***
Чонгук был зол на омежку, за его молчаливость, за его, как бы это сказать, отрешенность от происходящего, он словно выпал из реальности, не обмолвился и словом с отрядом, когда вернулся, да что там с отрядом, он и с Чоном не контачил, словно та стена, что была разрушена аж месяц назад, выросла между ними вновь, еще и укрепилась дополнительно. Но внутреннее чутьё брюнета не оставляло в покое. Двойственные чувства разрывали сердце. «Может он так изгоревался по лисенку?» — думал человек, что погрузился в свои томления с головой, не замечая кардинальных изменений в поведении Императора. Ах, вот бы добавить ему чуточку внимательности. «Надо будет ему помочь развеяться» … . . . . . . . . Рано поутру, когда костер дотлел, не выпуская даже новых струй дыма, когда все ещё спали, когда туман едва начал рассеиваться, альфа решил пробраться тайком в шатер… Рискованно? Для него это уже привычно. И тут же брюнет сталкивается взглядом с крохотной скрюченной фигуркой, свернувшейся в клубочек под двумя одеялами, только светлые волосы торчат и глазки, обрамленные прямыми ресницами, даже носик спрятался в тепле. Только вот дыхание сбитое, беспорядочное, тело постоянно ворошится, поворачивается, а брови сведены на переносице. Сон видно дурной… Гу аккуратно опускается на корточки совсем рядышком, всматривается недолго в любимый профиль, но решает паренька все же разбудить, не только избавив от наваждений мучительных, но и воплотить свой план. Юноша проводит плавно рукой по белоснежной коже, чуть приподнимает ткань одеял и как бы щекочет пальцем кончик ледяного носа. Омежонок морщится, дергает веки вверх и непонимающе-слепо уставляется на гостя, потом осматривается в замешательстве. Еще спустя пару секунд наконец приподнимается на локтях, что-то бурча. А Чон… А что Чон — сидит все также на корточках, и только улыбка становится всё шире и шире от вида заспанного, такого милого и уютного Мина, так и хочется сгрести в охапку, укрыться потеплее и пролежать в обнимку целую вечность, пусть хоть океаны выйдут из берегов, хоть под ногами разверзнется земля, кислород весь испарится — они не сдвинутся с места. Но не об этом сейчас, брюнет тихо совсем, шепотом произносит, вглядываясь в затуманенный все еще потерянный взгляд: — Господин, я жду Вас у реки, приходите скорее, — тут же поднимается и, оглядываясь, выходит из палатки. Юнги до сих пор находился в прострации, пытался проморгаться, но как-то на рефлексе решил последовать. Вывалился он из шатра, на ходу застегивая меховую накидку, спозаранку нынче прохладно. Воины еще дремали, местами похрапывая, но двигаться все же нужно тихо, чтобы ненароком никого не разбудить. В аккурат возле речки, у которой второй берег еще был скрыт утренним туманом, стоял брюнет, что расчесывал ладонью, пропуская меж пальцев струящуюся гриву Дорасеоса — любимого коня Императора. Гу не заметил гостя, поэтому продолжил улыбчиво потряхивать морду серебристого, глаза его блестели, являя омеге целый космос ночного небосвода: — И как же зовут нашего звездного красавца? — Спрашивает довольный и счастливый брюнет, на что ловит неожиданный ответ. — Дорасеос, — альфа аж дергается от неожиданности, — с греческого, подарок Богов. Это моё сокровище, что преподнесла мне судьба. — Мин мягкой поступью направляется к своему скакуну, сложив за спину руки. — Мало кому дозволено его касаться. — Прошу простить мою дерзость. — Потому что он мало кому даётся. — Омега спокойно улыбается, вглядываясь в глаза такого же спокойного коня. — Коротко, я зову его Дорос, хотя характер у него отнюдь не подарок, и тем не менее, это самое преданное существо за всю мою жизнь. Тебе кстати выделили коня также из королевской породы. Меня убеждали, что жеребец никого не слушался, и что бы с ним не делали — как надо себя не вёл, так что его просто оставили, но от наездников освободили, да и вообще продавать планировали, вот только стоило конюху зайти в то утро перед охотой в амбар, как конь чуть решетку копытами не выбил, затем встал как влитой на месте и смиренно ждал, пока его снарядят. Так что это черная бестия сама тебя выбрала, уж какой ментальной связью вас связало, я не знаю, но вы однозначно похожи. — Юнги невзначай кивнул на мощного, действительно черного как сама непроглядная ночь коня, что чуть поодаль испивал воду из реки. — Что Вы говорите? По мне, так он само очарование. — Ухмыльнулся альфа. — Видно, мы нашли общий язык. — Так, зачем же ты меня позвал? — Прокатиться вместе. С отрядом я заметил, Вам не расслабиться, поэтому, как насчет утренней прогулки? — Хмм… Раз уж я встал, то так уж и быть. — Юнги молниеносно оказался поверх седла, слишком быстро, слишком грациозно переместившись на Дороса, да натянул поводья так, что конь радостно заржал. — Догони меня, если сможешь, — и помчался!Помчался, словно природа однажды ошибку допустила, позволив ему родиться человеком, а не ветром. Но и альфа не отставал. Жеребец и впрямь был хорош: дик, быстр, как адреналин, гуляющий по кровеносным сосудам, сумбурен и своеволен. Чёрная «пантера» унеслась с наездником едва тот ногами от земли оттолкнулся — пытаясь догнать серебристый дым. Два мощных тела скрестились в погоне, два резвящихся коня догонялки устроили, с двумя детьми, спрятавшимися в двух повелителях. Юнги поворачивался несколько раз назад, одаривая сахарной улыбкой брюнета, а тот только смешливо грозился догнать, да пригибался ниже, от веток прячась. Утренняя влага, неиспарившейся жидкости, облепляла тело со всех сторон, обдавая свежим потоком в вихре живого танца. Хриплый смех раздавался негромко от грозового мальчика, а Чон не пришпоривал своего жеребца, он сохранял дистанцию, ловя кайф этих перебежек, непонятных и неожиданных манёвров младшего — всё это напоминало ту же игру с клинками на поляне в первый день. Скачки длились какое-то время, пока копыта не вывели обратно к реке. Дорасеос остановился недалеко от берега, заляпывая и себя, и Императора водой вперемешку со мхом. Мин выглядел… прекрасно. Прекрасно с этими растрепанными волосами… Прекрасно с беззаботным выражением лица… Прекрасно с искрящимися глазами… Прекрасно с тем чувством, что плещется на дне этих зрачков… Гу всё считывает, ведь у самого такая же ситуация. Она бесповоротно поглотила обоих, оба в её плену, оба в этом водовороте — непростом, хрупком и таком неправильном, но сладостном водовороте. Здесь и сейчас, меж небом и землёй, перед лицом природы и родоначальницы, есть только они вдвоем; вдвоем в этой тишине, которую прерывают лишь бьющиеся сердца родственной души, единой родственной души и рой мыслей в головах у обоих. Чон наблюдает, как за головой блондинистой высвечивается золотая корона восходящего солнца, он тонет в чужом лике, чужой истории, чужом мире. Ему так хочется запечатлеть эту картинку в своем сознании, чтобы потом уже ни о чем не жалеть, чтобы он мог в любой момент вернуться сюда, за этим спокойствием, за этой светящейся красотой, за этим тёплым чувством. Он не хочет больше наблюдать как что-то может задеть, напугать, замучить и помешать его и только его Юну. — Ты так и не догнал меня, Рин. — Полушепотом промурчал Мин. Гук уже собирался подойти к Повелителю ближе, непозволительно ближе, как тот совершенно неожиданно (опять, впрочем) дёргает коня, что тот встаёт на дыбы, и под заливистый смех уносится (вновь ускользает из рук брюнета подобно невидимой дымке, ускользает от очень важного и серьезного разговора) в лес по ту сторону водной глади, обдавая лишними брызгами. И лишь шерсть Дороса влажным блеском мелькнула напоследок.***
Игра затянулась. Даже слишком… Альфа замедлился, там, посреди миров, посреди водянистой полосы произошло разделение. Он и представить не мог, что этот эпизод разделит его жизнь на до и после. Не надо было его отпускать, ты же обещал. Чонгук отправился вслед за омегой, вот только вся суть в том, что данная часть леса не была им изучена. Куда направился спутник — неизвестно. Вы спросите, как шумный конь может скрыться в растительности за минуту? Может, ведь здесь так много других жизней, что кишат своими делами. Гук мчится сломя голову, кидается из стороны в сторону, но не слышит знакомого ржания или хоть какого-то шелеста копыт об опавшие листья. Не надо было его отпускать, ты же обещал. Чон словно в клетке оказался, из которой есть множество выходов, но все они приводят в тупик. А между тем, чем дальше он заходил, тем меньше света пропускала листва, тем сильнее был запах перегноя, тем больше проваливались копыта животного, что упорно следовало по пути нарастающего беспокойства наездника. И не зря оно нарастало. Конь резко притихает, останавливается буквально у какого-то куста, и только альфа собирался возмутиться, разбраниться на непутёвую скотину, как с левого края слышится глухой стук. Стук этот характерен касанию деревянного стержня стрелы о деревянную основу лука… Острый слух бывалого воина владельца не подводит. Брюнет медленно сползает с притаившегося спасителя, вглядывается в образ незнакомца — красное одеяние, подпоясанное кожаным ремешком, такая же накидка с карманами для кинжалов, на лице маска, только глаза разглядеть можно. Расстояние между заплутавшими в лесу было весьма большое, от чего и разобрать врага досконально не представлялось возможным. Можно было бы подумать, что это снаряженный охотник на дичь готовится напасть. Вот только стоило Гу проследить за траекторией натянутой на тетиве стрелы — кровь в жилах остановилась, сердце заклокотало так, словно разорвется на бесполезные куски мяса, а внутренний волк раздирает лапами грудную клетку, как бы говоря: «я предупреждал, но ты не послушал!» Мир замер на роковую сраную вечность, ведь альфа даже не дышал, боялся, что, выпусти он воздух, незнакомец нанесет смертоносный удар. А вот удар этот придётся на ничего не подозревающего юношу с блондинистыми волосами. Ведь... Стрела направлена на Юнги. Его конь стоит, замерев на месте, он, как и его хозяин, не ведает о происходящем. Омега беззаботно улыбается, гладит серебристую шерстку, да и веки лишь прикрывает. А в других глазах плещется самый настоящий неподдельный животный страх.