печальнее, чем прежде. — Гук-а, мы же с тобой уже это обсуждали, мы приютили тебя в глубоком детстве и считаем тебя нашей семьей, любим и ценим — так что не стоит поднимать этот вопрос вновь, твоей маме тяжело об этом… — Все нормально, дорогой, — его остановил еле слышимый голос той, кто за мгновение стал, кажется, еще миниатюрней и хрупче, — мы не можем обо всем замалчивать вечность, он должен знать. Сынок, Чонгук-а, мы уже говорили, что усыновили тебя в детстве, ты мало что ведь помнишь из того возраста. Ах, начну по порядку. Мы с мужем очень любили друг друга, и любим до сих пор разумеется, и мы очень хотели завести ребенка, но к сожалению, вышло так, что я не в состоянии родить и выносить малыша в силу здоровья, и это та причина, по которой мне было трудно и больно тебе всё рассказывать. Когда мы были в отчаянии, не знали, что делать, к каким лекарям и целителям обращаться — к нам пришел старик в одежде императорского служителя и передал письмо, в котором было всего пара слов: «Вам нужно дитя, а мне нет. Боги распорядились неверно,» — после чего, этот самый слуга завел за собой в дом маленького мальчишку с черными, как смоль волосами. Мы ничего не понимали, что же происходит, и тогда старец рассказал, что женщина отказалась от сына и попросила найти ему приют, а наша знахарка поведала о моей проблеме ему. Вот так, вот так — посмотрев лишь в чистейшие глаза ребенка, увидев испуганный взгляд, хрупкое тельце — мы с мужем поняли, что вовек не сможем выгнать этого мальчика, так и получилось, мы приняли тебя в семью. Спустя пару месяцев нам пришло еще одно письмо из дворца с приказом убираться из города, ведь о ребенке ничего знать никто не должен. Так твой неродной отец и я переехали в Ульсан, где устроились на работу — жизнь наша потекла мирно, позже муж дослужился до знатных чинов, и нас приглашали на светские вечера, встречи, однажды ты с ним даже в другое государство уехал, но, наверное, этого не помнишь. — Женщина вытерла платочком лицо, утирая слезы и не прекращая свою исповедь. — Ты спросил кто она, твоя мама. Чон Чонгук, твоя мать — Императрица Мин, погибшая пару месяцев назад от отравления, организованным либо ее сыном, либо его учителем. Мы с мужем родились и выросли в Кёнджу. Это все, что было положено нам знать. Прости, прости, Гук-а, что не рассказала раньше, прости. — Но все слова тонут в королевском халате, где-то в области мужской груди. — Матушка, не нужно извиняться, вы ни в чем не виноваты, вы как были, так и остаетесь моими родителями, которых я очень люблю. — С этими словами альфа обнял женщину еще сильнее, а Чон старший сидел чуть поодаль, допивал уже вино, ведь и для него самого возврат в прошлое — не самое приятное дело. Спустя час тихого диалога с родителями, Гук, ссылаясь на рабочие дела, удалился к себе в кабинет, чтобы успокоить рвущееся из груди сердце и привести мысли в порядок. Парень мог думать все что угодно, но что его родной матерью окажется императрица — да ни в жизни. Но что самое противное и необъяснимое, почему она отказалась от ребенка, почему изгнала из дворца и почему она так же не поступила со своим вторым сыном — Мин Юнги? Зрачки вспыхивают адским пламенем от ревности, зависти и злобы и тут же тухнут в момент. Чувство долга говорит о том, что нужно бы отомстить за мать, но чувство справедливости душит эту ужасную идею — мстить за кого? За ту, что даже Чонового взгляда не достойна? Тьфу. Что же творится в этом прогнившем мире? Значит Мин Юнги — его брат? Гук пойдет войной на Родину или отправится мстить родному далекому человеку? Голова кипит, в ней роятся мысли. Альфа буквально вгрызается пальцами в волосы, оттянуть их пытается. Ничего не помогает. Физическая боль не дает права на передышку, не отвлекает. Нет совершенно никаких подсказок, куда двигаться дальше. И только юноша хотел обратиться за небесной помощью Хосока, как взгляд остановился на небольшой папочке, лежащей на столе. Мин Юнги — выведены иероглифы. Точно, а ведь король и забыл, что попросил найти всю имеющуюся информацию на Повелителя соседнего государства. Брюнет садится за рабочее место, пробегается пальцами по бумаге и шепчет: — Ну что, братишка, узнаем друг друга поближе? Чон вчитывается буквально в каждую строчку, каждое словечко, но есть место, которое он перечитывал три раза. Мин Юнги — 18 лет, альфа. Альфа… Альфа… — Альфа? Что? Этот стручок малолетний, кусок вяленой телятины — альфа? Как такое может быть? — Чон еще и еще раз ловит себя на уж очень странной реакции своего тела и организма на паренька при первой их встрече и не может понять, это ошибка текста или у него самого какие-то проблемы? Аж глаз дергаться начал. По идее, всё остальное сходится с образом альфы — мастер меча и логистики, профи в каллиграфии, экономике, политике, да и действиями это все подтверждается: сменил власть, совершив кровавый переворот, поднял увядающую провинцию до нормального уровня, ведет дела, собирает встречи, назначает делегации, а в культурном и духовном плане так Пхеньян и вовсе возвысился до небес. Но все равно в голове не вяжется. Ни образ напускной, ни реакция самого Чона. А может тогда что-то кольнуло и не отпускало, буквально привязало к себе именно из-за родственных связей? Король устало отгибается на спинку, трет с усердием глаза и задается еще большим количеством вопросов. Почему Мин пошел против отца? Почему не оказывает ему сейчас поддержку? Почему отец запрещал его обучать хоть чему-либо и почему в пареньке все же было рвение к знаниям? Личность брата — личность Мин Юнги была окутана мраком, куда ни глянь — кромешные тайны, неточности, несостыковки, а Чонгук между всем этим мечется, пытается найти хоть один твердый камень, чтобы на него опереться, но постоянно соскальзывает, ибо везде есть какой-то подвох. Пока Правитель переваривал всю обрушившуюся водопадом информацию, он поймал себя на мысли, что узнать все тайны мальчишки стало куда важнее и интереснее мести за женщину, что его родила. Зачем идти и сгоряча рубить головы, когда нужно во всем разобраться — ведь Чон мудрый Правитель, не так ли? Но тут новая проблема образовалась, как узнать альфу? Заявиться во дворец и сказать: "Привет, я твой брат" — не очень идея. Боги, как все запутано… Погодите, а почему в кабинете темно? Парень в удивлении распахивает глаза, осматривается и понимает — он настолько сильно погрузился в себя, что не заметил, как за раздумьями провел весь день, дожидаясь ночи. Да, порой и такое бывает. Брюнет решает поддаться зову природы и чутью, поэтому выходит на улицу подышать первоклассным чистым воздухом с примесью пыльцы. Он бродит по дорожкам, считает светлячков, опускается на траву на поляне за главным зданием дворца, где до дикого леса рукой подать, и всматривается в глубокое-глубокое темное небо, наполненное тысячами звезд. В черных глазах они отражаются, сотворяя новый космос — душа успокаивается, легкий ветерок треплет пряди волос, а мир вокруг и вовсе замирает. Волшебное, магическое время — ночь. Красивая, тлеющая. Она такая сокровенная. Ночь — как самый близкий друг, что сохранит твои тайны. Как родная душа, что залечит твои раны. Как верный пес, что будет ждать тебя, будет сопровождать, куда бы ты ни пошел. Как любимая или любимый, что все слезы спрячет и обнимет, успокаивая. Вот, что такое ночь. В воспаленном мозгу Короля Ульсана всплыла безумная и гениальная идея, как пробраться во дворец, как встретить Юнги и как узнать о нем все то, что так тревожит его слабое сердце. Уже утомившийся день Склонился в багряные воды, Темнеют лазурные своды, Прохладная стелется тень; И ночь молчаливая мирно Пошла по дороге эфирной, И Геспер летит перед ней С прекрасной звездою своей. Сойди, о небесная, к нам С волшебным твоим покрывалом, С целебным забвенья фиалом, Дай мира усталым сердцам. Своим миротворным явленьем, Своим усыпительным пеньем Томимую душу тоской, Как матерь дитя, успокой.