Слепая Л.

вот и все оплачены все счета убегай пока я закрыв глаза досчитаю до тысячи у меня к тебе никаких обид и нутро не ноет и не болит забирай все что хочешь и уходи беспрепятственно ты забудешь и имя мое и лицо словно морок, дым, нехороший сон ты проснешься и просто забудешь все живи счастливо и не спрашивай как у меня дела гаснут звезды и рушатся города время трет вселенную в порошок но пока я помню твои глаза все наверное хорошо и всегда будет все хорошо Дзеси Икита

      — Это ты виновата! — голос Рона Уизли был необычно груб. — Я убью его, прикончу собственными руками! — он сидел рядом с плачущей женой и не мог заставить себя повернуться к ней, утешить, обнять. — Ты виновата! Ты одна, — гневным шепотом продолжал он. — Как можно было такое скрывать?! Как вообще тебе это в голову пришло! Это теперь навсегда останется на твоей совести, — он вскочил с дивана и, нервно пошарив по карманам и не найдя в них ничего, развернулся к двери. — Я за сигаретами, — буркнул он и вышел, оставляя Гермиону одну, тихую, словно вмиг постаревшую на несколько лет. Покрасневшие глаза и припухшие веки так горько портили её миловидное лицо. Слёз уже даже не было, были только судорожные спазмы, не дающие ни говорить, ни вдохнуть полной грудью.       Кровь.       Она никогда не видела столько крови разом.       Такая тёмная и обычная — человеческая, смертная кровь.       Это был её обычный понедельник. Мятная паста, яичница, серый костюм, удобные лодочки, капля «CHANEL», папка с бумагами, мазок помады.       Стекла дверей Министерства, «Лора, мне черный кофе», цокот каблучков и скинутое пальто. Бумаги, дела, тридцать подписей, ланч. «Привет, дорогой, ты поел? Не забудь химчистку».       И снова бумаги, пара звонков, пара сов, немного резало глаза от мелкого шрифта каких-то указов и резолюций — за всеми этими буквами жизни и судьбы, обычные люди и их обычные дела. Изящные часики на коричневом ремешке наконец-то приблизили стрелку к шести. Пальто, папка, ах, да, сегодня же нужно к Гарри. Хлопок аппарации, и перед этим:       — Лора, спасибо, до завтра.       Дверь не была закрыта на замок — что ж, как обычно в последнее время. Но сердце тут же неприятно сжалось, едва она переступила порог. Тут будто прошёл ураган. Такого ещё не было, даже когда Гарри жил здесь один. Сердце её подгоняло вперёд.       Гостиная, нет, больше не гостиная — тут руины.       И кухня такая же — неузнаваемая, словно тут и не было чистого уюта... и эта несчастная прихватка с неуместно улыбчивым медвежонком. Что-то погнало её быстрее по лестнице. Чёртова, чёртова гнетущая тишина... Сердце отчего-то уже точно знало, что это тишина самая страшная, окончательная, последний только что отзвучавший аккорд. Нога провалилась в сломанной четвёртой ступеньке, лодочка в ней и осталась. Плевать! Сердце быстрее — быстрее... Спальня, окно открыто, и ветер пузырит белый тюль, снег залетает внутрь и ложится на уже отсыревший ковёр.       — Гарри!       Вот оно, первое слово в этой жутчайшей тишине. И от него тоже страшно — от эха, от уже совершенно точного знания, что никто не отзовётся. Приоткрытая дверь в ванную и полоска света, режущая сумерки комнаты. В одной туфле, прихрамывая на левую ногу, она как в замедленной съёмке пошла на этот свет...       А дальше была только кровь.       Рон широкими шагами пересёк улицу, остановился у знакомого лотка и замер, забыв зачем пришёл. Гнев, боль, горечь клокотали внутри него, ища выхода, выброса. Он постоял, невидяще уставившись в цветные журналы на прилавке. На душе было так погано, так беспросветно, что захотелось завыть, забиться до крови головой об чёртов прилавок.       Сделать, сделать хоть что-нибудь, а не стоять здесь, выбирая чёртовы сигареты! Он не мог, не мог просто стоять или просто сидеть, просто думать, просто смотреть в заплаканное лицо жены.       Конечно, он понимал, что она не виновата, что зря он ей всё это наговорил. Но боль была так огромна, тоска так необъятна, что он хотел, очень хотел найти кого-то, кто мог бы объяснить, кто сказал бы кто виноват! Ведь не бывает... Так просто не бывает!       — Чёртов хорёк! — сплюнул Рон на тротуар. Его гнев и ярость тут же нашли ему освобождающую душу цель. — Убью сволочь!       Рон сжал кулаки и, зайдя за лавочку, сосредоточился, представляя тёмные улочки Грей-тауна.       Он без труда нашёл нужный дом и, отплёвываясь, открыл парадную дверь, измазанную чем-то дрянным и вязким. Лестница жалко скрипела под его тяжёлой поступью Немезиды. Поднявшись на последний этаж, Рон замер на секунду перед единственной дверью и сжал кулаки, думая о неправильности всего происходящего. Всё, что произошло, было неправильным, глупым, грязным. Этого не должно было случиться никогда, ни с кем. Он пнул дверь ногой, и она, чуть ли не слетая с петель, распахнулась. Рон уверенно шагнул в маленькую комнату, занавешенные окна не пропускали свет.        «Всё это неправильно, неправильно! — билась ярость в голове Рона. — И эта комната, и эта улица».       Резкий запах ударил в нос разгневанного Рона Уизли.       Вопреки общему мнению, в школе он хорошо учился и, несмотря на средние оценки, был неплохо образован и на практике знал и умел многое. В том числе, он очень неплохо разбирался в зельях. Как у любого чистокровного мага, эта часть магического образования присутствовала в его жизни на бытовом уровне чуть ли не с младенчества. Он много и часто наблюдал за матерью, когда она готовила очередные компоненты и применяла потом разные зелья в их домашней жизни. Да и в школе для него это был не самый нелюбимый предмет, несмотря на все случаи столкновений с преподавателем этого таинства.       Что это за запах, он понял сразу, как и то, что этот запах мог за собой нести. За секунду он, привыкнув к полумраку, осмотрелся, да и осматривать-то особо было нечего. Взгляд тут же остановился на узкой кровати, не застеленной бельём — просто матрас и одеяло, поверх которых, вытянувшись, лежал Драко Малфой.       «Неправильно. Это все неправильно, — как заезженная пластика, крутилась одна и та же мысль в голове Рона. — Так не должно быть, не должно быть!»       Рука Малфоя, белая и худая, свисала с кровати, как-то неестественно выгнувшись и по-неживому замерев в каком-то ломком жесте. У кровати, под самой кистью, в миллиметре от белых, нечеловечески-белых, пальцев, лежал пузырёк. Синий, с не оставляющей сомнений в своём содержимом этикеткой.       Вот оно! Вот то неправильное, то страшное, что он почувствовал, едва его нога ступила на эти гнилые ступени, едва он почувствовал запах.       — «Белладонна, крестоцвет, опий и корень каринки, — нудный голос профессора Снейпа отчеканил вбитые с детства в его рыжую голову ингредиенты. — Нежная смерть, — гнусаво говорил профессор. — Опаснейшее зелье. Пара капель — и вы уснете сладким мягким сном, без боли, без агонии, но уже вряд ли проснётесь».       «Неправильно, неправильно!» — бегали глаза Рона по фигуре вытянутого как струна юноши на кровати. Эта серая комната, эта узкая кровать, этот запах. Тоска, боль, беспросветное, глухое одиночество и Малфой — чёртов ублюдок — худой сломанной куклой лежал в этой чёрной дыре, пропитанной горем и отчаяньем.       — Неправильно, неправильно.       Рон в два шага пересёк комнату и дотронулся до свисающей плетью руки Малфоя. Холодная как ледяной ручей.       — Неправильно. Это неправильно, — шептал вслух сквозь падающие слезы Рон. — Неправильно, неправильно. Так не должно быть, не должно, никогда, ни с кем...       Большие арочные окна озаряли любимую галерею Драко в мэноре лучами тёплого весеннего солнца. Лучики играли в витражах, купаясь в разноцветных стёклышках, переливаясь чудными маленькими радужками.       Драко подставил ладонь под один из таких лучиков и звонко рассмеялся. Строгие, хмурые портреты величественных предков брезгливо сморщили свои аристократичные носы и зафыркали в сторону неблаговоспитанного маленького отпрыска лорда Малфоя.       Драко, постукивая своими лаковыми ботиночками, побежал дальше по галерее, на ходу вгрызаясь в яблоко и умудряясь попутно ловить летающие в солнечных просветах пылинки.       — Раз, два — победим врага! — смеясь, выкрикивал он считалочку.       — Два, три — вредина, уйди! — он перепрыгивал через ступеньки, поднимаясь по винтовой лестнице вверх на свою любимую башню.       — Три, четыре — я самый сильный в целом мире! — он перевесился через перила и посмотрел вниз — туда, где в главном холле мелькнуло сиреневое платье мамы.       — Четыре, пять — побеждаю я опять! — Драко поправил кружевную манжету, выпачканную шоколадным суфле.        «Эх, и достанется опять от Типси за неряшливость».       — Пять, шесть — волколак меня не съест! — уже виднелся последний пролёт и заветная дверь — маленькая, как раз под его рост, с латунной простой ручкой.       — Шесть, семь — в этой сказке насовсем! — один носок сполз с худой ножки, и Драко пришлось на секунду остановиться и подтянуть его.       — Семь, восемь, — продолжил он свой подъём, перешагивая сразу через две ступени, — разрешения не спросим!       Он услышал, как сзади, кряхтя и бубня что-то себе под нос, в самом начале лестницы стал подниматься за ним следом вездесущий Типси.       — Восемь, девять — мою силу не измерить! — громко и воинственно крикнул маленький Драко, бросая огрызок яблока в старенького ушастого эльфа.       — Девять, десять — будем вместе! — прыгнул он сразу двумя ногами, поднимая облако пыли, на последнюю ступень.       Он ещё раз, словно озираясь, посмотрел вниз, где длинную лестницу словно заволокло молочным туманом, и потянул латунную ручку на себя. Маленькая дверца под самым куполом башни Малфой-мэнора бесшумно отворилась, и Драко переступил порог...       Солнце и голубое небо, далёкий нежный крик стаи ласточек, так низко летающих, наверное, перед дождем... и зелёные-зелёные, тёмные, искристые изумруды глаз прямо перед ним.       — Я Малфой. Драко Малфой, — протянул он навстречу свою маленькую детскую ладошку и улыбнулся, почувствовав, как её обхватывают тёплые пальцы, сжимают мягко, дружелюбно и не отпускают уже... не отпускают.       — Гарри. Гарри Поттер, — услышал он тихий голос в ответ.