***
Завтрак проходит все в той же тишине. Воины пытаются еще хоть как-то вовлечь в перепалку брюнета, а вот Мин, как и положено Императору, в полном одиночестве разделывается с трапезой в виде нежнейшего мяса кролика. На публике меж Правителем и его слугой-астрономом нет и не может быть ничего, кроме исключительно рабочих взаимоотношений в пределах предписанных рамок, но при этом, будучи тет-а-тет меж ними расцветает упоительный, неизведанный, такой хрупкий, но такой прекрасный цветок пьянящих чувств, что попробуй кто его на вкус — так тотчас бы захлебнулся, не выдержав всего терпкого осадка — а эти двое его выдерживают, томят и скрупулёзно взращивают. Порой им обидно, что, вот как например сейчас, омеге очень хочется подойти, расспросить Рина о том, что же такого произошло, что его заставило брови свести вместе, размещая новые морщины на своем красивом лице, но он не может себе этого позволить, так что пусть хоть обрывочные остановки взгляда на могущественной фигуре утолят его обеспокоенное любопытство. После завтрака все вновь рассредоточились по территории, обозначенной определенными границами. Гуку было велено отправляться в этот раз на охоту, вот только он настоял у воеводы на рыбалке, мол — не боец он за живностью бегать, а блюститель науки, что с умиротворением бы порыбачил. Но подтекст тут был совершенно другой и цели были отличны от отряда. Чон быстро успокоился, увидев, что в этот раз с блондином охотиться идет небольшая группа доверенных лиц, поэтому он с почти лёгкой душой направился в ту роковую точку, точку, что находилась за пределами «их» территории.***
Тихо парень прокрадывается через всю зелень, кусты, переплетенные корни могучих деревьев, дабы посмотреть в глаза тому, кто посмел покуситься на Его Величество. Сколько времени прошло с того момента, как Импеа и астроном выехали на утреннюю прогулку и как парень смог пешком добраться до места убийства? Часа два, три? Часов 6… От той картины, что Гуку пришлось лицезреть, парень поморщился и даже прикрылся рукавом одежды. Глаза незнакомца открыты в немом умиротворение, и Чон бы даже сказал — повезло, что он оказался поражен стрелой и не наблюдал за ужасающей трансформацией своего тела. Хотя какой ужасающей, подобного стоило ожидать — это же лес. Половинка лица кровоточила от свежих уже загноившихся ран, уродливым полумесяцем на коже отсутствовало мясо, поверх гноя и эпителиевой жидкости был виден белесый налёт, а вот из глазницы пульсирующе выползал жирный червь. Похожее багряное пятно расцвело и на бочине тела, проступая через одежду. Лес — дикое место, что кишит не только зайчиками и бабочками, но и свирепыми хищниками, которые, как и положено закону природы прибыли к несопротивляющейся жертве. Альфа чуть наклонился к телу, рассматривая и палкой поворачивая еще уцелевшую шею — ничего примечательного. Исключительное чувство отвращения. Ничего примечательного. Кроме близлежащей стрелы, а вот она была изготовлена из другого дерева, что не произрастает на территории Пхеньяна, а значит и произведена она за его пределами. Это натолкнуло парня на кое-какие выводы, ведь даже если в город и приезжали купцы с диковинным товаром, для армии (особенно для императорских воинов) предоставляли исключительно свою собственную продукцию. Это исходило как из традиций, из суеверий, так и из предубеждений о причастности к тому или иному государству, что было важно в военное время. Найденная стрела славится судя по всему еще и своей жестокостью, так как наконечник по бокам чуть закруглён — это значит, попади она в тело врага, её невозможно будет вытащить без серьезной потери крови даже с помощью хирургического вмешательства, словно челюсть акулы. Гук покрутил в руках орудие убийства, хмыкнул и сунул её за пазуху во внутренний походный мешок. «Надо убираться отсюда…»***
Юноша вернулся быстро со своего задания, работая в лагере и карауля приход омеги. Его отряд притащил к ужину оленя и принялся помогать с разворотом остановки. Казалось, словно Юнги опять летает в своих мыслях, раздаёт некоторые поручения и тут же ныряет обратно в шатёр, а Гу пусть и напускает всем пыль в глаза мнимой занятостью — взор от серой тканевой накидки не сводит, если уж Император куда-то и высовывался, то был тут же рядом. Порядком такое выматывало, ведь помимо вечной физической близости свою роль сыграла и нервозность с паникой — замечательный коктейль, подобно энергетическому вампиру 10 века вытягивал силы из брюнета, словно ниточки вынимал из куклы манипулятора. Так прошло несколько часов, солнце спряталось за горизонтом, встречая вояк сидящими в кругу у костра и вкушающими похлебку из одного огромного котла. Единственный, кто выбивался из общего кольца — это Чонгук, он, привалился спиной к деревянной опорке, едва не слепляя глаза. Правитель внутри, тому отдельно принесли еду. Выходил Импеа один лишь раз, когда отряд бурно и громко поздравил Императора-альфу а-ка великого воина с хорошей добычей. Чону приходилось находиться в стопроцентной готовности к любой засечке, напрягая абсолютно все свои чувства: обоняние, слух, зрение — всё работало и мониторило ситуацию, но как упоминалось, ранний подъем и нервы ни к черту сделали своё дело — брюнетная макушка потихоньку опускается, ресницы резко прибавляют в весе, руки и ноги становятся ватными, перед глазами начинают сливаться отдельные точки света от факелов и кострища в одно пятно, звуки притупляются, смазываясь в однородную волну — но парень ещё борется, борется со сном, однако беспощадно проигрывает, когда под конец напряжение на шейные позвонки ослабевает до предела, а веки схлопываются, отправляя своего хозяина в неизведанную страну иронично-тревожных грёз.***
Просыпается Гук от того, что его конечности обволакивает липким туманом, что покрывалом рассеивался по лесу. Глаза резко распахиваются, осознавая, что он позволил себе упоительную роскошь в виде отдыха. Отряд давно спит, разбрёдшись по палаткам, огнище потушили, оставляя лишь тлеющий пепел. Хорошо, что альфа был тепло одет, не то заледенел бы окончательно в недвижимой позе, а так — он чуть разминает закостенелые пальцы, стопы, жмурится да подымается. Стрелу он, кстати, спрятал в свои вещи, глубоко зарывая в холщовую ткань — будет некой уликой, ведь парень не собирался тихушничать, но и паники разводить не хотел, посему и решил обо всем доложить Императору уже по прибытии, однако как раз после ужина он планировал побеседовать с омегой о скорейшем возвращении, но не успел. Пропадая в своих мыслях и рассуждениях, брюнет окольцевал шатёр и как только юркнул внутрь — поседел на ближайшие сто лет. Не успел. Брата внутри не оказалось, да и не говорило ничего о его недавнем пребывании здесь. Лежанка убрана ещё с самого утра, свечи холодны как нутро альфы, ужин стоял нетронутый на подносе. Мир на мгновение замер, позволяя чужим зрачкам расширяться и биться в немой агонии ведь — брата нет. Он опять куда-то пропал. На него вновь кто-то может совершить покушение! Кто-то может его ранить, похитить, убить! И это будет его вина, только его — Чона вина, потому что не предупредил, а коль не предупредил осознанно — то недосмотрел! Пока эти мысли нещадно роились в мозгу, юноша переворачивал в шатре все вверх дном, затем вылетел как ошпаренный кипятком из палатки и понёсся, куда глаза глядели. В голове всплывает образ обглоданного животными лица… Он черт возьми не должен был допустить такой оплошности! Предупрежден — значит вооружён, ведь так? «Глупый, глупый Чонгук…» Альфа всё еще бежит, пробираясь сквозь ветки, дополнительно вспарывая микро-царапины, срывая местами кожу, но ничего — это только отрезвляет. Сердечная мышца заходится в бешеном ритме, отбивая свой остаток где-то уже в горле, легкие перемешались, не позволяя воздуху спереться, что-то там внутри глубоко клокочет отдалённо, тоской воет и не даёт истерикой захлебнуться. «Хотел спасти, хотел отгородить от несчастья, а что ты будешь делать, если уже некого? Как ты планируешь разгребать это, Чонгук?» — на подкорке сознания спрашивает самого себя здравый смысл. Ноги сами привели его к реке. Все же, второй раз связь между истинными спасает жизнь — только если в первый раз жизнь спасли одному, то сейчас другому. Под лунным сиянием, в бликах чёрного неба посреди водной глади стоит силуэт, пуская круги движения от себя, стоит там, где еще не сильно глубоко, но там, где уже можно забыться.***
Юнги резко стало скверно после охоты, посему не желал лишний раз выходить наружу. С чем он там столкнется, вернее, с кем он там столкнется? Правильно, с тем, с кем встречи приносят ноющую одинокую боль. Он это чувство заметил давно, но старательно тушил его, душил, внутри все выжигал в надежде, что всё рассеется подобно золе, но любовь-сука восставала и перерождалась фениксом, становясь только крепче. Казалось бы, поговорите, решите всю недосказанность между вами, но тут всё сложнее, куда сложнее, куда тоньше, искусней, куда хрупче. И даже в этих двух днях омега прочувствовал вновь свою беспомощность перед престолом и благородством крови, когда он забыл о том, кем является, когда безрассудно дарил искреннюю улыбку брюнету, когда позволил себе стать посредственным игроком в этой необузданной игре под названием «Жизнь» — и за это он был наказан, когда столкнулся с давящей неизвестностью, когда не в силах стал расспросить, разузнать, да хотя бы подойти, положить руку на плечо и сказать, что «все хорошо». У Мин Юнги очень тонкая душевная организация, несмотря на всю толстенную броню, что воссоздавалась по крупицам боли и смазывалась, смачивалась литрами собственной крови и слёз, он все еще не потерял возможности чувствовать, не потерял в водовороте проблем, давлений, сжирающего его изнутри настоящего монстра — себя. Он опять раскрылся, он опять старается довериться человеку, к которому тянет неописуемо, и как же ему не хочется обжигаться вновь, не хочется разочаровываться в ком-то опять, ведь тогда он точно схлопнется весь, и это уже будет навек. Только ирония заключается в том, что судьба свела его не с тем… Рин хороший человек, мечтательный, добрый, с хитрецой, ему не нужен вот такой омега рядом, поломанный, с разворошенным прошлым, уродливый, со шрамами внешними и внутренними, ему не нужен кто-то, кто строит из себя альфу, только потому, что другого выхода нет, ему не нужен тот, кто во всем и всегда ищет подвоха. Ха, даже сегодня, когда ему принесли мясо — он не ел, боялся, что захотят отравить, как уже было не впервой. Жаль он не взял с собой слугу, что пробует все дворцовые кушанья. Жаль, что Рин встретил именно Мин Юнги… Жаль, что Юнги не может дать альфе лучшего… Погрузившись в себя, блондин замечает гробовую тишину снаружи. Ночь глубокая и тихая — прекрасное время, чтобы освежиться, привести в порядок и тело, и мысли, и дух. Аккуратно переступив через вытянутые ноги дежурившего у шатра Чона, омега направляется к реке.***
Под лунным сиянием, в бликах чёрного неба посреди водной глади стоит силуэт, пуская круги движения от себя, стоит там, где еще не сильно глубоко, но там, где уже можно забыться. Бледная кожа так похожа на цвет сияния. Юнги словно дитя спутника Земли. Такой светлый, такой чистый, такой холодный, но такой жизненно важный. Он стоит и смотрит вдаль, не замечая незваного гостя. А альфа словно в листья врос, рядом врагов не видно, ни погони, ни хвоста. Только настоящее произведение искусства посреди творения Божьего. Как ангел с непритязательной судьбой, что ниспослан искупать чьи-то грехи, сам страдая. Вопросительный взгляд устремлён в небеса, словно говоря: «Когда это кончится?» Глаза Чона отмерли и начали уже очерчивать чужой профиль, лицо, шею, плечи…спину. Помните, упоминалось, что у Юнги прекрасное чистое и такое нежное лицо, всё без изъяна? Вот Чонгук сейчас перешагнул дальше, заглядывая под слои ткани скрывающей одежды, а там было, что скрывать. По всей спине звездной россыпью покоились шрамы: мелкие, как ножевые по бокам, окольцовывая ребра, они совсем тусклые почти не разглядеть, побольше и глубже приходились на продольные мышцы, то-ли от палки, то-ли от розог. Печальная картинка, которая еще раз доказывала брюнету о несправедливости мира, о незазорном детстве родного брата, а еще, это дополнительно разжигало пожар ненависти ко всем, кто приложил руку к этим давно зажившим ранам. «Как же ему было больно?» «Как же он это терпел?» От чужого шуршания и копошения в листьях, Юн обернулся, как тут же ощетинился. Никто, никто не должен видеть его в таком свете, никому не дозволено; никто не имеет права его жалеть или попрекать в чём-то. Глаза налились такой страшной злобой, такой агрессией, что этой ударной волной окатило Чона с ног до головы, отшатывая на несколько метров назад. Мин пулей подрывается из воды, укутывает себя в толстенный халат так, чтобы ничего, кроме торчащей головы не было видно. Он укоризненно пялится на альфу, давая понять, что ему явно не рады. — Насмотрелся? — Кислотой отплёвывается. — Импеа, я ничего не видел. — Тараторил Гу, сам закипая. Он тут переживал за него, с места сорвался, искал, психовал, а к нему столько пренебрежения. Собственно, конечно, мало кому понравится красоваться своими травмами, но среди военных это нормально. Безусловно, когда подобное клеймо носит королевская кровь — это выпадает в замешательство, однако не стоит столь сильно отодвигать от себя людей из-за простого знания проблемы. К тому же, Гук не такой уж и «чужой» теперь человек. — Не важно, — одернул себя Правитель, насупившись и уж как-то резко начиная перебирать ногами. — Что ты здесь делаешь? — Я искал Вашу светлость. — Пытается спокойно реагировать Чон. — Если меня нет на месте, значит я не хочу там быть. — Сквозь зубы шипит, все еще скалится. — Император, ночь на дворе, хищники не дремлют. — Я могу постоять за себя, мне не нужна нянька. Это касается не только ночи. — О чём Вы? — Не делай из меня дурака, ты весь день ходишь рядом, глаз не смыкаешь, вот только я не пойму твоего поведения. — А какое у меня поведение? — Альфа осознает, что подливает масло в огонь, вызванный отнюдь не опекой старшего, однако кое-что прояснить все-таки хочется. — То улыбаешься, на прогулку приглашаешь, то закрываешься, лицо хмурее тучи делаешь, к себе не подпускаешь и чер-те что творишь. — Тут злобно пыхтящий юноша резко останавливается и поворачивается к собеседнику, что пытается не взорваться как мина. — Что вообще между нами происходит?! Воу, такого поворота событий не ожидал даже сам Юнги. Надоело просто вынашивать в себе этот вопрос, надоело о чем-то мечтать, надоело прятаться и ожидать изменений или подвоха. В конце концов, блондин подобен затихшему роднику — в нем плавное, спокойное движение, но стоит его протоки освободить, чуть-чуть подзадеть мешающие растения, как вода польется бурным потоком. Вот его и прорвало после долгого молчания, замешательства, а сейчас ещё и после весьма стрессовой ситуации. Для кого-то шрамы не имеют значения, но точно не для Юнги — они служат ему воспоминанием, тем, через что он прошел, что переборол, пересилил, это его сила, его вера, то — что заставляет, встречаясь с новыми трудностями, давать себе подзатыльник и идти напролом; но также, это и его собственные страхи, его неверие, его немые крики, его боль, его уязвимое место, о котором никто не должен знать, никому не позволено этого. — Импеа, я ходил подобно вашей тени, потому что переживал. Разве это не нормальное поведение «детей» Императора? — Мда, выяснять отношения, будучи на пике нервотрёпки — не самая хорошая идея. — Что-то я не вижу, чтобы кто-то вёл себя так же. Если это всё, что нас сближает, если это вся причина, по которой мы виделись — значит можешь расслабиться, у меня достаточно людей в подчинение, чтобы защититься. Иначе у меня создается впечатление, что ты хочешь сблизиться, а это видимо не так. — Юни пересиливает себя, совершенно не замечая сжимающиеся кулаки напротив, разворачивается и начинает удаляться из поля зрения. Но альфа пообещал себе не отпускать, значит, не отпустит. И в какой горячке ему пришли в голову ранее озвученные слова? Логично, что Императора они задели, но и альфу понять можно. Он стоически сводит последние нити самообладания, в два шага нагоняет беглеца, ухватываясь пусть и не жесткой, но сильной хваткой за локоть, и разворачивает хлипкое тельце вплотную к себе. — Успокойся... — Проводит костяшками по прохладной коже чужого распаленного лица. — Импеа, — медленный вдох, — я всегда буду Вашей тенью, всегда буду сновать за Вашими пятами подобно самому преданному слуге, не сомневайтесь, ведь это будет неизменным, какие бы обстоятельства на нас не обрушились. Юнги, — такой же медленный выдох. — Для меня нет на данный момент человека дороже тебя. Это не чувство возвышения и воспевания Правителя Пхеньяна, это воспевание Покровителя моего сердца. Мы оба ступили на эту скользкую дорожку, мы оба понимаем её опасность и угрозу, но для всего ведь нужно время. Юнги, Вы безусловно один из самых сильных королей в истории, один из самых сильных и непоколебимых духом людей, а также искусный актёр. Я давно понял, что ты не альфа, а также и ты понял, что я этим фактом осведомлён. — Что? Как ты? — Глаза в паническом ужасе напротив начинают расширяться. Он понял, давно понял. — Но это не меняет моего отношения к тебе, только разве что в еще лучшую сторону. Я знаю, что как Императору, тебе многое приходится контролировать, со многим сталкиваться, многое переживать, много работать и всегда держать лицо, поэтому я не хотел приносить лишних хлопот и переживаний. То, что я скрыл может сильно тебя подкосить, вот и не спешу рассказывать. Но нам стоит сначала разобраться с этой проблемой, а потом уже с чувствами. Мне не нужно ничего говорить боле, Император, ведь я вижу всё по Вашим глазам и поведению. — Что за проблема? — Сглотнув всю пламенную, местами скачущую и явно не подготовленную речь Гука, сделался вмиг серьезным Мин. — Там, в лесу на тебя было совершено покушение неизвестного, однако я успел отвести удар. — Брюнет слегка придерживал тело брата, думая, что это его сильно напугает, расстроит или вовсе приведет к непонятной реакции. Вот только Юнги был спокоен и непоколебим словно кремень. От лица его повеяло холодом и отрешенностью. — И почему ты не сказал сразу? — Я не хотел разводить паники, собирался обо всем доложить по прибытии, а экспедицию намеревался побыстрее свернуть. — И ты даже не осмотрел тело? — Юнги стал темнее этого ночного неба, в глазах так и сгущался мрак. — Хей, Юнги, ты понимаешь, что тебя чуть не убил стрелок, а ты так спокойно реагируешь и вопрошаешь за тело? — Чон действительно не понимает, то есть он верил в силу духа оного, вот только никак подобной душной мглы не ожидал. — А что ты мне предлагаешь, плакаться кому-то, жаловаться и кричать об этом направо и налево? — Скептически парировал омежка. — Тут же снарядить отряд и отправиться во Дворец под предлогом безопасности Государя. — Шутишь? Если откуда-то появились смельцы, что захотели меня прикончить, то очень высока вероятность, что внутри отряда есть крыса, а может и не одна. Начнешь шуметь — тебя быстро заставят замолчать. А вот, чтобы плакаться мне что-то 18 лет никто свое плечо не подставлял, так что ситуация, хм, обыденна? Глаза хоть и черные, мутные, но такие пустые. Знали бы, как он устал от такой обыденности. — Так, где тело? — Гук понимает, что сейчас разговаривает уже не с милым, хрупким и нежным Мин Юнги, а с жестоким, хладнокровным и справедливым Правителем Пхеньяна. — Там ничего нет, тело объели животные, знаков на теле или одежде не было, я забрал стрелу, так как она другого изготовления, не здешнего. Блондин многозадачно хмыкнул, — и где же учат таких астрономов, что могут блестяще стрелять, строить планы за спиной у начальства и действовать лучше многих военных посыльных в тылу? Чонгук неровно выдыхает. А ведь и вправду, его легенда начинает трещать по швам. Тайна Юнги немного раскрывается — а вот тайна Чона точно не должна всплыть наружу, не так, не при таких обстоятельствах. — У меня всегда были друзья из военного арсенала, а тут я действовал в шоковом состоянии. — Понятно. — Мин поправляет одежду, в третий раз прокручивается на пятках и все также решительно шагает в сторону лагеря. — Нам пора собираться, мы возвращаемся во Дворец, а по приезде, — чуть покосив голову вбок, из-за плеча проговаривает, –покажешь мне стрелу. И еще кое-что, больше никогда не смей скрывать от меня подобное. — Да, Импеа. — А о Повелителе сердца мы еще поговорим. Тебе нужен кто-то рядом? Ты боишься узнать, что ждёт впереди? Если ты уйдёшь, то кто станет следующим? Поступит ли он так же или он откроет тебе правду, That you don't have to hurt, Что тебе не нужно страдать, You don't have to hurt anymore? Больше не нужно страдать? Пройдёт немного времени — и ты найдёшь То, что ты ищешь.