Ибошь акселем

      Юра подумал, что идея грабануть магазин спорттоваров не так уж и плоха. Правда, есть риск, что их заметут. А ещё, что более вероятно — подходящих коньков там может не оказаться вовсе. Для разъёба тараканьего сердечка не всякие подойдут. Беспросветный бесперспективняк.       И когда Юра в десятый раз представил, как они выносят магазин, рядом возникли двое — не Смешариков и не синекожих, над маской светлела обычная человеческая кожа, и глаза с бровями обычные, человеческие. У одного карие, у другого серые. Остальное скрыто капюшонами болотного цвета плащовок. Двойня стояла и пялилась на Ибо — он же, будто и не замечал ничего, обстоятельно рассовал по карманам деньги. Юра внутренне готовился и бить, и драпать, и лучше, если обойдётся без первого, потому что роста эти чудики были внушительного — выше Ибо и уж точно Юры.       — Пс, парень, — склонился сероглазый к Ибо. Тот вскинул брови и изобразил ледяное презрение. Юра поёжился. Как будто запись со своей прессухи смотрел.       — Пойдём к нам в команду? — предложил второй. — Скоро состязания за Кубок Правителя. А у нас ведущий танцор… того… этого… обезглавлены мы, в общем.       — До сих пор поверить не могу, — всхлипнул сероглазый, — он же и не выходил никуда, на тренировки ходил и всё, а потом он… и вся семья… чёрт, прости, не могу.       — Вам только танцор нужен? — спросил Ибо. Парни переглянулись.       — Ещё бы фигуриста где раздобыть, но с ними вообще засада, ты ж знаешь.       — Я… я не слежу за новостями, — осторожно ответил Ибо.       — Не хочешь нервы портить? Да, понимаю. Хрень какая-то творится. По новостям всего и не говорят. По новостям всё тип-топ. Ты есть в таче?       — Таче? — переспросил Ибо. Ой, пиздос, подумал Юра, сыпемся.       — Нет его нигде, — встрял он, — и меня нет. Всё время на тренировки уходит. Не до новостей и… всего остального. А вы говорите, фигурист вам нужен? Ну так это… я он самый и есть. Только у меня коньков нет. Они там… в доме остались, а… а возвращаться туда страшно… и наша тётя… и дядя… и пиздец, вот, — сдулся Юра. Но двойня прониклась, сероглазый увлажнил ресницы, кареглазый вздохнул.       — Соболезнования. Примите наши соболезнования. А коньки… коньки — не проблема.

~°•°~

      Коньки оказались той ещё проблемой. Все с чужих ног. Юру уговаривали не выпендриваться и примерить, Юра поражался своей беспрецедентной сдержанности — ни разу никому не въебал, и словесно тоже. На то, что можно будет собрать под себя, выбрать отдельно лезвия, отдельно шурупы, и чтоб ещё по ноге пошили, и не надеялся. Хотя нет, теплилось такое и сразу отморозилось, как только зашли в большое в общем-то строение, но мрачноватое. Скудно освещённые коридоры — на лестницах и вовсе темень.       Танцевальный зал с когда-то целой зеркальной стеной — местами зеркала уцелели, местами висели чьи-то семь лет несчастья, в середине чернела полосой пустота. Ламп здесь было больше, но горели не все. Экономят они тут, что ли, подумал Юра. И не спросишь ведь. Неизвестно, как на такие вопросы отреагируют, не та ситуация, чтобы сраться с теми, кто может пригодиться. Пол вроде был хорош, пусть и потёрт изрядно, но хоть без отслаивающихся листов покрытия. На матах в углу скучковалось существ десять — Юра заметил и зеленоватую кожу в россыпи рыжих блямб на щеке, и острые вытянутые уши у четверых, и ни одного эльфийского красавца при этом. Тот же китаец больше смахивал на эльфа, даром что человек и ни разу не лопоухий. Китаец тем временем осмотрел всё, поджал губы к носу, смиксовал задумчивость с недоверием и покивал чего-то там себе. Балахонистая двойня заглянула ему в лицо и будто скукожилась.       — Что за команда? — Ибо указал подбородком на кучковавшихся в углу. Те распались и сканировали в ответ. — Я с ними буду танцевать? Или это мои соперники?       — Нормально ты от жизни оторвался, — сказал один из балахонистых, — чем больше участников в команде, тем больше шансов дойти до финала. Выигрыш делим между всеми — тем, кто не дошёл, тоже достанется, пусть и меньше. Так что, здесь нет соперников, мы все в одной лодке. А вот другие команды — да. Особенно те, за которыми стоят корпорации.       — А им-то зачем?       — Реклама лишней не бывает. Больше крутых фигур, больше вложений, больше прибыль.       — Окей. Что с выигрышем?       — Победившая команда возьмёт не только Кубок, но и получит возможность выступить перед правителем Нореном. И если тому понравится, то остаться жить в цитадели навсегда.       — На хрена? — не выдержал Юра. Балахонистый кареглазик посмотрел на него как на неразумного.       — Только там болезнь не свирепствует. Только там можно жить и ни о чём не беспокоиться, потому что любое желание будет исполнено.       — И чё кто-то уже одерживал победу? — спросил Юра. Что-то ещё смущало и возмущало в ответе балахонистого, но нащупать это он пока не мог.       — Состязания проводятся третий год подряд. И сейчас в разгаре отборочные. Мы прошли их, но дальше идти без фигуриста никак. У нас был один, но… теперь нет его. Нет. А от победителей, ушедших в цитадель, ничего не слышно. Оно и понятно — кто будет вспоминать о плохом, когда новая жизнь прекрасна и хороша?       Дебилы, что ли, чуть не спросил Юра, не успел — Ибо нащупал его руку своей и сильно сжал, спросил балахонистого:       — Если никто оттуда не возвращался, с чего уверенность, что жить там хорошо, ещё и хотелки все исполняются?       — Ну ты вообще, конечно, — сероглазый, оказавшийся вполне себе человеком на вид, отошёл на пару шагов, поцыкал на Ибо, посмотрел быстро по сторонам, как будто дорогу перебегать собирался, и вернулся на исходную позицию, заговорил с жаром, — как можно сомневаться в Правителе и Состязаниях? Из какой дыры тебя выпустили? Любой в этом мире знает, что Правитель и его наместники заботятся о нас, делают всё, чтобы нам жилось хорошо. И с эпидемией пытаются справиться. И справятся! Разработки вакцины уже идут.       — У нас это… тётка того самого… и дядя, — напомнил Юра.       — И? Многие умирают. И многие дома. Наш Карел так же ушёл. Спасения нет, пока нет вакцины.       — Почему дома? Почему не в больнице? — спросил Ибо. Сероглазый осуждающе покачал головой. За него продолжил кареглазый. У этого оказалась розовая кожа, на лбу же, под аккуратным каштановым пробором торчали кнопками чёрные рожки.       — Слушай, парень, — сказал он, — я понимаю, вам сейчас тяжело, на эмоциях говорите. Всё понимаю. Мы сами такие же. Понимаем и разделяем горечь утраты, но мы же с вами понимаем — в больницы не попасть, если только ты не какой-нибудь богатенький гандон. Да и смысл? Там тоже умирают. Ну может не так болезненно. Может, хоть от жажды не задыхаются. Но сгорают все. И вся надежда на команду учёных Правителя. Они работают над вакциной, и скоро, совсем скоро мы будем спасены. А пока единственная возможность спастись — это выиграть жизнь в цитадели. Потому что только там никто не болеет. Ну или хотя бы увлажнители воздуха и стопроцентную скидку на все лекарства — тем, кто не дойдёт с командой до финала.       Юра кивнул, а хотел бы оттаскать этих придурков за волосы, вдавить кнопки на лбу и заорать: какого хрена? Какого хрена вы такие тупые? А потом ему стало страшно. Это ж как вирус пожрал Систему, что существа, населяющие её, напрочь лишились мозга — той его части, которая отвечает за критическое мышление? На серьёзных щах заливать такое, верить в это и кидаться на тех, кто смеет сомневаться. Юра мог бы спросить ещё: если правитель ваш такой и прихлебалы его такие чудесные-расчудесные, то почему хорошо могут сделать только тем, кто вытанцует себе право на шоу-программу в цитадели? Почему только в цитадели никто не болеет? Значит ли это, что «правитель и его наместники» вообще не болеют? И если да, то разве это не подозрительно? Это ж до хуя как подозрительно!       Всё это спросил бы и сказал Юра, но Ибо больнее стиснул его руку. А когда Юра дёрнулся, Ибо сдавил сильнее.       — Да, вы правы, — бесцветно ответил Ибо, и Юра в который раз поймал себя на том, что восхищается и хочет так же уметь управлять лицом. — Я согласен быть в вашей команде.       Ещё бы ты был не согласен, идиота кусок, нам же в эту Машеньку пробраться надо, запыхтел про себя Юра, внешне же попробовал скопировать китайца — ебало кирпичом, все говно, к нему не прилипает. Судя по ослабившейся хватке, получилось годно. Ладно, давайте следующий номер программы. И жрать, пожалуйста. И как бы этим ущербным намекнуть, что жить негде, мыться, соответственно, тоже. Война войной, а душ и еда по расписанию.       — Так что там с коньками? И тренироваться я где буду? — спросил Юра. Балахонистые засуетились, покосились на Ибо — тот заявил, что пойдёт вместе, сойтись с командой всегда успеет. И они двинули дальше тёмными коридорами.       — А чё темно так? Лампочки мрут? — не выдержал Юра. Один балахонистый вздохнул, другой, который рогатый, погремел чем-то в своих недрах.       — Тётка у тебя хорошая была, — ответил, — ты, небось, в счета ни разу и не заглядывал? За электричество, знаешь, сколько дерут? Лишний раз и не включить ничего. Говорят, линии старые, изношенные. Чинить их надо. А чтобы чинить, деньги нужны. Вот и повысили тарифы. Ну лишь бы починили уже. А нам тут сколько электроэнергии надо — большая часть на каток и уходит. В остальном ограничивать приходится.       — И откуда ж средства на это всё? — спросил Ибо.       — Ну… — помялся рогатый, — бизнес у нас кой-какой имеется. Крутимся-вертимся как все. Не волнуйтесь, всё легально. Почти, — хохотнул он, — нам главное до финала дойти.       Каток оказался за скрипучей обшарпанной дверью. Точнее сначала там оказалась морозная темнота, которая дохнула в лицо дирольной свежестью, а уж потом, когда щёлкнули рубильники, и каток проявился. И после всей желтушной мути его белое матовое полотнище стало прям отдыхом для глаз. Юра обрадовался как старому другу. Впрочем, почему как? Самым верным честным другом и был — не терпел предательства, трусости, слабости, требовал полнейшей самоотдачи и всегда говорил правду, какой бы острой и болючей та ни была. Вот здесь ты, Юрочка, проебался, здесь не дожал, а здесь жопой катал, а не тем, что у тебя по недоразумению ногами зовётся, и вообще — работай лучше; будешь ныть, не видать тебе ни золота, ни гордо поднятой головы, даже Котлета Никифоровская обставит. Котлета Никифоровская. Хм, почти как «Колбаски Новопавловские». Сейчас бы пожрать, а уж потом тренить и всё такое, но лёд такой белый, чистый, родной. И если не смотреть по сторонам, то можно не только представить, что они опять вдвоём, но и там, дома — ушёл с тренировки, вернулся на тренировку, проснулся в холодном поту, но проснулся же! И теперь тут, где можно резать кошмары лезвиями, крошить их в ледяную пыль и раз за разом вбивать в хрустальный блядь гроб. Было бы ещё чем.       — Ну и где коньки? — спросил Юра. Балахонистые проводили в раздевалку, и там в деревянных ячейках обнаружились коньки — выбирай, не хочу. Юра и не захотел. Потому что выбирать не из чего. Он, и не прикасаясь, видел, что коньки ношенные — какие-то больше, какие-то меньше.       — И чё? Мне в этом выходить? Вы ебанулись? Я вам Русалочка, что ли?       Балахонистые переглянулись, Ибо покосился заинтересовано и задумчиво, дёрнул уголком губ — на миллисекунды, но дёрнул. И Юре захотелось толкнуть его к шкафчику, прижать собой и… и вдарить ему хотелось. Да! Ибо нехрен быть таким ибонутым. Ухмыляется он тут. Я тебе поухмыляюсь, барбариска недоделанная.       — Ты ж даже не примерил, вдруг нормально сядут? — сказал рогатый. Узнать бы, как его зовут. А то неловко получится, если как-нибудь и обратится так: слышь ты, сохатый.       — Слышь, ты… как там тебя по имени?       — Иргел, — буркнул рогатый Иргел. Юра сдунул упавшую на лицо прядь, та шлёпнулась обратно, глянул из-под чёлки на второго.       — Атрел, — представился тот, протянул руку и тут же убрал под гнётом неодобрения сразу двух пар глаз. Ибо стоял, заложив руки в карманы джинсов и усиленно делал вид, что он вообще не с ними, так просто, от нечего делать зашёл. Мог бы и приложить своим фирменным китайским. Или это только Юре такая честь? Знать бы ещё за какие такие грехи. Хотя нет, лучше не знать. Тот ещё вред сну.       Юра стряхнул лишние мысли, пнул из головы китайца и приложил взглядом этих… Игрека с Анриалом. Это, что, у них тут у всех имена на «ел» заканчиваются? Да что ты будешь делать, опять про еду.       — Значит так. Меня зовут Юра, его, — чуть было не сказал «Ебобо», в последний момент вывернул на ровную дорожку, — его — Ван Ибо. Я вам, конечно, могу и в этих сбацать то, что надо. Ну чтобы вы заценили, надо вам вообще это или будете другого фигуриста искать, — на этих словах Юра поржал мысленно, балахонистые нервно покхекали совсем не мысленно, — но прикасаться к чужим конькам мне страшно. У нас там тётка с дядей того этого самого, а тут коньки не пойми с кого. Ссыкотно.       — Мы их обработали, — сказал Игрек-Иргел.       Ну пиздец успокоил, подумал Юра. У Системы тоже всё было заебись и типа под контролем, пока тараканы не разжирели и не захватили вообще всё так, что теперь судьба целого мира зависит от — страшно представить — танцора и фигуриста. О, я ибал. Видимо, Игрек-Иргел распознал скепсис во внезапной кривизне Юриного лица, потому что помялся, сокрушённо выдохнул, как будто Юра у него самое дорогое сердцу собрался отжать, не иначе, и поплёлся к дальнему шкафчику. Провёл чипом, дверца отозвалась согласным писком и открылась. Игрек-Иргел попялился ещё в недра шкафчика, издал другой жалостливый вздох, поплыл щеками и глазами, шмыгнул носом, утёрся быстро рукавом (бее, мысленно сделал Юра) и достал объёмную коробку — ещё в коричневой почтовой бумаге, запечатанную сургучом и пахнущую так, как пахнет только новое и пока не открытое. Но это мы исправим, решил Юра. Не терпелось уже взглянуть на коньки. В том, что там именно они, и не сомневался. Ну, а что бы ещё этот Игрек вдруг решил извлечь, чтобы Юра больше не быковал? Еду? Тоже хорошо, но точно нет, и Юра бы в данной ситуации быканул больше.       Игрек всё с теми же нудными вздохами бережно снял бумагу, сложил аккуратно уголок к уголку, разгладил бечёвку, поддел брелоком сургуч и возложил его на бечёвку. Атрел, опустив глаза, смиренно молчал и комкал пальцами свои же рукава. Ибо всё так же был не с ними — сел на скамью и изучал подошвы кед. Когда Игрек всхлипнул особенно громко, поддел край крышки и замер, переводя дыхание, Юра осознал, что ещё немного, и он наплюёт на попытки быть вежливым, выхватит коробку и сам всё вскроет. И хорошо, если не чью-нибудь черепную коробку. Как будто на похоронах в перемотке назад — не закладывают гроб в кремационную печь, а вытаскивают и готовятся посмотреть в последний раз на того, кто там лежит.       — Ааааа! К чёрту! Сколько можно тянуть?! Что там такое?!       Ну вот. Он это сделал. Ну и ладно. Можно подумать, кто-то от него ждал расшаркиваний и экивоков. С другой стороны, сразу показать себя, обозначить, и потом лезть не будут с дебильными попытками поговорить по душам и, о ужас, подружиться. Вот просто в пизду сразу.       Подействовало. Игрек вздрогнул и поставил коробку перед Юрой на скамейку. Юра снял наконец верх и закусил губы, чтобы случайно не выдать восторга. Тонкая матовая бумага хрустнула под пальцами, раскрывая коньки. Охуенные коньки. Новые. Чёрные, но усыпанные какой-то блескучей хренью, охуенной хренью, от которой коньки казались ещё чернее, как ночное звёздное небо. И лезвия. Юра коснулся стали, кайфанул от холода. Вытащил осторожно, приложил к ноге, а потом и надел, затянул шнурки. Надо же. Как раз. Раскатать немного всё равно придётся, новые же, чтобы совсем по ноге сели, но как же забубенно было снова ощутить себя на коньках. Теперь бы ещё на лёд, а потом поесть, помыться и всё, можно смело покорять тараканье сердце. Неконтролируемо расплылся в широкой улыбке, глянул счастливо на Ибо, тот усмехнулся, засранец, но как-то по-доброму.       — Это Карела были. Только пришли. Он их месяц назад заказал, а они вот, вчера пришли, — тихо сказал Иргел. Утёрся опять рукавом. — Ну пойдём, покажешь, что ты умеешь.       Показывать после почти бессонной ночи и полнейшего отсутствия завтрака было тем ещё испытанием. Но спортсмен он или где? Спортсмен. Юра сцепил зубы и пошёл ибошить акселем. Кхекнул. Посмотрел на китайца, облокотившегося о бортик катка — вот так, с застывшим белым лицом и светлыми волосами, он и впрямь смахивал на ледяного принца. Юра покусал губу, вспомнил ещё и о том, что хорошо бы попить — во рту аж слипалось от сухости. Мялся-мялся, озвучил потребность. Иргел куда-то сходил, вернулся с запечатанной в пакетную хрень батареей бутылок, распотрошил её, выцепил две: одну протянул Ибо, вторую — Юре. Прикасаться к чему бы то ни было в этом мире, и уж тем более к кому бы то ни было категорически не хотелось. Но Юра рассудил, что в доме с откинувшимися местными жителями он уже потрогал, пусть и задницей, пол, потом ещё дверь руками, коньки эти (спасибо хоть совсем новые были, но коробка-то нет, коробку сколько чудиков перетрогали, пока она досюда доехала), ещё деньги были, а руки так и не помыли, напряг извилины — кажется, что-то там было про то, что зараза передаётся при непосредственном контакте с заболевшим или умершим. Иргел вроде был живее всех живых. Но кто его знает, как болезнь проявляется на начальных этапах. Вот и Ибо осторожно взял свою бутылку, коротко кивнул и присосался к горлышку.       Юра так и залип на его кадыке, дёргавшемся при каждом глотке. Выдув большую часть воды, Ибо облизнулся и глянул так, что небольшая пустыня во рту разрослась до размеров целой Сахары. Это всё стресс, отсутствие сна и собственная неутолённая жажда, решил Юра. А чем это ещё могло быть? Больше ничем. Вот и ничего. Вот и надо утолить. Вот и утоляю. Прикрыв веки и посматривая на китайца. А это чтобы в поле зрения держать. Чтобы… чтобы что? Чтобы ничего, разозлился Юра, психанул на то, что разозлился, закрутил резко крышку, успев заметить что-то про «ледниковую свежесть горных вершин». Одни ледники кругом, уссаться можно, если потекут все. Поводил головой, разминаясь. Отставил бутылку на скамью, скинул куртку, развёл плечи в чёрной футболке с принтом тигриной морды (НЕ обратил внимания на ухмылку в узких глазах), покрутился из стороны в сторону, попытался отрешиться от всех и всего и сосредоточиться только на своём теле, потянуться, прогнуться, проверяя на гибкость себя и на реакцию китайца — тот смотрел нечитаемым взглядом. Юра осознал, что делает, ужаснулся, занавесился волосами, подумал «какого хрена», вскинул подбородок и положил на все левые мысли. Вот теперь да. Точно да.       Шагнул на каток. Прошёлся «ёлочкой», давая себе привыкнуть ко льду, а ему к себе. Заскользил по прямой, потом перебежками с сильными толчками, чтобы чётко ощутить ребро конька, услышать тихий шорох рассекаемого льда, движение воздуха в волосах, стать самим этим воздухом — свободным, звенящим от напряжения, и наконец выдать один, а затем и второй, третий прыжок — на пробу. Лёд не оттолкнул, принял благосклонно. В ногах было не сказать, чтобы комфортно, но это от новых коньков. Ничего. И это можно перетерпеть.       Встал на середину. Настроился, перебирая в памяти основные компоненты программы, которую отрабатывал ещё вчера, и тут вдруг каток содрогнулся под грянувшей музыкой. Юру вышвырнуло из попыток в лирику, он заозирался и наткнулся на таких же ошарашенных Игрека с Анриалом и китайца — Ван Ибо сжимал в руках телефон и расширившимися глазами смотрел то в него, то на Юру, всем своим видом показывая, что он вообще не при делах.       Юре сделалось и смешно и жутко одновременно. Дико. Непонятно. Он засмеялся — громко, зло, заплёвывая смехом и каток, и пустующие скамьи, и тёмный потолок с редкими живыми люминесцентками, и так же внезапно как взорвался каким-то бесовским весельем, оборвал его, выпрямил спину, опустил голову, глянул исподлобья на Ибо, успел считать его замешательство, усмехнуться скакнувшему кадыку и пошёл в отрыв под песню, которую слышал впервые в жизни, под песню с нагромождением пам-пам-пам и ням-ням-ням, под песню, в которой только и понимал что-то там про время, жёлтое золото, хелло китти, аригато и привет, сучки.       Юра миксовал на ходу, взрезал лезвиями не лёд, а свои страхи и неуверенность, раскидывал во вращении, представлял, как крошит тараканов, и они рассыпаются горчичной крошкой, истаивают на коже его ботинок. «Тушите свет, я взорву ещё», — проскандировала неизвестная девка в динамиках, и Юра впечатал это прыжками в лёд, заявив, что да, ещё раз да и да. И завершающей точкой в тишину на последнем бите.       Вскинул руку, отдышался, прислушался к мышцам, начинавшим гудеть приятной тяжестью, откинул чёлку со лба, заскользил к бортику. Игрек с Анриалом таращились что те Смешарики. Крош с Ёжиком, подумал Юра. Китаец… китаец таращился чуть в стороне и показывал большие пальцы, а когда Юра подъехал достаточно близко, китаец метнулся к нему, схватил за футболку, рывком притянул к себе и выдохнул на ухо:       — Охуенно. Ты охуенный, чувак.