Слепая Л.

      У Драко было два пути: вернуться в свою пустую, холодную каморку, забыть всё, забыть Гарри, забиться в угол и вновь вести бессмысленное серое существование или собраться и продолжить действовать, закончить начатое, пусть и такой ценой! Он отбросил спадающую на лоб чёлку и, сжав кулаки, аппарировал к скрипучей перекошенной калитке у дома Уизли. Он не сдастся, не в этот раз!       Пройдя знакомой тропинкой от калитки к дому, он громко постучал в дверь, попутно понимая, что действие оборотного зелья закончилось, и на пороге ненавистного ему дома стоял Драко Малфой во всей своей астеничной красоте.       Удача, видимо, в этот день всё же не до конца отвернулась от него, и дверь открыла Гермиона. Глаза её расширились от удивления, и она быстро вышла за порог, прикрывая за собой вход.       — Малфой?! Ты с ума сошёл? Что произошло?! Что-то с Гарри? — быстро спросила она, запахивая на себе вязаную кофту.       — С Гарри всё хорошо. Ну, насколько это возможно в сложившихся обстоятельствах, — уклончиво ответил он.       — Каких? — тихим шёпотом, но грозно спросила Гермиона. — Каких обстоятельствах, Малфой? — почти шипела она. — Что у вас произошло?       — Я расскажу тебе, Грейнджер, расскажу, но в ответ мне понадобится твоя помощь и... и помощь Уизлетты, — презрительно закончил он.       Меньше всего ему хотелось видеть эту рыжую курицу, просить её о чем-то, вообще говорить с ней. Но, увы, другого выхода не было.       — Помощь Джинни? — удивленно переспросила Миона. — Причем тут Джинни?       — Послушай, — начал свой рассказ Драко. — Я знаю, что с Гарри, и знаю, как помочь ему. Я знаю, что нужно сделать, чтобы он снова мог видеть, знаю, как вернуть ему его жизнь.       Он на миг запнулся, представляя себе, как Гарри целует мерзкую рыжуху, как счастливо улыбается ей, как становится наконец собой, как радуется и любит её... её... эту... свою... Он глубоко вздохнул.       — Это заклятье, Грейнджер. Старое и тёмное, оно называется «Слепая Л.» Не спрашивай, откуда я узнал, думаю, ты сама можешь догадаться, к кому мне пришлось обратиться за такой информацией. Но теперь я точно знаю, как его снять. И для этого мне нужна помощь Уизлетты — именно её!       Не совладав с собой, он отвернул лицо и зло сжал дрожащие губы.       — Где она? Мне нужно, чтобы она пошла к Гарри, надо ей всё рассказать.       Гермиона стояла в дверном проёме ошарашенная, лихорадочно обдумывая всё, что услышала, разглядывая нервно подрагивающего юношу, такого знакомого ей с самого детства, и в то же время совершенно нового человека. Он единственный смог помочь её другу, единственный, кто докопался до истины, кого Гарри допустил до себя, кому доверял всё это время. Что-то, мелькавшее в затравленном взгляде Драко, заставило её сердце сжаться необъяснимой тоской. Она верила ему, верила с самого начала, что он хочет помочь, но теперь видела, что было и что-то ещё. Что-то гораздо большее, чем простое желание облегчить чью-то жизнь, боль, уплатить долг жизни... Нет, тут было и что-то другое — что-то, что делало всего Драко Малфоя каким-то незнакомым, трепетным, мягким. Да, определенно было что-то ещё... Иначе он не пришёл бы сюда, всклокоченный, раздетый, позабыв о своей неприязни, об осторожности, о холоде, пронизывающем его стройное, болезненно худое тело.       — Где твоя одежда? — поспешно спросила Герсмиона, видя, как тонким слоем мёрзлая крупка снега покрывает острые плечи Драко. Она кинула в него согревающее заклинание, впервые сделав для этого человека что-то хорошее.       — Спасибо, — усмехнулся Мафлой, словно безмолвно внутренне тоже примиряясь с тем, что лёд старых обид вдруг дал трещину между ними. — Поттер прогнал меня взашей, и я как был отправился к тебе. Это ерунда. Так где Уизли?       — Прогнал? — вновь удивилась Гермиона. — Опять? А почему ты не пошёл домой? — спросила она.       — Хватит вопросов, Грейнджер! Почему, почему... Разве это важно теперь? Я не пошёл домой потому, что живу на Гриммо, двенадцать уже несколько недель. Мне некуда особо идти. Всё? Ты удовлетворена? Теперь ты мне скажешь, где живет эта дура? — Драко терял терпение.       Все эти вопросы ничего не решали, ничего не меняли, он подумает обо всем этом позже, много-много позже, а сейчас нужно было помочь Гарри. Его Гарри остался там совсем один, в темноте, в ярости, думая, что его предали и обманули. Гарри бьющийся, как в сетях, в своей боли, сжигающей его изнутри. Его Гарри! Его любимый Гарри.       Гермиона, видимо, легко считала все эти мысли по его лицу и сказала:       — Джинни живёт здесь, с нами. Сейчас я её позову, но… Малфой, ты же понимаешь, что тебе лучше держать себя в руках. Я не знаю, что ты задумал, но если ты хочешь, чтобы она помогла тебе...       — Не мне, Грейнджер, а Гарри! — отрезал Драко и отошёл чуть в сторону, опираясь спиной на столб от навеса. Он сложил на груди руки и стал ждать появления его главного в последнее время кошмара.       Джиневра вышла на порог в накинутом пальто, во всей статной яркой красе, чуть растрёпанная, домашняя, но все равно очаровательная в своём уютном теплом девичестве. Гермиона вышла следом и чуть придержала её за руку, когда та резко дёрнулась, увидев, кто ждал их на крыльце.       — Хорёк?! — вскрикнула она и с недоумением обернулась к подруге.       — Выслушай его, Джинни, прошу тебя. Он здесь из-за Гарри, — попыталась Гермиона хоть как-то сдержать мгновенно вспыхнувшее напряжение. Неприязнь, исходившая от Джинни в сторону Малфоя, была такая густая, что её можно было намазывать на хлеб.       — При чём тут Гарри? — зло спросила она. — Какое он может иметь отношение к Гарри?! — она окинула Драко убийственным взглядом.       — Он знает, как помочь ему снова видеть. Он пришёл рассказать нам об этом, — Гермиона выглядела растерянно — она не знала, чего ожидать от всей сложившейся ситуации. Джиневра была очень вспыльчивой, и Гермиона опасалась, что та не сможет сдержать себя.       — Да, Уизлетта, я знаю, как помочь Гарри, — осторожно начал Драко.       — Ты? Да кто ты вообще такой? Какое тебе до всего этого дело, моль поганая?! — Джинни сжала в руке палочку и направила её на Малфоя.       — Послушай меня, дура. На Гарри наложено заклятье. Заклятье тёмное, но так уж вышло, что ты, тупица, можешь его снять. Тебе надо пойти к нему и... — он набрал побольше воздуха в грудь, всем своим естеством противясь следующим словам, — и поцеловать его, нежно, сильно, обнять его и сказать, что любишь.       В воздухе повисла гробовая тишина, слышался только скрип от покачивающейся на несмазанных петлях калитки.       — Гермиона, — нарушила тишину Джинни. — Он чокнулся!       — Нет, Джинни, послушай, что он говорит, прошу ради Гарри, выслушай его.       И Драко стал рассказывать, стараясь не обращать внимания на язвительные замечания Уизли. Он рассказал, конечно, только главную часть — о том, как решил вернуть долг жизни, о том, как нанялся помогать, как узнал о заклятии и о том, как его снять. Окончательно выдохнувшись, Драко осел на крыльце, жалея, что сейчас у него нет с собой сигарет. Закурить было бы самое время.       — Значит, ты говоришь, что снять заклятье можно только поцелуем истиной взаимной любви... — чуть ли не по слогам повторила за ним Джинни. — Но с чего ты взял, что именно я могу это сделать?       Драко поднял опущенную голову и в упор посмотрел в цепкие глаза девушки.       — Я видел... Я видел ваше фото с ним. Он хранит его как драгоценность, постоянно смотрит, прячет как что-то тайное... — каждое слово будто ножом резало его собственную любовь на мелкие куски. — Он тебя любит. Любит до сих пор. Он страдает и хранит верность, — он запнулся, подумав, что уже, конечно, не хранит, но это не имело значения. Плотские утехи, как бы сладки они ни были, ничего не значат, когда сердце принадлежит другому человеку.       Джинни вдруг залилась румянцем.       — Ты глупец, Малфой! — вдруг выпалила она. — Ты ни черта не знаешь! — в её голосе отчего-то слышалась обида. — Гарри никогда меня не любил, никогда ничего такого мне не говорил. Между нами ничего не было. Всё, что ты тут напридумывал — это просто бред.       — Не бред! Уизли, ты должна поверить. Я видел. Сам видел — он смотрит на твоё фото, у него на груди татуировка с твоим именем, на самом сердце. Ты должна, должна помочь ему!       Он встал, высокий, дрожащий, ломкий. Наплевав на гордость, он будто в просящем жесте протянул к ней свою бледную руку. И в жесте этом было столько скорби, столько нежной мольбы, что даже Гермионе стало неловко, и она поспешно отвела глаза. Это было слишком... Слишком очевидно. Джинни тоже смущённо отвела взгляд, как делают все, когда невольно натыкаются на чрезмерную, пугающую откровенность. Ей тоже было не по себе. Привычная ненависть к этому человеку замерла в ней как джинн, закупоренный в бутылке.       — Даже если... — она запнулась, подбирая слова. — Даже если ты прав, я всё равно не смогу помочь тебе, Малфой. Не смогу помочь Гарри, — осеклась она. — Даже если, как ты говоришь, он меня любит, хотя я точно знаю, что это не так. Дело в том, — она в упор посмотрела на него, — дело в том, что Я не люблю его.       Драко вздрогнул как от удара. Он посмотрел на нее, будто на умалишённую. Вот отчего Гарри так страдал! Эта идиотка и впрямь не любила его. Не любила его сильного, доброго, прекрасного Гарри, столько раз спасшего всех и её саму. Гарри! Она не любила Гарри! Немыслимо. Ему это казалось чем-то просто невозможным.       С минуту он молчал. Её слова словно набатом отдавали в его голове. Что делать? Что теперь делать? Это был единственный шанс. И теперь всё, всё потеряно! Он запустил руки в волосы, лихорадочно бегая глазами по прогнившему деревянному настилу, ища хоть какую-нибудь зацепку, какой-нибудь выход.       Он выхватил палочку, быстрым движением направил её на Джинни и крикнул:       — Секо.       Легкая как пух прядь волос, срезанная метким пассом, спланировала в протянутую скорбную ладонь Драко. Он быстрым вороватым движением сунул срезанные волосы себе в карман.       — Не выйдет, Малфой! — вдруг раздался едкий смех Джинни. — Ты глупец, ты не видишь ничего под собственным носом, — уже громко смеялась она.       — Я хотя бы попытаюсь, — словно выплюнул в её сторону слова Драко и развернулся, направляясь к выходу.       — Что? Что произошло? — ошарашенная увиденным, Гермиона стояла, вцепившись в руку Джинни. — Малфой! Малфой! — позвала она. — Стой!       — Оставь его, — отрезала Джинни. — Он кретин и тоже слепец. Он решил пойти к Гарри вместо меня, — смех Джинни уже переходил в истерический. — Любовь и впрямь ослепляет, — она смеялась и смеялась. И смех этот уже был горьким и болезненным.       А Гермиона всё смотрела в след уходящей светлой фигуре, сливавшейся с кружащимся вокруг снегом. Белая рубашка, белые волосы, белый снег. И её собственные мысли были кристально чисты и выбелены.       Она не поняла ни слова из речи и глумливого смеха Джинни, не поняла действий Драко, но вся её женская сущность, интуиция — всё то, что принято называть предчувствием и внутренней убежденностью, знало: сейчас произошло что-то очень важное, непоправимое, неизбежное, как сход селя с гор, смывающий всё, что было раньше.       Можно ли обмануть судьбу? Бороться с магическим предопределением? Какую жертву нужно принести скорым на расправу волшебным небесам, чтобы умаслить их, ввести в заблуждение? Удалось ли хоть кому-то выиграть, поставив всё на зеро, в этой безжалостной рулетке за жизнь и любовь? Драко не знал. Он шёл в пелене белого снега, всё еще окутанный теплом брошенного в него согревающего заклятья бывшего врага. Это ли не подсказка? Это ли не знак того, что всё возможно?! Что судьба непредсказуема, и даже неизменные константы порой меняют свой вектор. Чёрное становится белым, как смоль волос, покрытая старческой сединой времени. Белое становится чёрным, как белоснежный наст под засохшими пятнами воинской крови. Чёрствое порой становится мягким, как сердце Принца Слизерина, впервые познавшего настоящую любовь и готового бороться за счастье любимого человека до конца. Мягкое становится твёрдым, как его же воля и решительность, рыхлая и трусливая от природы, сейчас ставшая крепче гранита. Не это ли божья искра, не это ли Прометеев огонь, добытый ценой собственной чести, жизни, чего угодно, лишь бы подарить чудо тепла и покоя дорогому человеку. Трепетно, сладостно сложить к его ногам всего себя без остатка и с замиранием сердца услышать, как лёгкой счастливой поступью он перешагнет через тебя и пойдёт дальше в свою прекрасную жизнь, даже не узнав, что ты сделал, даже не зная твоего настоящего имени. Стать для него безымянным солдатом любви...        «Я люблю тебя», — думал Драко, сидя на голом подоконнике своей холодной пустой каморки, дрожа всем телом от напряжения, стужи и голода.        «Я люблю тебя», — думал он, когда шёл с утра в лавку старьёвщика и обменивал там последнее, что у него осталось — отцовские часы — на пару дрянных монет.        «Я люблю тебя», — думал он, когда брал оборотное зелье вместо еды для себя.        «Я люблю тебя», — шептало его сердце, когда он покупал простое, скромное, но всё же «своего» изумрудного цвета, платье.        «Я люблю тебя», — билась жилка на его виске, вспотевшем от усталости и отсутствия сна, когда он выпил оборотку, кинув в состав рыжий локон.       — Я так люблю тебя — сказал он вслух голосом Джиневры Уизли своему отражению в зеркале, подавляя тошноту и неприязнь к самому себе.       — Я всегда буду любить только тебя, — шепнул он перед тем, как переступить порог Гриммо, двенадцать.