Тирел собирал вещи. Под хмурым надзором Игрела кидал в сумку, потом садился на стул, опускал локти на колени и свешивался головой к поникшим кистям. Игрел переминался, скрещивал ноги иначе, вздыхал, Тирел вскакивал, и всё шло по новой. Юра с Ибо уже минут сорок маялись возле дверного проёма, не решаясь войти. Но поговорить надо было. Точнее, это Юра рвался — настоял и пошёл, выдернув руку, ссыпался с лестницы, лишь раз позволив схватить и зажать себя в коридоре, выдохнул в губы и шею, что «надо, как же ты не понимаешь?», и Ибо, коротко кивнув, отправился с ним.
Но как зайти, когда этот там же? Включить наглость и попросить выйти? Ага, выйдет он, как же. Будет вздыхать ещё и на них, или под дверью пастись и сливать потом Атрелу. А, может, и ещё кому. Юра зябко повёл плечами. Ибо покосился.
— Дует, — пояснил Юра и всё же толкнул дверь, содрогнулся от натужного скрипа. Тирел посмотрел на них, но чёрная, забрызганная зелёной краской, футболка в его руках вызывала больший интерес. Опустился на стул, разложил на ногах, голова опрокинулась вниз. Как будто нить резко отпустили. Юра потёр свою шею. Игрел подпрыгнул подстреленным зайцем и вздохнул, наморщил лоб.
— Вы тут ещё зачем? — спросил. Поменял ноги. Устал болезный, подумал Юра, ну и шёл бы к себе или к Атрелу. Можно подумать, Тирел без его наблюдения не справится.
— Шёл бы ты, — сказал Юра.
— Ч-чего? — опешил Игрел, — а ты не охренел ли, пацан?
— Это ты охренел, раз после всего торчишь здесь, — Юра сжал кулаки в карманах ветровки, расставил локти. Я счаз как курица-наседка, подумал и усмехнулся невтемной мысли. Игрел попятился. Юра, не вынимая рук из карманов, склонился к нему, навис — благо, что выше был, хоть и на полголовы, а всё же, — усмехнулся шире, вспомнил, что этого ещё не лупил, а они же с Тамарой ходят парой, несимметрично получается, один отхватил, а другой — нет. Отставил ногу. Ну же, дай повод.
— Я должен принять ключи и удостовериться, что ничего не пропало, — упрямо сказал Игрел и отвёл глаза. Близко, но маловато, разочаровано подумал Юра. Надо как-то его подтолкнуть. Сощурился, размышляя. Кулаки зудели. Тот, который ещё не бил, больше.
— Почему он должен уходить? — спросил Ибо, — разве уже всё? Разве его уже сняли?
— Он сам захотел, — ответил Игрел.
— Но его же не сняли? — допытывался Ибо.
— Пока нет. Но мы просели, и теперь нам дышат в хвост. Пройдём ли в финал и попадём ли в башню, теперь зависит от Юрела, — и Игрел с таким сомнением посмотрел на Юру, что тот дёрнул локтями, задрал подбородок, всем своим видом показывая, где он видал его сомнения.
— Благодаря Карелу мы продвинулись очень хорошо. Благодаря Карелу и другим. Никто и не ожидал, что малоизвестная команда вроде нас сможет так далеко зайти. У нас и не было изначально ничего, кроме нас самих — меня, Атрела и Карела. И этого здания, выкупленного… сколько мы за него отдали? Не вспомню сейчас. По тем временам и не деньги были, сейчас так вообще. В нём и ценности всего и было, что каток. Бывший ледовый. Сюда дети ходили заниматься. Здесь раньше и соревнования юношеских сборных проводились, и много чего было, пока всё не началось… тут всё разваливалось, когда мы его купили. И каких трудов нам стоило всё это… чтобы хотя бы оно не упало на головы. Мы всё, что у нас было, сюда вбухали. И ни разу не доходили до финала. Всегда так и плелись в самом хвосте, пока не пришли Зитрел, Тирел, Лиел, другие парни… в этом году мы выложились так, как никогда…
— А чего ж вы так с Тирелом? — вклинился Юра. Надоело выслушивать это пафосное порицание под соусом выстраданного геройства. Игрел заморгал часто, заглючил. Юра хмыкнул.
— И с Карелом, — припечатал. — Он для вас ебашил как ненормальный, и все ебашили, а вы с ними так… не по-пацански это, не спортивно. Или у Карела был особый договор, не такой как у других? И он тоже был в связке с вами? А?
Говорить такое было мерзко. Слова липли к языку и горчили. О мёртвых же либо хорошо, либо ничего. Но пнуть, вывести эту слезливую паскуду хотелось больше. И Игрел повёлся. Вскинулся, подступил, даже будто выше стал, а взгляд такой непонятный — будто и придушить хочет, и вот-вот пойдёт весь трещинами и осыпется.
— Ты. Ничего. Не знаешь, — процедил он. Юра ощерился.
— А ты расскажи.
С минуту Игрел молчал, дергал щеками и смотрел всё так же странно. Потом выдохнул тяжело, прикрыл веки, подпёр спиной стену и заговорил бесцветно.
— Он помогал нам. Мы росли вместе, в одном дворе. Только Карел… он… он другой был. Мы с Атрелом и не умели ничего такого, а Карел… во дворе над ним смеялись, в школе тоже пробовали задирать, говорили, что на девчонку похож. Ну да, было немного. А он на фигурку ходил. И мы как-то с классом пошли на хоккей, а там в перерывах между матчами фигуристы катали. Ну типа рекламная пауза, чтобы не так скучно было. И мы тогда увидели, как он катает, прыгает, заворачивается, крутит такие штуки, что смотреть… дух захватывало. Ну и в школе потом его ещё пытались задирать, пока Атрел не вступился. И я. И как-то вот так пошло, что мы дружить начали. И потом дружили, общались.
— Да ты заебал уже! — прошипел Юра, — мне не интересна слезливая история вашей дружбы! Поебать мне, понял? И всем, кого вы нагнули, тоже поебать. Тем, на ком вы свой бизнес делаете. Ты…
Ибо схватил его за руку, сдавил. Юра поморщился и удивлённо посмотрел на него. Чего ты, я же не за себя, я за всех, за элов этих тупых. Ибо мотнул головой. Юра насупился.
— Мы влезли в долги, — продолжил Игрел, — сначала вложили всё, что у нас было, потом кредиты. Контракты слабо помогали. Хватались за всё. Хотели сдавать каток в аренду, но это значило бы дать знать, что он у нас вообще есть, что нам удалось его сохранить, а это небезопасно. Сколько было таких диверсий на катках соперников не только у нас, но и в других странах. Очень рискованно. Поэтому никому сюда нельзя входить. Никому постороннему. Благодаря утешительным призам, благодаря договорам на них нам удалось наладить бизнес на лекарствах и хоть так выплачивать долги, но проценты растут быстрее. И Карел… он тоже пытался помочь. Он не знал про эту схему. И да — у него был другой договор, не такой как у всех.
Юра победно фыркнул. Игрел отвернулся.
— Он пытался помочь. И нам помогли. Благодаря его усилиям. Я уж не знаю, как ему удалось, нас раньше никогда туда не приглашали, и вообще… наверное, это произошло после его выступления. Нас… его тогда заметили и позвали всех нас, но его в первую очередь. Младшему господину… сыну мэра очень понравилось его выступление. Он спрашивал, чем может отблагодарить нас за подаренное удовольствие. И… Карел сказал ему о долгах, и они исчезли. Не все, но б
ольшая часть. Кто-то выплатил за нас. Младший господин… наверное, я думаю, это он. Он был добр к нам, всегда добр. Вот и о Зитреле заботился, и…
Булькнуло. И снова. Игрел замолчали и посмотрел на Юру с Ибо. Те так же озадаченно посмотрели в ответ.
Бульк.
Тирел. Комкал футболку, изгибал ломано рот и булькал. Выплёвывал воздух вместе с задушенными обрывками смеха. Как перегруженная запросами связь. Оторвался от футболки, размахнулся и с силой кинул её в лицо Игрелу. Встал. Подошёл медленно. Пригнулся, прижал голову к одному плечу.
— Ха, — сказал тихо. И булькнул очередным плевком странного смеха. — Ха! — выкрикнул в лицо Игрелу, хлопнул себя по бедру, по другому, прошёлся, вытанцовывая и выхлопывая по комнате, подскочил к Игрелу и гаркнул «Ха!». Зажал себе рот руками, затряс отрицательно головой, попятился и забулькал, выплёскивая рваный смехоплач. Громко, надсадно, до костей. Холодно. Жутко. И вот он уже повалился на пол и катался по нему, смеялся, ударяя о потрескавшийся линолеум, подвывал и всхлипывал.
Ибо отмер первым. Развернул Игрела и едва ли не пинками выпроводил его из комнаты. Заявил, что это срыв, и они сами лучше справятся. И нет, воды им не надо, засунь лекарства себе в жопу, разберутся. Юра тем временем не придумал ничего лучше, как стащить с кровати покрывало, накинуть его на беснующегося Тирела и спеленать. Получилось не сразу, но получилось. Тирел брыкался пятнистой гусеницей, выл и хохотал, пока Юра не навалился на него с одного бока, а Ибо с другого.
Затих. Только дышал неровно, с присвистами. Но уже хотя бы не вырывался.
— Его нет, — сказал тихо Юра и быстро, пока Ибо не успел его стукнуть и заткнуть, добавил шёпотом: — мы убили его.
Как рассказать, чтобы понял? Как рассказать, чтобы не тронулся умом больше, если уже не? Не скажешь ведь: «чувак, твой мир придуман некой сИстричкой, ты придуман, и тараканы-переростки — это вовсе не насекомые, а вирус такой, как в компьютере. Полетел у вас антивирусник, и система почти накрылась, и вы вместе с ней»? Юра прислушался к дыханию Тирела — почти выровнялось. Представил, как проговаривает ему вот это всё и содрогнулся. Он бы так не хотел. Никто бы, наверное, не хотел. Живёшь своей жизнью, любишь, ненавидишь, страдаешь, радуешься, дрочишь, ешь, спишь, смотришь на солнце, мокнешь под дождём, дрожишь от холода, растекаешься от жары, ебашишь до седьмого пота и кровавых мозолей, и вдруг узнаёшь, что всё это вроде как и не твоё, всё это такое потому что ты — персонаж, придуманный кем-то. И как после этого верить в то, что все твои чувства — твои собственные, а не прописанные в скрипте, не заданные программой, пусть даже если и разрывает от них? Мало Тирелу тараканов, из благодетелей-спасителей превратившихся в монстров, а на самом деле всего лишь открывших свои личины — ему, не всем, потому что только он пока жив, из тех, кто увидел. Жив. Пока жив. Он живой. И все они. Не персонажи.
— Как? — глухо спросил Тирел.
Ну вот, подумал Юра, началось. Но, может, и не придётся всего говорить? А как тогда? Переглянулся с Ибо. Тот убрал с лица налипшие пряди, зачесав их пятерней назад. Сделал зверское лицо, явно пообещав прибить, если Юра вздумает болтать чего не надо. Юра закатил глаза. Ну и валяй, пожелал одними губами. Вспомнил, завис над английским аналогом, на ум пришло только скучное «иди». Дурацкий инглиш.
— Он напал на нас, когда мы были на катке, — пожевав губу, всё же соизволил пуститься в объяснения Ибо.
— И вы… — совсем тихо, на грани полузадушенной слышимости прошелестел Тирел.
— И мы грохнули его, — мрачно ответил Юра и зыркнул на Ибо. А что, что ты мне сделаешь, а? Смысл осторожничать, когда назад уже никак? Ибо усмехнулся, покачал головой, и Юре захотелось одновременно и стукнуть его, и за нос укусить, и поцеловать. Ужас какой. Он извращенец. Тут такая ситуация, а внутри что попало происходит. Взболтать, но не смешивать.
— Как… как вам это удалось? — спросил Тирел и наконец открыл глаза. У Юры чуть отлегло, но отпускать его он пока не решался. Ибо со своей стороны тоже держал крепко. Тирел вздохнул, повёл плечами.
— Пустите, я в норме. Я всё. Ну? Пустите же. Не буду я больше истерить. Не знаю, что на меня нашло. Я… ну… не знаю. Зачем это всё? Я так хотел, так надеялся попасть туда, чтобы… я верил. А теперь… из меня будто выдернули что. Я делаю два шага и думаю — а зачем? Зачем это всё, если оно так… и такая злость на себя, на всех. Но больше на себя. Как мы могли быть такими слепыми? Как я мог? Ведь они же правда… они, — он понизил голос до свистящего шёпота, — не болеют. Ни разу в больницах их не показывали, ни разу в сводках не мелькали их имена, никто из них… Почему я раньше об это не думал, не замечал, никто из нас, никто, почему? Почему? Почему? Почему…
Он плакал. И Юра не знал, что делать, как помочь. Мог только молчать. Не мешать.
— Я шёл тогда к Зитрелу, — чуть успокоившись, продолжал Тирел, — хотел предложить обратиться к журналистам. Чтобы рассказать про махинации с договорами. Думал, раз у него там что-то типа дружбы с сыном мэра… бля… пиздец… — он затрясся в новом приступе. Юра прижался лбом к его плечу, сказал «тшш». Никогда бы не подумал, что будет кого-то успокаивать, кого-то, кроме деда («да не, я не больно ударился, тебе показалось»), и вот же.
— Там открыто было. Зитрел… он после того, как узнал, что эти по комнатам шарятся, перестал закрываться. Говорил, что смысла нет. Говорил, что надо ещё немного продержаться, и мы будем свободны. Что похуй на лекарства, главное — в Башню попасть, там и лекарства не нужны будут… говорил… а потом его заболели… эти… это же они… мы… а они… я пришёл, открыто было, думал подождать, услышал цокот и скрежет в коридоре, зассал чего-то, в шкаф спрятался, в этот шкаф, они зашли, Зитрел просил помочь, этот… всё будет, говорил… лапы тянул… я думал, это будет… просто… ну… а он… жрать его начал. Жрать и какую-то дрянь запускать, прям в него, под кожу… блиааааадь… я… я думал, что кончусь там же. Что после… он за меня примется, бросит Зитрела и за меня примется, и никакой шкаф не спасёт, ничего не спасёт, сожрёт, запустит дрянь, внутрь, в меня, и помочь никак, Зитрелу никак, не сделать, ничего, ничего, вообще ничего, никак, никак, никак…
Юра встал, сходил в ванную, вытряхнул из стакана щётку и пасту, помыл его тщательно, набрал воды, выпил сам, умылся. Не хорошо. Совсем не хорошо. Трясло. Набрал воды снова, принёс Тирелу, приподнял его, поднёс стакан ко рту. Ну же, давай, не заставляй меня разбивать тебе зубы. Послушался, выпил. Вот и славно.
— Они же… они же могут прийти к любому, — сказал Тирел, — к любому. И… я так надеялся, что дойду до финала, смогу забрать своих родных, сестрёнку в Башню, что мы будем спасены, а теперь… что нам делать? Что? И вы… — он, как смог, утёр мокрый нос об одеяло, посмотрел на Юру с Ибо, — у вас же тоже, да? У вас ещё хуже, да? Вы… Игрел рассказывал, что у вас дядя с тётей… и вы одни остались. Вы видели? Тогда ещё видели? Вы поэтому так, да? Поэтому так каменели, когда в жюри их увидели? Я заметил ещё тогда, но подумал, что это от восторга, наверное. Идиот. Какой же я идиот. И все… все мы. Но как же вы тогда? Почему?
— Отомстить, — пожал плечами Ибо и наконец отпустил его, откатился и сел у кровати.
— Но как? Как это возможно? Они же… а мы… и как… я тогда… думаю, что тогда смог уйти только потому, что он там на что-то отвлёкся. Бросил и побежал. И я… я тоже побежал. Не помог Зитрелу. Бросил его. Я только глянул, как у него кожа вся волнами идёт, как эти там бегают, выглядывают из пор, из глаз, носа, лба, щёк, всего… я… как только глянул, я… не смог. Ничего не смог. Убежал. Убежал, убежал, убежал.
— Хватит, — сказал Ибо. — Не вини себя.
— Мы тоже убежали. Любой бы убежал, — продолжил Юра, а самого передёрнуло. — Он нас услышал, за нами погнался. И выслеживал потом, выжидал. И набросился. А мы… мы его…
— Грохнули, — закончил Ибо. — И других тоже грохнем.
— Но как? — спросил Тирел и сел. Посмотрел на каждого, и, показалось Юре или нет, но будто чуть ожил.
— Как ты там говорил? — протянул Юра и послал улыбку Ибо, — главное — в Башню попасть? Ну, считай, это и есть часть плана. Мы задумали большой бум.
— Бдыщ, — добавил Ибо и ухмыльнулся.
~°•°~
Если кто и удивился появлению Тирела в общем тренировочном зале, то виду не подал. И только Игрел подошёл к Юре и Ибо, показал им украдкой большие пальцы и вышел. И как это понимать, почесал Юра затылок, провожая взглядом его спину. Ты ж — мудачьё, чего радуешься? Тебя это вообще не касается. А, ну да-ну да, если Тирел пройдёт всё же, то там же лекарства по договору. Хотя и так полагаются - как утешительный-мать его-приз. Если баллы за провисание тогда не обнулили. Догнать бы и пнуть. Но хрен с ним, пусть валит, докладывает своему напарнику, что рыбка снова на крючке.
Они и не уговаривали Тирела. Он сам сказал, что остаётся. Что сделает всё, чтобы повысить шансы команды на победу. После выступления фигуристов шёл ещё баттл, и вот это было самым непредсказуемым, потому что сплошной произвол — не номер на свободную тему, а настоящая битва под рандомные треки. Юра украдкой посматривал на Ибо и ловил себя на том, что вот уже несколько минут как кусает губы вместо того, чтобы как следует разминаться. Он сможет, они смогут, всё получится. Попадут в эту Башню и разнесут там всех. И не думать другого, не подпускать ни единой мысли, на подлётах расстреливать. А лучше вообще сосредоточиться на своём прокате. Ещё же не решил, в чём будет. И заказывать уже поздно, и хз — где это делать. Атрел с Игрелом сразу не подошли, только сумку тогда с вещами притаранили, и вопрос заказа костюма не поднимали даже, а теперь и подходить поздно, и говорить с ними муторно, тошно. В долги они влезли. Эдак любую мерзость можно оправдать.
А как бы я сам поступил на их месте, когда за спиной люди, впереди планы и надежды, то, что видится единственно возможным для спасения? Малое зло для достижения благой цели? Лекарства-то всё равно бесполезны. Только продлевают мучения, облегчают уход, возможно, но не спасают. Куча разных, на любой кошелёк (по телеящику каких только не показывали), но одинаково неэффективные. И вот это знали все. Не могли нет. Потому что выживших не было. Протянувших чуть дольше, почивших без того, чтобы лезть на стену от боли, выворачивающей суставы. Юра вспоминал зацепленные краем глаза сюжеты и клонился ниже к стопам, утыкался в колени и снова приказывал себе думать о костюме. Это самое важное сейчас. Отрывался от коленей, глядел сквозь чёлку на Ибо и яростно шептал: «Костюм. Костюм. Костюм».
А Тирел вроде и не прежний уже, но и не недавний. Прямее стал, твёрже.
«Из меня как будто выдернули что», — вспомнилось надломленное, шаткое. Можно ли вернуть то, что потеряно? Юра поднялся, покружился на месте, отрабатывая повороты головы, постановку рук и ног. А вырастить новое? То, что будет сильнее и крепче? Тирел не улыбался как прежде, не шутил, но и замороженным не казался — переговаривался с ребятами, прокручивал связку за связкой, спрашивал у других — как, соглашался с советами, подсказывал, если кому требовалась помощь.
Как повара в ресторане, подумал Юра. Там же куча всего в меню, и никогда не знаешь, что именно закажет клиент, ко всему надо быть готовым, чтобы все ингредиенты на кухне имелись, и из них хоть рататуй, хоть борщ или там какую-нибудь утку по-пекински. Ел он, интересно, эту утку? Может, он вообще её не любит? Необязательно же всем китайцам любить утку по-пекински, как и всем русским — борщ? Что он вообще любит? Про битые огурцы и рамён с тофу говорил. Но это когда было. А Юра больше и не спрашивал. Да и не приходило как-то в голову, не до того было. А встретились бы они в другой реальности, при других обстоятельствах, и ходили бы вместе по набережной, мороженое там лопали, зашли бы в какую-нибудь китайку, и Ибо сказал бы, что это всё не то, или наоборот — ел от пуза и спрашивал Юру, чего он не ест. А Юра бы не ел не потому что Барановская и диета, а потому что посмотреть на него ещё — такого довольного и расслабленного, а не нахмуренного и собранного, как здесь. Но и на такого смотреть и смотреть, а после топать рука об руку на лёд и там катать для него, и знать, что смотрит тоже.
~°•°~
— Ты ел утку по-пекински? — спросил Юра, надевая чехлы на лезвия. Ноги, всё тело гудело. Откатал на все сто. Ещё один день прошёл. И наступит завтра. И он покажет всем. Про костюм только так и не решил. Вот где пиздец.
— Ну ел, — ответил Ибо, подпирая плечом шкафчик. Другой. Тот в самом дальнем углу, где и лампы светят меньше. Но это отсюда так кажется. Нормально они там светят. Юра помнит. Скорей бы уже забыть.
— И как оно? — огладил лезвия. Зажмурился от бликов. Наточил ещё тогда. После. Чуть не увлёкся и не испортил всё. Но обошлось. Спасибо рукам — среагировали быстрее.
— Ну утка и утка. Я больше овощи люблю и лапшу.
— С тофу? — Юра улыбнулся и оторвался от созерцания лезвий.
— С тофу, — довольно кивнул Ибо, отлепился от шкафа, навис над Юрой, спросил хитро: — откуда знаешь?
— Ты ж говорил.
— И ты… помнишь?
— Ну да. А чего бы нет?
— А ещё пирожки, — сказал Ибо и выпрямился.
— Какие пирожки? — моргнул Юра, напряг память. Про пирожки никаких разговоров не было, только он сам рассказывал про те, что деда печёт, Юра их ест, а Барановская потом поджимает губы, смотрит презрительно и выговаривает за проёбанную диету.
— Те, что ещё не пробовал, — ответил и дрогнул кончиком губ. Сука ты, подумал Юра. Нельзя же так. Нельзя так со мной. И с собой. Как же мы потом? Как? Опустил голову, покачал волосами из стороны в сторону, завернул бережно прозвучавшее уверенное «ещё», вспомнил про костюм.
— Не знаю, в чём на лёд выйду. Впервые со мной такое. Программа вся готова, а костюма нет.
— Соорудим, — заверил Ибо.
Сооружали из подручных вещей. Подтащили даже ту кучу, которую первоначально забраковали по причине излишней блескучести и прозрачности. Теперь же придирчиво перебирали, Ибо говорил «ну может быть», Юра возмущённо цыкал, стрелял глазами и заявлял «да ни за что». В итоге сошлись на короткой, переливающейся мелкими стразами, красной куртке с заклёпками, чёрных леггинсах под кожу, и Ибо выудил тонюсенький топ — такой прозрачный, что аж неприлично, подумал Юра, но круто, согласился, представив это на себе. Тараканы сдохнут от восторга. А дедушка всё равно не увидит такого разврата, так что норм.
— Надо её порвать, — задумчиво протянул Ибо.
— На хуя?
— И глаза тебе подвести.
— Ебанулся?
— Сделаем из тебя глэм-рок-звезду.
— А чего не мальчика-айдола? — Юра скривился. Ибо поморщился. Блин, подумал Юра. Я не то хотел сказать, не хотел задеть. — Я не…
— Потому что рок-звезда. Звезда глэм-рока.
— Звезда смерти? — хохотнул Юра.
— Именно, — подмигнул Ибо.
И они принялись уродовать майку. Со спины. Ни ножниц, ни бритвы. Ковырять ключами — всё равно что вены ложкой. Тяжело и глупо. Ща, сказал Юра. Сбегал к рюкзаку, достал коньки, погладил любовно лезвия. Хорошие мои. И дело не сразу, но пошло на лад. Стоило с силой повозить в паре-тройке мест и можно было уже надрывать, и следить, как с треском расходится ткань, расползаясь на нити.
— Ну прям почти китайский ширпотреб, — восторженно заявил Юра и пихнул Ибо вбок.
— Чего это? — вскинулся тот, — чем тебе не угодили товары широкого потребления?
— Да ладно, а то ты не в курсе, что большая часть таких товаров распадается при первом же чихе? И про самый большой рынок подделок? Абибасов вместо адидасов?
— Я такое не ношу, — Ибо растянул губы в ехидной улыбке, — а ты, что, страдаешь?
— Ничего я не страдаю, — буркнул Юра. Вспомнил классные конверсы, которые оказались не конверсами (ещё бы, за такую смешную цену) и прослужили всего одно лето, пока не треснула подошва. С тех пор он зарёкся экономить на обуви.
— Вот и не страдай, — прижался губами к губам, айкнул от того, как Юра зло прихватил зубами, и отстранился. — Завтра тяжёлый день, да? Но мы справимся. Порвём всех как этот самый…
— …китайский ширпотреб? — выдохнул Юра в жаркий рот. Определённо, заявил Ибо.
Не закрылся. Юра и не сразу понял — что не так. Ну вот вернулись в комнату, Ибо сказал, что он мыться пошёл. И пошёл, а Юра повтыкал в дохлый чат с сИстричкой, прокрутил в голове основные элементы программы и сложные моменты, телефон оповестил желанием подзарядиться, снаружи всё так же завывал ветер, швырял листья и мусор в окно, скрежетали по стенам, не успевали Скорые, шумела вода в ванной, а задвижка не лязгнула. Вот что выбилось из привычного аудиоряда.
И чего теперь делать? Вон он как долго плещется. То есть пока ещё не долго, но обычно же, в последнее время дольше, чем раньше. И сам же говорил про то, что экономить надо. И они сюда вроде как мир спасать прибыли. А забота о сохранении водных ресурсов — это, конечно, в план миссии не входит, но тоже ведь про спасение.
С другой стороны, Юра прежде здесь не изъявлял желание спасать мир таким образом. Вместе. В одной душевой. Но никогда же не поздно начать? Потому что если не сейчас, то когда? И завтра уже выступление, от которого будет зависеть — попадают они в башню или нет. И кто знает, что будет дальше и… каким будет это дальше. И смысл вообще придумывать оправдания, когда можно просто пойти, тем более что — да, хочется. Страшно и стыдно, почему-то, хотя чего стыдиться? Они же оба парни, и нравятся друг другу, и вообще здесь как на войне, в тех самых окопах, но не потому что страшно и рад, что выжили, а потому что завтра может и не быть, и нет времени на это сидение в окопах, противник наступает, земля уже дрожит и сыпется от тяжёлых «гусениц»… И нет, не поэтому, не только поэтому.
Юра слез с кровати, порылся в своих вещах, достал чистое бельё, закусил губу, выдохнул, положил обратно. Подошёл к двери в ванную, постоял, вслушиваясь в шум. Вода била в одно место. Никакого плеска, отфыркиваний. Дышать стало тяжело. Чем он там занят, если не моется? Натурально же воду почём зря тратит, ледники обесточивает, мало этому миру тараканов, так ещё и экологическую катастрофу устроит же. Фух, не надо про тараканов. Не сейчас. Юра тряхнул волосами, передёрнул плечами от того, как они мазнули по шее, задержал дыхание и решительно открыл дверь, впустив прохладный воздух в нагретое помещение. Ибо стоял спиной, упёршись руками в стену и склонив голову. Лопатки мелко подрагивали, словно вот-вот там должны были прорезаться крылья. Юра бы не удивился. Уже ничему бы в этом мире. Но удивился другому. Ему страшно, внезапно понял он. Ему страшно, и он скрывал это. Пытался.
Ибо громко выдохнул, запрокинул голову, отлепился наконец от стены, яростно провёл ладонями по лицу, и всё это абсолютно бесшумно. И не выйдешь ведь, чтобы оставить его одного, не мешать ему. К чёрту всё, подумал Юра. Вот просто в пизду. Я хочу обнять этого человека и я обниму его. И плевать на танки, окопы и прочую херь. Потому что никто не должен быть один. Потому что я не хочу, чтобы он был один. Потому что я хочу… хочу быть с ним. И всё. И пускай весь мир подождёт, да.
Юра, не раздеваясь, шагнул к ванной, сколотая плитка под ногами звякнула, Ибо резко обернулся и застыл. Пойманный. Шмыгнул носом, потоптался смущённо, пожевал губу, говоря взглядом исподлобья «ты видел, да?». Юра почесал затылок и кивнул, дёрнул плечом. «Ничего такого, всё путём, со мной можно». Сглотнул, осматривая. Потянулся к своей футболке, взялся за полы, замер, спрашивая глазами «да?». Ибо расплылся в широкой улыбке, хищном довольном оскале, моргнул «да».
— Да, — сказал хрипло. Перешагнул через бортик, ступил мокрыми ногами на холодный пол, наступил ими, горячими на Юрины замёрзшие и сам взялся за футболку и стянул её. Охуеть, пронеслось в голове, а дальше что? Я ж и не знаю ничего, только по наитию и могу.
А дальше и мыслей не осталось. Спутались в клубок хаотичные, обрывочные, вылетели, рассеялись тонкими нитями. И остались только губы, руки, пальцы, языки, сбитое дыхание на двоих и жаркий шёпот. Пойдём. Здесь холодно будет и неудобно. Пойдём. Там хорошо. Тебе хорошо. Нам. Пойдём. Тебе нравится? А так? И мне. Охуеть, да? А чего мы раньше не… дураки. Такие дураки. Кто ж знал. Не спрашивай, не говори. Дотронься там, вот так, как себе. И я, так же, да? Ничего себе у тебя чего себе. Да и у тебя, прыгать не мешает, не? А тебе? А я не плохой танцор, я лучший. Я вижу, знаю, чувствую. И я. Мы. Вместе.
~°•°~
— А зря тебя феей называют, — слова лениво упали в мягкий полумрак, не давая соскользнуть в сонное забытье.
— Чего это?
— Ни разу не фея. Если только фея-убийца. Глаза.
— Что с ними?
— Не фейские. Глаза воина. Берсерка. Я, когда тебя в первый раз увидел, не понял, что не так, что сбоит. А теперь понял. Глаза. Выбиваются из образа. Холодные и жёсткие. Не фейские.
— Ты видел фей?
— Нет.
— Откуда знаешь тогда? Может, такие и есть?
— Может и есть. Ладно, забудь.
— Ты тоже.
— Что
тоже?
— Не конфетка.
— Да? Чё эта? А кто же?
— Шипучка. Такая, знаешь, вроде сладкая сначала, на первый взгляд, а внутри… внутри взрывная смесь. И вот сначала она сладкая на языке, а потом как взрывается, и рецепторы взрываются, и в мозг шибает, и думать ни о чём невозможно. Вот и ты… ты…
— Что я?
— Ничего.
— Не, ну всё же? Что я?
— Пошёл ты… не смотри. Не смотри на меня так. Пиздец.
— Как так? Так? Или быть может так? А если так? Или так? Как тебе больше нравится? Так?
Смотри. Смотри на меня, пожалуйста. Смотри.
