***
На всю тронную раздается нервное постукивание деревянной кисточки о поверхность через бумажную прослойку. Чонгук без приглашения Повелителя уже спозаранку очутился в зале, где на удивление все книги и рукописи всё так же мирненько покоились на столике. Сам же Мин возражать нежданному визиту не стал, лишь хмыкнул, кашлянул, да взгрузился на трон. К слову, Правитель так до сих пор и не оправился от болезни, из-за чего Чон все же переживал, поэтому помимо монотонного переписывания китайского труда, он еще искоса приглядывал за младшим. О Боги, благословим нетерпеливость и напористость вперемешку с наглостью альфы, ведь когда Юнги отогнал на время от себя прислугу, он без толики смущения или бестактности протянул Императору Пхеньяна плошку с очередным настоем из трав. — Господин, это мне порекомендовал один очень талантливый лекарь, Ваш покорный слуга просто не может наблюдать за тем, как страдает Его Высочество. — От чего этот раствор? — Спустя минутную тишину, совершенно уже не удивляясь подобному поведению недо-астронома, задал вопрос блондин. — От кашля, болей в горле и дурного самочувствия. Стоит ли мне опять его испробовать, чтобы Вы не переживали? — С ехидной улыбочкой вставил Гук. На что омега просто помотал головой и неуверенно дрожащей рукой забрал стаканчик. Сделав пару глотков успокаивающей агрессивные участки слизистой гортани жидкости, юноша пролепетал: — Передай похвалу своему лекарю от Императора, его настои хорошо помогли еще вчера. Боже, у Чонгука дыхание сперло, сердце перехватило. Погодите, а вообще, как такое возможно, что бы сердце останавливалось столь часто? Перед альфой открылась прекраснейшая улыбка с обнаженными деснами. Такая легкая-легкая, искренняя-искренняя. — Всё будет передано. — Еле выдавил из себя брюнет, склоняясь и возвращаясь обратно на место. Данная процедура длилась, как не странно, три дня. Три дня, пока Император не поправился… Три дня, пока Чон усидчиво и вкрадчиво изучал древние рукописи… Три дня, пока омежка изучал повадки своего слуги… Да-да, Вы считаете только Гук подобным промышлял? — Как бы не так. Блондин думал, что он отвлекся от служебных дел всего на каких-то пару секунд, а на деле — засматривался на куда большее: на то, как альфа морщил нос от недовольства, если что-то не получалось сопоставить, на то, как тот разминал окостеневшие от долгого письма длинные пальцы, на то, как Рин теребил макушкой, если челка спадала на глаза… Мелкие детали отпечатывались в памяти. Зачем же? Ведь есть куда более важные вещи для запоминания… Нет — это совершенно другое, это то, что он при смерти будет вспоминать словно самый драгоценный рисунок известного художника — образ этого астронома, сидящего в синем халате, придерживающего низ рукава левой рукой, а правой кистью выписывающего узоры. Впрочем, опять Юн-Юн засмотрелся, но из транса его вывел голос, что обычно в другой транс возвращает. — Импеа, прогноз составлен. — Неужели? — Изучив опыт Кореи и близлежащих стран, периодическую закономерность по рукописям — могу сделать вывод, что дожди начнут достигать нас не меньше, чем через полторы недели, однако особо сильные через почти месяц, около двух-трех недель. Это конечно не точные цифры, но это то, что можно проследить по небу. — Что ж, очень хорошо. Посмотрим, насколько твои предположения сбудутся… Значит, конец августа — сезон дождей? — Все верно…***
После последнего диалога альфе оставаться в императорских залах не было смысла. Посещение башни также не представлялось возможным. Юнги больше к себе не звал, а предлоги для вылазки в Чхомсондэ исчерпали себя, оставляя лишь глупые и неуместные. День сменялся другим, и каждый был весьма идентичен, ведь всё, что видел парень: это стены родной комнатки, поделенной с Джином, рынок для перекуса по дороге, библиотека, дальше шло посещение либо больницы для общего развития и просветления (там кстати Джин весьма охотно обучал Чона первостепенным навыкам помощи), либо казарм. Чой не оставлял попыток сблизиться с омегой, но тот был непреклонен. С таким рвением Гук вообще боялся, что этот рыжий себя специально "ненароком" заколет, чтоб уж точно надолго оказаться в больничном крыле. Мэй на все выпады со стороны альфы реагировал хладнокровно — всё обработает, перевяжет, подует, жаль только не поцелует, и отправит обратно в часть. А Чой уж начал и фантазией пользоваться, то к шатену младшенького из охраны с презентом в виде еды пошлет, то цветов тайком протащит, но никак холодное сердце вечно молчаливого и загадочного Джина не растопить. Министр Пак стал реже появляться в жизни своих подопечных, а-то и верно, ведь у омеги есть главный наставник, а Чон сам по себе, как кот бродячий, со своими звездами. Чимина стали всё больше замечать в башне «злобного гения», где они вдвоем уединяются. Ходят среди снующих работников библиотеки разные слухи, то они там ругаются, то новые планы и стратегии разрабатывают, то дерутся…но по факту, основываясь на удовлетворенном сонном виде вечно уставшего тяготами и заботами детских уроков Пака — скорее, он в этой башне просто отдыхает, а Ви приглядывает за сном коллеги (конечно разрабатывая новую невероятную штуковину, куда же без этого). Прозябая в четырех стенах, сидя поздно ночью, когда уже за полночь, в каморке с двумя кроватями и устало потирая слипающиеся глаза, брюнет прикрывает веки, как чуткий слух улавливает шелест листьев…кроткое шуршание…легкую барабанную дробь падающих капель… На улице пошел дождь… Моросящий, несильный, но такой сладостный и убаюкивающий, что Гуку так захотелось лечь под одеяло, свернуться под ним калачиком и прижать к себе худосочное бледное тельце (что уж очень сильно морозило в последнюю встречу), вдохнуть его природный аромат, просто чтобы задохнуться, утопиться в этой двойной ударной дозе озона. На губах Чона расплывается довольная улыбка. И нет, он даже не будет одергивать себя за такие желания, ведь, это просто желания, просто его мысли. Пусть хоть там не будет запретов. Так он и засыпает, тлея в собственных мечтах, сгорая от нехватки петрикора, лелея сладостную негу от игры разума…***
— Господин придворный астроном! — Неожиданно раздается за стеной. — Господин придворный астроном! Брюнет кое-как натягивает помятый ханбок, еле раскрывает глаза, чуть морщится, но выходит на мостик, что прямо за пределами его комнаты. А там уже ждет посыльный. — Его Величество Император хочет Вас видеть у себя. — Хорошо, благодарю. «И что это ему приспичило в такую рань, сейчас не позже 4 часов утра?» — Думал-бормотал про себя юноша. Но идти надо. Приведя себя в порядок на скорую руку, Чон вплетается в приемную, перед этим пройдя все этапы озвучивания. — Что ж, Ки Рин, заметил ли ты, как поменялся твой статус? — Задал вопрос Мин. — Я не совсем понимаю Вас, Импеа. — С сегодняшнего дня ты переходишь из разряда придворных учеников на испытательном сроке в разряд придворного астронома именем Императора. — Мой Господин… — Парень понимает, что по всем правилам нужно опуститься на колени и почтительно поклониться трижды. — Твое предсказание сбылось, ровно в срок пролилось небо, благодаря чему нашему Министру Киму удалось сделать немаловажное открытие. Так что, поздравляю с новым этапом в жизни во Дворце. — Премного благодарю, Ваша Светлость. — У Чона странное предчувствие, ведь судя по настрою — Юнги не собирался его отпускать. — Есть еще кое-что. С сего момента твое рабочее место переносится в императорский кабинет для более глубокого изучения закрытых письмен, что необходимо для дальнейшего твоего повышения до учёного. На этом всё. — Я не заслуживаю такого, Ваша милость. Слава Императору и долгих Вам лет жизни! Слава Императору и долгих Вам лет жизни! Слава Императору и долгих Вам лет жизни! Мин удовлетворенно кивает, на что все двенадцать подвесок на короне колышутся в унисон. Гуку тяжело представить свою дальнейшую деятельность здесь, ведь он очень хотел сблизиться с братом, и недавно он осознал, что начинает внутри него зарождать отнюдь не братское чувство, что подливает масла в огонь. Однако, он боится задохнуться рядом с блондином в одном помещении. Или погодите-ка, это ли не материализация его недавних еще совсем свежих желаний?***
Чон просиживал большую часть своего времени именно подле Императора, несмотря на то что сам омега был весьма занят и часто пропадал за пределами дворца. Это, кстати, альфу очень удивило, так как обычно правители опасались выходить куда-либо, любые вылазки совершались по торжественному случаю и исключительно с большим составом охраны. Но Мин отличился и здесь, он считает, что чтобы быть достойным Государем — нужно знать тяготы и заботы обычного люда, а через посыльных и аналитиков ты получаешь слишком узкую картину, поэтому Император переодевается в неброскую одежду и делает некий обход с одним-двумя охранниками из особо приближенного войска. Он изучает, наблюдает, зарисовывает, что-то записывает, а спустя пару часов, по возвращении, надевает обратно корону и принимается подписывать прошения и принимать делегатов. Вся процессия затягивается до позднего вечера, когда Юн отправляется на поле. Что он там делает — никому не позволительно знать, ведь ворота туда закрываются, вся охрана остается по эту сторону стен, и звука не слышно. Только когда луна ярчает, снимая рыжеватый кокон, Повелитель измотанно прибывает в кабинет для самоизучения новых материалов в разных направлениях: от экономики и политики, до ботаники и сельского хозяйства. Сколько он спит? Сколько он ест? Совсем мало — ответ один. Вечная его отговорка — выбранному Богами, не нужны прелести телесного мира, посему хватает и малого. Но стоит ли мне упоминать, что такой расклад вещей альфу не устраивал? Он ненароком, как бы невзначай, мог оставить на золотом подносе фрукт диковинный, или меж прошеньями положить сверток пастилы в пергаменте. Конечно, Мин делался хладнокровным в такие моменты, но усердно скрытую улыбку брюнет все же замечал в этих искрящихся глазах. Как же прелестно, когда человек умеет улыбаться глазами. Немного погодя, парень осмелел еще сильнее и начал зазывать Императора на башню под предлогом: «Какой из меня астроном без практики — писарь, да и только». Осмелеть то осмелел, но не прям уж в край, напрямую Гук к блондину не подкрадывался и за локоть никого никуда не тянул, он был куда хитрее и ловчее, поэтому смекалкой воспользовался прежней. Брюнет оставлял журавликов, да-да, как в их самую первую осознанную дорогу в Чхомсондэ. Они могли быть в разных местах, что создавало некое даже подобие игры — «Попробуй найди»: бумажные птицы могли быть под столом, в чайничке на поверхности жидкости, среди прошений, рядом с головным убором, при выходе в сад… Как только альфе удавалось все спрятать? И каждый раз на крылышках трепещущих были написаны координаты «Астрономической башни» — именно так ее прозвал Чон. Мин поначалу долго сомневался, но волшебные моменты, подаренные ночным небом, Ки Рином, его завораживающими рассказами, трубным голосом, смесью ароматов — успокаивали любые предубеждения. Так что юноша вскоре принял правила этой странной и неправильной игры, начал просто искать случайных встреч, заводил легкие беседы вне глаз слуг и ловил дикое удовольствие от ночных похождений.***
Так продолжался целый месяц, к слову, оба даже не заметили, как он пролетел. На календаре конец сентября… Все прогнозы нашего ученого сбывались как по щелчку, сами небеса благоволили ему. Взаимоотношения между Чоем и Джином дали трещину их вечной мерзлоты, они начали взаимодействовать уже как приятели — еще не друзья и тем более не возлюбленные, но альфа рад и имеющемуся. Император весь в подготовках к Чхусоку, нужно устроить достойный и хороший праздник для народа, поэтому последние дни уединяться у пары не получалось. Но и Чонгук не прохлаждался, вообще он не думал, что настолько сильно задержится в Пхеньяне, все-таки его семья и его жизнь в Ульсане, а такой день как Чхусок, хотелось бы провести в кругу близких. И тут парень начал разрываться, ведь семья и город там, а душа и сердце здесь. И пусть он понимает, что Император отпустит на неделю своего слугу без вопросов, пусть брат будет слишком занят, чтобы проводить с ним время — но Гуку не хотелось оставлять надежд о замечательном торжестве. В приемной у блондина один министр сменял другого — обсуждались мероприятия праздника, кто-то отпрашивался со службы, как например Пак или Ви (они кстати разъехались по разным частям Пхеньяна к своим семьям) — а вот сам Император учредил себе странное расписание, весь день он не будет появляться во дворце, не будет его и на главной площади, лишь перед закатом он произнесет торжественную речь и вновь станет недоступным. Что послужило причиной таких действий — альфа не понимал, но и навязываться не собирался, он сам планировал с утра почтить память родственников, а после уединиться в башне.***
Рано по утру с каждого двора можно было услышать молитвы, а по округе ветер разносил ароматы горячей еды и благовоний. Первый этап празднования — церемония жертвоприношения духам предков. На стол обычно подают рис, алкогольные напитки и рисовые хлебцы сонпхён. После завершения этой церемонии все члены семьи вкушают разложенные на жертвенном столе блюда. Также, после церемонии чхаре в Чхусок принято посещать могилы предков, то есть совершать сонмё, пропалывать траву и сорняки. Это считается проявлением почтительности и уважения по отношению к предкам, что, в свою очередь, является обязательным долгом каждого достойного человека. Все действо завершается где-то к обеду, в это время и начинаются основные гулянья на площади: танцы в масках, хороводы, игры, песни и представления уличных сонетистов, актеров. Весь народ одевается в традиционные костюмы, делает традиционные прически и вкушает праздничные деликатесы. Вы спросите, что же делает наш Император? Мин встал сегодня слишком уж рано, накинул простецкую холщовую жилетку и отправился пешком в степь. Да, именно степь — такую спокойную, такую могучую, такую просторную и такую свободную. Конца-края не видно, с ней целуется солнце и обнимается луна. Здесь растут полевые цветы, находят приют грызуны и насекомые. Здесь ветер свое начало песен берет, ручьи истекают реками… Сюда хочется прийти, расправить руки и взлететь, вдохнув всей грудью вкус этой жизни. Юнги опускается на колени, собирая камни, какие-то он принес с собой, какие-то разбросаны были по земле. Он очень медленно, методично и спокойно сооружает из них сбалансированную пирамиду. Только он не будет здесь загадывать желаний. Это место могила, это место проводник на небеса; это место перед которым парень просидел три часа до онемевших коленей, до скукожившихся пальцев рук, что держат свечу и благовоние, до обветрившихся губ, что шелестят молитвы… Сегодня чтят память погибших, и у Мина есть только один человек, которому он может и хочет отдать такую толику дани уважения. Именно поэтому он хотел побыть один. После этого ритуала ему не к кому возвращаться, у него нет тех, кто может показать, что жизнь продолжается, а за нами приглядывают духи. Императоры могучи — они же и одиноки. Одинок ли этот паренек?***
Юн давно уже вернулся во дворец, успел сказать речь всем веселящимся, выдавливая из себя улыбку. Он сидит совершенно один в кабинете, читает новую книгу под треск свечи, но сердце как-то щемит неприятно, почему-то тревожность липкой поступью пробирается по конечностям. Парень был ужасно подавлен после акта, поэтому не то, что не вспоминал об астрономе — он был не в состоянии вообще что-либо делать и как-то на что-то реагировать. Книга откладывается, и юноша принимается за бессмысленное, по его мнению, действие, он оглядывает комнату в мнимом поиске кое-чего важного, душевно важного именно сейчас, как кислород необходимого. И он находит. Находит в вазе с заставленными лакомствами из сухофруктов, находит журавлика, где красными чернилами выведено — «На том же месте». Странно, но разве это волнует Императора, который дышать по новой начал? Нет, он натянул меховую накидку и буквально полетел окрыленный в сторону Чхомсондэ. И когда он успел стать таким зависимым от подобных встреч? . . . . . . . . . . . Чонгук расслабленно восседал на парапете, рядом не было шкур, подушек, был лишь небольшой костер, который явно уже не первый раз разводили — сам парень кутался в свою одежду, не отводя глаз от неба и покуривая трубку. Спешащие шаги расстроили идиллию лицезрения, Гук уже даже был готов разбираться с нежданным гостем, как глаза чуть из орбит не повылетали, когда пред ними предстал Юнги. В руках у того был… Журавль с красными чернилами. На губах омеги улыбка. А в глазах альфы плескалось замешательство и… Страх. — С Чхусоком, Рин. — Мягко, слишком открыто, слишком улыбнулся паренек, его волосы белоснежной патокой развевались, в зрачках тлелось счастье, которое уже нет нужды скрывать, он переминается с ноги на ногу, но спокойно подходит к Чону, забирая трубку. — С Чхусоком, Юнги… На губах омеги улыбка. А в глазах альфы плескалось замешательство и… Страх. Страх, потому что сегодня он не оставлял журавлика Императору…