Слепая Л.

Приспущены флаги. Упавшие руки – Бессильные крылья, забывшие небо... Скользит по бумаге звенящая небыль. Дождем проливаются строчки и звуки. Дождем проливается и исчезает Давнишнее горе с отчаяньем вместе. И вот уже Время с Пространством играет, И в этой игре Рождается Песня. Наталия Ольшевская

      Если бы кто-нибудь когда-нибудь сказал Рону Уизли, что он будет нести на руках Драко Малфоя, плакать и прижимать к себе мерзкого хорька как любимую девушку, он не задумываясь врезал бы этому человеку. Но никогда не говори никогда.       Рон стоял посередине маленькой комнатки в Грей-тауне и сжимал Малфоя в крепких руках как самое драгоценное, попутно замечая, какой тот худой, костлявый, неудобно-длинный и лёгкий, как пушинка. Его было страшно держать, страшно сломать, как тонкую соломинку — переломить не сложно.       Рон тяжело дышал и пытался быстро обдумать свои дальнейшие действия. Трезво мыслить мешали адреналин и страх. Его глаза бегали по серым стенам, он всеми силами пытался сосредоточиться. Поколебавшись, он вышел со своей скорбной ношей на лестничный пролёт. Спускаясь по ступеням, аккуратно ступая по скрипучей лестнице, Уизли мягко прижимал белобрысую голову к своему плечу и даже инстинктивно немного поглаживал её.       — Да что же вы за мужики-то такие!? — бормотал он, сглатывая твердый ком, словно застрявший у него где-то в горле. — Ну ладно ты, хорёк, тебя соплёй перешибёшь, но Гарри?! Он же аврор. Он, блядь, Волдеморта расхуячил, — Рон торопливо вытер предательскую слезу о голову Малфоя. — Что у вас в башках-то творится, если вы оба выпилиться решили, что ж такое-то, сука!       Рон наконец спустился на первый этаж и, с яростью пнув хлипкую дверь, вышел на морозную улицу. Сильнее прижав к себе тело Малфоя, он мысленно матерясь и отплёвываясь, закрыв глаза и собрав все оставшиеся силы, чётко представил коридор в Мунго, где буквально час назад оставил на стёртом диванчике плачущую жену. Он бормотал себе под нос и думал сейчас только об одном:       — Только бы не расщепило к херам!       Зажмурив глаза и стиснув до боли в костях Драко Малфоя, Рон аппарировал.       Гермиона вздрогнула и подскочила со своего места, видя, как перед ней появился её муж, который побежал с кем-то на руках по коридору в сторону сестринского поста, не обращая на неё никакого внимания.       — Дорогу, дорогу! — кричал он своим зычным голосом, расталкивая проходящих мимо людей в белых халатах. — У меня пострадавший! Скорее! Медика! — кричал Рон на весь зал.       К нему уже со всех сторон бежали сотрудники Мунго, и Гермиона видела, как на подвезённую тут же каталку Рон бережно положил неестественно бледного Малфоя. Поняв, что за ношу принес с собой её муж, Гермиона стала оседать прямо там, в полном людей коридоре, не чувствуя своего тела, и лихорадочно, словно рыба выброшенная на сушу, пыталась вдохнуть хоть каплю воздуха. Сердце бешено колотилось, перед глазами плыли круги. Она почувствовала, как сильные руки обхватили её, не дав окончательно рухнуть на пол, и родной голос Рона Уизли будто откуда-то издалека над самым её ухом грозно сказал:       — Даже не думай сейчас грохнуться в обморок. Вот уж точно не время, — рыкнул он. — Хватит с меня сегодня припадочных! — он резко встряхнул Гермиону и, приобняв, уже мягче повел её к креслу.       Он посадил жену на тот же диванчик, что и прежде, и, сходив до кулера, вернулся со стаканом воды.       — Пей, — твердо посмотрел и протянул ей воду. — И рассказывай.       Гермиона дрожащей рукой взяла стаканчик и, с трудом выпив содержимое, подняла глаза на мужа.       Между ними никогда не было секретов, не было непонимания, не было даже ссор. С первого дня они знали, что им невероятно повезло найти друг в друге всё, о чем так мечтали многие. Поддержку, заботу, дружбу, любовь, взаимопонимание — словно они читали мысли друг друга. Это были идеальные отношения: крепкие, тёплые, пронизанные общим прошлым, общими интересами, одинаковыми взглядами на жизнь и стремлениями. Они были супругами — настоящей семьёй.       От того больнее было сейчас всё происходящее: этот гневный блеск глаз, это паническое недоверие — всё это было впервые. Она первый раз осталась наедине со своим решением и с его последствиями. Гермиона ругала и терзала себя, думая, что если бы она рассказала раньше, если бы поделилась, как всегда это делала, с мужем, может, и не случилось бы всего этого, не было бы этой бездны сейчас перед ними. Ужасной, опустошающей, страшной бездны, на краю которой стояли близкие ей люди.       — Скажешь мне, что это совпадение?! — буравил её взглядом Рон. — Стечение, блядь, обстоятельств! Что происходит здесь, Герм? — рявкнул он и пнул ножку дивана. — Отвечай мне, женщина! Или я за себя не ручаюсь!       И Гермиона стала рассказывать. Всё-всё, что так долго смущало и рвало её душу. О Гарри, о Драко, о его помощи — это Рон уже знал — и о том, как Малфой приходил в Нору. Как он был разбит и взбудоражен, о рассказе Джинни в его повторный визит, о тайне Гарри, которая так странно и внезапно открылась. Тайне, которая расставила всё по своим местам, все непонятные до этого момента поступки, все слова. И о Драко. О том, какой он был всё это время, о том, что она в нём увидела, что прочла в его глазах и сердце. Она рассказала всё, что знала и что успела почувствовать. Абсолютно всё, вплоть до того страшного момента, когда она вошла в ту злополучную ванную комнату и погрузилась в красное марево, окружавшее её лучшего любимого друга.       Лицо Рона попеременно меняло цвет и выражение от алого до абсолютно бледного; он сжимал и разжимал кулаки, но не произнес ни слова, давая Гермионе выговориться до конца.       — Значит... — задумчиво протянул он, когда она закончила, — значит, если я правильно всё понял, эти двое кретинов друг друга любят.       Он сел рядом с Гермионой и уставился в пол, мотая головой.       — Так... Так какого ж хрена?! — взревел он. — Что ж, блядь, произошло-то?! Бог с ним, что это хорёк. Понятно, почему Гарри столько лет все скрывал. Это ж, блядь, немыслимо! Но теперь-то уж что? Если ты говоришь, что Малфой... боже, поверить не могу, что говорю это... что он тоже любит, что только и мечтал снять это чертово заклятье… Что же вместо всего этого у нас два жмура в соседних палатах! Я не понимаю, Герм, что это за шекспировщина? — он смотрел на жену растерянно, губы его дрожали, всё тело словно вмиг обмякло, сбрасывая наконец нечеловеческое напряжение последних часов.       Он уткнулся головой в плечо жены и, не стесняясь уже, плакал, горько и отчаянно. Он оплакивал своего страдающего друга — непонятого, угнетённого, всю жизнь метавшегося между своей любовью и ними — глухими, неразумными, слепыми в своем неведении друзьями. Оплакивал глупого хорька, оказавшегося вдруг смелым и настырным, искренним и любящим человеком. Самым настоящим человеком, а не придурочным визгливым крысёнышем, каким он его всегда считал. Оплакивал их разбитые мечты, их несостоявшееся счастье, их тупую гордыню. Оплакивал всё, что было так возможно, если бы...       Если бы было больше понимания, больше веры, больше сострадания, больше желания увидеть настоящую природу вещей. Как в насмешку это заклятье Слепая Л.       Да, они были слепы, все, все без исключения. Слепота друг к другу окружала их, окутывала темнотой и предубеждениями, чёрствой безысходностью.       Гермиона ласково вплетала пальцы в рыжие вихры мужа и лепетала почти неслышно, почти самой себе:       — Я не знаю, Рон. Я не знаю, не знаю, не знаю...       В белой хорошо проветриваемой палате номер тринадцать, на узкой больничной койке под жалобное попискивание всевозможных аппаратов и размеренное капанье капельницы, прорываясь сквозь молочное марево и слипшиеся ресницы, Гарри Поттер открыл глаза.