~°•°~
Keep your rules, they bring out the fool in you /с/
— Ты же воин, так? — Э? Ну, допустим. — И пиздюк. — Что? — Давай совместим одно с другим? Тем более что в тебе это и так совмещено. Давай расскажем нашу историю? Только на льду? Почти то же, что мы делали с парнями в командном выступлении, но чуть другое. Покажем этому уёбищу, что мы его не боимся, — говорил Ибо и широкими шагами мерил танцевальный зал. Они были тут одни — остальные ещё отсыпались после забитого дня и шумного вечера. Звали с собой посидеть, отметить продвижение по турнирной сетке и внимание самого мэра, но Юра приложил руку ко лбу, выдавил кривую улыбку и неловкое «извините», получил в ответ скорбные кивки, действительно расстроенные лица, блистер анальгетика и одну уже пузырящуюся таблетку в стакане с водой. Давай прям щас, сказали, чтобы поел, выпил и спать лёг, чтобы до сна подействовать успело. И так уговаривали, что голова и впрямь начала гудеть, но пить никакие местные колёса не хотелось. Элы, может, из самых искренних побуждений, но их мир доверия не внушал — кто его знает, как местная химия подействует на инородный организм? С другой стороны, еду ел, воду пил, воздухом дышал, и ничего, жив пока. Юра бы ещё долго мялся, мучался, а потом решил — а не пошло бы оно всё, открыл рот, чтобы рявкнуть и послать всех с их заботой куда подальше, и хоть бы так это прекратилось, но Ибо успел вперёд — перехватил блистер и стакан с анальгетической газировкой, дёрнул уголком губ, заверил, что лично проследит, чтобы «братишка» выпил лекарство, пожелал всем спокойной ночи и утащил Юру наверх, в их комнату. Газировку по дороге прикончил сам, сказав, что ему нужнее и «лучше бы успокоительных дали, трясёт так, что аж пиздец». Заснули они быстро. Сгоняли в душ по очереди — Юра уже и не крысился на доставучего китайца, а тот и не доставал, вообще был подозрительно тихим и полувыключенным — как если бы тумблер активности до минимума свели, но совсем выщелкнуть забыли. Что-то он там думал себе в голове, выстраивал, и Юра очень бы хотел подсмотреть. Ну или спросить. Потому что переворачивал те же мысли, распихивал страхи по углам и, уже укладываясь на подушку спиной к спине Ибо, настраивался на то, что ни хера не заснёт, так и проворочается до самого утра, а на мэрском вечере распугает всех хтонических тварей трупной красотой своего лица. Но нет. Спустя пять вдохов-выдохов повернулся к Ибо, уложил уже привычно руки рядом с его, посмотрел на ресницы, пересчитал их в одну сторону, в другую, и опять в одну-другую, и на четвёртом пересчёте отрубился. И даже без снов. Видеть кошмары в кошмаре было бы уж слишком, сжалился организм. Хотя что-то всё же приходило — смутное, тяжёлое, непонятное, притупившееся поутру и поднимающееся в моменты, когда Юра запрещал себе вспоминать о том, что их ожидает вечером. Они выберутся. И всё тут. У них целая миссия — не могут же их так по тупому слить? А вдруг могут? Вдруг это не они главные герои, а только предтечи их, и главные или один главный ещё не пришли? Ведь каждый из тех, кого ебучая Система выдирала в этот мир, тоже мнил себя главным, тоже пытался, барахтался, пока не… — Так, стоп, — сказал Ибо, заглянув в его глаза. — Ты же воин, так? И Юра в душе не ибал, с чего китаец вообще такое взял. Никто никогда не говорил ему такого. Ледяной Тигр — максимум. Потолок. А всё, что до него — Русская фея. Фея, блядь. И «смотрите, как он похож на юного Никифорова». В каком месте, спросил бы Юра, но это значило открыть рот, это значило — получить ответ, обратную связь, в которой он точно не нуждался. Он — не Никифоров. Он сильнее, упорнее. И не фея — уж точно, это всё образ, предложенный, навязанный, выигрышный. Зрители это любят, фанаты это любят, все это любят. Кроме Юры. И тут вдруг «воин». А следом ещё и «нашу историю». Осталось только «нашу песню» подобрать, и ага. Юра встряхнулся, вытряхнул лишние мысли, затянул хвостик и уселся рядом с Ибо, прислонившись к зеркалам. И к его плечу, тёплому даже сквозь рукав худи. Склонился ближе, заглядывая в чужой телефон. Мог бы и в своём треки посёрфить, но не мог. Чего он там не видел, в самом деле? Все же наизусть знал. Хотя Система порой и подкидывала что-то своё, но и с телефоном Ибо она могла проделывать тот же фокус, так? — Нам нужно что-то такое, — неопределённо сказал Ибо. — Какое? — Ну… такое… чтобы и вроде как про любовь… не кривись, вдруг эти такое любят? Ну раз они фигурку… — Я не понял, это ты сейчас на что намекнул? — Да ни на что, расслабься. Нам надо, чтобы и лирика, и ненависть, и нежность, и драйв, и желание им всем самоубиться, но так, чтобы это звучало не явно, а… как цензура, знаешь? Когда её надо обойти, но в то же время донести всё, что хочешь сказать? — И про тупость этого мира? Про слипшиеся мозги? Про пиздец вокруг? — Да. Но так, чтобы эти, которые цензура, не поняли, а у других как глаза открылись. — И ты думаешь, я смогу такое скатать? — Ты? Точно сможешь. Нам бы трек найти. Я бы… мы бы придумали рисунок, а там дальше ты бы сообразил, думаю, как это на лёд перенести. — А, — ответил Юра. Подумав, кивнул, — ага. А ты… ты вообще как к этим, которых тапком в обычном мире можно…? — Да никак. Раньше никак. А сейчас… пиздец. Они ещё посидели, вытянув ноги на полу, слушая топот дождя за окном и переговоры автомобилей. Потом Ибо чуть переместился, перекинул свою длиннющую ногу через его. Юра подумал возмущённое «что?», хотел спихнуть, уже положил ладонь на чужое колено, да так и оставил. Ладно. Может, Ибо так удобно. Нога затекла в одном положении, вот он и сделал так. Можно и потерпеть, чо уж. Да и, в принципе, неплохо так. Только время утекает, капли дождя ведут обратный отсчёт. Уже скоро туда, к этим. И нет, не думать. Всё потом. А пока можно и посидеть. И подремать, пока Ибо напевает что-то едва слышно, листая треки. И тут вдруг на них вылетела какая-то девка в шортах и с волосами кислотного цвета, странным мейком (Юра бы себе такой сделал — вот бы Барановская впечатлилась, увидев его с кровищей под глазами), а ещё она же сидела зализанная вроде как психотерапевтом у дамочки в выпендрёжном шмотье и с жемчугами, по улицам ходили слепцы, и на эскалаторе они же, толпы их, и только кислотная девка орала среди этой слепой толпы, пока выпендрёжная дамочка что-то там вещала про свои проблемы. Придуманные проблемы. Эти толпы скучные, им не хватает огня, наверняка вещала дамочка. Юра не знал, но смотрел видеоклип, внезапно развернувшийся на телефоне Ибо, и думал, что так оно и есть. Вот тараканий Нерон в жемчугах, вот слепые элы со скисшими мозгами, и посреди этого всего они с Ибо, силящиеся докричаться, взорвать эту слепоту вместе с дамочкой в жемчугах. Девка пела что-то там про следование правилам и тупость, которая из этого произрастает, про слепую веру в благо и желала, нет, кричала сдохнуть в агонии, сдохнуть наилучшим образом. Девка пела на английском. — Ты понимаешь? — спросил Юра, когда клип закончился. — Да, — ответил Ибо, всё так же пялясь в экран. — Я изучал английский. Вау, подумал Юра. — Синхронизация не потребовалась, — сказал. — В смысле? — поднял на него взгляд Ибо. Мыслями он всё ещё был там, в этом клипе. — Ну, я не могу слышать, как ты говоришь, произносишь слова на китайском, а ты — как я на русском. Но мы оба слышим, воспринимаем английский как английский. Потому что мы оба его знаем. — И? — Слушай, — внезапное озарение даже снизило тяжесть того, что было ночью, — а что, если элы, ну, местные не знают английского? Это ж из нашего мира… наших… И эти… кукарачи тоже могут не, да? Ибо кивнул и дрогнул губами. — Мы можем на английском? — спросил он. — Как секретный код? — Ага. Только я не так чтобы очень уж хорош в нём, — сознался Юра, — так, понимаю, но не особо говорю. Не флюентли. — Да я тоже. Но нам хватит, если вдруг что. А вообще… — Что? — Нет, ничего. Так, просто. Давай попробуем собрать из этого что-нибудь. Я тоже хотел бы спросить, но не хочу, подумал Юра, кивая Ибо, уже нащупывающему схему того, что должно было стать полноценной программой. Какие-то движения уйдут, так и не воплотившись, потому что не то — поймёт только на льду и не сразу; какие-то останутся, а с ними то странное, что жжётся изнутри как обмороженная кожа, то, что царапает и вспарывает. Мы здесь и сейчас, в этих линиях и этом дыхании, нам надо выжить, а всё остальное — так, снежная крошка, истает, забудется. Не важно. Я не буду озвучивать это, заворачивался в бильман, глотал холодный воздух, а под лопатками жгло. Не смотри, шептал лезвиями. Смотри, вскидывал руки — Барановская бы одобрительно поджала губы. Не ей, тебе. Смотри же, вдруг не так? Вдруг уже сегодня… К чёрту всё! Сорвал резинку, тряхнул волосами. Хрена с два, подавитесь же. Захлебнётесь своей же кровью, или что там у вас, когда по горлу или брюхам — вжух. И ещё раз вжух. Ни когтей, ни зубов, только смертельное и жадное до жизни агапэ. Ты смотришь? Смотришь? Ибо опустил взгляд, достал телефон, помрачнел, губы изогнулись запятой, Юра ушёл влево, но не упал. Докатил до бортика, упёрся руками, прогнулся, потягиваясь. Ибо протянул ветровку, продолжая смотреть в телефон. — Круто ты придумал добавить эти элементы, — сказал он и всё же убрал в карман, глянул на Юру. — Я хз, как они у вас называются, но круто. И… нам пора. Завтра… завтра ещё подумаем, да? Да, кивнул Юра. Вытащил свой телефон. Тот мигал сообщением. От сИстрички. Не хочу открывать, подумал. Опять какую-то хуйню ж написала. Ни разу ничего хорошего от неё не приходило. Смахнул уведомление, поплёлся за Ибо в номер. Мышцы приятно гудели, только ноги вообще не рады были новым конькам. Но ничего, сядут ещё. Могло быть и хуже. Уже в бусике, когда всей толпой выдвигались на вечер к мэру, всё же открыл чат. сИстричка: Cyan Kicks — Wish You Well, 2020 год. Юра не удивился. Удалил сообщение, откинулся на подголовник, уставился в коричневую жижу за окном, разбавляемую тухлым светом жёлтых фонарей, и считал их, проводя невидимую нить от одного к другому, сбивался, путался и продолжал счёт.~°•°~
Он боялся, что их будет больше и все будут тянуть свои лапы, ноги (что там у них). Или что двери захлопнутся прямо за спинами. Но не было ни того, ни другого. Элы в вечерних нарядах толпились, да. Смеялись, качались под музыку, оркестр в углу распиливал скрипки и пучился в тромбоны, официанты огибали белые острова столов, причаливая то к одному, то к другому, а за самым большим, накрытым золотистым полотном, восседали эти. — Мэр, господин Ткр Грен, — подсказал Игрел. — С супругой, детьми и друзьями, — добавил Атрел. «Ну и рожи», — содрогнулся Юра и посмотрел на Ибо. Нормально, держался. Совсем белый пион. Губы и те — белые почти. А команда ничего — оглядывается заинтересованно, жмётся смущённо, и только Зитрел вертится и так, и эдак — как бы шкурку свою лягушачью не сбросил, да в пляс раньше времени не пустился. Страха в них ни на пиксель. Ну да, ну тараканы, ну огромные, ну и что, так и надо, чего ты, Юрец, бредишь? Юрец… это Милка его так называла. Милка… К мэру их подводить не спешили. Усадили за один из столиков в отдалении, еды всякой разной принесли. И вроде аппетитно выглядело, а желудок сворачивался в тугой узел и тошнил уйти. Юра старался лишний раз не смотреть в сторону мэрского стола, не получалось. Оно само как-то. Вот вроде салфетку ковыряет и вот уже замечает, как щетинистая рыжая лапища елозит по столу, потирается о другую такую же, а то и ребристые светлые сочленения на брюхе почёсывает. И снова салфетка. Салфетка. Рыхлая уже и дранная. Скомкать бы её, и пусть бы официант уже унёс. В кармане бзикнуло. Ну и пусть, решил Юра и надорвал другую салфетку. Бзикнуло снова. Юра загнул край салфетки. По ноге пнули. Юра чуть не вскочил, оглядел всех — элы восторженно пялились на мэра, топтавшегося с мэрчихой под заунывное пиликанье оркестра. Ибо пялился на него и двигал бровями. Телефон пялился уведомлениями.Ван Ибо: ни стыда ни совести Плисецкий: у кого? Ван Ибо: мы все одетые, во фраках даже и туфлях, а эти вообще без ничего. Светят своими причиндалами Ван Ибо: кстати… где они, ты знаешь? Ван Ибо: может вот эти юлдовины по бокам внизу? Ван Ибо: ну на лапы не похожи, короткие слишком. И у самки нет таких Ван Ибо: значит всё же юлдовины Ван Ибо: прикинь, и правда светят Ван Ибо: и всегда у них торчком Ван Ибо: а зачем им сразу два?
Юра долго думал, что ответить. А когда не думал, то давился смехом. Ржать сейчас было бы совсем уж как-то подозрительно. Ладно, если только ухмылка, как у этого Ебобо. Нет, ну всё же… покосился на «юлдовины», задумался — и впрямь, как размножаются, куда это вот и как? Возмутился мысленно — что ещё за хрень в голове.Плисецкий: ты вообще нормальный? Ван Ибо: (* ̑ ͜ ̑ *).｡.: *♡ Плисецкий: 凸(￣ヘ￣) Ван Ибо: мы выберемся Плисецкий: естессно да, придурок Ван Ибо: если что вдруг, держись рядом со мной Плисецкий: «если что вдруг» что? Ван Ибо: а у них же счас комендантский час Ван Ибо: а они тут. И мы тут. И никто не накрывает. Плисецкий: ¯\_(ツ)_/¯ Ван Ибо: а если им по этим юлдовинам зарядить, они скорчатся?
Юра едва не зарядил себе по лбу, но вовремя затормозил. Послал гневный взгляд, Ибо ответил воздушным поцелуем и облизыванием губ. Своих. Идиота кусок, тут нервы скоро в морской узел затянутся и зазвенят, а этот про «юлдовины». И какой там, интересно, эквивалент на китайском? Какая-нибудь шинима хуйня ваще хуйня? Спросить бы его — что за хуйня на самом деле скрывалась в той шиниме, но опять же какой-нибудь бред про «юлдовины» напишет. Попытки в изысканные танцы стихли. Оркестр заглох в углу своего Титаника. И свет притух. Ой, подумал Юра. Пиздец, Ибо схватил за руку под столом. Элы всё так же улыбались, Зитрел вытягивал шею, расправлял плечи и спрашивал то у Атрела, то у Игрела — когда же выступать? Те говорили подождать, раз мэр позвал, значит, всё будет. И сквозь всё это жужжание и копошение что-то стрекотало, выводило трели, как в каких-то фильмах про вторжение марсиан. Юра взмок. Рубашка холодно липла к спине. Ладонь сводило от боли — Ибо вцепился клещами. Но Юра и сам сжимал его так, что под ногтями стреляло. На сцену поднялась тараканиха. Наверное, всё же тараканиха — «юлдовин» у неё не было, но весь хитин переливался и сверкал, усыпанный какими-то мелкими блестящими камешками — то ли стразами, то ли ещё чем-то вроде этого. Может, и алмазами. Жвала же покрывало что-то густое и тёмно-красное. «Кровь? Вот так сразу?» — Юра только каким-то чудом ещё удерживался в сознании и на стуле, не стекая под стол и не вываливая желудок, уже подступивший к самому горлу. — Это… это типа помада, — прохрипел Ибо рядом, — красиво чтобы. Я думаю, помада. Да. Да? Юра слабо кивнул. Посмотрел на команду — те сидели с блаженными и влюблёнными лицами. Тараканиха меж тем в снопе света покачивалась из стороны в сторону, поглаживала себя по краям туловища, вздымала крылья, посыпая сидевших вблизи сверкающей пылью и пела. Да, это определённо можно было назвать пением — тягучим, плавным и инопланетным. Чуждым. Элы покачивались в такт её руладам и шли к сцене, к щетинистым ногам, увитым золотыми браслетами. — Пошли, — Ибо дёрнул за руку, — не стоит выделяться. Вся команда уже была там — в толпе, подёрнутой волнами. Что-то внутри тоже волновалось и тянуло присоединиться, стать частью, одним целым. И только боль от пальцев Ибо на своей руке позволяла остаться здесь, сейчас, собой. В мозгу стучало на разные лады «мы не выберемся», Юра стискивал зубы и руку Ибо, и качался вместе со всеми. И не кричал, когда к его элам, к его команде подплыли тараканы, обхватили жуткими ногами, прижались сочленениями и укачивали, поглаживая усами. Юра дышал через раз, когда холодное жёсткое туловище потёрлось об него, а Ибо сравнялся по цвету со льдом и только что не рассыпался, но лицо не выражало ничего — спокойное, отрешённое, с приклеенной улыбкой и стылыми глазами. Они так и держались за руки, но щетинистая жёлтая нога настойчиво поглаживала их пальцы, а над ухом некто ласково урчал и пока что не хватал, но всё к тому шло — Зитрела, вон, вовсю уже обхаживали два таракана, и оба с «юлдовинами», тот млел и запрокидывал голову, улыбался пьяно, и когда тараканья нога в очередной раз сунулась к их рукам, попробовала кончиком пролезть между ними, Юру вырвало. Прямо на чей-то позолоченный хитин. И не только его — Ибо тоже вывернуло, и нога отдёрнулась, а вместе с ней и жёсткое туловище. Сверху разразились возмущённой трелью, ей ответила другая такая же возмущённая, элы как покачивались так и покачивались, Зитрел млел, Атрел и Игрел вообще потерялись где-то, и тут вдруг в зал вбежал запыхавшийся охранник, поднялся на цыпочки и протараторил что-то таракану в позолоченном хитине, таракан зашатался, заметался, остановился, вскинул правую переднюю ногу — певица замолчала и юркнула со сцены за занавес, свита этого позолоченного тоже бросилась врассыпную. Сам он показал лапой на элов, уже очнувшихся и теперь вопросительно переглядывающихся. Охранник закивал, сказал что-то в рацию, и в зал проскользнули другие охранники — заторопили раскудахтавшихся элов, повели их к выходам, тут же нарисовались Атрел с Игрелом — взмыленные, обсыпанные сверкающей пыльцой и перемазанные в красном, шибающим приторной сладостью. Юра содрогнулся от нового позыва, согнулся, подышал в пол, уперевшись о колени. По спине похлопали — Ибо маячил бледно-зелёной тенью и мелко трясся. Озноб. Юру самого потряхивало. — Уходим, — бросил им охранник и показал один из выходов. Снаружи выдал им бумажные квадратики. «Пропуск», устало понял Юра. Руки они так и не разжали, понял позже, когда уже зашли в свой номер и там наконец расцепились — для того, чтобы подтащить к дверям тумбу, всунуть швабру в ручку, погасить свет и только после этого сползти по стене, сцепиться руками снова и сидеть, вперившись в окно, затянутое шторами и не вздрагивать, нет, от скрежета по стенам. Телефон бзикал и бзикал сообщениями, и надо было проверить — вдруг сИстричка что годное написала? Но вместо этого они продолжали сидеть как приклеенные. «Мухи на ленту», — хохотнул Юра мысленно. Хотел было сказать Ибо, но рот не открывался. Звуки не шли. Ничего не шло. Лишь сидеть и молчать, слушать друг друга. Потому что они — настоящие, эти руки, боль и розовые лунки-следы от ногтей — настоящие, а всё вокруг — нет. Кошмарный сон, который закончится. Только бы заснуть.сИстричка: спасибо? сИстричка: пожалуйста сИстричка: было непросто, но эту задачу удалось решить сИстричка: эй? Подробности? сИстричка: довожу до вашего сведения, что мне удалось довести до сведения Главного слухи о самоуправстве одного из подчиняющихся ему сИстричка: Главному должно было не понравиться, что такие пиршества и без его участия. Главный видел запись вашего выступления и заинтересован в вас. Главный ждёт фигурного катания сИстричка: сохраняйте благоразумие. Не выделяйтесь. Тревожно.
~°•°~
Атрел обычно не заходил в танцевальный зал, а сегодня вдруг пожаловал. И Игрел вместе с ним. По всему выходило, что один из них — типа гендир, а второй за зама. Или один решал финансовые вопросы, второй следил, чтобы дойные коровы хорошо паслись. Со вчерашнего ещё не отпустило. Юру не трясло только потому, что он забивал себе голову лутцами и акселями, откидывал всё лишнее и стежок за стежком соединял рисунок того, что должно было стать полноценной программой. Ибо в наушниках тренил рядом, тоже наверняка выстраивающий свою линию нападения, элы же сидели в кружке и что-то жарко обсуждали. «Keep your rules, they bring out the fool in you», напевал Юра, переводил взгляд на зарешечённое окно и едва не выплёвывал «I wish you well, wish you well in your agony». Когда появились Атрел с Игрелом, всё же выплюнул. Эти двое злили, раздражали. Вряд ли они заодно, вряд ли они поставляют вкусный красивый товар прямо ко двору. Ведь не может такого быть, да? Их самих вчера не сожрали, и сожрали бы, если бы… так и нечего злиться. Нечего. «I wish you well, wish you well in your agony», — пропел он снова. Атрел спросил что-то. Юра вынул наушник. — На каком это языке? — Английский, — ответил Юра. Вот оно, подумал. — Английский? Это где? — нахмурился Атрел. Игрел рядом блеснул рожками. Всё ещё в сверкающей хрени. Урод. — Это там, где Англия, — Юра сжал наушник. А вдруг этот мир ограничен всего одним городом, и здесь не может быть никакой не то что Англии, но вообще другой страны, другого города? Один Аар и всё? И как тогда объясняться с этими? — Хм, — задумался Атрел, — у меня плохо с географией. Прости. — Ага, — выдохнул Юра. Пронесло. Атрел хлопнул в ладоши, привлекая внимание. — Ладно, парни. Вы вчера держались молодцами. Мэр перечислил нам кругленькую сумму — хватит и на оплату комсчетов, и на костюмы, и на много что ещё. Повезёт — пригласят ещё раз. Не повезёт — ну, будем надеяться, пригласят другие. А пока работаем. По плану — сольные выступления. В конце этой недели. И у тебя, — это он уже Юре, — время тоже поджимает. Нам нужна программа. Будет же? Пошёл ты нахуй, подумал Юра и кивнул. Возомнил себя хер понять кем. А, может, и нет. Может, и был таким, просто нечасто доводилось пересекаться — больше с Игрелом, а тот всё же проще. Атрел же принял решение разделить их. Сказал: вы команда, но теперь каждый должен выложиться сам за себя. Поэтому заниматься в разное время, можно вторым залом воспользоваться — зеркал там меньше, но, благодаря мэру, подвезут сегодня новые. Предложил самим составить график — кто, когда и где. Заявил, что Юре подфартило больше всех, потому что ему каток не надо делить ни с кем; раньше ещё за плату пускали других, но то было до Карела, а после… тут Атрел замолк, отвернулся, сказал «в общем, вы поняли» и ушёл. Игрел увязался за ним. Ебутся они, что ли, подумал Юра. Скривился сам же. Порадовался, что его мыслей никто не слышит. Поднялся со шпагата, отряхнулся, закинул полотенце и воду в сумку. Дорогу заступил Ибо. — Ну? — опять пришлось вынимать наушник. — Пошли вместе, — сказал Ибо и подхватил свою сумку. «Зачем?» — почти слетело с языка. Застыло там же, где «спасибо». — Тебе же тренить тоже надо, — буркнул Юра, прочёсывая чёлку пальцами. — Я там. С тобой. — А. Ну давай. Мы с Тамарой ходим парой, вспомнилось внезапное из детства — не того, когда уже стоял на коньках и выписывал свои первые ёлочки, а того, когда о шорохе лезвий об лёд даже не грезилось, до выступлений фигуристов по телеку, до всего. Почти забытое и спокойное. Какой-то ещё из тех стишков, что читала мама, пока не пропала, не променяла его на другую жизнь, и на смену её голосу пришёл дедушкин, да так и остался — и хорошо. Все свои победы потом он посвящал деду — и медали, и кубки, всё это хранилось дома у деда, и не потому что своего у Юры пока не было. Точнее так — его дом был там, где деда. А потом, может, и другой появится. Надо только выбраться отсюда. И дом будет, и новые победы, и друг какой-нибудь такой же крутой и классный. И нет, ему это совсем не надо, вполне можно и без, одному, но когда кто-то поддерживает не потому, что вкладывает в тебя свои знания и умения, не потому что с детства растил и вот это всё, а ну просто — потому что ты — это ты, не яркая бездушная оболочка с налипшим образом, а ты сам. И нет, с китайцем — это другое. Одна миссия на двоих. Выживи или умри. Какая тут дружба, никакой, ведь так? Да и ну нет — не нужны ему никакие друзья, никто не нужен. Юра прыгал, вытряхивая тупые вопросы и мысли. Не то, не о том он должен думать сейчас. Кружил по льду и не смотрел на Ибо, не замечал, как тот не смотрит в ответ, и ночью не слушал его дыхание, не закрывался подолгу в ванной, не вглядывался в себя и не спрашивал: какого хрена НЕ происходит. И не глотал собственное сердце, когда Ибо на исходе недели показал свой танец — раздобыл где-то чёрную шляпу (может, в той сумке и завалялась), водрузил на голову и так, придерживая временами то её, то пах (привет Майклу Джексону?), выкручивая колени, пружиня и заворачиваясь-разворачиваясь, отдавил все Юрины чувства разом, впечатав их в зеркальные стены зала, благо — никого не было, да и не могло быть в такой поздний час. — Не выделяться, — только и сказал он тихо. — В смысле? — Ибо выгнул бровь. Юра вздохнул. — Тревожно. Помнишь? Не выделяться. — Я не могу, — ухмыльнулся невесело. — Ты смог бы? — Нет, — ответил Юра после секундного раздумья. Прислушался к себе. Посмотрел на Ибо. Такой же. Если не можешь прыгнуть выше головы, то не берись, вали и жри свиные котлеты в ожидании, когда явится принц о пепельных волосах и начнёт тащить из милого родного болота. Это не про Юру. И не про Ибо. Вон как самоуверен, и губы эти блядские, расползшиеся в ухмылке. Юра и сам так улыбался, когда надо было скрыть настоящее. — Ну если нет, так чего тогда? — спросил Ибо, — это значит, тебе понравилось? Я был крут, да? — Пошёл ты, — беззлобно ответил Юра. Вмазать бы ему, подумал вяло. Ибо подобрался совсем близко, закинул руку на плечо, спросил на ухо: — Это приглашение? И тут же заржал, когда Юра пихнул его в бок, пнул по заднице и собирался ещё подсечку устроить, но Ибо примирительно выставил руки. — Выступление. У меня завтра. Давай повременим с нашей страстью, крошка, — последнее он произнёс почти на выдохе, облизнул свои невозможные губы и снова заржал. Юра налетел на него, успел нанести несколько ударов, когда был схвачен и придавлен к стене. Ибо смотрел в глаза и что-то там себе думал. Юра пыхтел и старался не думать вообще — только возился и выкручивался. — Какого хрена ты творишь? Мудак! Отпусти меня! Отпусти, пока не двинул! Ты… — Тихо, — сказал Ибо, и Юра услышал удаляющиеся быстрые шаги. Дверь скрипела. А ведь они её точно закрывали. — Что за хрень? — спросил Юра. — Кому-то было очень любопытно, чем мы здесь занимаемся? — пожал Ибо плечами и наконец отпустил Юру, отступил назад и начал собираться. — Игрел? Думаешь, это он? — Понятия не имею. Да и неважно, наверное. Охренеть как важно, поняли, когда Зитрел выперся на сцену в шляпе и под тот же трек, что и Ибо выбрал для себя. Трек был с шумами, и другие в команде болванчиками поддакивали Атрелу, обозвавшему это «интересной аранжировкой». «Чё, бля?!», — зашипел Юра и кинулся было доказывать, что это их трек, то есть Ибо, что Зигота спиздил его, как и танец — не весь, но основные элементы, то, что смог запомнить и унести. Но Ибо схватил его за куртку и поставил рядом. Ибо смотрел из-за кулис на Зитрела так, что Юра уверился — сам разберётся, да так, что Зитрел ещё долго не то что танцевать не сможет, но и ходить. И вообще. Можно было бы доказать, что это не его танец, и его бы выперли из команды. Так? Или не так, подумал Юра, глянув на невозмутимого Атрела и притулившегося у его правого плеча Игрела. Как он тогда сказал? «Мы — команда, но каждый сам за себя»? Какая разница — придумал ты сам или взял чужое, если профит есть? И как Ибо теперь? Он же всю неделю работал над этим танцем, продумал всё, даже аутфит, а этот… сука. Юра снова дёрнулся, и снова был остановлен. — Нет смысла, — сказал Ибо, не спуская глаз с Зитрела, извивавшегося на сцене. В его исполнении движения Ибо выглядели странно, но зрителям, судя по восторженным возгласам и тараканьим руладам, всё нравилось. — Но он же… — И что? Ты выпрешься на сцену и там начистишь этот зелёный еблет? — Нет, но… надо с ним поговорить! — Мы поговорим. Позже. Ночью. Объясним ему, что так делать нельзя. Ты со мной? — Да… да! А как? Что мы будем делать? Как мы… поговорим? — Там видно будет. — И ты… как же ты теперь… твой танец… — Забей. Всё будет заебись. Ебану им фристайл под рандомный трек. Ага, ибони, разъибошь их тут всех, подумал Юра и пожелал Зитрелу всего наилучшего в его агонии. Не может же он вечно пиздить чужие номера? Рано или поздно выйдет боком, сойдёт с дистанции. Ну и хер с ним. Можно бы и не говорить — разве что для его блага, от китайских и русских щедрот. Говорить решили идти ночью. Предварительно вызнали, в какой комнате живёт Зитрел и с кем. Без никого. Раньше жил с Карелом, после никого так и не подселили, да и некого было. За ужином Зитрел смеялся громче всех и в целом вёл себя так, как будто и не был распоследней сволочью. Юра даже восхитился таким актёрским мастерством. Или наглостью. А потом восхитился актёрским мастерством Ибо — тот тоже ничем не показывал недовольства, улыбался и ел, один раз только не сдержался и ввернул про то, что и сам хотел станцевать нечто подобное, да передумал, увидев Зитрела. Тебе идут шляпы, сказал. И Зитрел позеленел ещё больше, заправил за ухо изумрудную прядь, промямлил неуверенное «д-да», посидел ещё, пока его телефон не зазвонил. Тогда попросил прощения и слинял. А Юра с Ибо пошли ждать — когда все лягут спать, чтобы никто не мешал… разговору. Не будут же они его бить, в самом деле. Просто популярно объяснят, что крысятничать нехорошо. Уже перевалило за полночь, и по стене скрежетали всё меньше и тише, когда Ибо растолкал и сказал идти. Подсвечивая себе телефонами, они двинули по длинным тёмным коридорам. И Юра подумал, что они спятили. Точно спятили. Ну нахуя переться куда-то ночью? Почему нельзя поговорить при свете дня? И ладно, что постоянно кто-то крутится рядом с Зитрелом — он тут вообще типа звезда и любимчик Атрела. Втроём ебались, заключил Юра. И Игрела не звали — он на стрёме стоял, со свечкой. И чего девок в команде нет? Он бы посмотрел, как они прыгают, порелаксировал. В других командах есть, а у них не задалось. Может, точно — все тут ебутся друг с дружкой, а они с Ибо и не в курсе? Дверь в номер Зитрела была приоткрыта — тонкая полоска света делила коридор надвое и выпускала чавкающие, урчащие звуки и задушенные стоны. «Чё, реально ебутся?», — подумал Юра, ушам стало жарко. А Ибо упрямо пёр вперёд. Танкист без танка. И Юра прицепом. «Как бы ему сказать, что ладно уж, потом поговорим? Нехорошо людям мешать, когда они того-этого самого», — решал Юра, грыз губы, а когда они всё же приблизились к дверному проёму, засунул в рот рукав и впился в него зубами, изо всех сил надеясь, что вскрик удалось погасить на подступах. Ибо зашатался, но схватил его за плечо и сдавил больно. Внутри таракан жрал Зитрела. Обхватил щетинистыми ногами, привлёк к брюху, урчал и чавкал, пока Зитрел бездумно тёрся об него задом и стонал. В открытых глазах не выражалось ничего — одни белки. Юра стоял и смотрел, а ноги к полу приросли. Как бывает в ебучих кошмарных снах, когда надо бежать, а ни хрена, и только рот разеваешь, чтобы заорать, но даже это не можешь — приклеился суперклеем, сцепил голосовые связки, всё сцепил, и хоть бы проснуться уже наконец. Не проснуться. Это не сон. Во сне не бывает больно, а ему больно — от пальцев Ибо, впившихся в его предплечье, от собственных пальцев, ногтями вдавленных в ладонь, от напряжения в кулаках, от страха, что бился в закушенные губы, от бессилия и злости. А таракан жрал. Вибрировал инопланетными трелями и усами шевелил, словно и впрямь контакт устанавливал. Установил уже. Погрузил жвала в тонкую, прозрачную почти шею, обнял всеми щетинистыми лапами, прижал к рыжему брюху, присосался как соломинками к коктейлю и покачивался в такт глоткам. И по жвалам бежали крохотные чёрненькие — то ли блохи, то ли клещи, — облепляли Зитрела, втягивались в кожу и плыли уже под ней, отчего она бугрилась и шла волнами. Ибо покачнулся. Юра рванул его на себя, за собой, за прыгающими фонариками, по сбитым лестницам, прочь от темноты, от чавкающей полоски света и настигающего скрежета. Мудак, какой же ты мудак, бухало в ушах. Тупой эл, совсем тупой, жгло щёки. Открыть свою дверь удалось с попытки десятой, когда за поворотом уже звучала громче ебучая трель. Сверчки-переростки. Цикады-убийцы. Тараканы-скрипачи. Зайчики в трамвайчике. И они — те самые зайчики. Вырубили свет, щёлкнули замком и отползли подальше — и баррикадировать не стали, потому что лишний шум. Нельзя. Тут и дышать-то нельзя, но надо. Но можно — если очень тихо, совсем тихо. Юра не плакал. И не орал. Но очень хотел. А ещё закрыть глаза, открыть, и пусть бы этого ничего не было. И все живы. И он дома. И Ибо. Ибо тоже не плакал и не орал. Он вообще молодец. Только цеплялся так, что Юра едва держался, чтобы не шипеть. И смотрел во все глаза. Не моргал почти. Юра понимал. Он сам боялся. Это от кошмаров можно было спрятаться под одеялом, а это… с этим так не пройдет. Не встретиться лицом к лицу, но и не пропустить тот миг, когда… Ибо обнял его, вжался всем собой, сдавил так, что рёбра едва не хрустнули. И Юра сдавил в ответ, устроил нос в изгибе чужой шеи, залип на родинку, на бешено пульсирующую жилку и считал, считал, считал, пока кто-то за дверью, за стеной бегал, стучал и скрежетал.