Ты представился мне "Бэррон Бейкер"

Если можно описать состояние Коли одним словом, то это слово определенно—мегахуево. В глазах все расплывается, а еще жжет неимоверно. Белорус матерится по-русски, пока кое-как спускается по лестнице, держась за перилла, дабы не свалиться окончательно. Не очень помогает, потому что его начинает штормить из стороны в сторону. Живот крутит, а к горлу подступает тошнота. Такое чувство, что он сейчас подохнет прямо тут, на ебучей лестнице. Где-то внутри отголоски трезвого сознания кричат о том, что это не лучшая идея и Коля с ними согласен. Перед глазами возникает обеспокоенная женщина, лицо которой хоккеист просто не в состоянии разобрать. Она спрашивает о чем-то, но в голове только противный пищащий звук и рвотные позывы, которые с каждой секундой только набирают оборот. Похоже, все дерьмо, что парень успел захерачить в свой организм, решило объявить ему войну. Иначе он не может объяснить то, что дышать ему с каждой секундой все труднее и труднее. Кое-как встав, Лукашенко обходит женщину крупных габаритов и выходит на улицу. Свежий утренний ветер бьет в лицо и на мгновение белорусу становится лучше. Всего на какое-то жалкое мгновение, к сожалению. В висках неприятно стучит, голову будто пытаются разломать на две части. Бьют маленьким отбойным молоточком, выискивая куда бы пиздануть, чтобы было как можно больнее. Выругавшись на себя и свою не вовремя разыгравшуюся фантазию, широкими шагами Коля побрел к своему кампусу. Побрел—громко сказано. Кажется, он пару раз врезался в ебучие красиво обстриженные кусты и разок чуть не навернулся, наступив на какой-то камешек. Да уж, встроенный в голову автопилот явно барахлит. Лукашенко глаза вниз опускает, чувствуя, что осталось меньше минуты, после которой из него польется все то, что так ждало своего часа. Хуево, как же хуево, просто слов нет. Собственный кампус кажется раем. Вот еще чуть-чуть и он настигнет тех самых золотых ворот, зайдя в которые сможет упасть и не вставать больше никогда. Отчего-то хочется плакать. От собственной жалости, разве что только. Но слезы подождут, хоккеист залетает внутрь, матерясь и чуть ли не лицом вниз. На него цыкают и бухтят, но слов белорус не разбирает. Что-то на английском, кажется. Коля же в Америке? Лестница крутая, а стена холодная и, кажется, сыпется, потому что по-другому объяснить то, что Коля отлепляется от нее с кусочком штукатурки на щеке, просто нельзя. Или можно, но сейчас как-то не до этого. Лестничный пролет оказывается последней каплей, хвала богам, что их комната с Марком находится не так далеко и до нее можно дойти буквально в три шага. Блять, Марк. Уокер чуть ли не подпрыгивает от неожиданности, когда дверь в комнату с грохотом открывается, а в дверном проеме возникает бледная фигура Лукашенко, глаза которого закатываются. Парень шумно дышит и прежде, чем Марк успевает спросить хоть что-то, тот бубнит что-то вроде «я сейчас…» и мигом залетает в ванную комнату. Дрожащими от шока руками Марк набирает Мэтту, что сегодня не придет, пока до ушей доносится противный звук, после которого Уокеру, кажется, и самому понадобится прочистить желудок. Звук смывающейся воды заставляет оторваться от телефона. Коля даже не смотрит на Марка, плетется к кроватям и ставит ногу на лестницу, пытаясь забраться. Терпит крах и соскальзывает с тонкой деревянной конструкции, летит вниз. До пола не долетает, спасибо Марку. —Ляг на мою, —Уокер пихает тушу Лукашенко на свою койку, предварительно отбросив одеяло. Белорус что-то хмыкает, падая лицом в подушку. Марк спокойно выдыхает только тогда, когда друг вроде как засыпает. Парень смотрит на мертвенно бледное лицо белоруса, про себя подмечая, что постельное белье придется как минимум сжечь, чтобы избавиться от едкого противного запаха. Марк чешет голову, мотает головой и идет на поиски таза. Вряд ли внутренние приключения закончатся на паре извержений в фаянсового друга. Как хорошо, что сегодня у них нет тренировки. Иначе их бы просто выдрали в зад и за прогул, и за лучшего спортсмена в таком состоянии. Марк никогда бы не подумал, что ему придется выслушивать бредни белоруса в полуобморочном состоянии. Лукашенко шипит, когда Уокер в очередной раз кладет парню на лоб горячее полотенце, придерживая хоккеиста, чтобы тот ненароком не подскочил. А то уже умудрялся. —Лежи ты спокойно, —цыкает Марк, понимая, что вся его кровать не только провоняла, но теперь еще и мокрая до кучи. Лукашенко болезненно стонет, держа друга за запястье. —Я сейчас умру, —дрожащим голосом произносит хоккеист, на что Марк лишь усмехается и расцепляет некрепкую хватку. —Не умрешь, —Уокер поправляет намокшие волосы, что лезут в глаза и тихо вздыхает, —я с тобой. Коля ничего на это не отвечает, рвано вздыхает и просит, чтобы Марк встал с кровати. Уокер отходит на несколько шагов, забирая полотенце со лба. Пока он в очередной раз смачивает его в кипятке, слышит, как друг уже в который раз блюет, после чего откидывается обратно на кровать и тихо стонет. У Марка уже руки все красные, но ему явно не так херово, как Коле, поэтому он старается это игнорировать. Больше они не разговаривают, Марк меняет полотенце еще раз пять, после чего белорус, наконец, засыпает. Уокер видит, что бледный цвет лица постепенно розовеет и облегченно выдыхает. Блять, он так испугался. День длинный или это только Марку так кажется. Он никогда не думал, что забота о ком-то так сильно выматывает. На часах было практически два часа, когда на телефон Уокеру приходит сообщение о том, что Мэтт с Никитой завалятся к ним в ближайшие двадцать минут. Парень глубоко вздыхает, после чего бросает взгляд на сопящего в его подушку друга и садится на небольшой потрепанный временем диванчик. По крайней мере, он сделал все что мог. Когда в коридоре начинает сталпливаться толпа, сквозь которую Марк улавливает знакомый смех двоих друзей, на душе становится как-то легче. Уокер плетется к двери и открывает ее как раз в тот момент, когда парни только-только собирались коснуться ручки. Они приветствуют друг друга коротким кивком, а Марк просит обоих быть тише. Друзья бросают на старшего непонимающие взгляды, пожимают плечами и заходят, прикрывая за собой дверь. Марк в спешке рассказывает о том, что Лукашенко заявился в комнату под утро: бледный, еле стоящий на ногах и перегаром от него воняло так, что Уокера чуть не вывернуло на их излюбленный палас. Мэтт морщится, во всех красках представив себе все это, а Ершова пробирает на тихий, сдавленный смех. Парни бросают свои сумки—хотя скорее самым наиаккуратнейшим способом кладут их возле дивана, дабы не разбудить пьянь-белоруса и не узреть гнев их маленького взрослого друга—садясь рядом с только что плюхнувшимся на диван Марком. —Я думал, что скорее пить брошу, чем увижу это, —практически шокировано произносит Мэтт, чем немного расслабляет обстановку. Парни неловко смеются, после чего вновь наступает тишина, прерываемая лишь громким сопением белоруса. —Он ведь даже не пьет, —вздыхает Никита, откидываясь на спинку дивана, —Что с ним случилось? —Если бы я знал—мотает головой Марк, все никак не рискуя оторвать взгляд от спящего друга, —я думал, он подохнет, —закрыв лицо руками, бубнит Уокер, —он был пиздецки бледный, —пауза, —блять, я так испугался, —друзья переглядываются, одновременно кладя ладони на оба плеча Марка. Тот усмехается нервно, ерошит себя по волосам. —В последнее время он какой-то странный, —вновь начинает Никита после недолго паузы, —неужели мы вообще ничем не можем ему помочь? —вопрос повисает в воздухе, а пытливые глаза Ершова гуляют от Марка к Мэтту и обратно. Он уже хочет было дернуть друзей, потому что молчание—самый отстойный ответ, но не успевает. Лукашенко издает какой-то непонятный звук, а после комната наполняется хриплым «Бля-я-я-ять». Парни тут же подскакивают с места, а Коля щурится, потягиваясь, приоткрывая один глаз. Происходит немая сцена, но в итоге хоккеист принимает сидячее положение, держась за голову, и шипит от пронзающей боли где-то в висках. —Вас еще тут не хватало, —произносит он, но возмутиться никто из троих не успевает, —Сегодня же четверг? —следуют короткие кивки. Колю практически забавляют одинаково обеспокоенные лица друзей, —А время? —Ершов достает телефон из кармана, монотонным голосом произнося: «ну, считай, что пол третьего». Лукашенко с минуту переваривает полученную информацию, после чего трет глаза и падает обратно на подушку, —бля, пары. —Мы сказали, что тебе плохо, —пожимает плечами Мэтт, —преподы тебя любят, так что в жопу драть не будут, — все четверо усмехаются, после чего вновь повисает молчание. Которое, кстати, прерывает Марк. —Как ты себя чувствуешь? —в ответ Лукашенко лишь трясет рукой, показывая, что более-менее нормально. Марк кивает, скорее сам себе, и просит Никиту унести таз с блевотой в ванную. Тот громко возмущается, но Марк хмыкает и шипит, что тогда это все окажется на нем. Через секунду Ершова уже не было. Как и таза. —Что вчера было? —спрашивает хоккеист, отвлекая внимание от перепалки друзей. —Вечеринка, —на выдохе произносит Стивенсон, —а что? Ты не помнишь? —и тут же удивляется, стоит белорусу мотнуть головой. —Не помнишь? —переспрашивает Марк, —вообще ничего? —Ну, —тянет белорус, —последнее, что я помню это, кажется, Ева, которая предлагала выпить, —Коля вылезает из-под одеяла, дергаясь от контраста температур. —И ты отказался, —кричит Ершов, чей голос скрывается за шипением воды. —Что? —непонимающе хмурится белорус, —Серьезно? —Ага, —Никита выходит из ванной, раскатывая закатанные до локтя рукава кофты, —потом она ушла, —пауза, —и пришла, —Ершов хмыкает, —а потом утянула тебя наверх, —Коля смотрит на остальных друзей, получая кивок в качестве подтверждения, —и после мы тебя не видели. —Замечательно, —Лукашенко трет виски, громко вздохнув, —просто блеск. —Погоди, то есть все, что ты помнишь, —начинает Марк, но осекается, —это то, как мы были на вечеринке? — Коля поднимает взгляд на друга и всего на секунду выражение его лица меняется. Марк видит этот практически незаметный судорожный вздох и что-то в мозгу щелкает. —Да, —кивает хоккеист, —только это. После следует короткая пауза. Никита пихает задумавшегося Марка в бок и кивает на Лукашенко. «Расскажи ему» —предлагает он. Уокеру бы взъерошиться и кинуть ответочку по типу «почему это я?», но вместо этого он, сглотнув, рассказывает. Лукашенко смотрит в лицо другу и никак не реагирует, спокойно выслушивает про весь день и то, как парни разошлись практически сразу после того, как его забрала первокурсница. Мэтт смеется, правда как-то неловко, вставляет свои пять копеек о том, что ушел самый последний, поскольку Ева потом до него докопалась, стала трепать какой-то бред и ему пришлось ее трахнуть, потому что по-другому она вообще не затыкалась. Стивенсон стыдливо смеется, на что получает короткую улыбку. «Забей» —отвечает на все это Лукашенко, а Марку кажется, что что-то в их истории осталось позади. Он надеется, что ему это только кажется.

***

Бэррон стонет куда-то в подушку и проклинает свой будильник уже, кажется, раз пятый. Он переворачивается на спину и практически шипит от резкой боли в пояснице. Тут же озирается по сторонам, сонно высматривая что-то в темноте, после чего пытается сесть. Попытка оказывается провальной. Ноги судорожно дрожат, а поясницу ломит так, что если бы Бэррон был девчонкой, то точно уронил бы целый океан из слез на свои ладони. Но Бэррон не девчонка, поэтому просто ложится обратно. Дышать трудно. В голову врезаются события произошедшей ночи, заставляя приоткрыть рот и выдать тихое: —Блять…мы сделали это. Бэррон закрывает лицо руками и воет прямо в них. Вашу ж бога душу мать, он действительно занялся сексом с Лукашенко. Пиздец. Будильник напоминает о том, что впереди трудный день, пары и Глен, которому придется объяснить почему он оставил его одного на испытание судьбой. Приходится встать, хоть это и очень трудно. Губы до сих пор горчат и, кажется, слегка опухли. Бэррон чувствует, как от таких мыслей кровь приливает к щекам. Черт. Кое-как по стеночке он доходит до ванной комнаты и включает холодный душ, закрывая двери кабинки. Хочется кричать. А еще почему-то улыбаться и волноваться одновременно. Трамп все еще не может в это поверить, но белесые засохшие следы на своем собственном теле говорят о многом. Бэррон вздыхает, смывает все с себя и выходит, вытираясь полотенцем. Вряд ли он сегодня сможет быть активным и бегать. А еще придется сидеть осторожно. Все ниже пояса просто горит. И те места, которых Коля касался его и в которые целовал—тоже. Тоже горят. Бэррон закрывает лицо руками и, несмотря на боль, скользит по стенке вниз. Сердце сейчас готово выпрыгнуть из груди, найти это дурацкое, явно сейчас выглядящее хуже, чем сморщенный картофель, лицо и целовать, целовать, целовать. —Бэррон! —Трамп аж подскакивает с пола, теряя координацию в ногах и встречаясь лбом с неприветливой стеной, —у тебя есть двадцать минут, прежде чем я начну тебе капать на мозг о том, что мы опоздаем! Бэррон вздыхает, отлипает от стены и дрожащими руками напяливает на себя какую-то одежду, оставленную на стуле на случай чего. Любимая толстовка с пингвинчиками все такой же грустной лужей валяется на полу. Бэррон бросает на нее мимолетный взгляд, тут же краснея, вспоминая как именно она оказалась там. Не хочется ни на какие пары, у него в разных частях тела в разное время спазм начинается, а в голове из математических уравнений только то, что они длинные как… —Бэррон! Трамп одергивает себя, надевая капюшон на голову, берет с пола сумку с книгами и выходит, сталкиваясь с практически раздраженным Гленом. —Доброе ут… —У-у-у, —тянет друг, осматривая Трампа сверху до низу, —плохо спалось? —Бэррон кивает: «что-то вроде того», поправляя спадающую лямку, —мне тоже, —смеется Глен, хлопая Бэррона по плечу, —эх, я даже немного завидую, —наигранно обижено произносит Глен, а Бэррон хмурится, не совсем понимая о чем он. Друг удивленно приподнимает брови и хмыкает, —я думал, ты плохо спал из-за того, что кто-то на этаже занимался сексом, —Бэррон давится воздухом, —как и я, нет? —рыжий бьет Трампа по спине, пытаясь помочь откашляться. —Н-нет, —заикаясь произносит парень, —у меня просто была бессонница, —бубнит он, отводя взгляд. Глен подозрительно косится на друга, поэтому Бэррон решает быстро перевести тему, —прости, что кинул тебя там, просто…—но его перебивают. —Не оправдывайся, —смеется Макларен, —все равно там и правда было скучно, —отмахивается друг, а у Бэррона все равно внутри как-то неспокойно, —почему ты ушел, кстати? —они спускаются вниз, приветствуя вахтершу. Та косится на Бэррона, но молчит, за что Трамп ей безмерно благодарен. Парни выходят на улицу, где уже довольно многолюдно. Кто-то спешит на пары, кто-то просто чем-то занят. Бэррон замечает ту самую Еву, болтающую о чем-то с подругами, но быстро переключает взгляд на Глена. —Лег пораньше, —сухо отвечает Трамп, а после на его голову обрушивается шквал информации. Глен рассказывает о том самом парне, с которым познакомился на вечеринке, и что тот оказался полным козлом. Бэррон надеялся, что сегодня обойдется без «не хуже, чем Лукашенко, но все же», но увы и ах боги над ним сегодня не сжалились. В итоге доходят до учебного здания они в тот момент, когда Глен переходит от буллинга Лукашенко к неизвестным ночным разрушителям покоя. Бэррон затыкает друга как раз тогда, когда тот уже готов был в красках описать все свое возмущение. Бэррону и так стыдно за то, что его было слышно, не хватало еще услышать это от собственного друга. Он тогда и вовсе сгорит со стыда. Пары проходят скучно и нудно. Настолько, что вместо того, чтобы слушать преподавателя, Бэррон начинает чиркать непонятные линии на границах тетрадки. Те линии, что выводил Коля на нем сегодня утром. Бэррон трясет головой и откладывает карандаш куда подальше. Это просто невыносимо, он не может думать о чем-либо, что не является белорусом. Безумство. Игнорируя все выпады Глена в сторону хоккеиста, Бэррон глазами ищет знакомую короткостриженую макушку в коридорах, но миссия оказывается провальной. Ни в учебном кампусе, ни в столовой, ни даже на улице—Лукашенко нигде нет. Бэррон ломает свой любимый мягкий карандаш и падает лицом в парту. Хуже и быть не может. Глен трясет друга за плечи и спрашивает в чем вообще дело, что Бэррон выглядит так убито, а Бэррон смотрит на него и не может ничего ответить. Потому что у него, блять, все тело ломит, жопа болит, а в голове вместо формул один Лукашенко и это просто пиздец. Бэррон молчат пялится на Глена секунд пять, в итоге отворачиваясь в противоположную сторону. Он не может сказать. В конце дня Бэррона можно было соскребать с деревянного покрытия в коридорах. Глен волнуется и Бэррон понимает это, но у него все жизненные силы на исходе. В столовой кусок в горло не лез, потому что, бросая взгляд на знакомый стул, он видел лишь пустоту. И это убивало. Неужели было все настолько плохо, что Коля даже на пары не пошел? Ладно пары, но столовая! Они могли хотя бы пересечься там, но нет. В поле зрения Трампа лишь почти полная хоккейная команда и Глен, который бросает шутки по типу того, что белорус предпочитает еде компанию легкодоступных девчонок. —Да ебись оно все конем, —шипит Бэррон, а Глена аж передергивает, —прекрати, боже, давай о чем-нибудь другом, —друг боязливо произносит «ладно» и что-то спрашивает про заданный проект. Бэррон раздраженно вздыхает и уходит, даже не притронувшись к своей еде. Последняя пара была просто адом. Мало того, что у Трампа спрашивали домашку, так он еще и еле поспевал записывать конспект. Под ее конец у Бэррона чуть нервы к херам не полетели. Трудно. Безумно трудно. Бэррону хочется плакать от собственной глупости. А еще ему жарко. И все тело болит. И голова тоже. И вообще Бэррон бедный и несчастный. Дайте ему кто-нибудь подушку ростом сто девяносто три и оставьте в покое часов на сто. Сил не осталось даже для того, чтобы просто встать. —Куда после пар? —когда выходит половина потока из аудитории, Глен подходит к другу, который больше напоминал растекшуюся бордовую жижу, и трясет за плечо, — как насчет выпить пива и прогуляться? —Бэррон бросает совершенно пустой взгляд на Глена и в мозгу что-то начинает шевелиться. Он же может...просто прийти к нему! Батарея вновь заряжена на все сто, а тянущая боль во всем теле забывается вмиг. Бэррон кое-как складывает тетради в сумку и пихает ее Глену в руки. —Прости, отнеси ко мне, —быстро тараторит он, —мне срочно, —и тут же срывается с места. Правда вспомнив о том, что бег—это не его, останавливается где-то уже на улице. Отдышка тут же настигает парня, но сейчас она не имеет значения. И то, что в глазах у него темнеет от того, что за весь день он так ничего и не поел, тоже не имеет значения. Кампус третьекурсников оказывается сейчас как глоток свежей воды после дикого сушняка. Внутри растет маленькое зерно великой радости, и Бэррон уже даже начинает придумывать, что скажет Коле, когда тот откроет дверь. Его даже без лишних вопросов пускают, а это что-то да значит. Бэррон надеется, что что-то хорошее. В некоем чувстве предвкушения, Бэррон стучится в уже знакомую дверь, чувствуя, как сердце начинает биться чаще. Та открывается и Трампу приходиться затаить дыхание, но тут же выдохнуть, когда перед ним оказывается совершенно незнакомый парень. —А Коля…—начинает было Бэррон, но незнакомец выходит в коридор и закрывает дверь. Осматривает всего парня с ног до головы, подмечая его помятый вид, хмыкает. —Сорян, —пожимает он плечами, скрестив руки на груди, —он не хочет с тобой разговаривать, —сердце ухает куда-то в низ. Бэррону стоит огромных усилий выдавить из себя сухое: —В смысле? —Ну, —тянет парень, —просто не хочет, —и вновь хмыкает, —он не в духе, —пауза, —если он захочет, то сам придет к тебе, —вновь пауза, —позже. Бэррон быстро моргает, а после чувствует, как что-то внутри него крошится, как песочное печенье. —Он не хочет меня видеть? —на всякий случай уточняет Трамп, а после отшатывается, словно его ударяют. —Не хочет, —кивает парень, —бывай, —и хлопает дверью. Бэррон еще некоторое время смотрит на закрытую дверь, пока не понимает, что еще чуть-чуть и он разревется. В горле сдавливает ком обиды, а внутри все рвется как дешевый бумажный самолетик. Трамп разворачивается, медленными шагами выходя на лестничную площадку и спускаясь вниз. Легкие сжимаются до такого состояния, что дышать становится трудно. Ноги совершенно не держат. У Бэррона в голове буквально все, что произошло между ними и эти воспоминания ножами пронзают все тело целиком, но почему-то попадают в самое сердце. У Бэррона тело сводит в тех местах, которые Коля целовал. Он чувствует себя ненужной фарфоровой куклой с которой поигрались и выбросили за ненадобностью. Слова Глена врезаются в память тут же, и Бэррон уже не в силах терпеть. Он не понимает где он, возможно практически у их кампуса, но это не важно. Парень всхлипывает, закрывая лицо руками, и садится на корточки. Его всего трясет от отвращения к самому себе. Как будто он надеялся на что-то еще. Он просто шлюха. Грязный и испорченный. Эти слова так и бьют красным в голову, словно неоновая вывеска, не давая пройти мимо них, проигнорировать. Бэррон не понимает что сделал не так. Он не может, не хочет воспринимать то, что между ними случилось, как ошибку, но все вокруг словно кричит об обратном. От этих мыслей только больнее. Соленая влага стекает по пылающим щекам, а на языке так и вертится та самая фраза, которая делает лишь хуже. «Глен был прав.»

***

Мэтт закрывает дверь, ловя уничтожающий взгляд Марка. Уокер шипит, что это их комната и только они могут открывать дверь, но Стивенсон лишь передразнивает его и уклоняется от явно неслабого удара. —Кто это был? —спрашивает Лукашенко, насторожившись. —Да никто, —пожимает плечами Мэтт, падая обратно на диван рядом с Ершовым и тут же пихая себе в рот остатки попкорна. Лукашенко морщится от сырного запаха в воздухе, не предавая значение брошенной фразе.