Слепая Л.

Целый мир, как одежду, с плеч! Я уже не хочу ничего, Только б вечно тебя беречь… … Ветер кошкою жался к домам, Вихри путались на снегу. Как случилось, — не знаю сам, Я совсем без тебя не могу. Не зовите меня, — не вернусь, Я живу в зачарованном сне! Я однажды, быть может, проснусь, Пожалейте тогда обо мне. Наталия Ольшевская

      А утром пошёл снег, крупный, мягкий, такой обычно рисуют на Рождество. Он очистил улицы и дома, запорошил деревья и воздушными комьями лёг на подоконник маленькой комнаты, озаряя её светом и солнцем. Драко сладко потянулся в кровати и нежно, невесомо стал целовать лицо спящего рядом Гарри. Лёгкие бабочки, воздушные пушинки его обожания. Утренняя нежность, сладостная, спокойная, не окрашенная буйством дикой ночной страсти — томная, неспешная нега их первого утра вместе. Драко улыбался этим своим наивным влюбленным мыслям, разглядывая спящего Гарри, такого милого, растрёпанного, всего в следах его, Драко, любовного натиска. Он легонечко провёл по груди, оглаживая рисунки на вздымающихся мышцах, твёрдых даже во сне, и тут в глаза ему бросилось маленькое пятнышко, не замеченное им до этого.       Оно было совсем крошечным, аккурат возле дурацкой, режущей ему глаз буквы «Д», совсем рядом с бьющимся сердцем Гарри. Тёмное, точно маленький ожог. Драко хорошо знал такие пятнышки. Он резко сел в кровати и провёл, уже с нажимом, по вытатуированному месту, словно проверял не ошибся ли. Но нет, он не мог ошибиться — эта точка, этот тёмный обугленный след, он слишком хорошо знал и помнил, что это такое. След от тёмномагического действующего заклятья, не заметный обывательскому взгляду, спрятанный на теле жертвы мельчайшей крупицей, как клещ, вцепившийся в тело и уже начавший своё вредоносное, страшное дело. Не было никаких сомнений — Гарри был подвергнут тёмному заклятию, действующему на него до сих пор.       Драко тут же словно в мозаику стал собирать воспоминания — слова врача, самого Гарри, его рассказ о событиях, повлёкших за собой его болезнь. Все картинки замелькали у него перед глазами, закружились в волшебном танце понимания и сложились в одно большое ровное полотно. Конечно! Как же он сам не подумал об этом. Никто не мог определить и узнать, в чем причина слепоты Гарри. Доктор предполагал у него ПТСР, и отчасти, конечно, это было так, но это не касалось слепоты, нет. Теперь Драко ясно понял, не хватало только крикнуть «Эврика!» — это заклятье! Умное, тайное, видимо, сильное и старинное, как сама магия, раз его не смогли распознать. Но он, Драко, он знал теперь, к кому идти и искать помощи и информации. Теперь он и вправду понял, что может помочь, по-настоящему помочь Гарри излечиться.       — Гарри, просыпайся. Просыпайся, мой соня, мой хороший, — радость переполняла его, радость решения давно заданной не решающейся задачки, наконец выведенной в итоговую формулу, — сладкий мой, просыпайся. Там снег, хороший мой, — он обнял заспанного Гарри, запустил в его всклокоченные любимые вихры свои длинные пальцы. — Гарри, хочешь, хочешь сырник? И кофе? И сугроб? И поцелуй? И меня? — он тараторил без умолку в сонное растерянное лицо едва пришедшего в себя Поттера, покрывая его поцелуями. — Мальчик, соня, ты такой... такой хорошенький и славный, ты такой сладенький, Гарри, Гарри, — захлебывался он своими чувствами.       — Какой ты бодрый! — смеялся Поттер, обнимая его в ответ и ища его губы, как слепой котёнок тыкаясь ему в подбородок. — Хочу, хочу всего, — почти мурлыкал он, — и есть, и пить, и снег, и тебя — всё хочу, — тёрся он лицом об острое плечо, — но сначала, — Гарри отстранился и сделал серьёзный, умильный вид, — сначала ты соберёшь вещи, немедленно. Я не хочу, чтобы ты тут жил. Ты всё равно почти всё время у меня, так зачем тебе эта дыра, а потом... — он замялся. — Потом подыщем тебе что-нибудь получше. И бегемота своего бери.       — Кого? — непонимающе вскинул бровь Драко.       — Того, который мне все ноги отдавил! — пошевелил с трудом ногой Гарри, пытаясь сбросить обнаглевшего пушистого жирдяя.       Они со смехом вскочили с кровати, оба голые, радостные, лёгкие, не чувствуя ни усталости, ни земли под ногами, и стали, раскидывая всё вокруг, словно танцуя, собирать немногочисленные вещи Драко. Кидаясь, шутя, отвлекаясь на поцелуйчики и обжимашки, как двое слетевших с катушек мальчишек, захваченные вихрем шального счастья, светлым, лазурным моментом беззаботной радости.       — Серьёзно? Будем жить вместе? — смеялся Драко, отталкивая от себя навязчивые мысли о сумасшествии всего происходящего.       — Будем, — смеялся в ответ Гарри. — Никогда ни с кем не жил, а с тобой хочу, — он прижался к спине Уайта. — Не пей больше оборотку, — тихо попросил он, — я обещаю, что пока ты сам не решишь, я не стану допытываться, кто ты и что скрываешь, я не стану трогать твое лицо и пытаться... — он поцеловал его между лопаток. — Я знаю тебя, я тебе верю, я хочу попробовать быть с тобой. И мне страшно и радостно, но я не хочу обнимать непонятно кого. Пусть ты и не называешь своё имя, но засыпать я хочу именно с тобой, а не с «образцом номер сто пятьсот какой-то», хорошо? — он сильнее обнял его, сжимая под ребрами. — Хорошо, Уайт?       Драко не знал, что сказать. Всё это было странно и абсурдно, и опасно. Он заигрывал с огнём и понимал это. Пусть Гарри не видел его, но другие-то будут видеть, и кто-то непременно узнает и окликнет, и расскажет, и тогда всё! Это будет конец. Конец всему. Гарри не поймёт, не поверит, не простит...       — Нет, Гарри, нет... Пока нет. Я не могу. Это слишком... сложно.       — Хорошо, — разочарованно ответил Поттер. — Но хотя бы ночью, Джон, оставайся собой, ладно?       Драко обернулся, накрыл ладонями его лицо, целуя поникшие губы.       — Хорошо, Гарри, обещаю. Каждую ночь с тобой я буду собой, обещаю, — шепнул он во вновь улыбающиеся уже губы, целуя их, раскрывая, слизывая уже нарастающий стон нетерпения, пламенный жар, сладчайшую слюну. Бесстыдно прижавшись, потираясь друг о друга, снова срывая с себя ненужную одежду. Драко подсадил Гарри на стол и тут же, едва успев смочить пальцы, вошёл. Сразу, целиком, замирая в узком тепле, готовый уже сразу же кончить от стонов Гарри.       — Сильней, Уайт, сильнее… — требовал его сладкий зверёныш, подающийся навстречу бёдрами.       И Драко входил в него сильно, как тот просил, яростно, больно, жарко, как надо, вколачивался в его жадное тело, любил его, любил до умопомрачения.       — Дикий! Дикий! — бешено вбивался он последними толчками, пропадая, пропадая в нём насовсем!       Через пару часов набитая битком сумка и переноска с котом стояли в спальне Гарри Поттера на Гриммо, двенадцать. Толстый лохматый котяра вальяжно покинул своё место транспортировки и, лениво потягиваясь, тут же прыгнул на широкую мягкую кровать, задрал кверху лапу и упоительно стал вылизывать пушистое брюшко.       А двое счастливых парней вовсю играли в снежки в соседнем сквере. Джон Уайт — смазливый и длиннохвостый, юркий и хохочущий — закидывал снегом крутящегося под ним Гарри Поттера, запихивая ему за шиворот холодные комки чистейшего первого снега, любуясь серебристой пылью, едва касающейся его темных волос. Гарри, выкручиваясь и визгливо чертыхаясь, вскочил на ноги и спрятался за огромной елью, стоящей прямо за его спиной. Он дёрнул за заснеженную лапу толстую ёлку и засмеялся, подставляя лицо под маленькую вьюгу.       — Попался! — схватил его Уайт, прижал к стволу дерева и, тут же целуя, не стесняясь ни людей, ни их взглядов, сильно вжал его в себя и в старинный ствол могучего дерева.       Но Гарри вновь выскользнул из жарких объятий. Румяный, запыхавшийся от поцелуев и игры, он отбежал в сторону и набрал полные варежки снега. Гарри размахнулся, и собранный им снежок полетел вперёд. И пока он, сверкающий и серебристый, летел к Драко, тот вдруг понял, как будет счастлив, по-настоящему счастлив, непоправимо, неслыханно, запредельно счастлив. Он ощутил вкус любимых губ и тяжесть прекрасного тела... Увидел все их рождественские ёлки и дни рождения, всю вереницу бесконечно радостных, нежных дней. Вдвоём, вместе, всегда! И когда снежок наконец влепился в плечо Драко, всё было решено.       Для него решено окончательно.        «Я люблю тебя, — мысленно сказал он, — я люблю тебя, Гарри», — всё было так просто и ясно, так прозрачно в этот миг.       Он понял, что хочет быть с ним, с ним навсегда, излечить его и быть с ним, добиться его, достучаться, сделать всё на свете, но быть с ним. Драко плюс Гарри навсегда! Вот так просто. Он знал, что, конечно, всё будет сложно, что есть годы вражды, боль предательства, смерти близких людей, мешанина из долгов и обещаний. Есть «Д» на любимой груди, есть дурацкая рыжая баба, возможно, владеющая сердцем его Гарри.        «Мой! Мой! Мой Гарри! — рвалось наружу, рвалось из груди. — Но ведь сейчас он со мной. Сейчас он обнимает меня, улыбается мне, что поменяется? Я — это я. Я сделаю всё, всё, чтобы ты не пожалел, чтобы принял. Ты спас всех, а я спасу тебя, мой Герой. Мой! Мой!»       Он подошёл к озорному, снежному, солнечному Гарри, сильно обнял, уткнулся головой в лацкан пальто.       — Мой, — тихо сказал он. — Мой, — держал он его за эти теплые лацканы и, подняв голову, властно и громко произнёс в самые губы, смеющиеся и доверчивые: — Ты — мой!