Слепая Л.

Шелковой кистью - по теплой коже. — Я тебя помню. — Я тебя тоже. Черные линии — птичья стая. Я, словно книгу, тебя листаю, Ты меня знаешь, и я тебя знаю… Жизнь твою светлую сочиняю, В сказке твоей себя забываю, Теряю. — Если вернусь — ты меня не узнаешь. (Алой зарею — по тьме кромешной). — Только вернись. Я узнаю, конечно. — Если узнаешь — с тобой останусь! Наталия Ольшевская

      Прихожая встретила его знакомым приветливым запахом. Так всегда бывает, когда приходишь в родной дом и тут же погружаешься в тёплые, уютные, домашние, присущие только этому, единственному на свете месту ароматы. Запах воска от натёртых самим же Драко перил, аромат древесины старых полов, пряный и жгучий запах волос Гарри, лёгкий флёр его парфюма и тут же облачко пыли с корешков их книг. Дом. Драко даже зажмурился. Он не был тут всего два дня, а уже скучал, будто отсутствовал целую вечность. Драко любовно огладил знакомые до боли крючки на вешалке, чуть потёртые у самого верха. На одном из них по-прежнему висела его мантия, а рядом с ней пальто Гарри. Малфой прижался лицом к шерстяному лацкану и вдохнул полной грудью этот головокружительный запах, родной, любимый запах Гарри. Невозможно было оторваться, невозможно надышаться им.       — Гарри, — осторожно позвал он, проходя глубже в дом.       — Кто здесь? — раздался голос из гостиной, и против воли и любого здравого смысла, услышав этот голос, Драко заулыбался.       Он соскучился, так соскучился по нему! Всего-то и прошло два дня. Но разве можно было тосковать сильнее, думать о нём, ждать встречи, любой, хотеть слышать его, касаться. Драко вошёл в гостиную. Всё в ней было как и прежде, даже цветы, что он сам же и принес, до сих пор стояли в вазе на окне. Огромный букет белых роз, уже увядающих, но всё ещё невозможно прекрасных. Он вспомнил, как Гарри зарывался лицом в эту охапку бутонов и улыбался ему, дёргал его за хвост и смеясь говорил: «Ты ухаживаешь за мной как за девчонкой. Настоящий сквайр. Мне до тебя никто не дарил цветы... Это оказывается приятно».       — Гарри, — ещё раз позвал Драко.       Кресло у огня развернулось, и Малфой увидел. Увидел всё сразу: и двое суток без сна, и двое суток без еды и воды, без слов и в безвременье. Гарри будто исчез. Он стал похож на того безликого опустошенного человека, которого Драко встретил месяцы назад.       — Джинни? — неуверенно спросил Поттер.       Драко тут же встряхнулся, вспоминая, зачем он здесь и кто он сейчас.       — Да, Гарри, это я, — тихим голосом Джинни Уизли отозвался он.       Гарри встал из кресла, и Драко отметил, что на нём та же одежда, что и была, когда они виделись в последний раз.       — Джинни, прости, но я не звал гостей, — отчужденно сказал Гарри.       — Я не в гости, — Драко подошёл ближе, беря Гарри за руку, тот вздрогнул, но руки не отдернул.       — Я не понимаю, — настороженно ответил он.       — Я… Гарри, я многое поняла за это время, — начал повторять заранее заготовленную речь Драко. — Прости меня, я была такой дурой, — он нежно провёл ладонью по уже начавшей покрываться щетиной щеке, Поттер отпрянул, дёрнув головой.       — О чём ты говоришь, Джинни? Что с тобой? — он распахнул глаза и высвободил руку из лёгкого захвата девичьих пальцев.       — Я хочу быть с тобой. Я думала, что смогу забыть, но не смогла, — продолжал напирать Драко, оттесняя одеревеневшего Гарри к стене.       — Джинни, что на тебя нашло? Что ты такое говоришь? — запинаясь бормотал он. — А как же Дин? У вас свадьба через пару месяцев! — он пятился, неловко шаря позади себя рукой, ища опоры.        «Чёрт!» — мысленно ругнулся Малфой, укоряя себя за недостаточную подготовку.       — Дин в прошлом, — вслух сказал он быстро. — Мы расстались, — импровизировал Драко на ходу. — Я всегда любила тебя, всегда, Гарри. Просто не думала, что смогу... что мы сможем…       — Остановись! Остановись, Джинни. Ты... Ты...       Договорить он не успел. Драко подался вперёд, прижимая Гарри к стене, напирая на него всем пылом женского тела, его мягкими округлостями, и прижался к его губам поцелуем.       Это не было похоже ни на один их поцелуй. Не было мягких губ, сладкого жара, пробивающего озноба, не было тихого постанывания и сплетённых пальцев. Губы Гарри были твёрдыми, сжатыми, они не поддавались на требовательные ласки, не приоткрывались как раньше, сначала слегка, а потом жадно, голодно отвечая. Драко не чувствовал прикосновения горячего языка, от которого каждый раз просто дурел сразу же, едва ощущая его касание. Ничего этого не было — ни головокружения, ни нежности, ни страсти. Гарри словно окаменел, как тролль, заставший восход солнца. Его руки, обычно тут же начинавшие блуждать по спине Драко, вплетающиеся в его волосы, оглаживающие бёдра, заводящие с пол-оборота, его руки сейчас висели плетьми вдоль напряжённого тела. И наконец он отвернул голову в сторону и чуть оттолкнул от себя Джинни.       — Гарри? — удивленно позвала она, вновь припадая к его губам.       На этот раз рот Гарри чуть приоткрылся, и Драко мгновенно воспользовался этим, ворвался в него своим языком, нежно заигрывая с кончиком языка Поттера. Он стал оглаживать его грудь, привычно балдея от твердых мышц и напряженных сосков, но Гарри вновь отстранил своевольные женские руки и отвернулся.       Ничего не произошло! Ничего!       Драко опустил голову, все ещё прижимаясь к застывшему телу Гарри.       — Diable! N'a pas marché! Merde!*       Поттер вздрогнул как от удара, даже треснулся затылком об стену.       — Уайт?!!! — вскрикнул он и схватил женскую ручку, ощупывая её. Второй рукой дотронулся до вспыхнувшего лица девушки и стал пальцами легко оглаживать его, распознавая, ища ответ. — Уайт. Это ты! Это же ты, да? Ты совсем рехнулся! — не веря, говорил Поттер. — Что тебе надо? — он убрал с такого знакомого ему лица руки и осел у стены, согнув одно колено. — Что тебе нужно от меня? Ты меня измучил своими секретами и дерзостью. Что? Что тебе нужно?!       — Я хочу тебя вылечить, — отозвался Драко, понимая, что притворяться дальше бессмысленно.       Его план не сработал. Он не знал почему — то ли магию не обманешь, то ли он ошибся в чём-то другом, но его задумка с грохотом провалилась. Он надеялся, что его любовь в теле Уизлетты сработает, что он сможет перехитрить мерзкое заклятье.       — И впрямь глупец! — усмехнулся он, вспоминая крик мелкой Уизли.       — Хочешь получить свою оплату? — усмехнулся Гарри. — Я знал, что ты алчный, но не знал, что такой упрямый. Проваливай, Уайт! Игры кончились. У тебя не вышло. Чтобы ты там ни задумывал, у тебя ни черта не получилось. Я слеп — ты свободен. Уходи, — Гарри встал, но выходя, почти уже на пороге, всё же остановился. — Но зачем? Зачем ты обернулся Джинни? Что за нелепая шутка? — горько спросил он.       — Гарри... — Драко не знал, что делать, не знал, как поступить дальше, и решил, что самое время рассказать Гарри правду о его недуге. — Я знаю причину твоей слепоты.       Поттер обернулся. Видно было, как он напрягся, как вспыхнуло надеждой его лицо.       — Это заклятье. Тот, кто толкнул тебя в яму, бросил в тебя заклятье «Слепая Л.», оно редкое и не очень популярное сейчас, поэтому никто не знал, что с тобой, и не мог помочь.       Гарри сильно сглотнул.       — И? — еле слышно сиплым голосом выдавил он.       — Его можно снять... только поцелуем истиной любви. Один поцелуй, и ты будешь видеть вновь, — Драко подошёл чуть ближе.       Он видел, как нервно подрагивают руки Гарри, как бегают его глаза под сомкнутыми веками, как он до скрипа сжал зубы. И вдруг Поттер стал смеяться. Сначала тихо, потом всё сильнее и сильнее, громче, превращая смех в гомерический хохот. У него текли слезы из глаз, а он продолжал смеяться — страшно, жутко, тошно смеяться.       — В таком... — он не мог договорить фразу, уже икая от натужного дикого смеха, — …случае, Уайт… — Гарри вновь икнул, — мне пиздец! — закончил он наконец свой пассаж.       Ещё пару минут Поттер пытался отдышаться, утирая рукавом глаза и глубоко вдыхая, чтобы остановить свой истерический смех и икоту. А Драко Малфой в ненавистном ему теле Джиневры Уизли стоял как изваяние посередине комнаты и плакал, плакал как никогда раньше. Длинными, горькими струями, безостановочными ручейками, омывая горем свои последние надежды, всю свою печаль и жалость к этому человеку, всю их обречённость. Они оба были обречены на страдание, такое одинаковое, испепеляющее их сердца. Они оба любили совершенно не подходящих им людей, их любовь была не нужна, не важна, она ничего не могла исправить, не могла ничего залечить.       — Но с чего вдруг ты всё же пришёл в образе Джинни? — уже придя в чувство и успокоив клокочущее смехом горло, спросил Гарри.       — Я же видел фото... Я ведь только поэтому и хотел узнать... — он запнулся, вспоминая ярость Гарри и то, как он прогнал его.       — Понятно, — как-то странно отчуждённо ответил Поттер. — И ты решил... Впрочем, неважно, — он подошёл к столу возле кресел и налил себе из графина воды. — Но я всё равно не понимаю, почему пришёл ты? — выпив воды, спросил он. — Джинни не любит меня, я знаю это наверняка. Так где логика? Ты чудак, Уайт! Зачем тебе всё это? Ведь ты сам сказал, что исправить можно... — и тут он осёкся, нахмурился и обернулся в ту сторону, где по-прежнему стоял замерший Драко, вспыхнувший сейчас мгновенным смущением.       Как глупо! Как всё глупо!       — Уайт? — стал подходить ближе Гарри. — Ты... ты пришёл сам, потому что ты... — он не мог договорить фразу. — Скажи мне, Уайт, скажи сам. Это правда? Ты меня... ты правда меня... — слово, это слово никак не давалось ему, не смело слететь с удивлённо приоткрытых губ.       Гарри и сам не мог понять, почему ему сейчас было так важно услышать это слово, услышать от этого человека, знать наверняка о его неравнодушии... и, может быть, даже на секунду поверить ему. Драко метнулся в сторону двери — не хватало ещё видеть эту жалость, видеть, как Гарри сочувствует от того, что тот любит его. Это уже было слишком! Его сердце не выдерживало всего этого — этих чувств, этой любви, этого горя. Всё это лилось через край его слезами, его сочащейся кровью, омывающей истерзанное, истерзанное сердце. Боль. Он уже чувствовал только боль, как цирковой лев, привыкший к тому, что он больше не король саванны, а всего лишь инструмент для чужих утех, смеха и игрищ, от каждого удара хлыста ощущавший только боль. Не былую гордость царя зверей, не чувства охотника, не дом. Не было ничего и никого — только боль и голос дрессировщика. Так и Драко уже перестал ощущать что-то, кроме плети судьбы. Боль сейчас заменила собой всё. И, если бы горло его не было так сдавлено от слёз, он непременно бы взревел, взвыл бы, словно его прижгли цирковым клеймом.       Он бежал и бежал, не видя ничего перед собой, сбивая проходящих мимо людей, натыкаясь на что-то, словно в амоке, ничего не чувствуя, не понимая, он бежал от всего. От себя, от Гарри, от всей этой чёртовой неразберихи в душе, и замедлил бег лишь когда лёгкие стало жечь нестерпимо от безостановочного движения и сбитого дыхания. Оглядевшись, Драко понял, что ноги сами принесли его к его убогому райончику, к жилищу, откуда он всего несколько недель назад выбежал с сумкой на плече, смеясь и безостановочно на ходу целуя Гарри.       Он вошёл в свою холодную пустую комнату словно призрак и пару часов просто просидел на стуле в ожидании, когда закончится действие оборотного зелья. Едва его тело приняло привычные, далекие от аппетитных округлостей формы, он пошёл в душ и терзал там свою бледную кожу мочалкой. Тёр и тёр, до красноты и алых разводов, словно стараясь смыть с себя следы чужого присутствия. Горячие струи воды отогрели его заледеневшее тело, даря долгожданное расслабление мышцам и снимая отчасти нервное перенапряжение. Его измученный тревогами и голодной усталостью организм требовал отдыха, лечебного сна и покоя. Выйдя из душа, Драко закутался в большое одеяло, свернулся клубочком на голой, твердой, узкой постели — той самой, где он впервые по-настоящему любил своего Гарри. Он укрыл сам себя согревающими чарами и почти мгновенно стал проваливаться в сон...       Ему снилась вьюга. Он стоял в поле, окутанный белым снегом, кружащимся вокруг него, обнимавшим его со всех сторон. Белое марево, словно молоко, в котором Драко застыл как масляная капля. Снег стал превращаться в туманные хлопья, рваные и мутные, они вдруг принимали очертания силуэта неясной, размытой фигуры. Драко пытался разглядеть её, пытался отогнать руками густые плавающие сгустки белого марева. Лёгкое облачко отделилось от этих клочков тумана и стало кружить вокруг него, то приближаясь, то вновь удаляясь на расстояние пары шагов. Облачко стало расти и изменять форму, струиться лёгкой дымкой, все чётче и чётче принимая женский облик, пока, словно на проявленном негативе, перед Драко не появился образ его матери. Молодая, прекрасная, в лёгком жемчужном платье, с россыпью густых великолепных волос по плечам, она протягивала к нему свои тонкие изящные руки и тепло улыбалась.       — Мама, — голос Драко дрогнул. — Мамочка.       — Драко, — её голос звучал близко-близко, словно она шептала ему в ухо, — какой же ты красивый, сынок, — она словно светилась изнутри, золотые нити проходили сквозь её струящееся шелком платье. — Ты стал настоящим мужчиной, мой дорогой, — она окинула его восхищённым взглядом, — а я помню, ещё будто вчера твои маленькие ножки бегали по нашей галерее. Ты всегда был такой бойкий и любопытный.       Снегопад усилился, началась настоящая метель, и ветер трепал полы туманного платья и красиво развевал волосы Нарциссы.       — Ты так любил разглядывать наши картины, всегда любил всё красивое, мой мальчик. Помнишь, как ты говорил мне: «Мама, мне больше нравятся фон и боковые детали, а не то, что на первом плане — там столько разных нюансов и мелочей». Ты всегда, мой милый, был такой любознательный и внимательный к, казалось бы, ничего не значащим вещам. Мой дорогой... Мой дорогой... — её силуэт словно пошёл рябью, и, начиная с подола платья, контур стал рассеиваться и исчезать, разлетаясь мелкими полупрозрачными клочками тумана.       Драко открыл глаза и резко сел в постели.       То фото.       Там ведь были ещё люди — Рон, Гермиона и как минимум шесть слизеринцев и два преподавателя на заднем плане.       Занимался рассвет, Драко вскочил с кровати, распахнул окно и подставил лицо снежной острой крупке, тут же ворвавшейся в оконный проём и ударившей по нежным щекам колючей россыпью.       — Спасибо, мамочка... — прикрыв глаза, он словно взаправду почувствовал лёгкое касание к своему лбу.